Текст книги "Поиск-86: Приключения. Фантастика"

Автор книги: Сергей Другаль

Соавторы: Игорь Халымбаджа,Сергей Георгиев,Герман Дробиз,Дмитрий Надеждин,Эрнст Бутин,Виталий Бугров,Феликс Сузин,Александр Чуманов,Евгений Филенко
сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 24 страниц)

АЛЕКСАНДР ЧУМАНОВ
Рассказы

Вечная бабушка

Был первый по-настоящему теплый весенний день. Термометр показал плюс двадцать. Асфальт окончательно просох, и население города в полном составе вылезло на улицы. На захламленном пустыре дети шумно играли в войну, на тротуарах прыгали через скакалки, чертили классики. В учреждениях царила весенняя лень, всюду слышались разговоры о погоде, недалеких теперь отпусках.

В обеденный перерыв я вышел посидеть на скамейке. В воздухе явственно пахло ожившими тополями. Я закурил и развернул «Литературку» на последней странице.

– Милок, у тебя тут свободно? – послышался скрипучий голос.

– Садитесь, – не глядя и не поднимая головы, ответил я.

Кто-то неслышно опустился на лавочку, протяжно вздохнул. Я повернул голову. Рядом сидела маленькая старушонка в плюшевом шушуне и бурых, ни разу не чищенных кирзовых сапогах с задравшимися носами. За плечами у нее висел тощий грязный рюкзак. Старушка стянула с головы выцветший суконный платок и вытерла пот с морщинистого лба. И повернулась ко мне, беспечно и широко улыбаясь беззубым ртом. Один глаз у старухи был закрыт бельмом, редкая седая щетина пробивалась на подбородке, дряблая кожа на лице была со следами оспы.

Старость не красит, это известно. Однако большинство женщин старость как-то уравнивает. Красавицы увядают, блекнут, а некрасивые в молодости женщины становятся обыкновенными симпатичными старушками.

«Какой же была эта бабушка в молодости?» – невольно подумалось мне.

– Ты здешний, милок? – спросила старуха.

– Тутошний! – не очень вежливо ответил я.

– А я вот из деревни. Сельская, значит, – словоохотливо заговорила бабушка. – Вот приехала, добрые люди присоветовали устраиваться в приют для престарелых. А меня и не берут. Справки всякие, говорят, надо. А мне их и взять-то негде, зря только ноги исходила по вашему городу. Всего и документов-то у меня…

Старушка достала из-за пазухи маленький узелок, с трудом развязала его кривыми желтыми ногтями, достала какую-то замызганную, сильно потертую на сгибах бумажку и протянула мне.

Это была допотопная метрика, из которой следовало, что «селянка Ефросинья Кащеева» родилась в такой-то волости, такого-то уезда, такой-то губернии «в 1818 году от рождества Христова…»

– Что это, бабушка?

– Дак метрика моя, как что? – удивилась старуха.

– Ну и сколько же тебе лет в таком случае? – не сомневаясь, что бумага липовая, спросил я.

– А сколь написано, столь, значит, и есть, грамотные люди писали, поди-ка! Много мне лет, милок, – проворчала старуха.

– Так кто же ты, бабушка?

– По специальности, что ли? – переспросила она. – Дак ведьма я. Маленько колдую, привораживаю, кости правлю. Детей вот еще нянчить могу. Тебе случайно нянька не требуется, а?

В раскрытые окна донесся длинный дребезжащий звонок, означавший конец перерыва. Я вскочил со скамейки, торопливо засовывая газету в карман.

– Не требуется, бабушка, спасибо! – крикнул я и побежал через дорогу.

– А может, знакомым кому?.. – с надеждой послышалось вслед.

После обеда работы прибавилось, и только к концу дня без перекуров удалось ее закончить.

Шумная, веселая толпа сослуживцев вынесла меня на улицу. Дойдя до угла, я посмотрел на часы. Торопиться было некуда. И вдруг, вспомнив странную старуху, я остановился и оглянулся. Она сидела на прежнем месте, разувшись. Ее платок был расстелен рядом на лавочке, на платке лежала какая-то небогатая еда.

– А, милок, – обрадовалась старушка, – хорошо, что не забыл про меня. А я вот спросить хотела. Мне бы на вокзал, а то ночь скоро. Там и заночую. Не проводишь?

