Текст книги "Поиск-86: Приключения. Фантастика"

Автор книги: Сергей Другаль

Соавторы: Игорь Халымбаджа,Сергей Георгиев,Герман Дробиз,Дмитрий Надеждин,Эрнст Бутин,Виталий Бугров,Феликс Сузин,Александр Чуманов,Евгений Филенко
сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 24 страниц)

10

Фролов сидел в кабинете своего начальника и бесстрастным голосом докладывал о побеге с парохода.

– О твоем ротозействе доложу в Москву, товарищу Дзержинскому, – сухо сказал начальник, когда Фролов умолк. – Пусть коллегия вэчека решает вопрос о наказании. – Смахнул ладонью невидимые пылинки с зеленого сукна столешницы. – Ты же, пока не отстранен от работы, обязан как можно скорей поймать этого палача. – Поднял требовательные, немигающие глаза. – Обязан, слышишь! Нельзя откладывать процесс. Надо показать людям, что агонизирующие эсеры выродились в вульгарных уголовников и ничем не отличаются от бандитов Тиунова.

– Тиунов? – удивился Фролов. – Не бывший ли писарь военкомата?

– Он самый. Мы навели о нем справки. До революции был антрепренером. Ярый монархист. Бредил спасением Романовых. Потом примкнул к эсерам. Накануне мятежа был откомандирован контрреволюционным подпольем в Екатеринбург, где сумел ускользнуть от наших коллег. Недавно объявился здесь. Амплуа: грабежи, убийства, налеты… Кстати, при Колчаке он служил в сотне Иисуса-воителя у Арчева.

– Вот как? – Фролов насторожился. – Может, Арчев у него?

– Может быть, – согласился начальник, – но тут есть один нюанс… – Поерзал на стуле, отчего орден Красного Знамени на гимнастерке ало блеснул в лучах солнца. – К сожалению, пока ни мы, ни милиция на людей Тиунова не вышли. Законспирировался, мерзавец, наглухо. – Он сильно потер виски. – Извини, голова раскалывается. Две ночи не спал, материалы для процесса готовлю, – и, продолжая растирать виски, заметил: – Думаю все же, что беглецов приютил капитан. Есть у него в городе родственники, близкие?

– Я уже проверил. Из родственников – только двоюродная сестра. Дочь небезызвестного Аристарха Астахова. Но она, по нашим сведениям, послушница в женском монастыре, в Екатеринбурге. Поэтому…

– В Екатеринбурге? – начальник сложил губы так, словно хотел присвистнуть. – Проверьте, там ли она.

– Хорошо. Разрешите идти?

– Действуй! – И когда Фролов, резко отодвинув стул, встал, начальник напомнил: – Все силы – на Арчева.

Фролов кивнул и торопливо сбежал по узкой деревянной лестнице на первый этаж, заглянул в дежурку – Алексей был уже там, калякал с дежурным. Вскочил со стула, вытянулся по стойке смирно. Фролов бегло оглядел его с головы до ног – клетчатое кепи, русый чуб, веснушчатое лицо, серое потертое пальто с бархатным воротником, брюки-гольф, краги: немного экстравагантно, но ничего, сойдет – и, мотнув головой, пригласил Алексея за собой.

– Немедленно в Первый детский дом, – отрывисто начал объяснять на ходу задание. – Легенда: воспитатель, преподаватель гимнастики. Заведующая предупреждена. Цель: охранять мальчика, Еремея Сатарова. Его покажет Люся… товарищ Медведева, – уточнил, остановившись возле одной из дверей. Постучал в филенку. – От Еремея ни на шаг. Спать рядом.

Дверь, щелкнув изнутри задвижкой, приоткрылась. Высунулся взлохмаченный, с замороченными глазами единственный в губчека специалист по технической, баллистической, почерковедческой и прочим экспертизам.

– Простите, Яков Ароныч. Вынесите, пожалуйста, на минутку карточки, которые я вам дал, – попросил Фролов.

И, приняв из рук эксперта стопку фотоснимков, развернул их веером.

– Может появиться вот этот, – ткнул в изображение Арчева. – Или вот этот, – показал на Козыря. – Запомни их.

– Ясно…

– Спасибо, товарищ Апельбаум, – Фролов вернул снимки. – Достали гипосульфит?

