Текст книги "Поиск-86: Приключения. Фантастика"

Автор книги: Сергей Другаль

Соавторы: Игорь Халымбаджа,Сергей Георгиев,Герман Дробиз,Дмитрий Надеждин,Эрнст Бутин,Виталий Бугров,Феликс Сузин,Александр Чуманов,Евгений Филенко
сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 24 страниц)

4

Только-только лодчонка скользнула на травянистый берег, как Антошка с трехлинейкой, а следом и Еремей с карабином метнулись через борт. Привычно, на ходу, не оглянувшись, вдернули обласок подальше на сушу и, пригнувшись, кинулись к стойбищу, огибая, чтобы не шуршать, заросли малины.

На пригорке, где кустарник поредел, осторожно выпрямились и чуть приободрились – стойбище оказалось нетронутым: двери лабаза, избушки тулых хот и сарая кул хот, в котором зимой хранят рыбу, прикрыты. Только непривычно пусто и тихо – ни людей, ни собак, ни оленей.

Антошка неуверенно вышел из кустов, окликнул:

– Ачи! Котты вусын?[6]6
  Отец! Где ты? (хант.)


[Закрыть] – и замер, прислушиваясь, озираясь.

Дверь избушки тихонько приоткрылась и почти сразу же широко распахнулась. Через порог вышагнул коротко остриженный, с жирным бабьим лицом парень в неподпоясанной гимнастерке. В правой руке он держал нож, в левой – недообглоданную кость.

– Глянь-кось, живой! – удивился. Сыто икнул, вытер толстые губы кулаком. – Ты ведь здешнего хозяина сын, ага?

– Где люди?.. Сардаковы где? – отрывисто спросил Еремей.

– Хозяева-то? – Парень рыгнул. – Тама вон улеглись, – показал костью на сарайчик кул хот. – Померли.

Антошка взвизгнул, вскинул винтовку и не задумываясь выстрелил в мордастого. Тот метнулся было к мальчишке, но бабахнули почти разом, один за другим, два выстрела Еремея – вылетел нож из руки парня, брызнула осколками кость в другой руке. Мордастый оцепенел. Антошка торопливо выпустил в него оставшиеся четыре пули. Не попал. Спешил, бил, судорожно передергивая затвор, – тяжелую трехлинейку водило из стороны в сторону, да и не видел Антошка сквозь слезы мордастого.

Парень резко развернулся, прытко шмыгнул в избушку. И почти сразу же оттуда раздался выстрел. Мальчики упали.

– Почему ты не убил его?! – колотя кулаком о землю, закричал Антошка. – Почему Иван остался жить?!

– Я хотел убить, – Еремей виновато глянул на его заплаканное лицо. – Не смог. Не могу стрелять в человека.

Дверь стала медленно приотворяться. Еремей тщательно прицелился, нажал на курок – пуля вошла в плаху створки, выворотив щепу. Дверь захлопнулась.

– Заряди большое ружье! – приказал Еремей. – Потом поплачешь… Как скажу, беги изо всех сил в кул хот.

Иван пинком распахнул дверь, вынырнул в проеме, вскидывая винтовку. Но поднести к плечу не успел. Еремей, выстрелив, опередил. Пуля ударилась в винтовку, парня толкнуло, опрокинуло. Дверь, спружинив на петлях, захлопнулась так же стремительно, как и открылась. Еремей вскочил на ноги.

– Беги! – прошипел властно.

Антошка, волоча за ремень винтовку, кинулся зигзагами через поляну, юркнул в кул хот. Еремей, изготовившись к стрельбе, не отрывая взгляда от избушки, тоже двинулся крадучись к сарайчику.

– Во лупит, гад!.. – Иван, упираясь ладонями в пол, сел, потер, кашлянув, ушибленную грудь. И напружинился – заметил сквозь большую щербину, оставшуюся от пули в двери, как старший остячонок скользнул через поляну к сарайчику.

– Ну, щас заголосят… – Иван тяжело поднялся, пнул винтовку с раздробленным цевьем, проковылял к нарам, где лежал ремень с кобурой. Вынул из нее кольт…

Еремей, пятясь, вшагнул в сарайчик, выдохнул с облегчением. Опустил карабин, оглянулся и обомлел.

Из-под накиданных кучей старых камышовых ковриков-яканов, тряпья, ветхих драных шкур, на которых валялись одеревеневшие уже трупы собак – Ночки и Быстрого, – торчали голые, желтые, мосластые ноги с потрескавшимися, мозолистыми ступнями – у взрослых, с округлыми пятками, светлыми кружочками пальцев – у детей. Неживые ноги.