– Пошли ко мне, бабушка, – предложил я, сам удивляясь собственной доброте.

И старуха согласилась.

– Вот и хорошо, вот и хорошо! – приговаривала она, семеня рядом и заглядывая мне в глаза. – А я тебя не стесню. Бросишь мне какой-нито половичок в углу, да и ладно. А хозяйка у тебя сердитая? – испуганно остановилась старуха.

– Да один я, бабушка, – успокоил я ее.

Моя холостяцкая квартира старухе понравилась. Несмотря на уговоры, сапоги она оставила на лестничной площадке. Ходила по комнатам, шурша толстыми носками, щупала шторы на окнах, осторожно поглаживала телевизор, цокая языком. С удовольствием поела мой немудреный супчик, выпила четыре стакана чаю, раскраснелась.

– Раньше-то нас, милок, много было. На кострах жгли, собаками травили ведьмов. А какой от нас вред, никто толком не знал, – рассказывала бабушка свое житье. – Мне вот еще в молодости в глаз камнем угодили за то, что в церкву зашла. А про замуж и говорить нечего.

Голос старухи звучал монотонно, заученно, и я подумал, что, может быть, она никакая и не сумасшедшая, а просто очень старая, поверившая неизвестно как попавшей к ней бумажке, выдумавшая про себя всякие небылицы, которые со временем стали казаться ей правдой.

– Так что одна я на этом свете, милок, совсем одна. Если в приют не примут, дак прямо и не знаю, что делать, – закончила старушка свою повесть.

– Бабушка, а покажи какое-нибудь чудо, – не подумав, ляпнул я.

Мне стало стыдно за бестактность, но старуха не обиделась.

– Чудо ему подавай! – незлобиво проворчала она. – А я не бог, чтобы чудеса делать, я ведьма. Вот сколдовать что-нибудь могу… – Вытянув вперед костлявые, жилистые руки, она раздельно произнесла какую-то абракадабру.

И массивный сервант плавно отделился от пола и медленно поднялся к потолку. Какие-то мгновения он повисел неподвижно, а потом так же медленно опустился на место. И ни одна посудина не звякнула.

Если бы человеческие волосы и в самом деле имели способность вставать дыбом, они бы встали непременно.

– Как ты это делаешь? – выдавилось из меня наконец.

– Учиться надо, – наставительно сказала бабушка, – всему надо учиться. Однако больше не проси, нельзя нам без надобности нарушать пространственно-временную структуру и классические законы гравитации.

Утром я попросил старуху погостить несколько дней у меня, зная, что ей некуда податься. Она согласилась. Она внесла в мой дом тот уют, который могут внести только старые люди и дети и которого мне, как оказалось, очень не хватало…

– Жениться надо, – каждый вечер приставала ко мне бабушка, и я решился наконец показать ей Ирину.

Мы чинно сидели втроем за столом, разговор клеился плохо. Тогда бабушка принесла из прихожей свой рюкзак, долго копалась в нем, бормоча под нос, и вытащила яркий сверток, в котором оказался джинсовый костюм, о каком Ирина давно мечтала.

– Это тебе, – сказала старуха, застеснявшись.

Со словами «не надо!», «это же безумно дорого!» Ирина приняла подарок. И я понял, что ради меня старуха еще раз нарушила пространственно-временную структуру или что-нибудь в этом роде.

Под каким-то предлогом бабушка зазвала меня на кухню и подала рюмку, в которой была налита темная жидкость.

– Что это? – довольно громко спросил я.

Она замахала руками, зашикала. В рюмке было приворотное зелье, которое я незаметно, чтобы не обидеть старуху, вылил в раковину.

Скоро мы с Ириной поженились. Старуха осталась с нами навсегда, хотя, возможно, кому-то это покажется неправдоподобным. Размышляя по этому поводу, я думаю, что, вероятно, старушка нас всех попросту околдовала. Но, размышляя так, я не вижу ничего плохого в том, что мы теперь заколдованные.

Мы обменяли две наши квартиры на одну, и теперь у бабушки своя маленькая комната. У нас растут дети, которых она пестует. Время от времени у детей появляются слишком дорогие подарки, и тогда я ругаюсь. Бабушка виновато моргает, молчит, поджав губы. И продолжает нарушать классические законы.