– Ищем. По всему городу. Энергичней, чем Врангель кредиторов, но… – Эксперт драматически развел пухлые руки. – Чего нет, того и нет. Ничто не породит нечто, извините меня…

– Надо найти! – жестко перебил Фролов. – А пока подключите художника. Пусть нарисует как можно больше портретиков Арчева и Шмякина. Идем! – кивнул Алексею и быстро направился к выходу. – Может появиться еще один, – продолжил инструктаж. – Бывший капитан «Советогора». Ты его знаешь. Мальчика, возможно, попытаются выкрасть. Он им нужен только живой. Стрелять в него не станут. Поэтому держись в тени. Но рядом. Все! Отправляйся.

Торопливо пожал руку Алексея, вернулся к себе, чтобы отправить в Екатеринбург срочный запрос о послушнице женского монастыря, звавшейся в миру Астаховой Ириной Аристарховной.

Алексей не спеша, праздной походкой двинулся вниз по улице. Мимо первого извозчика, который стоял около Расторгуевских бань, прошел, даже не поглядев на него; не окликнул и второго и, лишь поравнявшись с третьим, за два квартала от губчека, вскочил в пролетку.

– В первую детскую коммуну, – попросил важно.

– Энто в астаховский монплезир, что ль? – Дремавший на козлах рябой старичишко встрепенулся. Оглянулся, прицениваясь, на седока. – Доставим единым моментом, ваше степенство… то исть гражданин служащий… Аль не служите? Из новых коммерсантов будете?

– Служу, служу, – снисходительно пояснил Алексей. – В наробразе… Побыстрей, папаша!

– Н-но, милая, н-но, кормилица! – Извозчик принялся яростно крутить над головой вожжи.

Тощая буланая кобыла, застоявшаяся в безделье, встрепенулась и припустила вдруг с места неожиданно лихой рысью.

На углу Базарной площади, сворачивая мимо чайной Идрисова на Зеленую улицу, затененную могучими тополями, лошадка чуть не сбила двух мужиков-горемык, исхудалых, почерневших от несладкой жизни. В потрепанных армячишках, в помятых шляпенках, они устало плелись по дороге – один нес под мышкой завернутую в мешковину пилу, другой перебросил за спину торбу с торчащими из нее топорищами. Мужики проворно отпрыгнули в сторону; тот, что с топорами, тряся пегой бороденкой, даже рванулся было за пролеткой, но седоватый напарник удержал его.

– Не разевай рот, деревня! – выкрикнул фальцетом извозчик. – Затопчу, христарадники!..

И в небольшом тамбурке-прихожей детдома, и в широком длинном коридоре никого не было. Только у раскрытой двери, откуда тек стихающий уже гомон, топтались, заглядывая внутрь, несколько парнишек – среди них и дежурный с красной повязкой на рукаве. Алексей навалился на него, тоже заглянул в дверь – небольшое зал, забитый мальчишками, точно подсолнух семечками, небольшая сцена, над которой плакат: «Грамотность – путь к социализму!», а по сторонам нарисованные художником-любителем портреты: слева – Маркс, справа – Ленин; на сцене ораторствует, взмахивая кулаком, паренек с ежиком огненно-рыжих волос:

– …вы думаете, мне больно охота эти дроби с остатками зубрить?! Нисколько не охота! А зубрю! Потому как социализм могут построить только обученные, знающие всякую науку люди…

Мальчишка-дежурный недовольно оглянулся на Алексея. Нахмурил белесые, выгоревшие брови, дернулся, сбрасывая с плеча руку.

– Чего это вы тут, а?.. Кого надо?

– Мне бы заведующую. А лучше товарища Медведеву, – шепотом объяснил Алексей, заулыбавшись как можно дружелюбней. – Только потише. Не мешай собранию, ради бога…

– Бога нет! – отрезал мальчишка. Показал пальцем. – Вон Люция Ивановна, рядом с новенькими остячатами. Позвать?

– Она сейчас подойдет, – Алексей поднял руку, помахал.

Люся сидела на крайнем в ряду стуле у открытого окна, место выбрала специально, побаиваясь, что Еремею и Антошке, привыкшим к вольному воздуху, станет плохо в душном, набитом ребятней зале. Особенно беспокоилась за Еремея, но, кажется, тот чувствовал себя сносно.

На легкий шум в дверях Люся обернулась. Увидела Алексея. Шепнула Еремею: «Я сейчас!» – и стала пробираться к выходу.

– Здравствуй, – Люся, пробившись к Алексею, протянула ладонь.

– Ревпривет, – Алексей пожал ей руку. – Ну, где наш парнишечка?

