Текст книги "Поиск-86: Приключения. Фантастика"

Автор книги: Сергей Другаль

Соавторы: Игорь Халымбаджа,Сергей Георгиев,Герман Дробиз,Дмитрий Надеждин,Эрнст Бутин,Виталий Бугров,Феликс Сузин,Александр Чуманов,Евгений Филенко
сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 24 страниц)

– Мне можно, – Арчев дрогнул ноздрями. Вытащил не спеша из-под полы френча револьвер, навел его на Ефрема-ики.

– Слава те, осподи, настал час! – Кирюшка радостно перекрестился. – Я те покажу: Кирюшка плохой! Я те покажу… – Он рывком вскинулся, размашисто ударил старика в скулу.

Ефрем-ики шатнулся от удара, резко опустил руку, чтобы выхватить нож, но ножа не было – отдал внуку. Степан облапил старика сзади, сдавил, засипел в ухо:

– Не трепыхайся, не трепыхайся… Силен бродяга, мотри-кось ты!

Демьян, вмиг протрезвев, взвизгнул, оскалился, тоже стремительно провел ладонью вдоль пояса и тоже не нащупал нож. Оттолкнувшись от нар, вскочил и метнулся к двери. Распахнул ее ударом ноги, крикнул истошно:

– Ляль юхит! Каняхтытых!..[4]4
  Беда пришла! Убегайте! (хант.).


[Закрыть]

Грохнул выстрел. Демьян взметнул руки, выгнулся назад и плашмя упал на спину. Кирюшка, сорвавшийся вдогонку за ним с нар, перемахнул через тело, юркнул наружу, даже не оглянувшись.

Парамонов передернул затвор – блеснув, выскочила гильза, запрыгала по плахам пола.

– Остолоп, надо было подбить его, и только, – недовольно проворчал Арчев. – Так нет же, лупишь наповал.

– Виноват, вашбродь! – Парамонов вскочил, приставил винтовку к ноге. – Я не размышлямши. Рука сама сработала.

– Вечно вы… не размышлямши, – Арчев дернул верхней губой. – Отпусти старика! – приказал Степану.

Тот нехотя разжал руки. Ефрем-ики повернул голову, увидел тело сына, ссутулился.

– Ну, поведешь на капище Нум Торыма? Если нет, тогда… – Арчев приставил дуло к виску старика. – Только легкой смерти не жди. Умирать будешь долго.

– Пугаешь? – Ефрем-ики ладонью отвел револьвер. – Не боюсь.

Лицо его отвердело, глаза расширились, превратились, казалось, в сплошные зрачки. Он плавно повел рукой, выдернул без усилия тесак, глубоко вонзенный Кирюшкой в столешницу. Степан вцепился в кулак старика, но тот медленно повернул к нему голову и от жуткого, остановившегося взгляда хозяина избушки мужик поежился, расслабил пальцы.

– Смо-три, – глухо сказал Ефрем-ики и все так же замедленно потянул рубаху за ворот. Ветхое, застиранное полотно разорвалось с легким шорохом, открыв грудь с одрябшими мышцами. Ефрем-ики, глядя уже в глаза Арчеву, прижал клинок к телу и, не поморщившись, не вздрогнув, повел не спеша тесак вниз и наискось. За лезвием прорисовалась алая полоска, которая сразу же превратилась в широкую, ярко-красную на белой коже, ленту крови, стекающей под рубаху. – Гля-ди, не бо-ольно-о-о…

Арчев, слегка зажмурившись, мотнул головой, отгоняя видение. Парамонов, вскинув винтовку, успел отбить руку Ефрема-ики, когда жало клинка уже почти коснулось шеи Арчева. Тесак выпал, воткнулся с легким стуком в пол. Степан вздрогнул, словно проснулся, навалился со спины на старика, подмял его, запыхтел.

– Ишь чего, колдун плешивый, удумал: глаза отводить! – Парамонов нервно хихикнул, наложил пятерню на лысину Ефрема-ики, толкнул несильно. – Спасибички скажите, вашбродь, что я в зенки его лешачьи не смотрел, за кинжалом следил. – Задрал голову, почесал сквозь взлохмаченную бороду подбородок. – А энтим фокусам – по живому мясу резать меня не напужаешь. Еще чище умею: звездочками…

– По чужому телу, – отрывисто уточнил Арчев. Потер лоб кулаком, в котором держал револьвер, передернул плечами. – Черт-те что! Вульгарный гипнотизм, а я, как гимназистка… Не придуши его, олух! – прикрикнул на Степана.

