Текст книги "Поиск-86: Приключения. Фантастика"

Автор книги: Сергей Другаль

Соавторы: Игорь Халымбаджа,Сергей Георгиев,Герман Дробиз,Дмитрий Надеждин,Эрнст Бутин,Виталий Бугров,Феликс Сузин,Александр Чуманов,Евгений Филенко
сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 24 страниц)

Поиск-86: Приключения. Фантастика

В отличие от историков и краеведов, еще и сегодня спорящих о том, существовала ли легендарная Золотая Баба, многие из персонажей приключенческой повести Эрнста Бутина «Золотой огонь Югры», открывающей новый выпуск «Поиска», знают и верят: загадочный «наипервейший истукан», отлитый из драгоценного металла, – не выдумка. Белому офицеру Арчеву удается даже узнать имена хранителей древнего хантыйского капища, где спрятана золотая таежная богиня. Летом двадцать первого года, когда под ударами красных частей откатывались на Обский Север остатки разгромленных отрядов кулацких мятежников, Арчев со своими подручными заявляется в стойбище Сатаров, требуя, чтобы ему показали «главное святое место»…

Если остросюжетная, полная неожиданностей повесть Эрнста Бутина (печатающаяся с сокращениями) переносит нас в суровую пору гражданской войны, то повесть Феликса Сузина «Опоздание» – современный детектив. Действие здесь развертывается в начале восьмидесятых годов в большом зауральском городе.

В разделе фантастики центральное место занимает повесть Сергея Другаля «Василиск», продолжающая цикл его произведений об Институте Реставрации Природы. Те, кто читал книгу рассказов С. Другаля «Тигр проводит вас до гаража» (Свердловск, 1984), встретят в «Василиске» немало знакомых героев – воспитателя Нури, вундеркинда Алешку, охотника Олле и других. Всех их влечет Заколдованный Лес, где ученые работают над созданием сказочных форм жизни…

Разнообразны по жанру вошедшие в «Поиск-86» рассказы. Новеллы Александра Чуманова – «Вечная бабушка», «Вызывают на связь», «Место в очереди», «Розовое облако» – своего рода современные притчи, где причудливо переплетаются фантастика и повседневность. А в рассказе Дмитрия Надеждина «Логово Сатаны» при всей остроте сюжета ощущаешь ироничность автора. И уже откровенно ироничны «Ловушка для падающих звезд» Евгения Филенко и миниатюра Сергея Георгиева «Удар! Го-о-ол!». Есть в «Поиске-86» и фантастическая юмореска «Дзюм, дитя Арсопа» Германа Дробиза.

Завершает сборник библиографический обзор «Довоенная советская фантастика», составленный Виталием Бугровым и Игорем Халымбаджой.

Почти все авторы сборника – свердловчане. Гостей только двое – курганец Ф. Сузин и пермяк Е. Филенко.

ПРИКЛЮЧЕНИЯ

ЭРНСТ БУТИН
Золотой огонь Югры

1

Деревянные божки в меховых одеждах плотно, один к одному, лежали в коробе, обтянутом налимьей кожей. Плоские, с едва намеченными глазами и губами лица фигурок казались сейчас Ефрему-ики торжественными: сегодня еще один из Сатаров должен стать взрослым, еще один охотник и рыбак будет у Назым-ях – людей реки Назым.

Старик любовно погладил божков-иттарма, словно прощения попросил за то, что беспокоит, – давно не тревожил, с той поры, как две зимы назад вывез их из урмана Отца Кедров, напуганный, что к имынг тахи – святому месту – свернул отряд русских. Страшный отряд: флаг-хоругвь носили, а на флаге том – русский бог по имени Сусе Кристе нарисован. Поп-батюшка, когда еще при царе Микуле приезжал в Сатарово праздник делать, деньги-пушнинку собирать, говорил, что бог Сусе добрый. А люди, которые с флагом этим ходили, – лютые были. Других русики, тех, что главному белому начальнику Колочаку служить не хотели, убивали, если найдут. Да не просто убивали, а сперва изобьют-изуродуют, пятилепестковые метки на груди или на лбу вырежут, – такие метки носили на шапках те русики, что до колочаков недолго правили и после править стали. Эти, с пятилепестковыми значками, хорошие русские – купцов прогнали, торговать с речными людьми стали честно: много товара за шкурки, за рыбу дают; а те, с богом Сусе, совсем ничего не давали: оленя отберут, шкурки отберут, меховую одежду отберут, последнюю рыбешку отберут, да еще в лицо смеются. Совсем плохие были колочаки с богом Сусе на флаге-хоругви. И по урману Отца Кедров как дикие прошли: священные лабазы и амбарчики поломали, сожгли, больших богов, которых Ефрем-ики вывезти не сумел, порубили. Хорошо еще, что главное не нашли…