– Вон пересел, на моем месте сидит… – Люся показала взглядом.

– …Конечно, постичь ученость нелегко, – голос рыжеволосого оратора дрожал от напряжения, – потому как в науке нет столбовой дороги. Только тот достигнет ее сияющих вершин, кто, не страшась усталости, будет карабкаться по каменистым тропам. Так говорил товарищ Карл Маркс, – паренек широким жестом показал на портрет, – вождь мирового пролетариата, у которого учился сам товарищ Ленин!

Еремей, который нет-нет да и поглядывал на Ленина, как на единственно знакомого в этом новом и странном городском мире, удивленно посмотрел на изображение бородатого человека – у него учился сам Ленин-ики! – а боковым зрением таежника успел заметить, как за окном тенями скользнули в легких сумерках двое.

– Учебный год только начинается, сентябрь еще, а у нас уже неуды, – взвился со сцены негодующий голос. – И не только у младших коммунаров, но и у комсомольцев. Это верх несознательности…

Еремей подобрался, скосил глаза на улицу – там всплыло бледное пятно лица с раздерганной бородкой. Замерло и нырнуло вниз – лицо было незнакомое.

– Предлагаю! – выкрикнул паренек на сцене. – Всех, у кого неуды, завтра на субботник не брать!

Зал враз смолк. И тут же взорвался воплями: «Правильно!», «Шиш тебе, зубрила!», «Долой Пашку!». «Тебя самого не брать!..».

Антошка, сидевший рядом с Еремеем, тоже закричал что-то – непонятное, бессмысленное, тоже вскочил, замахал руками.

Что было дальше, Алексей не слышал. Сжимая в кармане пальто револьвер, выскочил на крыльцо, глянул по сторонам – никого, пусто! Люся с разбегу чуть не ткнулась ему в спину.

– Ты чего? – выдохнула шепотом. – Что случилось?

– Кто-то заглянул в окно, – тоже шепотом ответил Алексей. – Сначала я думал, показалось. Потом – еще раз…

– Померещилось, – неуверенно предположила девушка. Спустилась на две ступеньки, прислушалась. – Никого нет.

– Может, и померещилось, – неохотно согласился Алексей. Еще раз обвел взглядом двор, деревья подле дома, сад, уже затушеванный сумерками. – Пошли. Вроде все тихо…

Открыл дверь, пропустил Люсю, вошел следом за ней.

Тиунов, вжавшийся в землю за толстой липой и наблюдавший за крыльцом в просвет между деревьями, опустил револьвер. Повернув голову, встретился взглядом с вопрошающими глазами Козыря. Мотнул головой назад, осторожно, плавно поднялся. Привстал и Козырь. Подхватив пилу и мешок с топорами, они, согнувшись, оглядываясь, побежали в глубь сада. Выпрямились, перешли на шаг, лишь когда деревья полностью заслонили детдом.

– Успел разглядеть хмыренка? – Козырь сунул под армяк револьвер, подбросил на плече торбу с колунами.

– Шустрый такой: шило с глазами? – на всякий случай уточнил Тиунов. И, когда Козырь кивнул, успокоил: – Разглядел, разглядел вашего Еремейку. Завтра на субботнике и возьмем.

– Второй тоже, кстати, с парохода. Видел я там эту рожу.

– Черт с ним, – Тиунов зевнул. – Заказа на него не было.

– Подфартило нам, – Козырь сплюнул сквозь зубы. – Шкет мог забиться в угол…

– Тогда я подпалил бы этот муравейник, – проговорил Тиунов. – Пожар, детишки в панике, хватай кого хочешь.

– Обалдел? – Козырь испуганно оглянулся. – Светло ведь!

– А я бы под утро. Когда все сладенько спят… Граждане зеваки понабежали бы: шум, гам, тарарам!..

Больше они ни о чем не говорили. Молча, лишь изредка похмыкивая, дошли до Дома водников. Пересекли двор, опасливо поглядывая на слабо освещенные изнутри окна бывшего «Мадрида», постучали – два быстрых удара и два с задержкой – в дверь флигеля…

– Во, к нашей монашке бродяги какие-то заявились, – Варвара, тетка Егорушки, задергивая занавеску, пригнулась к окну, всмотрелась. – Из деревни, кажись. Наверняка мазурики!