Тот отпустил старика, поглядел набычившись на испачканные кровью ладони, вытер их о штаны.

Ефрем-ики с трудом распрямился, покрутил головой, потискал пальцами горло. Стянул рваную рубаху на груди, прикрывая багровый, теперь уже слабо кровоточащий рубец и замер, прислушиваясь.

Снаружи доносились крики, плач, подвывание, перекрываемые свирепым, захлебывающимся лаем Клыкастого и Хитрой. Хлопнули один за другим два выстрела – собаки, пронзительно взвизгнув, смолкли.

Аринэ с Дашкой, жена Демьяна с Микулькой на руках, старуха показались все разом в дверях и тут же отшатнулись, отпрянули, оборвав стенания, – увидели на полу убитого.

Кирюшка, взмахивая наганом, тычками и пинками загнал в избушку женщин. Те, не пряча больше свои лица, робко обогнули тело Демьяна, остановились над ним недвижно. Дашка захныкала, но бабушка закрыла ей лицо ладонью, прижала девочку к себе.

– Ну, милые дамы, отвечайте, – Арчев поднял над столиком револьвер, щелкнул предохранителем. – Кто отведет нас на имынг тахи? Ты? – направил оружие на старуху. – Ты? – повел стволом в сторону жены Демьяна.

– Зачем баб пугаешь? – презрительно спросил Ефрем-ики. – Говорил тебе: мужики Сатары знают, бабы – нет… Теперь только я да Еремейка знаем. – Смело и зло поглядел в глаза гостя-врага. – Еремейка далеко, а я не скажу.

– Скажешь, морда остяцкая! – Кирюшка замахнулся на него, но Арчев удержал сообщника за руку.

– Хочешь жить, красавица? – Он прицелился в Аринэ. – Где Еремейка?

– Не нада-а-а… Не убей! – взвыла девушка, не отрывая переполненных ужасом глаз от черной дырочки дула. – Ушел Еремейка! Куип-лор ягун ушел…

– Мое! Суйлэх вола![5]5
  Хватит! Молчи! (хант.)


[Закрыть] – рыкнул дед. И когда внучка резко, точно ей под коленки ударили, присела, повернулся к Арчеву. – Как Куип-лор найдешь? – Ненавидящий взгляд старика пропитался язвительностью.

– Найду, – уверенно пообещал Арчев. – Мать объяснит дорогу. – И, показав револьвером на Микульку, коротко кивнул Кирюшке. – Займитесь мальчиком, Серафимов.

2

Похожий на черный утюг, широкий, с низенькими бортами пароходик, на кожухах колес которого белело подновленное и исправленное «Советогор» вместо «Святогоръ», лихо развернулся боком к берегу и заскользил по светлой от солнца реке. Колеса, взблескивая мокрыми плицами, вращались все медленней и медленней и наконец замерли. Обвис на корме красный флаг.

– Самый малый назад! – склонившись к переговорной трубе, приказал капитан, чем-то неуловимо напоминающий свой пароход: такой же потрепанный годами и жизнью, но все еще бодренький, крепенький, кругленький. Приложился ухом к раструбу, выслушал. Снова прижался губами к трубе. – Да, да, Екимыч… Ну ты сам знаешь, как надо, чтобы не сносило. Добро! – Поставил ручку машинного телеграфа на «стоп». – Вот и Сатарово, товарищ Фролов, дорогой мой, так сказать, старпом.

Фролов, худой, сутуловатый, в кожаной тужурке, разглядывал в бинокль берег. Хмыкнул, покосился на капитана – не издевается ли? Но тот смотрел открыто, бесхитростно, чуть ли не радостно, хотя радоваться было нечему: пароход вышел почти без команды – никакого «пома» у капитана не имелось. Сам себе помощник, сам себе штурман, сам и боцман. Даже механиков не было. Хорошо хоть, что удалось отыскать перед отплытием двух машинистов, не сбежавших во время мятежа из города: старика Екимыча и молоденького Севостьянова.

«Советогор» дернулся назад, качнулся и застыл на месте. Капитан взглянул на круглые, в медном ободке часы над штурманским столом.

– Прибыли, можно сказать, по расписанию, – он довольно потер руки. – Как в добрые старые времена.

– Я не считаю старые времена добрыми, – не отрывая от глаз бинокля, заметил Фролов. – Лучшие годы – будущие годы. Есть возражения?