Антошка окаменело сидел на корточках в углу. Еремей выскочил из сарая. Качнулся на широко расставленных ногах, пронзительно закричал:

– Эй, ляль, выходи! Выходи, жирный, я убью тебя!

Иван облизнул губы, задержал дыхание, поднял кольт на уровень глаз и толкнул створку.

Выстрелили одновременно. Иван охнул, схватился за левое плечо.

– Ах ты, морда налимья, зацепил-таки!

Дернулся назад, подтягивая перебитую руку, и чуть не задохнулся от боли. Увидев краем глаза, что остячонок, пристально всматриваясь, сделал два шажка вперед, заорал:

– Иди, иди сюда, хорек! Иди, харя паскудная! Иди, угощу!

– Сам подохнешь. Подожду, – Еремей медленно отступил в кул хот, исчез в полутемном проеме.

Чувствуя, как немеет плечо, прошитое дергающей болью, Иван положил кольт на порог, задрал гимнастерку, рванул исподнюю рубаху. Морщась, прижал скомканный лоскут к ране… Все, видать, конец, отпрыгался: кровь не останавливалась, сочилась, пропитывая тряпку, сползала тепло и липко по ребрам, унося жизнь. «Господи, владыка небесный, из-за кого умирать приходится?! Из-за зверька таежного, у которого никакого интереса нету, окромя как сырой рыбы нажраться да оленьей крови наглотаться. Разве ж он понимает, как это сладко – жить?!»

– А, собака, кровопивец! – взвыл Иван и пальнул в щель.

Из сарайчика сразу же ответили выстрелом.

– Жив еще, – лежа у порога, мрачно заметил Еремей и передернул затвор винтовки. – Ладно. Ждать больше нельзя… – Повернул голову к Антошке, который все так же окаменело сидел в углу, глядя на ступни убитых. – Иди копай! Побыстрей. Нам еще Арча догнать надо.

Антошка, как во сне, поднялся, вышел. И, не пригибаясь, не ускоряя шаг, побрел под уклон к реке. Около одинокой сосны остановился, поглядел пусто на Еремея.

Тот, со страхом ждавший выстрела Ивана, кивнул: можно здесь, приступай! Крикнул:

– Эй ты, в тулых хот, не сдох еще?! Слышишь?!

Иван, закрывший глаза, чтобы помолиться, вздрогнул, услышав этот голос. Приоткрыл глаза, повернулся, чтобы сесть поудобней, и увидел на стене самострел с мощной, широкой дугой лука, а рядом, в кожаном чехле, толстые темные стрелы с зазубренными наконечниками. Постанывая, Иван поднялся с пола, утвердился на ногах. И, не отрывая глаз от самострела, побрел к нему.

Антошка под сосной вяло нарезал пласты дерна, вяло откидывал их в сторону.

– Паста, Антошка, паста![7]7
  Быстро, быстрей (хант.).


[Закрыть] – прикрикнул Еремей. Конечно, могилу рыть необязательно. Убитых Сардаковых можно было перенести в облас, который лежал на берегу, и пустить по реке – дедушка говорил, что предки когда-то отправляли так в последний путь умерших, – но Еремей хотел, чтобы названый, а теперь и единственный брат, самый близкий теперь человек, хоть немного отвлекся в работе от горя.

Антошка начал проворней рыхлить ножом песок, проворней выгребать его.

– Паста, паста! – безжалостно подгонял Еремей. Дотянулся до берестяного ведра, швырнул его к яме. – Китлэ!..[8]8
  Держи, возьми (хант.).


[Закрыть]

– Во разбазланился… Стращает небось, – Иван, ерзая на коленях около нар, падая лбом на согнутую правую руку, когда все начинало плыть перед глазами, пристраивал напротив двери самострел. Нищета безлошадная, – презрительно хмыкал, протягивая сквозь щели между досками ремень, которым оплетал ложе самострела. – Ни единого гвоздя в избе нет!

Покряхтывая, с трудом согнул лук, зацепил крученную из сухожилий тетиву за сучок – спусковой крючок, наложил стрелу. И спустил тетиву. Стрела, прожужжав, с такой силой вонзилась в дверь, что та даже слегка приоткрылась. Иван чуть-чуть сдвинул самострел, чтобы смотрел правее.

Снова взвел лук. Протянул к двери длинную нитку из жил, конец которой привязал к спусковому крючку, натянув, обмотал ее вокруг наконечника стрелы.

Снаружи опять раздался выстрел. Иван с трудом нагнулся, поднял кольт, выстрелил в пол: жив, жив, мол, еще.