Иногда дети становятся непослушными.

– Порчу напуш-ш-шу! – кричит тогда старуха, забывшись.

Дети хохочут, и мне приходится символически браться за ремень.

Дети взрослеют, мы стареем. А наша бабушка все такая же. Она любит посидеть у подъезда со своими товарками. Иногда я замечаю, что подруги у нее со временем меняются, одни умирают, а другие приходят на смену.

Когда-нибудь уйдем и мы. У наших внуков появятся внуки, которых будет нянчить, учить уму-разуму наша бабушка. И, думая так, я спокоен за своих далеких, еще не появившихся на свет потомков.

Вызывают на связь

– Ваш ребенок родился с серьезными отклонениями, – сказала ей акушерка, пряча глаза, – вы имеете право оставить его у нас. Мы определим его в соответствующий интернат.

…Когда человек, говоривший ей много хороших слов, внезапно перестал приходить, когда стало совершенно ясно, что ждать его бессмысленно, избавиться от грядущего ребенка законными средствами было уже невозможно. Но зато не было недостатка в дружеских советах.

Не думая о себе, она выполняла все советы без исключения: глотала, пила, ела какую-то гадость. Однако зародившаяся новая жизнь оказалась настырной и живучей…

– Ребенок мой, и я заберу его, каким бы он ни был, – ответила она врачам, еще не понимая до конца, что ее ожидает. А когда ей принесли нечто орущее, с головой завернутое в пеленки, было уже поздно. Несмотря ни на что, она была человеком слова и в этом смысле могла дать фору многим мужчинам.

У рожденного ею младенца было перекошенное лицо, вывернутые конечности, непропорциональное туловище и множество невидимых внутренних пороков.

С трудом сдерживая ужас и отвращение, она накормила младенца и окончательно почувствовала себя матерью.

Она принесла ребенка домой, и жизнь потекла своим чередом.

Одна за другой шли соседки взглянуть на новорожденного. Конечно, они уже обо всем знали, однако любопытство пересиливало страх.

– Смотрите, что ж, не думаю, что вы сможете его сглазить, если даже захотите, – говорила женщина.

Она отбрасывала занавеску, прикрывавшую кроватку, и любопытные соседки невольно вздрагивали.

А ребенок между тем рос на глазах. Через месяц он вполне отчетливо выговорил: «Ма-ма…» Мать назвала его Костиком. Она с трудом выбрала это имя, тщательно перебрав в памяти имена всех дальних и близких родственников, знакомых и малознакомых. Константинов и Константиновичей среди них, слава богу, не было.

– Мама, – сказал Костик, – нас уже несколько веков подряд вызывают на связь люди Кассиопеи. Неужто ты не слышишь?

И только великое самообладание помогло женщине не помутиться рассудком.

– Как же, слышу, сынок, – ответила она, – ты спи, скорее вырастешь, тогда и ответим всем, кто нас вызывает.

Скоро Костик начал ходить. Перед тем как сделать шаг, тело малыша начинало судорожно колебаться, какие-то мышцы, которых у нормальных людей вообще нет, двигались и вибрировали под кожей, а ноги совершали бесовскую пляску на месте, пока наконец одна из них не прыгала вперед.

Но как бы то ни было, ребенок научился таким образом передвигаться довольно быстро, научился не терять ориентации и совсем не падать.

– А на Кассиопее сейчас цветут уличные фонари, – сказал Костик матери однажды, – и все кассиопейцы покрываются разноцветными леденцами. Мама, ты хочешь, чтобы я тоже покрылся леденцами?

– Я хочу жить, как все люди, – ответила мать, думая о своем.

Она, между прочим, только об этом и думала, как будто самое главное в жизни – это родиться, как все, жить, как все, умереть, как все. Женщина даже пыталась что-то делать для того, чтобы осуществить свои планы. Один раз, например, к ней в гости пришел веселый и энергичный мужчина сравнительно приятной наружности. Малышу было приказано в тот вечер сидеть в маленькой комнате за занавеской тише воды, ниже травы. Мать знала, что ее ребенок обладает редкой способностью часами оставаться неподвижным, и не беспокоилась.