Ефрем-ики вздохнул, поднял глаза на висевшую на стене икону: молодой, в золотой чешуе, в красной развевающейся накидке другой русский бог, сидя на белом коне, протыкал копьем крылатого змея, который корчился под копытами. Этого бога русики Егорием зовут, а отец объяснил Ефрему-ики, когда тот был еще совсем маленьким, что на самом деле нарисован Нум Торым – верховный бог ханты, побеждающий злого врага своего Конлюнг-ики.

На икону старик смотрел недолго, сразу же перевел взгляд ниже – там был приклеен пожелтевший уже лист: царь Микуль с царицкой нарисованы. Вокруг Микуля и его жены, в маленьких кружочках, царевы родственники и дети – большой род. На царя Ефрем-ики глядел равнодушно – это от его имени говорили, его именем расправлялись люди из отряда бога Сусе.

Старик усмехнулся – а все-таки пригодилась картинка с царевой семьей: по ней учил он внука своего Еремея русской грамоте. Мальчик уже мог отчеканить без запинки главную надпись: «Трехсотлетие царствующего дома Романовых», а если попросить, то и прочитать написанное внизу мелкими буковками.

Ефрем-ики поглядел на прикрепленный справа от иконы маленький портрет Ленина.

В прошлом месяце, Месяце Созревания Черемухи, плавал Ефрем-ики с Еремейкой в Сатарово: вяленую рыбу на соль обменять, новости узнать. И услыхал от Лабутина, начальника в Сатарово, хорошую весть – у русских вверху по реке кончилась новая война, которая началась весной. Летом, в Месяц Нереста, как узнал Ефрем-ики о том, что опять дерутся русские, очень огорчился: зачем снова стреляют-убивают, чего делят? Лабутин объяснил: богатые хотят новую власть изничтожить, старые порядки вернуть.

И вот в последний приезд Ефрема-ики повеселевший Лабутин объявил, что война по имени мятеж прекратилась. И больше выступлений против Советской власти не будет, потому что для этого нет причин – так сказал Ленин, а слово Ленина крепче железа. Ефрем-ики про Ленина знал – это имя часто слышал и в тюрьме, и после освобождения, в тот шумный, полный музыки, красных флагов, рева толпы первый месяц жизни без царя. Верил Ефрем-ики Ленину – от имени этого человека говорили русские с пятилепестковыми красными значками на шапках, когда обещали, что никто больше не будет обижать речных людей.

«Расскажи остякам про Ленина, – сказал Лабутин. – Ваши люди тебя слушаются. Ефрем Сатаров для них авторитет. На, дарю!» Ефрем-ики не знал, что такое «авторитет», но согласно кивнул, приняв в сдвинутые ладони квадратик толстой шероховатой бумаги, всмотрелся в изображение лобастого человека, с острой бородкой, с добрым прищуром глаз. «Ладно. Всем, кого увижу, покажу…»

Ефрем-ики бережно вынул из священного ларя божков, положил их на нары и, затаив дыхание, достал еще одну фигурку, укутанную в самый дорогой, самый редкий мех – мех соболя. Плавными движениями размотал пушистые, волнисто переливающиеся шкурки, извлек из них тускло блеснувшую, в пол-локтя ростом, Им Вал Эви – серебряную дочь Нум Торыма. В литом широком, до ступней, саке, в диковинной, с высоким гребнем, шапке Им Вал Эви, прямоспинная, гордая, выглядела грозно. В правой руке сжимала она длинное, с большим наконечником копье, похожее на то, с каким хаживал Ефрем-ики на пупи – медведя, если пупи начинал маленько плохо вести себя – людей пугать, оленей драть. В левой руке держала Им Вал Эви круглый щит, прижимая его к боку.

Осторожно поставив Им Вал Эви на полочку под иконой так, чтобы лицо суровой дочери Нум Торыма прямо на дверь смотрело, старик деловито прошел к двери. Приоткрыл ее.