Зажал кольт в коленях, зарядил; обмирая от боли, взобрался на нары, осторожненько положил в направляющий желобок стрелу и тихохонько, чтобы не сшелохнуть самострел, забрался в угол. Улегся поудобней, уткнулся затылком в кучу остяцких мехов, которые так и не успел уложить в мешки. Затуманенно посматривая то на дверь, то на не прикрытое еще к зиме летнее окно в потолке, положил поудобней руку с револьвером на бедро.

– Отче наш, иже еси на небеси, – привычно забормотал Иван. – Да святится имя твое, да приидет царствие твое, да будет воля твоя… И остави нам долги наша, якоже и мы оставляем должникам нашим…

Солнце, проплыв короткий свой путь, уже сползло к верхней кромке леса; опять налился белым светом полупрозрачный ломтик месяца; от реки потянуло легким вечерним холодком, сыростью.

Еремей не целясь выстрелил в воздух. Подождал – ответного выстрела не было. Выстрелил еще раз – тишина.

Антошка, углубившийся по плечи в яму, остервенело нагребавший в берестяное ведро песок и с маху вываливавший его на бортик, замер. Посмотрел на Еремея, на избушку. Упершись в край ямы, выметнулся наружу. Влетел в сарайчик.

– Пойду посмотрю, а? – спросил быстрым шепотом. – Через верхнее окно. Может, умер Иван?

– Посмотри, – неохотно согласился Еремей. – Только тихо. Вдруг притворяется? Вдруг хитрость какую задумал.

Антошка схватил карабин. Еремей дернулся было, чтобы остановить его, но передумал: как запретишь мстить? Пусть стреляет. У него всего один патрон…

Антошка пристроил карабин за спину и метнулся к избушке. Упал на четвереньки, прополз под крохотным оконцем, снова вскочил, скрылся за углом. Еремей, прижавшись щекой к прикладу, прицелился.

В родном доме – что внутри, что снаружи – знал Антошка каждый сучок, каждую трещинку. Поэтому кинулся к дальнему углу задней стены – сотни раз взлетал здесь белкой на крышу – и уже ухватился за неровно торчащие торцы бревен, как вдруг чья-то твердая, бугристая ладонь крепко зажала ему рот, чья-то рука обхватила, оторвала от земли. Антошка задрыгал ногами, затрепыхался; вывернув голову назад, увидел носастого мужика с лохматой бородой – того самого, которого связывал Еремей.

Парамонов, приотставший от Арчева со Степаном – лодку привязывал, – сильней стиснул проводничонка и принялся взглядом по зарослям шарить, командира выискивать: прогневается, упаси Христос, что отбился. Увидел Арчева за кустарником на взгорке – тот передал Степану револьвер, рукой в сторону избушки показал и скрылся. «Надоть выждать, – решил Парамонов. – Дело тухлое».

Они приплыли только что. Хотели причалить к три же отмели, что и в прошлый раз, а тут – два выстрела: один и немного погодя другой. Арчев аж взвился: «Жив Еремейка!» – «Можа, как раз щас-то и прихлопнул его Ванька», – мрачно предположил Степан. «Чтоб ты языком своим подавился! – рыкнул Арчев. – Гребите! – Но тут же схватил их за руки. – Смотрите! – показал на берег. – Сюда давайте!» Мужики оглянулись, увидели на траве облас, круто развернулись…

Еремей, все встревоженней посматривая на крышу избушки, где должен был появиться Антошка, насторожился: за стеной что-то хрустнуло, прошуршало. Или показалось? Осторожно подтянул винтовку, хотел встать… и застыл, согнувшись, упершись левой рукой в землю, – увидел, как к избушке подскочил тот самый здоровенный мужик, которого оставили связанным в стойбище.

Степан переложил револьвер в левую руку, размашисто перекрестился, рванул дверь. И повалился лицом вперед – стрела пробила грудь, вздыбив бугорком шинель на спине, – но, падая, успел Степан выстрелить в того, кто шевельнулся на куче рыжих, белых, золотистых мехов.

От выстрела, раздавшегося в избушке, Парамонов, слегка вздрогнув, расслабил на миг руки. Антошка впился зубами в палец – мужик, охнул, отдернул ладонь.

– Ермей, конта! – пронзительно закричал Антошка. – Коллэ, конта! Ляль юхит![9]9
  Еремей, беги!.. Слышишь, беги!.. Беда пришла! (хант.)


[Закрыть] – Дернулся, рванулся в сторону, шмыгнул в заросли.

Истошный вопль Антошки подбросил Еремея. Он выскочил из сарайчика и тут же выронил винтовку – кто-то облапил сзади, сдавил, опрокинул. Еремей рычал, извивался, размашисто бил головой назад, стараясь попасть в лицо врагу.