– Интересно, что делает сейчас Еремейка? – Арчев, сидевший на диване рядом с капитаном, забросил ногу на ногу, сцепил пальцы на колене, полюбовался начищенным сапогом. – Спит, наверно, сладкие сны видит и не подозревает, что завтра возвращаться ему в свой каменный век.

Ирина-Аглая вытянула из-под пелерины часики, посмотрела на циферблат:

– Еремей не спит. Он ужинает. Лопает, наверно, кашу, с отвращением ковыряет «лакомство победившего пролетариата…».

– Или «подарок Коминтерна», – подхватил Тиунов и рассмеялся, толкнув локтем Козыря, с которым они только что сытно поужинали. – Но почему с отвращением? – подчеркнуто удивился он. – Уверен, что этот зверенок лопает с удовольствием. Для него любая жратва в радость. Лишь бы брюхо набить…

Но Еремей пока не ел. Он сидел рядом с Антошкой за длинным столом. Крутил в руках оловянную ложку, изредка посматривая то на рыжего Пашку, который оказался напротив, то на Люсю, хлопотавшую у второго, такого же длинного стола с ребятней. Только на пристроившегося справа, на краю скамьи, незнакомца, с которым шепталась во время собрания Люся, не решался даже исподтишка посмотреть.

В столовой, освещенной керосиновыми лампами, которые висели в простенках, стоял слитный гул мальчишеских голосов. Гул этот всплеснулся с новой силой, когда дверь в торцевой стене открылась, выдохнув теплую струю слабых кухонных запахов, в которых Еремей не уловил ни одного знакомого, но от которых все равно рот заполнился слюной. Выплыли из кухни двое важных парнишек с подносами, на которых горками были уложены кусочки хлеба. Вслед за хлебоносами появились еще четверо, быстренько поставили бачки – по два на стол, – быстренько уселись на свои места, распихивая соседей. Прокатился по столовой легкий перестук чашек, побрякиванье ложек. «Давай дели!.. Не мурыжь, не тяни кота за хвост!»

– Подставляйте посуду, новенькие! – рыжий оратор Пашка, деливший еду на этом конце стола, щедро, с верхом, загреб черпаком варево, шмякнул его в миску Антошки. – Ешь капусту, малец! Набирайся сил.

Антошка пораженно заморгал, разглядывая коричнево-бурую, мелко нарубленную, разварившуюся траву, уткнулся в нее чуть ли не носом, принюхиваясь, но Еремей толкнул его коленом: разве можно так, когда дают то же самое, что и себе?

Свою миску Еремей принял невозмутимо. Покосился на незнакомца справа – тот взял ложку, и Еремей взял ложку; тот чего-то ждал, и Еремей решил выждать, раз так надо.

А к ним уже подошел мальчишка с подносом. Выложил перед Антошкой и Еремеем по большому куску хлеба, совсем непохожего на пароходный. Тот был темный, почти черный, напоминающий глину, а этот – серый, ноздреватый, с вкусными даже на вид корочками: Антошка резво цапнул ближний ломоть, но Еремей ударил его по руке и опять покосился на соседа справа – тот, получив хлеб, сразу же принялся за еду.

Еремей понял: значит, и ему можно, значит, соблюдены порядки, принятые за столом, – не показал себя голодным, не начал есть раньше старшего. Он быстро разломил ломоть, пододвинул большую часть Антошке, меньшую оставил себе. А второй кусок положил на середину стола.

– Ты чего? – удивился рыжий Пашка.

Еремей не ответил. Сосредоточенно зацепил ложкой капусту, решительно отправил ее в рот. Пожевал с обреченным видом, глядя в одну точку. И заулыбался.

– Хороший еда. Вкусно, Пашка!

– Зачем хлеб отложил, спрашиваю. Не нравится? – спросил тот. – Другого нет, ешь, какой дают.

– Не, не, Пашка, нянь тоже вкусный, – поспешно заверил Еремей. – Только много его. Нам с Антошкой один кусок хватит. А мой кусок надо отдать другому, кто шибко есть хочет. У кого нету хлеба…

– Всем одинаково дают, – перебил Пашка. – Так что не мудри. Ешь!

– Всем? Такой нянь? – удивился Еремей. – На пароходе говорили: кто-то там, далеко, – махнул рукой за спину, – умирает. Ему есть нечего. Ему хлеб надо. Вот, даю, – и осторожно подтолкнул пальцем подальше от себя нетронутый кусок. – Нам с Антошкой пополам хватит. Хватит, Антошка?