Нежаркое утреннее солнце уже показалось из-за макушек сосен на другом берегу Назыма, разогнало жиденький слоистый туманец, бросило на серую воду голубые текучие тени деревьев, высветлило гладкие лоснящиеся бока двух обласов – долбленых лодок, которые лежали на песке отмели днищами вверх, напоминая гигантских рыбин. Подплывал к двери слабый запах дыма, вареного мяса – женщины готовили еду. Поскуливали у лабаза Клыкастый и Хитрая – догадались собаки, что кто-то из хозяев собирается в дальнюю дорогу, посматривали выжидательно на людей, хотя и знали, что сидеть им на привязи до первого снега. Мягкой скороговоркой частил перестук-топоток копыт, заглушаемый хорканьем, всфыркиванием; стремительным росчерком взметнулся над жердями загона тынзян – отец Еремейки, Демьян, отлавливал для сына оленей. Около загона младший брат Еремейки Микулька, который пришел в жизнь семь лет назад, тоже, подражая отцу, метнул свой арканчик, целясь на оленьи рога, которые держала над головой Дашка, его сестра. Эта совсем маленькая, четыре года всего.

Ефрем-ики улыбнулся – хороший бросок у Микульки получился. Петля опустилась до основания рога и резко, рывком затянулась.

Но тут же старик нахмурился – путь внуку дальний, а он еще из стойбища не вышел. Ефрем-ики повернулся в сторону навеса. Там склонился над рыболовными снастями Еремей. Почувствовав взгляд деда, мальчик вздрогнул, выпрямился и, подхватив две плетенные из ивняка ловушки-пун, рысцой побежал к избушке. Бросил морды у входа, вошел внутрь. Ефрем-ики захлопнул дверь, проворчал:

– Долго собираешься, Еремейка!

– Все равно отец еще не отобрал оленей…

– Не о Демьяне, о тебе говорю, – оборвал старик. – Отвечай за себя. Тебе уже два раза по семь лет – большой. – И приказал: – Начинай!

Мальчик торопливо пригладил жесткие волосы, торчащие на макушке. Поднял на икону черные глаза.

– Нум Торым, слышишь меня? Я сейчас на Куип-лор ягун пойду, пун буду ставить. Один пойду, в первый раз один. Дедушка сказал, – мальчик, не отрывая взгляда от иконы, кивнул на Ефрема-ики, – что видел на Куип-лоре чернолицего сына твоего. Скажи ему, чтобы не уходил, пока я с ним не поговорю. Мне пришла пора встретиться с ним, чтобы я тоже имел право называть его пупи… – Он перевел взгляд на серебряную статуэтку. – А ты, Им Вал Эви, скажи бродящему по урману брату своему, что я – Еремей Сатар, сын Демьяна Сатара, внук Большого Ефрема-ики, поэтому пусть ведет себя хорошо! – Мальчик облегченно вздохнул, вопросительно посмотрел на деда. – Все?

– Вроде все, – согласился тот. – Маленько неласково говорил с Нум Торымом, но ничего… Нум Торым знает, что ты мой внук. Не рассердится. Теперь даю тебе ружье… – Ефрем-ики снял со стены карабин, подал его мальчику. – Даю еще свой ремень, – поднял с нар широкий пояс с расшитым бисером качином – мужской сумкой из оленьей шкуры, с ножом в темных деревянных ножнах с нашитыми медными кольцами, амулетами, медвежьими клыками. – Покажи пупи зубы его братьев, скажи, что мы, Сатары, из его рода, пусть слушается тебя. Не захочет – забери у него жизнь.

Еремей, сосредоточенно сопя, застегнул на себе пояс деда. Дернул плечом, поправляя карабин, и, не глядя на Ефрема-ики, вышел.

Демьян завьючивал последнего, третьего в связке оленя. Взглянул на старшего сына, задержал взгляд на карабине.

– Слопцы в урмане посмотри, – попросил, стараясь говорить как можно равнодушней. – Если что-нибудь починить надо, сделай. Мостки у запора подправь, колья…

Еремей, скармливавший рыбу вожаку-хору, кивнул.

– На сосне Назым-ики наш знак поставь, – напомнил, выйдя из дома, старик. – Это теперь твое место будет. Пусть и боги, и люди знают, что на Куип-лор ягуне рыбачит Еремей Сатар, – Ефрем-ики раскрыл берестяную коробочку, которую крутил в руках, захватил щепотку табаку, клубочек белой тальниковой стружки, сунул привычно за щеку. – Иди! И так много времени потерял.

Демьян суетливо подал повод сыну. Еремей дернул повод и не спеша, с достоинством пошел от избушки.