– Кто же возьмется это оспаривать? – Капитан благодушно рассмеялся. Потянул ручку сирены. Гудок, засипев, взвыл мощно и голосисто, но тут же оборвал свой рев – Фролов ожег капитана взглядом.

– Отставить! – потребовал возмущенно. – Зачем их предупреждать?

Басовитый вскрик парохода прокатился по глади реки, по бело-песчаному берегу, ударился о крутой, точно срезанный, склон горы, под которой приткнулось с десяток изб и избушек, и, ослабленный, вернулся назад.

– Положено гудок давать, – сконфуженно начал оправдываться капитан. – Да и нет в фактории контры. Видите, словно вымерло…

– Вижу, вижу, – проворчал Фролов. – А если они где-то рядом? Услышат сирену – насторожатся… – Фролов с силой потер подбородок. Сжал его в ладони. – Ладно, будем высаживаться… В поселке определенно кто-то есть: может, хозяева, может, засада, а может, просто-напросто остяки. Но есть.

– Туземец тоже всякий бывает, – буркнул капитан.

Но Фролов уже распахнул дверь рубки, приказал:

– Взвод Латышева, на берег! Остальные – ждать сигнала!

Залегшие вдоль борта разношерстно одетые мужики и парни с винтовками зашевелились. Часть из них, пригнувшись, пробежала к корме, несуетливо расселась в спущенной на воду шлюпке.

Последним в нее спрыгнул Фролов. Хватаясь за плечи бойцов, пробрался на нос, где скрючились у пулемета девушка в алой косынке и стоял в полный рост Латышев – тоненький парнишка в малиновых галифе, в суконной гимнастерке, перетянутой ремнями портупеи.

Как только шлюпка врезалась в отмель, бойцы сиганули через борта, помчались от реки, петляя на берегу, рассыпаясь и растягиваясь в неровную цепь. Упали, замерли, держа под прицелом поселочек, поглядывая то на девушку, окаменевшую за щитком «максима», то на командиров.

– Смотрите, никак депутация! С хлебом-солью встречают, – удивленный Латышев показал револьвером на самый большой дом, который стоял близ амбара. – Или – военная хитрость?

От дома шли желтоволосый, похожий на гриб-боровичок, мальчик-крепыш, босоногий, в белой рубашке, и сухонький старик в голубой косоворотке и тяжелых смазных сапогах. Он нес на вытянутых руках деревянную резную чащу, накрытую расшитым узорами полотенцем.

Фролов не торопясь вложил маузер в кобуру и вразвалку двинулся навстречу деду и мальчишке. Латышев, оглянувшись на бойцов, взмахнул рукой – вперед, вперед! – и засеменил за Фроловым.

– Милости просим в Сатарово, – старик остановился в двух шагах от командиров. Поклонился.

– Ты что это комедию ломаешь, дед? – раздраженно спросил Фролов, увидев в чаше, которую держал старик, туесок с крупной, зернышко к зернышку, бледно-розовой икрой и скромненькую россыпь черных сухарей.

– Извиняйте за таку хлеб-соль, – старик виновато заморгал круглыми светлыми глазами. – Обнишшали. Хлебушек не помним, когда и едали. Не обессудьте, люди добрые, примите. – Он, опять поклонившись, протянул чашу Фролову. – Слава те, господи, что хучь сухариков-то горстку нашли. Нетути и сухариков-то. Последние реквизировали у нас намедни…

– Кто? – отрывисто спросил Фролов. – Кто реквизировал?

– Мы не в обиде, – торопливо заверил дед. Отвел взгляд, зачастил, наблюдая за девушкой в красной косынке, которая быстрым, летящим шагом приближалась к ним: – Не, не, мы супротив ничего не имеем. У них и мандат с печатью губернского Совета. Оказывать, написано, всяческое содействие, препятствия не чинить…

– На чье имя мандат?.. Когда они были? – в один голос поинтересовались Фролов и Латышев.

– Пять ден тому, – встрял в разговор мальчик. – Есеры оне. Соцьялисты-революционеры, значит. А старшой у них господин-товарищ Арчев.

Фролов и Латышев переглянулись.

– Ух ты, серьезный какой! – засмеялась девушка и с ходу стремительно присела перед мальчиком. – А как тебя звать, а кой тебе годик, мужичок с ноготок?

– Ежели по поэту Некрасову, то следоват: «Шестой миновал!» – залебезил старик, поглядывая то на командиров, то на девушку. – А Егорию два раза по шесть. Двенадцать, стал быть…

– Отпусти, не замай! – Егорушка отступил на шаг.