Тот, посматривая округлившимися глазами то на Еремея, то на Пашку, неуверенно кивнул.

– Чего, чего? Твой ломоть – голодающим? – Пашка натянуто заулыбался. – Думаешь, эта краюшка спасет кого-нибудь?

– Один кусок одному человеку один день помереть не даст, – уверенно сказал Еремей, принявшись деловито есть. – Много кусков – много дней один человек жить будет… Высушу, отошлю. Люся знает, куда послать, – посмотрел на девушку, которая сидела во главе второго стола.

Пашка вдруг вскочил, ткнул пятерней Еремея в лоб.

– Ай да Сатаров, ай да голова! – Схватил черпак, забарабанил по опорожненной кастрюле. Закричал: – А ну, кончай жевать!.. Ребята, слушайте! Предлагаю выделять половину… ну, хотя бы треть нашего хлебного пайка в помощь голодающим детям Поволжья! Начнем сегодня же. Ура Еремею Сатарову – это он придумал!

Однако вопль его расплеснулся по столовой хоть и громко, но одиноко. Мальчишки запереглядывались, но кричать «ура!» явно не собирались.

– Павел, прекрати! – Люся вскочила, подбежала к Пашке. Схватила его за плечи, тряхнула. – Сейчас же прекрати призывать к глупостям!

– Какие глупости, Люция Ивановна?! – ошеломленный напором, Пашка растерялся: – Мы обязаны помочь голодающим! Это наш долг, долг сытых.

– Это они сытые? – Люся мотнула головой, отчего волосы светлым облаком прикрыли лицо. – Да эти ребята не получают и половины того, что нужно в их возрасте…

– А там, – Пашка принялся яростно тыкать пальцем в сторону черных окон, – там вообще ничего не получают! Там помирают! С голоду! А мы тут жрем… – Поворачиваясь то в одну, то в другую сторону, крикнул дрогнувшим голосом: – Объявляю «месячник сухаря»!

11

– Останови здесь! – Тиунов похлопал по широкой спине парня, который сидел на облучке. – Совсем не обязательно, чтобы на тебя пялились из «Мадрида».

Парень, откинувшись назад, натянул вожжи – караковый жеребец задрал голову, зло покосился, заперебирал на месте ногами.

Тиунов выпрыгнул из пролетки. Одернул шинель, натянул поглубже на глаза выгоревшую фуражку с красноармейской звездочкой.

– Кузов не забудь, подними, – приказал извозчику.

И, расхлестывая в широком шаге полы длинной кавалерийской шинели, направился во двор Дома водников. В воротах чуть не столкнулся с каким-то нищим семейством – худая женщина с корзиной, две похожие друг на друга чернявые девчонки с ведрами, крепенький белобрысый парнишка с мешком. Тиунов вильнул в сторону, чтобы не сбить мальчишку, и свернул к флигелю.

Егорушка поглядел вслед лихому, ладному военному с короткой темно-рыжей бородкой, вспомнил, что вроде видел его вчера из окна, когда только-только пришел к тетке, поудивлялся немного: чего это красноармеец хаживает к монашке? И вперевалку, подергивая плечом, чтобы поудобней улегся мешок со старьем, побежал было за сестрами. Но опять остановился: уж такой ли красавец-раскрасавец конь, запряженный в легкую рессорную коляску, стоял у ворот. Караковый, с длинной выгнутой шеей, сторожко переступающий тонкими, на высоких копытах ногами.

– Чего вылупился? – Здоровенный парень, поднимавший над коляской кожаный верх, угрюмо посмотрел на Егорушку. – Вали отсюда, пока по шее не получил!

Замахнулся, зыркнул во двор. Егорушка испуганно отскочил и тоже машинально глянул во двор – военный входил во флигель…

– Поторапливайся, – с порога обратился Тиунов к Козырю. Тот, с накладными франтоватыми усами, сидел за столом и меланхолически жевал колбасу.

– Никуда я не поеду, – с упрямством человека, решившего стоять на своем, заявил Козырь. – Красоваться днем в городе – что я, псих? Думаете, поможет этот цирк? – Брезгливо ощупал усы. – Лучше уж: лапки вверх и самому притопать в чека. Здрасьте, мол, а вот и я. За высшей мерой явился, совесть замучила.

– Не тяни волынку, Козырь, – поморщившись, поторопил Тиунов. – Коля Бык не может долго маячить перед воротами.