Женщины, низко склонившись над работой, сделали вид, как того требовал обычай, будто ничего не замечают: мать Еремея, вспоров брюхо щуке, сноровисто выгребла на доску сизые ленты кишок, матово-блестящие полосы молок; бабушка, жена Ефрема-ики, пригнувшись к казану, пробовала из черпака варево, отрешенно глядя в костер. Только Аринэ, подняв ненадолго лицо от деревянного корыта с тестом, радостно и ободряюще улыбнулась брату.

Ефрем-ики отвел взгляд от удалявшейся спины внука, выплюнул табачную жвачку и вернулся в избушку.

И сразу же Демьян сорвался с места, бросился вслед за сыном. Догнал его уже на опушке молодого ельника, подступившего к стойбищу.

– Патроны хочу дать, – Демьян одним движением расстегнул офицерский ремень, принялся стаскивать с него брезентовый армейский подсумок, но пряжка не пролезала сквозь петли, цеплялась. – А, ладно, бери так. Вместе с ножом, вместе с поясом!

– Да у меня все есть, – недовольно буркнул мальчик. Похлопал по расшитой сумке Ефрема-ики. – Тут и патроны, и огонь, и все, что надо…

– Ничего, ничего, возьми. Лишнее не будет. И второй нож может пригодиться, мало ли что… – Демьян сунул ему в руки ремень. Еремей нехотя взял пояс, начал, нагнув голову, застегивать на себе. – Патроны все же береги, зря не стреляй, – попросил отец.

Еремей оскорбленно вскинул голову – сам, что ли, не знаю?! Демьян отвел взгляд.

– А с пупи не связывайся, – посоветовал тихо. – Спрячься или убеги, не разговаривай с чернолицым, ну его…

Еремей снисходительно усмехнулся. Лицо его стало насмешливо-жестким.

– Не вернусь, пока не увижусь с чернолицым, – твердо сказал мальчик. – Я тоже хочу называть его пупи!

Демьян глядел вслед сыну, пока тот не исчез за деревцами. Потом понуро пошел назад.

Около лабаза остановился, осмотрелся. Кликнул Микульку – надо поставить чум: завтра или послезавтра должны приплыть с низовьев Сардаковы, чтобы порадоваться – отпраздновать вместе с Сатарами день, когда Еремейка стал настоящим взрослым охотником и рыболовом…

Демьян и Микулька затягивали последний ремень, прикрепляя к жердям чума шкуру-нюк, когда Клыкастый и Хитрая заворчали, поднялись с земли, сторожко шевельнули ушами, задрали морды, принюхиваясь, и вдруг звонко, восторженно залаяли. Демьян разогнулся, посмотрел на реку. Микулька, не задумываясь, сиганул на берег, мелькая черными пятками, и запританцовывал в нетерпеливом ожидании на отмели. Женщины выпрямились, застыли. Аринэ подхватила на руки Дашку, поглядывая то на Микульку, то на даль реки.

Дверь избушки распахнулась, появился Ефрем-ики. Повернулся к Назыму: из-за плотного темно-зеленого кедрача, стеной вставшего на мыске ниже стойбища, выплыла русская, сбитая из досок, лодка, в которой сидели четыре мужика в шинелях и мальчишка – на носу. Тяжело и не враз поднимались весла, в воду зарывались глубоко, вразнобой – плохие, знать, гребцы, неумелые, да и устали-выдохлись.

Женщины, увидев, что приехали чужие, незнакомые люди, прикрыли лица платками, отвернулись. Ефрем-ики и Демьян переглянулись.

– Вота она! Сатар-хот![1]1
  Дом Сатаров (хант.).


[Закрыть] – донесся из лодки радостный мальчишеский вопль. – Она – Сатарват!..[2]2
  Селение Сатаров (хант.).


[Закрыть] Пэча. Микулька-а-а…

– Пэча вола, Антошы-ы-ыка-а-а… Пэча вола!

Лодка круто вильнула и, дергаясь, переваливаясь с борта на борт, пошла к берегу. Ткнулась в отмель рядом с обласами, зашуршала днищем по песку. Мальчишка в серой до колен рубахе выскочил на берег, заулыбался во весь рот, но, увидев неласковые глаза Ефрема-ики, съежился. Микулька подскочил к нему, принялся дергать за руку, теребить.

Ефрем-ики перевел взгляд на чужаков. Гребцы – широкогрудый, большерукий парень и жилистый носатый мужик с всклокоченной бородой – мельком и равнодушно взглянули на хозяина стойбища, подняли со дна лодки винтовки. Подобрав полы шинелей, неуклюже выбрались через борт. Третий, тот, что, надвинув фуражку с блестящим козырьком, сидел, ссутулившись, на корме, лениво поднялся, перекинул через плечо выгоревшую котомку. Вышагнул на берег, оглянулся на четвертого – щуплого, с черной кучерявой бородкой. Тот растирал затекшую ногу, но под взглядом человека с котомкой вскочил. Выпрыгнул на песок и, прихрамывая, направился к хантам.