– Тише, тише, юноша… поспокойней, – сипел Арчев, заламывая Еремею руки за спину. – Смирись, гордый человек, – он фыркнул, но насмешливость сразу исчезла, когда невдалеке бухнул выстрел. – Кто это лупит?.. Твой дружок?

Стрелял Парамонов. Перехватив половчей Антошкин карабин, он, подминая кусты, кинулся за беглецом и, когда мелькнула в просвете зарослей серая рубашка, стрельнул навскидку. Малец вильнул в сторону и, перебегая от дерева к дереву, стал удаляться. Парамонов поднял не торопясь карабин, прицелился, нажал на курок. Боек сухо щелкнул. Парамонов передернул затвор – пусто, кончились патроны. И кинулся назад, к избушке.

Арчев, навалившийся на Еремея, поднял голову.

– Где шлялся, мерзавец? – спросил раздраженно, когда запыхавшийся Парамонов вытянулся перед ним.

– Так что, вашбродь, с проводничонком задержамшись, – выпятив грудь, доложил тот и стрельнул глазами в сторону зарослей. – Дозвольте мне? – показал взглядом на пленника, и когда Арчев благосклонно кивнул, положил, как на строевом смотре, карабин, сделав шаг вперед.

Деловито вынул из кармана шинели обрывки тынзяна.

– Вот и сгодилось. Вишь, милок, утром ты меня, а вечером – хе-хе – я тебя. – Он проворно и умело стянул ремешками руки Еремея. – Так-то вот: вчерась полковник, нынче – покойник… – Усадил мальчика спиной к стене. – Ну что, голубь? Утречком – герой, а вечером – с дырой?..

– Хватит болтать! – рявкнул Арчев. Губами изобразил Еремею улыбку: – Шутит он, не верь. Никто тебя убивать не собирается. И вообще, ничего плохого тебе не грозит. Если будешь послушным. – Изучающе по-разглядывал пленника. – Ты должен всего лишь отвести нас на главное святое место, как это… Эвыт? Имынг тахи? Покажешь Сорни Най – и свободен… Советую согласиться. В противном случае этот вот, – кивнул на Парамонова, – разделает тебя, как бог черепаху. Верно, Парамонов?

– Так точно, вашбродь! Исполню в лучшем виде.

– Слышал? – Арчев поднял многозначительно палец. – Верь мне, этот человек ба-а-альшой специалист в своем деле. Так что соглашайся поскорей, иначе… – И добавил с усмешечкой: – Только не делай вид, будто не понимаешь. Твой дед прекрасно понимал меня, Евгения Арчева…

– Ты Арчев? – взвизгнул Еремей и, резко вскинув ноги, ударил ими в грудь врага.

Тот опрокинулся назад, тут же вскочил, замашисто вскинул кулак, но Парамонов опередил – сшиб мальчика, рухнул на него, придавил.

– Ах ты, сморчок! – Арчев, не удержавшись, ударил-таки Еремея. Потом, рывком расстегнув, сорвал с него пояс: сухо стукнулись медвежьи клыки, тоненько звякнули медные висюльки. – Все равно покажешь, паршивец, Сорни Най! – Постучал пальцем по орнаменту на сумке-качине. – Покажешь, дрянь!.. Займись им, Парамонов!

– Прикажете шомполами али как позаковыристей? – деловито поинтересовался тот.

Арчев, надевая на себя пояс Еремея, равнодушно дернул плечом.

– Для зачина шомполами, – решил Парамонов. – Привычней.

Огляделся. Схватил Еремея за шиворот, подтащил к сосне. Поставил мальчика лицом к дереву и привязал за шею, за поясницу к стволу. Все делал без суеты, но быстро. Еремей не сопротивлялся. Прижавшись щекой к коре, смотрел на выкопанную Антошкой могилу. Арчев подошел к сарайчику, заглянул внутрь, поморщился.

– Парамонов! – окликнул. – Надо бы с этими что-то сделать, – кивнул на мертвых Сардаковых. – Дурно пахнуть начали… Кремируй, что ли.

– Слушаюсь, вашбродь! Спытаю вот шаманенка на крепость карахтера и все сполню… Дозвольте начать? – выдернул из карабина шомпол, взмахнул им, проверяя гибкость.

– Валяй, – вяло махнул ладонью Арчев. Понаблюдал, как подручный стальным прутом вытянул с оттяжкой по спине мальчика: раз, второй, третий. После первого удара Еремей вздрогнул, но не вскрикнул, не застонал.