– Егор, значит. А меня звать Люсей, – девушка смотрела на него веселыми синими глазами. И вдруг, резко выкинув руки, схватила мальчика за плечи, притянула к себе. – А теперь, – шепнула ему в ухо, – представь нам дедушку. А то нехорошо получается.

– Чего? – не понял Егорушка. Но, сообразив, потеплел взглядом. – А-а… Никифором Савельевичем его звать. Его и покойный товарищ Лабутин завсегда заместо себя оставлял.

– Убили, выходит, Лабутина? – нахмурился Фролов.

– Убили гражданина Лабутина, убили… – подтвердил старик. Хотел перекреститься, но, испуганно взглянув на Фролова, на Латышева, не донес руку до лба, потеребил узкую бородку. – Вона и могилка его, – показал взглядом на черный холмик вдалеке. – Соцьялисты-революционеры приговорили и порешили… А вы, извиняйте, кто будете? – спросил почти бодро, но испуг в голосе скрыть не сумел.

– Части особого назначения, – сухо пояснил Латышев, глядя в сторону могилы.

– Так, так, особого… – Старик пожевал губами, зажал в кулаке бороденку. – С полномочьями, получается. С правами…

– Может, пройдем куда-нибудь в помещение? – кашлянув, предложил Фролов. Он, неловко держа в вытянутых руках подношение деда Никифора, переступил с ноги на ногу. – Надо кое-что уточнить.

– Ах ты, господи, ну конечно же. Айдате в контору, а то притомил я вас, – старик суетливо развернулся к дому.

– Флаг республики почему не вывесили? – шагая за ним, спросил Латышев.

– Флаг-то? Дак его господин-товарищ Арчев на портянки себе пустил. Был у нас флаг, само собой. Был. Как же без флага-то? – Старик тяжело поднялся на крыльцо, распахнул дверь. – Прошу, люди добрые, можете располагаться. Правда, тута мы с внучонком живем, но не беда – потеснимся…

– Об этом не может быть и речи, – оборвал Фролов.

Пропустив вперед Люсю и все так же торжественно неся хлеб-соль, он вошел в сени. Латышев же задержался на крыльце.

Оправил под ремнем гимнастерку, обвел внимательным взглядом поселочек, посмотрел на вершину поросшей сосняком горы. Прислушался, глянул на ожидающих команды бойцов, которые выстроились по ранжиру в плотную шеренгу. И приказал низенькому, плечистому левофланговому в лоснящемся от машинного масла бушлате:

– Матюхин, ты – часовой! Остальным – личное время. Р-р-разойдись!

Шеренга мгновенно распалась – бойцы, стараясь не громыхать ботинками, сапогами, прикладами, потянулись в дом.

В горнице – она-же кухня, спальня, она же канцелярия деда Никифора – часть чоновцев скромненько села на широкую лавку около печки, другие прислонились к простенкам.

– Вот мой мандат, Никифор Савельевич, – Фролов достал из кармана гимнастерки бумагу, протянул старику.

Тот развернул ее, прочитал, шевеля губами. Покрутил в руках, посмотрел даже, не написано ли чего на обороте.

– А партийного документа, извиняюсь, у вас нету? – и отвел глаза.

– Есть и партийный, – Фролов не торопясь вынул из-того же кармана гимнастерки тонюсенькую книжечку.

– Российская коммунистическая партия, – многозначительно взметнув брови; проговорил старик, отделяя каждое слово. И вдруг выкрикнул срывающимся голосом: – Ташши отчетность, Егорка! Законна власть пришла!

Мальчик, крутнувшись на пятке, рванул за кольцо лаза в подпол, откинул крышку. И мигом исчез в квадратной дыре.

– Можно ваши книги посмотреть? – спросила Люся, подойдя к полке. – У вас тут такие редкие, старинные издания.

– Смотрите, сделайте милость, коли хочется… – Старик заулыбался. – Книги и впрямь редкие и старинные, это вы правду сказали. Я их, почитай, из огня вытащил, когда в семнадцатом годе губернаторов особняк громили. Оченно жалко мне стало эти редкости, потому как уважаю ученость, – любовно провел пальцем по потертым кожаным корешкам. – Сызмальства уважаю, с той поры, как служил мальчиком в книжной лавке госпожи Гроссе. Тогда-то и к сурьезному чтению пристрастился… – Он, склонив голову, полюбовался на свои сокровища, вздохнул. – Одну вот не уберег. «Историческое обозрение Сибири» господина Словцова. Лиходей Арчев забрал. Про род евонный вогульский тама написано.