– Ну, здравствуйте, господа Сатаровы! – Он засмеялся. – Давненько не виделись. Соскучились, чай, без меня, любезные?

– Зачем приехал, Кирюшка? – спросил Ефрем-ики.

– Большого русского начальника привез. Очень большого! – Кирюшка показал взглядом на человека с котомкой. – Уважь этого русики, сделай, что попросит. Понял?!

– Моц хо – торым хо, – серьезно ответил Ефрем-ики и повторил по-русски: – Гость – человек бога… Как звать тебя? – спросил у человека с котомкой.

– Забыл, как к большим людям обращаться? – Кирюшка грозно сдвинул брови.

– Оставьте, – поморщился начальник. – Вы хорошо говорите по-русски… э-э, почтеннейший Ефрем Сатаров. Думаю, мы найдем общий язык. А звать? Можете звать меня хоть товарищем… Но лучше все же – «господин Арчев».

– Ладно, – согласился Ефрем-ики. Приказал через плечо сыну: – Заколи Бурундучиху. Скажи женщинам: пори варлы. Моц ях!

– Праздник будет. Гости, – негромко перевел Кирюшка Арчеву.

Ефрем-ики развернулся, пошел к чуму для гостей, уверенный, что все четверо следуют за ним, однако шагов не услышал. Удивленно оглянулся. И нахмурился.

Курчавый Кирюшка, изогнувшись, осклабившись, уже открыл дверь в избушку, пропуская Арчева. И едва тот вошел, скользнул за ним. Следом – уверенно, по-хозяйски – скрылись в дверях гребцы.

Когда вошел и Ефрем-ики, Арчев сидел на нарах, почесывал задумчиво светлую щетину на подбородке и с интересом разглядывал поблескивающую в свете верхнего, открытого на лето окна фигурку Им Вал Эви. Кирюшка стоял посреди избушки, заложив руки за спину, и тоже не отрывал глаз от дочери Нум Торыма.

На стук двери он медленно повернул голову, смерил хозяина стойбища тяжелым взглядом, усмехнулся.

– А этот зачем у тебя? – повел рукой на портрет Ленина.

Ефрем-ики сел на чурбак около чувала, достал коробочку с табаком. Покосился на гребцов, которые застыли слева и справа от входа.

– Власть, – старик заложил порцию табака за щеку, сунул туда же стружку-утлап. Пожевал. – Твоего хозяина, Кирюшка, купца Астаха выгнал, тебя выгнал. Речных людей обманывать запретил… Хорошая власть!.. Не то что Колочак.

– Хорошая власть… – передразнил Кирюшка и сжал кулаки. – Что ж ты в таком разе, пенек таежный, августейшую фамилию оставил? – Показал глазами на лист с семейством царя.

– Давно висит. Пущай себе… Больно одежда на царе с царицкой красивая. Из наших зверюшек, поди, сшили.

– Вот дожили, язви тя в душу, – вздохнул пожилой гребец, и длинное лицо его стало оскорбленным. – Помазанника божьего токмо из-за одежки и почитают шайтанщики. Как же это, Степа? – Пристукнул прикладом о пол. – Оне ведь хрещеные аль нет?

– Хрещеные, Парамонов, – подтвердил напарник. – Только я так думаю, что энтот остячишка, – и лениво, сонно посмотрел на старика, – большевик. Вишь, и бороду, как у главаря ихнего, завел. Под него, знать, ладится. Тутошним председателем Совнаркома себя, небось, мнит…

Парамонов сморщился, захихикал, словно завсхлипывал; Степан широко раскрыл рот, набрал побольше воздуху и захохотал. Рассмеялся и Кирюшка. Даже Арчев улыбнулся – нехотя, не разжимая губ.

Ефрем-ики невозмутимо посматривал на неизвестно с чего развеселившихся чужаков.

Кирюшка неторопливо потянулся через нары к стене, сорвал портрет Ленина. Смял, отбросил вялым и небрежным жестом под ноги хозяину стойбища. Ефрем-ики не шелохнулся, только табак жевать перестал.

Кирюшка выпрямился, охлопал ладони, показал пальцем на статуэтку.

– А это у тебя кто? – и скосил глаза на Арчева.