– Снял бы с него малицу, – посоветовал Арчев. – Что ты из нее пыль выколачиваешь.

– Ништо, – отозвался Парамонов. – Сукно не сдюжит. Измохратится.

– Ну, тебе видней. – Арчев, стараясь шагать в такт посвисту шомпола, прошел к избушке.

Остановился на пороге, широко, циркулем расставив ноги над трупом Степана. Уперся раскинутыми руками в косяки, подался внутрь. Поджал губы, поразглядывал недолго объедки, черные от грязи портянки, шкуры, тело на них. Качнулся наружу, перенес ногу через Степана.

– Парамонов! – позвал снова и, когда тот подбежал, попросил брезгливо: – Наведи, пожалуйста, порядок в этом хлеву. Нам, возможно, придется здесь жить. Пока шаманенок не образумится. – Устало надавил пальцами на глаза. – Он ведь молчит?

– Заговорит… – не очень уверенно пообещал Парамонов и высморкался. – Степку с Ванькой с остяками аль как?

– Как хочешь. Тебе с ними возиться, не мне.

И, сунув руки в карманы шинели, ежась от вечерней прохлады, Арчев направился к Еремею. Остановился за его спиной, склонил голову, разглядывая мокрые полосы, темневшие на малице. Еремей тяжело открыл глаза, посмотрел пусто и равнодушно.

– Ну как, надумал? – Арчев за подбородок развернул его голову к себе. – Покажешь Сорни Най?

– Где дед? Мать, Микулька, Дашка где? – зло спросил Еремей.

– Далеко, – Арчев махнул за спину. – Отведешь на эвыт, скажу.

Еремей глубоко вдохнул и с силой плюнул ему в лицо.

Арчев, передернувшись, скривившись от омерзения, шоркнул рукавом по щеке. И наотмашь ударил мальчика.

– Дикарь, ублюдок! – торопливо откинул полу шинели, выдернул за уголок платок из кармана, вытер, гримасничая от отвращения, лицо, ладони, мокрое пятно на рукаве. Скомкал платок, швырнул его в яму. – Если не согласишься, вот здесь собственноручно закопаю тебя. Живьем!

Дрожащими от бешенства руками достал серебряный портсигар, вынул папиросу. Прикурил, ломая спички, жадно затянулся, наблюдая сузившимися глазами за Парамоновым.

Тот, уже обыскав Степана, сунув за ремень подобранный револьвер, рассовав по карманам добычу – кисет, нож, пачку мятых керенок и советских денег, золоченый нательный крестик, – волок мертвого напарника в сарайчик.

Там втащил тело на самый верх кучи.

– Прощай, Степа, царствие тебе небесное. В раю встренемся.

Уложив рядом и Ивана, Парамонов вынул из кармана мешочек с трутом, кресалом и кремешком.

– Ишь смолит, тонка кость – белы рученьки, – ворчал, высекая красноватые искры и поглядывая в дверной проем на светлую точку папиросы Арчева. – Сколь серников-то, поди, извел. Нет чтоб поделиться.. Мучайся тута с энтим огнивом растреклятым…

Наконец размохначенный кончик трута задымился. Парамонов раздул его, подпалил завиток бересты, сунул в шкуры. Огонь затрещал, зарезвился.

Парамонов вышел, закрыл дверь.

Арчев, глубоко всунув руки в карманы, остро, углами, подняв плечи, жевал папиросу, наблюдая, как выползает из щелей сарайчика белый дым.

– Вот и отвоевались Степан с Иваном… Все суета! – Выплюнул папиросу. – Хорошие были воины, верные… А ты, я думаю, доволен? – Покосился насмешливо на подручного, выдернул у него из-за пояса свой револьвер, сунул в кобуру. – Остяцкое золото нам достанется.

– Дык, тое золото еще найтить надо, – вздохнул Парамонов, берясь за шомпол. – Иде оно, золото тое?

– Об этом знает только Еремейка. Спроси у него.

В сарайчике ухнуло; над крышей взметнулись длинные гибкие языки пламени, отшвырнув вечерний полумрак. Огонь плеснулся по сухим смолистым стенам, и вмиг сарай превратился в полыхающий куб…

«Советогор», часто шлепая плицами, оставляя за собой черный хвост дыма, бодро плыл серединой реки. Близилась ночь: холодно серебрился в синей выси полумесяц, перебросив от берега к берегу раздробленную волнами белую полоску, которую пароход никак не мог пересечь – та все время оставалась впереди. Сгущались на берегу тени, превращая лес в сплошную черную полосу.