– Деда, примай! – Егорка вынырнул по грудь из подпола, шмякнул о доски прямоугольным свертком в холстинке.

Никифор подскочил к внуку, подхватил сверток. Выкрикнул бесшабашно:

– Теперь, Егорий, мечи весь провиант. Весь, до последнего зернышка!

Шагнул к Фролову, положил сверток на стол.

– Вота! Вся наша с товарищем Лабутиным документация тута. Сдаю вам, товарищи советские начальники. – Никифор поджал губы, вскинул воинственно бородку. – Готов ответить за все статьи дохода-расхода. Тута все до малой полушки расписано, включая и грабеж господ есеров.

Фролов размотал холстинку. Подошла и Люся, заложив палец меж страниц полураскрытой книги. Присела рядом с Фроловым, тоже к бумагам склонилась.

– Это по рыбе, это по мясу, – дед Никифор бережно, щепоткой, подхватывал за уголки листы, откладывал их в сторону. – Это поступление товара для обмена… А это самая главная – по пушнине.

Люся развернула бумагу. И ошеломленно подняла на старика глаза.

– Неужто бандиты все меха забрали? Как же вы допустили такое?!

– Дак, милые мои, кто ж знал… – Никифор растерялся. – Мы пушнинку упаковали, ждем-пождем: пора-де и забирать… А тута Арчев и заявись. Он ведь тоже не дурак: с красным флагом прибыл. Мы с товарищем Лабутиным рты-то и раззявили. Опять же документы у него, мандат! Кто ж знал, что эдак получится, – повторил старик потухшим голосом. – Не виноваты мы…

– Никто вас не винит, Никифор Савельевич, – Фролов выпрямился, прижал ладонью бумаги.

– Деда, примай! – вновь закричал Егорушка.

Из подпола выметнулась связка копченой рыбы, показался покрытый мучной пылью ополовиненный мешок. Потом Никифор принял от внука какие-то кадушечки, туесы, корчаги, вяленую оленью ногу, завернутую в тряпку.

Бойцы сдержанно заулыбались, зашевелились, отводя и не в силах отвести глаза от снеди.

– Угошшайтесь, товарищи, – Никифор, просительно поглядывая на командиров, волоком подтащил к столу пестерь с кедровыми орехами. – Лузгайте, пока мы с Егорушкой спроворим чего-нибудь горячего. Я ведь свой-то припас ухитрился от есеров утаить. Не густо, знамо, но…

– Нет, нет, спасибо, Никифор Савельевич, – торопливо, но твердо заявил Фролов. – Оставьте продукты для себя! Нам ничего не нужно.

– Дык как же так? – Старик огорченно заморгал. – Я ведь от чистого сердца…

– Нет и нет! – еще тверже сказал Фролов. – Вы лучше помогите нам разобраться и с этим, – постучал пальцем по бумагам, – и с эсерами. Сможете?

– Как не смогу? – Старик обиженно передернул плечами. Подошел к столу, опустился на табурет. – Доверял мне товарищ Лабутин. Потому как я и при бывшем хозяине, господине Астахове, и при колчаках, и при вашей, Советской то исть, власти здеся обретался. Так что местную жизнь и всю округу, как отче наш, знаю… – Увидел внука, который растерянно топтался около извлеченного из подполья провианта, велел ему: – А ну, Егорий, дуй единым махом на улицу, давай сигнал орде – свои пришли!

Егорушка заулыбался, сорвался с места. И скрылся за дверью.

– Дык чем интересуетесь, товарищ начальник? – повернулся Никифор к Фролову.

– Прежде всего меня интересует банда, – Фролов аккуратно переставил на край стола чашу с икрой и сухарями, сдвинул бумаги отчетности. – О хозяйственных делах вы потом поговорите с временным представителем Советской власти в Сатарово, который здесь и комендант, и ревком в одном лице, – кивнул на Латышева.

Тот уже изучал, серьезно и сосредоточенно, записи деда Никифора.

Старик, услыхав, что этот розовощекий мальчик с белыми бровками отныне его начальник, приоткрыл в изумлении рот.

– Значит, так, – Фролов деловито перебросил на колени полевую сумку, достал из нее карту. – Начнем с того, сколько их было.

– Есеров-то? – Старик исподтишка взглянул на Латышева. – Докладаю: тридцать душ вместе с самим Арчевым, две больших лодки-дощаника, три лошади, три пулемета «максим». Все!