– Нум Торыма дочь, – спокойно пояснил Ефрем-ики. – На охоте помогает, видишь, с копьем, – и перевел тяжелый взгляд на Степана.

Тот, покряхтывая, присел на корточки, цапнул двумя пальцами скомканный портрет и брезгливо швырнул его в печку.

– Откуда у вас эта фигурка? – хрипло спросил Арчев. Кашлянул, прочищая горло.

– Стояла в урмане Отца Кедров. Мой отец, отец моего отца там с ней, с Им Вал Эви, разговаривали. А я сюда принес. Две зимы назад. Когда колочаки зачем-то в имынг тахи свернули, – Ефрем-ики выплюнул черно-зеленую табачную кашицу, растер ее пяткой. – Зачем ты туда ходил, Кирюшка? – поинтересовался, не поднимая головы.

Парамонов и Степан насторожились. Арчев прищурился.

– Разве я тех нехороших людей на имынг тахи водил?! Не я, ей-богу, – прижал ладони к груди Кирюшка, заморгал оскорбленно, – Ваш же остяк, Спирька, привел. Помнишь Спирьку-то? Старшиной в инородческой управе был…

– Водил Спирька колочаков, знаю, – кивнул Ефрем-ики. – Нету больше Спирьки. Потому тебя и спрашиваю: чего там искал? – Подождал, но Кирюшка не ответил, – лишь руками развел: знать, мол, не знаю. – Ладно, – старик уперся ладонями в колени, поднялся с чурбана. – Поедим маленько.

Посмотрел на дверь. Та открылась. Внутрь скользнула старуха, прикрывая лицо краем белой с алыми цветами шали. Шмыгнула в левый угол, достала два низеньких столика, проворно поставила их на нары и быстро вышла. Тут же в дверях показался Демьян. Улыбаясь, нес он долбленое корытце, в котором бугрился, мокро поблескивая, светло-коричневый ком сырой оленьей печени. Мелко семеня, склонив голову с надвинутым пестрым синим платком, вплыла вслед за мужем мать Еремея, бережно неся берестяную чашу, до краев наполненную исходящим паром лакомством – варкой: икрой, сваренной вместе с молоками и рыбьей печенью. За матерью, еле ступая от смущения, появилась Аринэ, так закутанная в зеленую с золотыми разводами шаль, что видны были только черные, расширенные любопытством глаза. Она несла деревянное блюдо с распластанной, матово розовеющей тушкой муксуна. Замыкал шествие Микулька. Надув от усердия щеки, нес он берестяную посудину с крупной, густо-красной брусникой, весело посверкивающей точечками бликов.

Арчев снял фуражку, пригладил короткие золотистые волосы. Рывком расправил плечи, сбрасывая за спину шинель. Достал из котомки фляжку.

Степан заулыбался, торопливо повесил винтовку на стену. Сел рядом с Арчевым, заерзал. Парамонов стянул с головы мятую солдатскую папаху, поплевал на ладонь и тоже, как и командир, пригладил реденькие волосы. Винтовку не выпустил, – присев на краешек нар, зажал ее меж колен. Кирюшка, выдернув из ножен тесак, склонился над оленьей печенью.

– Маленько подожди, – Демьян удержал его за руку. – Отца подожди надо, – показал взглядом на Ефрема-ики.

Старик расшвырял в углу нар спальные шкуры, извлек из-под них бутыль, налитую розоватым. Поставил ее между столиками. Подождал, пока выйдут женщины, притащившие котел с вареным мясом, казанок с ухой, сочные, насаженные на прутья ломти жареной щуки, лепешки. Демьян вскочил, встал рядом с отцом. Строго глядя на Георгия Победоносца, Ефрем-ики негромко заговорил.

Арчев вопросительно поднял глаза на Кирюшку.

– Молится, к богу тутошнему обращается, – торопливо начал переводить тот. – Ты, мол, Нум Торым, и вы, дети его, к вам, дескать, взываю. Когда, говорит, будете делить удачу, не забудьте и моих гостей, нас то есть. Отведите, говорит, от них беду, помогите им, стал быть, во всех делах… – подождал, когда смолк старик, выкрикнул весело: – Аминь! – И деловито принялся разливать из бутыли в приготовленные хозяевами кружки, плошки.

Парамонов, закатив глаза, истово перекрестился. Степан тоже перекрестился, но небрежно, меленько, точно от мух отмахнулся, и проворно схватил самую большую кружку.

– Ну, с богом! – Арчев налил себе из фляжки в крышечку-колпачок. – Долгих вам лет жизни, хозяева! – Поднес стопочку к губам, отхлебнул.