– Что за притча?! Никак пожар? – капитан показал рукой вперед и влево, где за темной стеной деревьев вспыхнуло яркое пятно, выкинувшее в небо световой столб. – Клянусь честью, это в устье Назыма! – Наклонился к карте. – Вот здесь.

Фролов тоже нагнулся над картой.

– Сардакова Юрта? – Поднял лицо, посмотрел на далекий огонь. И приказал: – Давайте к берегу, Виталий Викентьевич!..

Еремей вскрикнул, обмяк. Задышал часто и мелко, завсхлипывал.

– Эт-те-те, сомлел парнишка! – крякнул сокрушенно Парамонов. Захватил полой шинели шомпол, вытер его. – От ить какой крепкий попался… Прям комиссар большевицкий, а не робенок, право слово…

– Может, огнем попробуем? – Арчев поглядел на исходящую жаром гигантскую кучу углей, оставшихся от сарая.

– Мальчонку сперва надоть в себя, в чувство то исть, привесть. Водой, к примеру, окатить.

– Так что ж ты стоишь! – взорвался Арчев. – Иди за водой!

– Иду, – смиренно вздохнул Парамонов, – кто ж, окромя меня?

Нагнулся, покряхтывая, потирая поясницу, поднял берестяное ведро.

Арчев пытливо заглянул Еремею в лицо, раздвинул пальцами веки мальчика – блеснули белки закатившихся глаз. Еремей задышал еще чаще и вдруг забормотал: «Не бей, не бей, русики!.. Покажу сорни най, только дедушку с матерью отпусти… Аринэ с Микулькой, бабушку, Дашку не трогай… Покажу…» Арчев сначала растерялся, но сразу же и обрадовался – улыбнулся удовлетворенно. Повернул голову, высматривая в приречной полутьме Парамонова, и удивленно заморгал – тот исчез.

– Что за мистика? – Арчев отступил на шаг, вынул револьвер.

Резко обернулся на звук.

Быстрыми, длинными скачками мчался к нему, вскинув нож, проводничонок, свирепый, взлохмаченный, с зареванным лицом, с бешеными глазами. Налетел, замахнулся, но Арчев играючи перехватил его руку, и Антошка, заорав, кувыркнулся. Не рассчитавший усилия Арчев тоже упал, подмяв под себя мальчика. Тот бился, пытаясь вцепиться зубами в горло врага…

Долго и терпеливо выжидал Антошка. Затаился в кустах, умоляя Нум Торыма, чтобы тот хоть ненадолго оставил Арчева одного. С двумя не справиться… Глотая слезы, кусая кулак, сжимающий нож, смотрел Антошка, как привязывали Ермейку к сосне, как хлестал его бородатый шомполом, и не кинулся на мучителя – сдержал себя… Когда запылал кул хот, Антошке подумалось горестно, что вот как, оказывается, суждено уйти в нижний мир его родным – через огонь, но мысль эта смялась другой – светло стало! Теперь трудней будет незаметно подкрасться. Антошка задыхался от слез, изгрыз в кровь кулак, наблюдая, как истязают Ермейку, но не шелохнулся – ждал, ждал… И вот наконец-то Арчев остался один – бородатый пошел с ведром к реке. Антошка выскочил из кустов, бросился, едва касаясь земли ступнями, к главному убийце…

– Смотри-ка, какой отчаянный. А злой-то, злой… – Арчев, посмеиваясь, легонько надавил на горло Антошке. – Отдохни немного, успокойся…

Что-то сильно дернуло за воротник, отшвырнуло. Арчев крутнулся на спину, рванулся, чтобы вскочить. И застыл – кольцом вокруг ноги, в обмотках, в разбитых армейских ботинках, в стоптанных сапогах, винтовки, направленные прямо в глаза.

– Бросьте оружие! – потребовал властный голос. – И встаньте.

Арчев медленно повернул голову к приказавшему – кожаная потертая тужурка, кожаная фуражка со звездочкой, низко надвинутая на лоб, жесткое худое лицо – Фролов! Из губчека. Начальник отдела по борьбе с терроризмом и политическим бандитизмом.

– Лихо сработано, – Арчев отбросил револьвер.

Тяжело встал, тяжело поднял руки, когда парень в провонявшем мазутом бушлате мастерового, сорвав с него пояс Еремея и передав Фролову, принялся ощупывать. Арчев зыркнул по сторонам, понял: не убежать – по всему стойбищу рыскали в бликах догорающего сарая безмолвные, а оттого казавшиеся особенно зловещими чоновцы. Двое скрылись в избушке, один нес из зарослей вещмешки, еще двое поднимали ошеломленного проводничонка, трое осторожно отвязывали от дерева Еремея, четверо вели от реки Парамонова. Поставили его перед Фроловым. Тот, с любопытством рассматривавший орнамент на сумке-качине, поднял голову.