Главной деталью одежды мужчины был серый двубортный пиджак с авторучками навыпуск. Умному человеку, а мать Костика таковым человеком и была, только эти три блестящие ручки могли сказать много. Но женщина, если она захочет замуж, частенько глупеет. Так было и в этот раз.

Они пили чай, непринужденно болтали, и было ясно, что квартира мужчину устраивает и с пропиской он тянуть не станет.

– На Кассиопее очень плотная атмосфера, и для того, чтобы быстрее передвигаться, некоторые кассиопейцы покрываются рыбьим жиром. В народе таких называют проходимцами, – донеслось неожиданно, и некто ужасный вылез из-за занавески.

– А-а-а-а! – тонко закричал мужчина с авторучками навыпуск и кинулся к двери.

– Мама, ты не огорчайся, я все знаю про него, он ничем не лучше моего папы, – сказал Костик, успокаивая рыдающую мать.

Но та только отмахнулась и запричитала с новым приливом отчаяния.

– Горе мое, наказание мое! – так называла она ребенка сквозь слезы. И ребенок понимал, что у него редкой доброты мама.

Шло время. Дождь за окном сменялся снегом.

– Мама, а хочешь, я сделаю так, чтобы дождь перестал и выглянуло солнце? – спрашивал Костик.

Дождь переставал, и в окно заглядывало солнце. А мать молчала.

– Мама, а хочешь, я сделаю так, чтобы снег перестал и началась весна? – спрашивал Костик.

Снег переставал, и начиналась весна. А мать молчала. Ну, что ж, спасибо ей и на этом.

– Мама, а хочешь, мы отправимся с тобой на Кассиопею, там сейчас молочные реки выходят из кисельных берегов. Все кассиопейцы точь-в-точь похожи на меня, и ты будешь среди нас самой-самой красивой. Хочешь, мама? – спрашивал малыш.

– Нет, я хочу жить, как все люди, – отвечала мать, продолжая думать о своем. Ну что тут будешь делать!

Малыш разглядывал тайком старую материну фотографию, где мать была снята еще беззаботной и, надо признать, довольно безответственной девушкой, и в его шишковатой голове бродили никем никогда не узнанные мысли.

– Мама, а что надо сделать, чтобы ты стала жить, как все люди? – спросил ребенок как-то.

Очевидно, это был тот редкий момент, когда она не думала о своем. Но подумать, что сказать, мать не успела.

– Ох, если б можно было все повернуть назад! – вырвалось у нее сокровенное.

– Я помогу тебе, – сказал малыш тихо и твердо. Но мать уже не слышала этих слов.

И все повернулось назад.

Малыш разучился говорить и ходить, он беззаботно гукал и пускал пузыри, лежа в кроватке. Напрасно мать рыдала над ним и умоляла оставить все, как есть. Костик стал маленьким и уже не понимал, что от него требуется.

И в одно прекрасное утро женщина проснулась и почувствовала, что начинаются схватки. Кроватка была пуста, полиэтиленовый пакет с новеньким детским приданым лежал на столе.

Женщина попросила соседку вызвать «скорую помощь».

– …Ваш ребенок родился с серьезными отклонениями, и вы не должны так убиваться, что он умер, – сказала ей акушерка через несколько часов.

Но женщина была безутешной.

И все-таки спустя некоторое время она нашла свое счастье. Ей попался самостоятельный, непьющий мужчина, который простил все ошибки молодости. Память о первенце, как ни старалась женщина ее сохранить, постепенно поблекла, словно была навеяна тяжелым сном, а не чем-то реальным.

Лишь одно и осталось: «Уже несколько веков подряд люди Кассиопеи вызывают нас на связь».

Вот только услышать их некому.

Место в очереди

Золотой век наконец наступил. Мир наконец добился прочного мира, а ученые победили самое смерть. Победили тогда, когда уже никто всерьез не верил в эту фантастическую возможность. Так, к счастью, бывает, только, увы, не часто.

Словом, однажды люди оказались перед реальной перспективой вечной жизни. Эта перспектива свалилась на них совершенно неожиданно, но люди имеют обыкновение быстро привыкать ко всяким новым приятностям, поэтому первичное радостное и, пожалуй, теоретическое изумление очень скоро сменилось вполне практической озабоченностью, как поскорей заполучить столь ценное свойство.