Ефрем-ики, глядя на него, тоже сделал лишь крохотный глоточек и отставил плошку. Демьян же выпил свою порцию всю: скривившись, не дыша.

Парамонов, Степан и Кирюшка, настороженно наблюдавшие за хозяевами, решились: хакнули, выпили залпом. И выпучили глаза, оцепенели от неожиданности – розовенькая водичка оказалась подкрашенным спиртом.

– Шибко сердитая? – Демьян, зажмурившись, захихикал, покрутил головой. – Отец давно держит, мне не дает. Для большой праздник, сказал.

Кирюшка, отпластав ломоть печени, вцепился в нее зубами. Промычал что-то, пережевывая. Парамонов и Степан даже не взглянули на хозяев стойбища – с жадностью накинулись на пищу: постанывали, вытирали рукавами пот и лоснящиеся губы, чавкали и опять жевали, жевали, сотрясаясь изредка от отрыжки. В такие мгновенья Арчев, осторожно выбиравший косточки из жареной рыбы, цепенел. Ел он мало и неохотно, спирт не пил вовсе.

Когда гости насытились и Кирюшка принялся вылавливать тесаком сгустки икры из варки, Степан выбивать на столик костный мозг из мослов, а Парамонов потянул из кармана засаленный кисет, Ефрем-ики спросил:

– Какие вести на реке? Начальник Лабутин говорил: война опять была. Кто воевал, зачем?

Кирюшка подавился икрой, заперхал, мотая над столиком кудрями.

– Эвон какие у тебя друзья-приятели! – Степан замер с поднятой в замахе костью. – Уж не для товарища ли Лабутина ты выпивку-то припас, а? – Уперся в старика мутным пьяным взглядом.

– Погодь, Степа, чего вызверился? – Парамонов вцепился ему в запястье. – Мы, мил человек, воевали, мы, – повернулся он к Ефрему-ики. – Всем миром, значит-ца, пошли против антихристов-большевиков. Да побили нас, вишь ли…

– Эт-то кого побили? – прокашлявшись, заорал Кирюшка. – У нас пере… пересид… тьфу ты! Пере-дис-локация, во! – С силой воткнул тесак в столешницу. – Мы есть восставший народ… Бей жидов, спасай Россию! Уря-а-а Советам без коммунистов! Понял, харя немытая? – И потянулся скрюченными пальцами к бороде старика.

– Прекратить балаган! – рявкнул Арчев. – Не сердись, старик, – он постарался улыбнуться Ефрему-ики, но глаза оставались холодными. – И людей моих пойми: нас действительно разбили. Поэтому и пришли к тебе. Выведи нас на Казым. Надо обойти большевиков стороной. Поможешь?

– Зачем воевал? – спросил Ефрем-ики, глядя ему в глаза.

– Во баран! – возмутился Кирюшка. – Говорят тебе: за Советы без коммунистов!

– Господин Серафимов прав, – Арчев небрежно кивнул в его сторону. – Но вам, остякам, трудно понять это. Вас тайга да река кормит, а русский мужик от хлебушка зависит. – Поднял кусок бурой лепешки. – У вас вот, пожалуйста, мука имеется, хоть вы не сеете, не пашете. А у русского мужичка мучицы нету!

Степан угрюмо кивнул. Парамонов, облизывавший толстую самокрутку, склеивая шов, зло сплюнул под ноги.

– Вот куда, язви их, ржица с пашеничкой идут – к инородцам!

– Мы за муку пушнинку даем, – спокойно ответил Ефрем-ики.

– Пушнинку?! – взревел Степан. – Аль ее жрать можно, пушнинку тую?

– Тихо! – властно потребовал Арчев. И снова, теперь уже ласково, к Ефрему-ики: – Верно, вы платите за муку. А куда все это идет? Меха комиссаршам на шубки, икра да рыба туда же, куда и мужицкий хлеб, коммунистам на стол. А крестьянин не то что икру, мякину не видит. Все до последнего зернышка у него отбирают!

– Продразверстка, мать ее в душу! – Степан скрипнул зубами.

– Коммуния, хе-хе, – Парамонов покрутил головой. – Все обчее, особливо воши. – Захватил губами цигарку и принялся высекать кресалом огонь.

– Однако Лабутин говорил: нет больше разверстка. – Ефрем-ики насмешливо смотрел на Арчева. – Мужику хлеб оставлять будут. Тороговать можно. Зачем воевали?