– С тобой Бычара?.. – обрадовался Козырь. – Ну, тогда другой компот… – Надел шляпу-котелок, встал. – Катим!

Ирина-Аглая протянула ему флакончик и сложенный подушечкой носовой платок. Такой же флакончик и платок подала и Тиунову.

В сенях Козырь, храбрясь, подмигнул капитану.

– Ну, шкипер, ругай нас крепче, – и шутливо ткнул под ребро пальцем. – Пожелай мне четыре туза в прикупе.

– Пошел ты к черту! – капитан прогнулся от щекотки. Поднял крюк, выпустил их и быстро закрыл дверь.

Коля Бык сидел на облучке, перебирал вожжи. На Козыря посмотрел равнодушно, угрюмо-сонное лицо осталось неподвижным. Козырь повеселел, подумалось, что старый кореш не узнал в гриме. Но Коля Бык подмигнул, и Козырь опять помрачнел. Нырнул в кузов пролетки, спрятался в глубине, чтобы не видно было с улицы. Тиунов тоже забился поглубже.

Застоявшийся конь боком-боком начал выворачивать на дорогу и пошел хорошей, размеренной рысью.

– Около барахолки сойдете, – негромко объяснял Тиунов. – Когда буду возвращаться с остячонком, вскочите с двух сторон. И – тряпку на морду ему, чтобы не пищал. Кто быстрей. На!

Коля Бык, не оборачиваясь, принял сверток, сунул его в карман зипуна.

Тиунов, откидываясь назад, остро глянул по сторонам: нет ли чужих глаз, подозрительных зевак? Но по улице тек в оба конца – на рынок и с рынка – обычный люд, заурядные обыватели.

Близ площади, когда уже стал явственно слышен шум толпы, Тиунов опять тронул за спину Колю Быка. Тот придержал коня, привстал. Тяжело ворочая головой на толстой шее, поглядел вправо, туда, где за низеньким забором виднелся берег. Грузно опустился на козлы.

– Не видать на пристани мелюзги, – полуповернулся к Тиунову. – Чего делать будем?

– А, черт, дрыхнут, что ли, коммунарчики? Или отменили свой субботник? – Тиунов задумался. – Ладно. Остановишься у чайной Идрисова, и – как договорились. А я – к монплезиру, к красному приюту. Посмотрю, в чем дело.

Коля Бык чмокнул. Слева, справа замелькали все гуще, все плотней лица, платки, картузы, кепки, наплыло многоголосье выкриков, ругани, гвалта.

– Разошлись в разные стороны! – приказал Тиунов, когда пролетка остановилась. – Да не увлекайтесь мелочевкой, карманщиной. А то проморгаете меня с остячонком. Смотрите, шкуру спущу!

Подхватил вожжи, подождал, пока оба скроются в толпе, и с ленцой выпрямился. Перебрался на козлы, широко зевнул, похлопал ладонью по рту. И слабо шевельнул вожжами.

Егорушка, ошеломленный размахом, сумятицей барахолки, прижался к стене кирпичного дома с вывеской: «Чай и пельмени Идрисова», вспомнил, что вчера проходил здесь с Люсей и остячатами, и с завистью подумал об Еремее и Антошке – тем не надо было тащиться на базар, не надо было все утро выслушивать теткины вздохи, причитания: «Охо-хо! – будет ли нонче хоть маломальский прибыток? Как же дальше жить, ежели не на что жить?» И хоть тетка тут же принималась жалеть Егорушку, он все равно чувствовал себя чужим, дармоедом-подкидышем, одним словом. И от этого было так тоскливо и муторно, что в пору завыть.

Егорушка отвернулся, посмотрел туда, где было народу пожиже, где под уклончиком угадывался в просветах меж домами широкий простор, виднелась река, синеватый дальний берег, и увидел, как сквозь растекающуюся толпу приближается караковый конь, недавно привязанный к воротам Дома водников.

Угрюмый здоровенный извозчик, который грозился дать по шее, неуклюже спустился с облучка и направился в чайную; из глубины коляски, из-под кожаного ребристого короба, выскользнул ездок.

И у Егорушки обмякли ноги – знакомой показалась худая, гибкая фигура с покатыми плечами, с длинными обвисшими руками: так же выглядел со спины бандит, который застрелил дедушку. Худой на миг оглянулся – нет, это был другой человек – в черной, округлой по верху шляпе, с толстыми, скрученными в стрелки усами, а тот – бандит – был и без шляпы, и без усов. Егорушка облегченно выдохнул.