– Твоя работа? – спросил хмуро и показал на Еремея.

– Дык… – Парамонов вильнул взглядом в сторону Арчева. – Их вот благородие приказали, – и, сделав скорбное лицо, вздохнул подчеркнуто громко.

– Расстрелять, – не повышая голоса, приказал Фролов.

Парамонов то ли не расслышал, то ли не понял, гулко сглотнул слюну, коротко, словно одобряя, кивнул. Но когда его подвели к яме, когда повернули к ней спиной, а конвоиры встали напротив, всполошился.

– За что?!. Погодь, погодь, братцы!.. – Парамонов протянул к чоновцам руки. – А ежели наши вас споймают да к яме… рази это по совести будет, а?! Ведь вы тоже приказ сполняете. И я сполнял! За приказ пущай командиры отвечают…

– За участие в контрреволюционном мятеже, за изуверство… – начал негромко Фролов.

– Не стреляйте, окститесь! – взвыл Парамонов и рухнул на колени. – Ведь не помер же парнишка… Оне, дикие-то, живучи. Гляньте – жив шаманенок, жив!..

Мотнул головой в сторону Еремея и за это короткое мгновение успел увидеть такие страшные, такие беспощадные глаза только что очнувшегося мальчика, что, вздрогнув, сжался.

– …именем народа, именем рабоче-крестьянской республики!..

– Господи-и-и! – Парамонов задрал к небу бороду, вскинул руки. – К тебе иду, прими раба твово верного!

Громыхнул залп. Парамонов дернулся вперед, скрючился, заваливаясь набок, и тело его скользнуло в яму.

Еремей торжествующе вскрикнул и начал опять оседать – потерял сознание. Бойцы подхватили его на руки и, предупреждающе посматривая друг на друга: не оступись, мол, – понесли к реке, где сразу же после залпа выплыл с низовьев пароход. Антошка, заглядывая Еремею в лицо, семенил рядом, но около шлюпок, которые уже перегнали к отмели, развернулся, кинулся назад. Чуть не налетел на Арчева.

– Что же вы со мной медлите? – насмешливо спросил Арчев, глядя вслед проводничонку, юркнувшему в избушку. Перевел взгляд на чоновцев, засыпавших яму. – Или меня хоронить не будете? Медведям на лакомство?

– Вас тоже расстреляем, – пообещал Фролов. – Только позднее, вместе с другими главарями. После показательного процесса… Где еще ваши?

– Там, – Арчев кивнул на догорающий сарай и увидел краем глаза, что за спиной только один чоновец. Мелькнуло: прыжок назад, удар, рывок в кусты, а там… выручай ночь, тайга да быстрые ноги! Но тут же трезво спросил себя: а дальше? Ободранный, голодный, околевает где-то под деревом – убежал!..

– Чего башкой вертишь?! – боец ткнул дулом винтовки в спину. – Не удерешь, не мечтай.

– Дум спиро, сперо[10]10
  Пока дышу, надеюсь (лат.).


[Закрыть], – огрызнулся Арчев.

– Чего? Я тебе покажу Спирю! – Боец щелкнул затвором. – Никакой Спиря тебе не поможет… А ну шагай к реке!

Услыхав про «Спирю», Арчев вспомнил и про Спирькину карту, и про… Кто знает, может, еще не все потеряно – ведь Еремейка, пусть и в бессознании, сломался, бормотал: «Покажу сорни най, покажу!..» Значит, не такой уж и кремень, значит, есть надежда выведать тайну, значит… Нет, не все потеряно!

Арчев усаживался в шлюпку, когда примчался запыхавшийся Антошка и принялся совать чоновцам два туеска.

– Вот, вочирем, меми пупи ингк!..[11]11
  Желчь, сало медведя (хант.).


[Закрыть] Ермейку мазать надо! – Забросил руки за спину, показывая, что надо натирать, даже зажмурился, изображая блаженство. – Ермейка хорошо будет!

Фролов подхватил его под мышки, поднял, усадил рядом.

– Поехали с нами? – Наклонился к мальчику. – Станешь за другом – или кто он тебе, брат? – ухаживать? Не оставлять же тебя тут одного!..

Антошка закивал, соглашаясь.

– Ну вот и хорошо… Кстати, как тебя звать-то?

– Антошка Сардаков, – скороговоркой отозвался мальчик; показал на названого брата. – А он – Ермей Сатар! Его дед – Большой Ефрем-ики.