– Брешет твой Лабутин, – взъярился Парамонов. Стукнул прикладом о пол.

– Ох, дед, дед, знать, ты насквозь красный, – покачал головой Степан. – Видать, надоело тебе по земле топать, – выдернул самокрутку изо рта Парамонова, глубоко затянулся, пыхнув в лицо Ефрема-ики и сонно разглядывая его.

– Я вижу, ты много знаешь, старик, – удивленно протянул Арчев.

– Много, – серьезно согласился Ефрем-ики. – Закон тайги, закон воды знаю. Злых, добрых шайтанов знаю – слушаются меня. Язык русики знаю, читать по-вашему умею…

– Еремейка шибко хорошо читать может, – Демьян счастливо заулыбался. – Сын мой, Еремейка, – пояснил, горделиво постучав себя по груди. – Больно умный Еремейка, все понимат. А я нет, я плохо понимаю, – засмеялся, потянулся к бутыли. – Зачем ругаться? Песни петь будем, весело говорить будем. Давай?

– Где же ты всему обучился, старик? – снисходительно спросил Арчев.

– В остроге, поди. Где же еще, – зло буркнул Кирюшка. – Я ж рассказывал вам… Там, у политических, башку-то себе и задурил. Был благонамеренным – стал сволочью.

– Да уж, после арестантских университетов благонадежности не жди, – кивнул Арчев. – Ничего, Ефрем-ики свой грех искупит. В шестнадцатом помог эсдеку от властей уйти, сейчас нам поможет. Верно?

– Помогу, – пообещал Ефрем-ики. – Закон тайги говорит: помоги тому, кто в беде. Помогу… Тебе власть не нравится – твое дело. Много есть людей… Есть русики, есть ханты, есть манси… Кто хороший, кто плохой, как сразу поймешь? Кирюшка плохой, знаю. Тебя не знаю, – повернул голову к Арчеву. – Ханты не обижал, меня с Демьянкой не ругал, побить не хотел. Помогу, выведу… Только зачем на Казым хочешь? В реку Ас попадешь. А там везде большевики, везде власть. Поймают. Думаю, тебе на Надым надо. А потом по тундре в Обдорск.

Арчев достал из котомки потертую, сложенную во множество квадратов карту, развернул ее, решительно сдвинув посуду, объедки. Потом вынул из нагрудного кармана френча некогда белый, а теперь серый от грязи прямоугольник батиста, положил его на карту, разгладил ладонью.

– Ачи, лейла, мынг пусив![3]3
  Отец, смотри, наша метка (наш знак) (хант.).


[Закрыть] – Демьян засмеялся, уставился на тряпицу с вышитыми на ней извивами рек, плавными закруглениями болот. Ткнул пальцем в один рисунок, потом в другой, точно такой же: раскинул руки, раздвинул ноги человечек; в нем – еще один.

Ефрем-ики нагнулся к лоскуту.

– Спирька, знать, рисовал? – Поднял на Арчева глаза. – Знаю, зачем рисовал. Святые места метил. Это урман Отца Кедров, где Им Вал Эви стояла, – показал на маленький рисунок. – Это эвыт, Нум Торыма место, – показал на другой рисунок. И выпрямился. – Зря метил Спирька, – пренебрежительно махнул рукой. – Много лет не живет тут Нум Торым. Старая метка, не годится.

Гости смолкли – Степан замер, не донеся до рта обслюнявленный окурок; Парамонов, вцепившись двумя руками в ствол винтовки, воззрился на начальника вопрошающими глазами; Кирюшка вытянул шею, гулко проглотил слюну, натянуто и недоверчиво заулыбался.

– А где сейчас священное место Нум Торыма? – спросил словно бы скучающим тоном Арчев. – Ты знаешь?

– Как не знать? – удивился старик. – Я знаю, сын мой знает, – повел глазами на Демьяна, тот кивнул подтверждающе. – Его сын, Еремейка, знает. Микулька только не знает – маленький еще… Я умру, Демьян старшим у Назым-ях станет. Демьян умрет, Еремейка старшим станет. Старший Сатар должен знать, где Имынг Тахи Нум Торым. Закон такой у нас, у ханты…

– Покажешь мне новый эвыт, – перебил Арчев.

Ефрем-ики сдержанно улыбнулся.

– Только Сатары, только мужики нашего рода должны знать, где эвыт. Другие ханты не знают. Ни Казым-ях, ни Аган-ях, ни Надым-ях. Даже Ас-ях не знают, нельзя… Тебе, русики, совсем нельзя. Закон такой.