– Чего стоишь? – тетка ухватила его за плечо, сунула в руки ведерко, кружку. – Ступай, зарабатывай на хлеб!

Невдалеке уже кричали невидимые Танька с Манькой:

– Воды, воды!.. Кому воды? Родниковая, свежая, холодная! Даром даем – пять рублей кружка!..

Голоса сестренок то затихали, удаляясь, заглушаемые гамом толпы, то слышались явственней.

Егорушка, у которого от неловкости, от стыда стало жарко щекам, тоже выкрикнул:

– Кому воды надо? Воду продаю!

Растерялся от своего писклявого голоса, ставшего каким-то просительным, заискивающим, и смолк. Бочком проворно скользнул в круговерть толкучки, перевел дух.

– А вот сера, кедровая сера! – перекрывая все выкрики, долетал чей-то чуть ли не счастливый голос – Пожуешь и есть неохота! Налетай, покупай, ребятишек угошшай. Дешево, вкусно, сытно!

Ну разве с таким рьяным торгашом сравняешься?..

– Пышечки свежие, пышечки вкусные, – выкрикивала неподалеку тетка Варвара, но голос ее был какой-то неуверенный, ненапористый. – Пышечки утрешние, еще теплые. Одну съешь, вторую захочешь!

Егорушка молча толкался между продавцами-покупателями, глазел на всякую всячину; драть горло, навяливая воду, больше не решился. Лишь изредка поднимал глаза на какого-нибудь незлого на вид мужика или бабу с добрым лицом, несмело предлагал купить кружечку, но от него отмахивались, даже не взглянув.

Шумит, бурлит барахолка, висит над ней галдеж и гомон.

И вдруг издалека наплыл чистый и переливчатый, как клик журавля, звук-зов, накатил еле слышимый дробный рокот, плеснулась пока еще плохо различимая песня, которую слаженно вело множество мальчишеских голосов… Все сильней рассыпался нарастающий рокот, все громче накатывались на барахолку упругие волны песни:

 
Мы на горе всем буржуям
Мировой пожар раздуем!
Ать-два, ать-два, горе не беда,
Пусть трепещет враг
Нынче и всегда!
 

Егорушка, бодаясь, отпихиваясь локтями, вырвался из толкучки и замер.

На приумолкших торгашей, на озадаченных покупателей надвигалась из глубины тополевого коридора улицы неширокая, но плотная – плечо к плечу – колонна мальчишек, и толкучка попятилась, уплотнилась, давая дорогу этой твердо вышагивающей ребятне.

Переливался в голове колонны алый, текучий, как пламя, флаг, который несла тоненькая, в туго перетянутой гимнастерке, в красной косынке, девушка. «Люся!» – обрадовался Егорушка. Сосредоточенно глядя вперед, бил в барабан крепкий парнишка слева от нее; второй парнишка, рыжеголовый, справа от девушки, прильнув губами к сверкающей золотистой трубе, вскидывал ее, и тогда взмывали к небу торжествующие переливы.

Егорушка, спрятавшись за какой-то толстой теткой с мешком отрубей, чуть не закричал от радости, чуть не бросился к колонне, когда увидел в одном из рядов Антошку. Тот был серьезен, сосредоточен, смотрел перед собой неулыбчиво, старательно разевая рот в лад песне. Егорушка поискал глазами Еремея, который, конечно же, должен быть рядом с Антошкой, вытянул шею, привстал на цыпочки, но Еремея так и не увидел – не взяли, что ли?

Прошли ребята, и зашевелились, оживились барахольщики. Прогалина, пробитая отрядом, начала заполняться людьми, затягиваться – так затягивается ряской полоса чистой воды, оставшейся в болоте от уверенно, без раздумий преодолевшего трясину сохатого.

Егорушка, прислушиваясь к звонко-радостному зову далекой уже трубы, выбрался на окраину Базарной площади, увидел светло-стальную ширь реки, черный утюжок «Советогора», приткнувшегося к дебаркадеру, и, не отрывая глаз от фигурок детдомовцев, шустрыми муравьями облепивших вросшую в песок рыжую баржу, направился к берегу.

Сзади послышалось лошадиное всфыркивание. Егорушка оглянулся.

Мимо не спеша прокатила коляска, на облучке которой сидел тот самый военный с темно-рыжей бородкой. Коляска скатилась по длинному пологому уклону, медленно проехала вдоль песчаной отмели, развернулась около баржи, на которой копошились детдомовцы, и остановилась.