Надо добавить, что к тому времени уже не существовало проблемы перенаселения, человечество активно осваивало новые миры, покоряло без особых издержек немыслимые еще недавно расстояния, а будущее предвещало еще более радостные достижения.

Итак, когда по планете уже разгуливало несколько тысяч бессмертных людей, первые из которых были, без преувеличения, отважными, достойными всяческого восхищения волонтерами, вторые – весьма ценными для человечества индивидами, которым угрожала хотя и устаревшая, но скорая смерть, третьи – просто наиболее ловкими представителями нашего биологического вида – в общем, когда новая область медицины накопила достаточный опыт, в один прекрасный день было официально объявлено о начале всеобщей вакцинации населения на предмет бессмертия.

Впрочем, это была процедура несравнимо более сложная, чем элементарный укол, просто кто-то назвал однажды это дело вакцинацией, и название подхватили, а научное наименование операции, вероятно, показалось слишком сложным или скучным, и оно не прижилось. И вскоре забылось.

Так вот, поскольку вакцинация была делом хлопотным, сложным и весьма дорогостоящим, то, естественно, прививки эти не могли быть одновременно сделаны всему человечеству. Впрочем, ничего страшного в этом не усматривалось. Поскольку, как известно, пока человек жив, он бессмертен. Поэтому процедура вручения бессмертия растянулась на долгие годы – имелось в виду, что на пункты вакцинации люди будут приходить по мере надобности, то есть достигнув определенного возраста или почувствовав опасные прорехи в здоровье.

Но тут вышла ошибочка. Люди сочли, что случайность играет слишком большую роль в нашей суетной жизни, а поэтому откладывать столь важное мероприятие в долгий ящик, по меньшей мере, неразумно.

Словом, поначалу получилась легкая паника. Кто пошустрее да повыше положением, всякими путями в первые же недели раздобыли себе искомое бессмертие. Остальные выстроились в гигантские очереди, в которых приходилось ежедневно, а то и еженощно отмечаться, стихийно возникали комитеты по руководству очередями во главе с авторитетными, а чаще просто наиболее горластыми председателями. Возникали неписаные, но неумолимые кодексы очередей, которые предполагали разные суровые наказания для беззаботных или нерадивых членов. Так, за неявку на очередное отмечание соискатель вечной жизни мог быть передвинут назад или вообще исключен из списков. Последняя мера, правда, применялась довольно редко.

– Стоишь? – приветствовали знакомые друг дружку при встречах.

– Стою! – слышалось бодро в ответ.

– Получи-и-л! – доносилось иногда радостное.

До этого кое-кто полагал, что история человечества, совершив свой полный виток, уже познала все. Но таких времен, когда почти все люди планеты одновременно стоят в очереди, история еще не знала.

Все шло, в общем и целом, нормально. Первыми, как и должно было быть, получили бессмертие профессионалы очередей – пенсионеры. Они тотчас устроились на работу и освободили места в пунктах вакцинации более молодым. Пожилых, конечно, никто не обижал и не оттеснял, все проявляли единодушную высокую сознательность. Но потом возрасты перепутались. Ни у кого уже не было повода экстренно увековечиваться, но и ни у кого не наблюдалось желания тянуть резину.

Порядок соблюдался железно.

…Александр Иванович известие о начале бессмертия воспринял поначалу как обычную, довольно плоскую хохму. Потом, конечно, поверил, пришлось поверить, но бежать записываться в очередь не поспешил. Почему? Да, пожалуй, потому, во-первых, что всегда несколько презирал вереницу людей, стоящих в колонну по одному с целью получения какого-нибудь дефицита. Конечно, случалось и ему для получения булки хлеба или пачки сигарет ожидать минут десять – пятнадцать. Но тут уж ничего не поделаешь, поэтому такие эпизоды не в счет.