– С нашими данными совпадает… И куда же они, по-вашему, двинулись? Сюда? – Фролов провел ногтем вправо от речной развилки. – К Сургуту? Чтобы уйти на восток?

– Не, не, вверх по Оби оне не пойдут! – решительно помотал головой, возражая, Никифор. – Лошади обезножели и тащить дощаники супротив течения навряд ли смогут. – Навалился грудью на стол, решительно провел пальцем по нижнему течению Оби. – Я думаю, оне в Березово подались. Идтить намного легче вниз по воде. Можно под парусом, можно на гребях. И лошади отдохнут… Окромя того, похвалялись, что в тамошнем уезде их ждут единомышленники. Баяли, быдто все еще власть тама ихняя. Врут, поди?

– Врут! – уверенно заявил Латышев, не отрываясь от бумаг.

– А не могли они в притоки свернуть? – спросила Люся.

– В притоки? – удивился старик. – Нашто? Чтоб в капкан залезть? Опять же надо назад вертаться, а тута вы и поджидаете… – И смолк, задумался, припоминая что-то. – Хотя погодь, погодь. Арчев меня все про Ефрема Сатарова выпытывал: где, дескать, его юрта? А стойбище-то Ефрема-ики здеся вот, – поползал взглядом по карте, уверенно ткнул в синюю жилочку реки.

– Назым, – прочитал Фролов. – Совсем рядом.

– А Ефрем-ики – это кто? – поинтересовалась девушка.

– О-о, – Никифор закатил глаза. – Это наипервейший человек у тамошних остяков. Старшой… Шибко древний род. В давние времена пращуры его тутошним местом владели, оттого и прозывается Сатарово.

– Ну, сюда они не полезут, – пошарив взглядом по верховьям Назыма, решительно заявил Латышев. – Даже если вздумали на север по суше пробираться. Без проводника – самоубийство. Дебри, топи.

– Проводник-то у них имеется. Хороший проводник, – Никифор хмыкнул, почесал, скривившись, щеку. – Кирюшка Серафимов, аспид. Ране-то он у Астахова разъездным прикащиком служил. Поганый человечишко – пройдоха, жулик, страмник, не приведи господь. Но Югру знает, как хозяйский чулан. Всю тайгу облазил, с каждого ордынца по семь шкур спустил…

– Что это вы все время «ордынцы» да «ордынцы»?! – возмутилась Люся, и синие глаза ее стали темными от гнева. – Неужели местных жителей нисколько не уважаете? – Она в раздражении шлепнула по столу книгой, которую все еще держала в руке.

– Виноват, привык, – старик смутился. – Оченно уж историей края интересуюсь. – Потянулся к книге, мягко, но требовательно вытянул томик из пальцев девушки. Погладил переплет. – Семена Ульяновича Ремезова вот на ночь заместо священного писания читаю…

– Орда идет! – раздался снаружи вопль Егорушки.

Чоновцы сгрудились у окон. Поднялись и сидевшие за столом, глянули на улицу поверх голов бойцов.

Сквозь редкий сосняк у подножия горы пробирались, то уплотняясь в слитное пятно, то растягиваясь, ханты. Мелькали за желтыми стволами деревьев синие, зеленые, коричневые летние малицы и саки, серой массой шевелилось небольшое оленье стадо. Впереди торопливо вышагивал невысокий кривоногий старик в облезшем, клочковатом кумыше.

– Стой, стрелять буду! – срывая голос, пронзительно закричал Матюхин. Вскинул винтовку. – Кто такие?!

– Да свои это, нашенские, тутошние! – Егорушка запрыгал вокруг часового.

– Цыц, пескарь! – Матюхин взмахнул в его сторону винтовкой и опять грозно закричал хантам: – Не подходи, замри на месте!

Но его уже окружили, загалдели, закричали безбоязненно:

– Начальника давай!.. Где командира? – Оглянулись на высыпавших из дома чоновцев, сбавили тон, но от Матюхина не отстали. – Зови давай командира!

– Замолкни, орда! – выскочив на крыльцо, фальцетом выкрикнул старик Никифор и даже бороденкой затряс, сапогом притопнул для грозности. Увидел краем глаза лицо Люси, появившейся вслед за Фроловым и Латышевым, поперхнулся. – Тихо! – приказал уже не так решительно, но все еще делая свирепое лицо.