– Внук Ефрема Сатарова? – Фролов удивленно посмотрел на Еремея, потом, раздумчиво, на Арчева. И приказал бойцам в лодке: – Гребите! У мальчика может начаться антонов огонь.

Услыхав упоминание своего имени, да еще со словом «огонь», Антошка оглянулся – берег удалялся: маленькими выглядели уже и вторая русская лодка, и куча углей на месте сарая, и даже избушка тулых хот, похожая на сгорбленную старуху с открытым ртом-дверью; почудилось даже, будто с берега донесся слабый крик – зов вернуться. У Антошки защекотало в носу, защипало глаза. Он поспешно отвернулся – и вздрогнул: черной стеной вырос совсем рядом пароход.

Шлюпка скользнула вдоль его низкого борта. С палубы встретили прибывших веселым гомоном. Но в шлюпке не откликнулись. Молча подняли Еремея на руки, молча протянули вверх. И сразу гвалт смолк. Еремея приняли, сомкнулись над ним, отхлынули от борта.

Антошка взобрался по короткому трапу, бросился за уносившими Еремея. Те уже спустились неглубоко вниз, внутрь парохода. Протопали по неширокому коридору, тускло освещенному керосиновым фонарем под потолком. Девушка в красной косынке, шагавшая впереди, распахнула дверь.

Антошка, расталкивая бойцов, шмыгнул в эту дверь, притаился за изголовьем узкой кровати, на которую положили лицом вниз Еремея. Огляделся: еще одна кровать, у другой стены, кожаная лежанка, русский рукомойник, рядом шкаф; второй, белый, шкафчик – над столом у окна, под этим шкафчиком портрет самого главного Совет-начальника, такой же, какой показывал Сардаковым Ефрем-ики.

– Идите, идите, товарищи. Мальчику и так дышать нечем! – Девушка в красной косынке стала выталкивать бойцов.

– Может, чего надо для мальчонки, а? – спрашивали чоновцы, отступая под ее напором, смотрели просительно. – Ты, Люся, только скажи…

– Надо лишь одно – чтобы вы не мешали! – раздраженно прикрикнула она. – Хотя нет, принесите горячей воды.

– Воды… Кипятку для остячонка! Живо!.. – послышалось в коридоре.

– Ну, чего стоишь? – удивилась Люся, повернувшись к Антошке. – Раздень его, – показала взглядом на Еремея. Открыла белый шкафчик, принялась вынимать склянки, банки с мазями, бинты, корпию. Оглянулась. – Ярнасал илы вые! Паста вые! Тунгымтэ?[12]12
  Сними с него одежду! Побыстрей! Понял? (хант.)


[Закрыть]

– Тунгымтэ… – Антошка опустил голову. С трудом подбирая слова, сказал по-русски, уверенный, что так лучше поймут: – Я боюсь снять Ермейка рубаху. Ермейка больно будет.

– Ах да… Какая же я стала! – Люся подошла к койке, распрямила руки Еремея. – Держи вот так. Крепко держи!

Антошка торопливо поставил туески на стол. Вцепился в запястья друга-брата, запыхтел от усердия. Люся выдернула из чехла на ремне Антошки нож, начала осторожно взрезать спекшуюся от крови малицу Еремея.

Мальчик застонал, скрипнул зубами, дернулся, не открывая глаз; Антошка напрягся, пытаясь удержать руки, и не смог – Еремей отшвырнул его, переметнулся на бок, взвыл от боли, изогнулся.

– Нет, так не годится. Надо отмачивать, – Люся сдернула с головы косынку, отерла ею вмиг покрывшееся потом лицо. – Это издевательство над раненым…

В дверь постучали. Антошка подскочил к двери, распахнул. Увидел бойца с ведром, чоновцев, а в просвете между ними – Арчева, который шел под конвоем в глубине коридора. Но на враге Антошка взгляд задерживать не стал – некогда! Схватил двумя руками дужку ведра и, приседая от тяжести, отворачивая от пара лицо, засеменил к койке Еремея.

Арчев тоже заметил мелькнувшего остячонка и хотел было остановиться, чтобы послушать, что говорят о здоровье внука Ефрема Сатарова чоновцы, но один конвоир уже открыл дверь в каюту капитана, другой несильно подтолкнул в спину.

Фролов на миг поднял глаза от бумаг, разложенных на столе, кивком показал на стул у стены.

Арчев сел, покосился на конвоиров, вставших слева и справа, забросил ногу на ногу. Обхватил сцепленными пальцами колено и скучающе посмотрел на чекиста, потом – насмешливо – на капитана, который, выпрямившись, поджав губы, сидел рядом с Фроловым.