Тиунов издалека заметил остячонка, которого показал вчера Козырь. Малец вместе с приютской мелюзгой суетился около ржавой баржи: вцепился в кривую трубу, поволок ее, оставляя волнистый след. Развернув жеребца к Базарной улице, чтобы можно было в случае чего тотчас удрать, Тиунов спрыгнул с подножки.

Остячонок бросил трубу около кучи таких же искореженных железяк и побежал было назад, к барже, но его окликнул спокойный голос:

– Эй ты!.. Поди-ка сюда!

Мальчишка обернулся. Около красивой, с кожаным верхом телеги стоял улыбающийся военный в фуражке с пятилепестковой меткой и манил к себе пальцем. Остячонок тоже заулыбался. Вытирая ладони о бедра, подошел несмело к военному.

Люся вместе с Пашкой подтащила трухлявый брус к борту баржи, увидела, что мальчик приближается к незнакомцу в кавалерийской шинели, небрежно навалившемуся на облучок пролетки, и выпустила брус, чуть не отбив Пашке ноги. Не раздумывая, бросилась вниз с почти двухсаженной высоты. Упала на песок. Рядом плюхнулся Пашка, посыпались с баржи и другие мальчишки, но Люся даже не взглянула на них. Проворно вскочила и, спотыкаясь, кинулась к пролетке.

– В чем дело, товарищ? – крикнула сердито на бегу. Подскочила, оттеснила, прикрыла собой мальчика, передвигая на живот кобуру с наганом. – Кто вы, что вам нужно от ребенка?

– Товарищ Медведева? – Тиунов, приветствуя, непринужденно вскинул руку к козырьку. – Слышал о вас. Рад познакомиться, – и радостно, прямо-таки влюбленно заулыбался.

Но Люся на улыбку не отозвалась, смотрела строго.

– Кто вы? И что вам нужно? – повторила требовательно.

– Этот мальчик поедет на опознание, – Тиунов дружелюбно подмигнул остячонку, который выглядывал из-за спины девушки. И разом стал серьезным. – Дело в том, что час назад мы арестовали Арчева.

– Арчева?! – Люся обрадованно ахнула, но тут же опять нахмурилась. – Ваши документы? Что-то я вас не видела в чека…

– Я здесь недавно. Переведен из Екатеринбурга, – Тиунов расстегнул шинель, полез за пазуху. – Бдительность – это хорошо, это замечательно… Вот, пожалуйста, – достал сложенный вчетверо лист бумаги, тряхнул его, расправляя. Протянул девушке. – Кстати, товарищ Фролов просил привезти и вас, так что… Милости прошу в фаэтон, – и опять заулыбался.

Люся, изредка вскидывая на него глаза, придирчиво изучала печать.

Тиунов, жмурясь, обводил взглядом субботник.

– Что ж, документ в порядке, – Люся протянула мандат.

Тиунов взял бумагу, широко, плавно повел ею.

– Какой порыв, а! Вот уж действительно: свободный труд…

– Но кому понадобилось опознание? – глаза девушки оставались недоверчивыми. – Арчева знают в лицо все, кто был на «Советогоре».

– Лицо-то как раз в неважнецком состоянии… – Тиунов нагнулся к ее уху. – Когда брали – выбросился с чердака. Сами увидите…

– Ладно, поехали, – кивнула Люся.

– Разрешите? – Тиунов поддержал девушку за локоток, помогая ей влезть в пролетку. Подхватил под мышки мальчика, вскинул его к Люсе. – Ну держись крепче, смена старой гвардии! Помчим с ветерком. – И единым махом взлетел на облучок.

– Павел, остаешься за старшего, – крикнула Люся. – Мы скоро…

Жеребец уже рванулся с места, пролетка выскочила с песчаной отмели на твердое и полетела, удаляясь.

Егорушка видел, как прыгнула с баржи Люся, – сразу узнал ее по красной косынке, хотя девушка была далеко. Видел, как подбежала она к военному, как окружили их детдомовцы, как Люся и какой-то мальчишка – Антошка? – сели в коляску, как рванулся с места жеребец, и стало Егорушке беспокойно, тревожно на душе. Едва коляска с мелькнувшим в ней лицом – Антошка, конечно, это Антошка! – миновала Егорушку, он в два прыжка догнал ее, прицепился сзади. Ведерко вырвалось из рук, покатилось, расплескивая воду.