Ханты отхлынули от часового. Обступили крыльцо, засмеялись:

– Чего больно орешь, Никишка-ики? Шибко страшно, думашь?.. Не-е, не страшно. – И еще пуще загалдели, замахали руками, глядя недовольно, гневно то на Фролова, то на Латышева, то на Люсю. – Пошто, командира, нас опять обижают?.. Пошто русики речных людей грабят? Што ли, как купец Астаха, стали? Отвечай, красные штаны!

– Люся, переводи, – шепнул Фролов и, когда девушка кивнула, заговорил негромко, даже глуховато: – Дорогие товарищи местные жители! Никакой речи о старых порядках быть не может. – И повысил голос: – Старые порядки хотели восстановить враги трудового народа! Они подняли кулацко-эсеровский мятеж, чтобы уничтожить завоевания революции, но мятеж этот уже подавлен. – Сутуловатый Фролов выпрямился, расправил плечи. Люся наморщила лоб, потерла пальцами висок, споткнувшись на словах «эсеровский» и «революция», и дала их без перевода. – Правда, отдельные банды уползли в тайгу, – продолжал Фролов. – Уползли, чтобы грабить. Но мы настигнем этих недобитков и уничтожим! Больше вас никто обижать не будет. А чтобы вам жилось спокойно, пока не поймаем Арчева, оставляем здесь десять человек во главе с товарищем Латышевым. – Положил ладонь на плечо юноши. – По всем вопросам – к нему…

Ханты, молча, настороженно слушавшие Фролова, зашевелились.

– Когда тороговать станешь? – спросил, выступив на шаг, кривоногий старик. – Начальник Лабутин шибко правильно тороговал. Хорошо будешь – хорошая власть. Плохо – плохая власть. Чего привез тороговать?

Соплеменники за его спиной одобрительно загудели.

Латышев, молодецки взметнув руку, выкрикнул митингово:

– Товарищи остяки! Вы что же, состояние дел на текущий момент не знаете?! – Сурово оглядел таежных жителей. Те опустили глаза, засопели огорченно и покорно. – Сейчас, на четвертом году торжества рабоче-крестьянской власти, когда героическая Красная Армия наголову разбила полчища врагов всех мастей, мировая контрреволюция в лице Антанты решила задушить Рэсэфэсээр костлявой рукой голода…

Фролов кашлянул, укоризненно посмотрел на него. Молодой представитель Советской власти в Сатарово смутился и слегка покраснел.

– Ладно, об этом в другой раз, – решил, рубанув ладонью воздух. – Привезли мы вам товар. Немного, конечно, но… Губернские власти выделили все, что могли: соль, чай, охотничий припас, мануфактуру. Сейчас выгружать будем. Не обессудьте, чем богаты…

Последние слова его никто не расслышал – они потерялись в гаме, радостных выкриках.

Латышев спрыгнул с крыльца, выхватил из кобуры маузер, выстрелил в воздух. И побежал к берегу под восторженные вопли Егорушки.

– И энто полномочный властей? – Дед Никифор сокрушенно крякнул. – Ему бы в бабки аль в рюхи с ребятней играть. Чистое дите, а туда же – «Рэсэфэсээр». Много для Рэсэфэсээр проку от такого стригунка, – и боком, подтягивая ногу к ноге, начал спускаться по ступеням.

– Много, – серьезно ответил Фролов за его спиной. – У этого, как вы говорите, стригунка три раны, полученные в боях за революцию.

– И полгода колчаковских застенков, – поддерживая старика под локоть, добавила Люся.

– Эвон как! – Никифор вскинул голову, изумленно помолчал. – Ах ты… Еруслан-богатырь! – Задумчиво поглядел в сторону берега, где, окруженный чоновцами и хантами, размахивал руками Латышев. И медленно побрел туда, к ним. Фролов двинулся было за Никифором, но его тронул за рукав старик в облезлом кумыше.

– Ты, кожаный начальник, сказал: плохих людей ловишь?.. Они вниз по Ас-реке плывут. Две большая лодка, три лошадь…

– Точно, арчевцы! – подтвердил Фролов. И поинтересовался на всякий случай: – А людей сколько?

Старый ханты подумал, растопырил пальцы, поднял их к лицу.

– Два раза десят. И пят.

– Двадцать пять? – удивился Фролов. – Должно быть тридцать. Уточни, Люся. Может, он напутал?

Девушка быстро переспросила по-хантыйски старика. Скуластое коричневое лицо того стало обиженным. Он смерил Люсю взглядом. Заговорил возмущенно.