А в целом он прекрасно прожил свои шестьдесят без дефицита. Он лично. Потому что пока его Серафима Ивановна была жива, она нет-нет да и добывала чего-нибудь недлявсехного. Но муж об этом, понятно, не знал и жил в счастливом неведении. Да, собственно, и дефицит-то был так себе…

Серафима Ивановна самую малость не дотянула до золотого века. Конечно, она в качестве остронуждающейся могла бы и тогда претендовать хотя бы на экспериментальное еще бессмертие. Но бедная женщина ничего об этом не знала, а пригласить ее никто не догадался как-то… Возможно, в том, что Серафима Ивановна уже отсутствует на этом свете, и была вторая причина того, что Александр Иванович не поспешил обзавестись бессмертием.

Нет, нельзя сказать, что он вообще отказался от такого подарка. Жена умерла несколько месяцев назад, еще не отпустила боль утраты, но постепенно, понемногу стал возвращаться вкус к жизни. Вкус не такой уж вкусный, слишком приправленный перцем и солью, но все-таки…

У них с Серафимой выросло двое хороших парней, которые не так давно один за другим женились. И вот теперь Александру Ивановичу хотелось дождаться внуков. Он этому удивлялся, поскольку еще совсем недавно подобное желание показалось бы ему каким-то постыдным, бабьим, что ли. Удивлялся, подшучивал над собой и – мечтал о внуках. «Вот так приходит старость», – думал он, и ему не было очень уж грустно.

Не успев родить отцу внуков, сыновья обзавелись бессмертием. Александр Иванович отнесся к этому как-то немного ревниво. Так относятся к близким или давно и хорошо знакомым людям, когда они вдруг, совершенно внезапно, оказываются хитрее, чем ты о них думал. Но ревнивое чувство Александра Ивановича было настолько размытым, неопределенным, что он смолчал. Точнее, не осудил детей вслух. А только сказал по этому поводу какую-то шутку.

Потом внуки родились, причем сразу трое за короткое время, и дальновидные родители их тут же обессмертили. Тогда Александр Иванович понял, что дети пошли не в них с матерью, и малость огорчился. Но в чем он мог упрекнуть сыновей?

А сыновья при каждой встрече призывали отца срочно позаботиться о своей жизни. А то мало ли что. За это их, конечно, можно и нужно похвалить. Они даже предлагали отцу помощь. Ни для того, ни для другого в этом проблемы не было. Да, такие вот выросли дети…

Александр Иванович разгневался. Он накричал на ребят и записался в первую попавшую очередь. Чтобы больше не приставали с гнусными предложениями, как он называл их заботу. Тоже не очень-то хорошо с его стороны, пожалуй. Впрочем, это кому как.

Как и следовало ожидать, Александр Иванович отнесся безответственно к столь важному делу. И немудрено, что его несколько раз передвигали в очереди, а дважды чуть было вообще не выгнали. И выгнали бы наверняка, если бы его место и так не было в самом конце.

А он особо и не переживал. В конце концов, главное – находиться в очереди. А бессмертие не к спеху… Но, когда ему только и оставалось взять и войти наконец в заветную дверь, начались всякие неувязки.

Вдруг откуда-то притащилась совсем древняя старушонка и стала проситься вперед. И где только раньше была?

Александр Иванович пропустил ее без слова.

Потом подошла молодая беременная женщина. Александр Иванович пропустил и ее.

Потом попросилась молодая мать с ребенком.

– Нам положено, – веско сказала она.

И Александр Иванович не нашелся с ответом.

Потом подскочила еще одна, средних лет, не беременная и без ребенка.

– Мне еще надо в парикмахерскую успеть! – гаркнула она и просто-напросто оттолкнула Александра Ивановича крепким голым плечом.

И коллектив не стерпел. За допущенную халатность Александр Иванович был перемещен далеко назад, в самый хвост.

Происшествие это его и взволновало-то вроде не сильно. Ну обидели в одной – в другую можно встать… Однако, придя домой, Александр Иванович прилег на диван, почувствовав какую-то слабость. А тут – хлоп! Инфаркт. Без всякого предупреждения. А в доме ничего такого от сердца никогда не водилось…

Человечество страшно удивилось случившемуся. За недолгий, в сущности, срок оно успело отвыкнуть от смерти. Нашлись даже такие, которых поступок Александра Ивановича возмутил. Но вслух они не стали об этом говорить.

Похоронили Александра Ивановича с большими почестями. Как-никак умер человек, который был способен уступить свое место в очереди…