– Двадцать пять, – перевела она. – Сам считал. Зачем, говорит, ему обманывать?.. Может, говорит, пять человек умерли? А может, отделились и ушли вверх по Оби. Но он сомневается. В устье Назыма Сардаковы живут. От них человека с новостями не было, значит – никто не проходил. Если бы прошли, знали бы. На реке все знают…

– Все знаем, – кивнул старик. – Закон такой.

– Придется, видимо, заглянуть к Сардаковым, – Фролов, прищурясь от солнца, поглядел на пароход. – Смущают меня эти пятеро… Ну, хорошо. Спасибо вам, – протянул ладонь, пожал руку старика. – Началась мирная жизнь, отец. Везите мясо, рыбу, дичь… – И собрав в складки лоб, повторил с усилием по-хантыйски: – Кул-воих-няви тухитых!

– Мал-мал понимаешь по-нашему? – Старик засмеялся, отчего глаза его утонули в глубоких морщинах. – Сделаем, как просишь, кожаный начальник. Больно ладно Никишка-ики тороговать стал…

– А у вас хорошее произношение, – удивленно сказала Люся, когда они шли к берегу. – Вы что, изучали остяцкий?

– Изучал, – Фролов усмехнулся, поглубже натянул фуражку на лоб. – В ссылке… – пояснил, поймав вопросительный взгляд Люси. – Правда, вместо пяти лет только год пришлось. Сбежал.

– «Веревочкой», по цепочке?

– Планировалось так, – Фролов поморщился, поежился. – Да не получилось… Хорошо, что остяк один меня подобрал, а то бы… – Помолчал, глядя мимо девушки остановившимися глазами. – Не знаю я остяцкого, милая Люся. И завидую тебе. Вот ты его здорово выучила.

– Ну уж, здорово, – она смутилась. – Просто сложилось так… Я же вам рассказывала про отца.

– Да, да, действительно, – ответил Фролов и рассеянно кивнул.

Он, конечно же, помнил, что Люся рассказывала об отце еще в девятнадцатом, когда ее, совсем девчонку, подобрали в освобожденном Тобольске бойцы четвертой роты и определили в лазарет сестрой милосердия. Фролов беседовал тогда с ней, окаменевшей в горе, и из того отрывочного рассказа у него сложилось впечатление о Люсином отце, убитом пьяным казаком, как о типичном, хотя и чудаковатом русском интеллигенте. Иван Евграфович Медведев, отец Люси, был одержим идеей изучить до тонкости остяцкие диалекты и для этого каждые вакации выезжал из Ревеля, где был преподавателем словесности в гимназии, то на Урал, то в Западную Сибирь. А перед самой империалистической войной перевелся в тобольскую гимназию…

И Люся задумалась: вспомнила отца – худого, долговязого, с всклокоченной бородкой, беспомощного в быту книжника и полиглота. Матери она не знала – та умерла от родов, и Люсю вынянчила сестра матери тетя Эви, часто повторявшая, когда девочка выросла, что такой любви, как у Ивана и Люсиной мамы, не было, нет и больше не будет. Тетя Эви уверяла, что отец Люси и на языках-то помешался только из любви к жене – начал с ее родного эстонского, а потом увлекся… Может, так оно и было – покойную жену Иван Евграфович боготворил, все знали это. Но, став постарше, Люся поняла и то, что языки отцу давались легко, играючи, поэтому едва ли мать была причиной отцовой лингвистической страсти. Девочка росла в атмосфере ежедневных рассуждений отца (говорить-то ему больше было почти и не с кем) о финском, ижорском, вепском, черемисском, вотяцком, венгерском, вогульском, остяцком и прочих угро-финских языках. Остяцкому отец отдавал предпочтение, считал, что этот язык наиболее близок праугорскому, и для постижения его тайн изучал составленные миссионерами-священниками азбуки: Егорова на обдорском диалекте, Тверитина на вах-васьюганском, а потом зачастил каждое лето вместе с дочерью в Приобье…

– У остяков что ни диалект, то, по существу, язык, – все еще мыслями в прошлом, проговорила негромко Люся слова отца. – Без практики тяжело.

Фролов снова рассеянно кивнул. Он не мигая смотрел на мелкую рябь солнечных бликов, плясавших по воде, а видел беспорядочное мельтешение сухих и колючих снежинок, которые швыряла в лицо январская вьюга шестнадцатого года, когда он, Фролов, потерявший в метели оленей, вымотавшийся, обессилевший, полз снежной целиной и вдруг, всплыв из очередного забытья, увидел прямо перед глазами серьезное строгое лицо своего спасителя – седобородого остяцкого старика с чуть раскосыми черными глазами.