Текст книги "Поиск-86: Приключения. Фантастика"

Автор книги: Сергей Другаль

Соавторы: Игорь Халымбаджа,Сергей Георгиев,Герман Дробиз,Дмитрий Надеждин,Эрнст Бутин,Виталий Бугров,Феликс Сузин,Александр Чуманов,Евгений Филенко
сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 24 страниц)

– Тихо, дед, тихо, – Студент выпрямился. – А внук твой где?

– У красных армейцев, – старик сел на постели. – Чего надоть-то?

– Харчи надо, дед, – Студент, не сводя с него револьвера, медленно двинулся к печке. – Орда меха не натащила?

– Нету пушнинки, сердешный, нету, – дед со страхом смотрел, как бандит приближается к печке. – Я тебе другого добра дам. Много дам! Тута советские были, так чего-чего тока не привезли.

Снаружи хлопнул выстрел. Студент присел, прижался к простенку, выглянул осторожно на улицу. Увидел: разметав ноги, откинув кулачище, в котором белела в лунном свете полоска ножа, лежит Урядник, а к нему, держа винтовку наизготове, приближается часовой.

За спиной что-то пискнуло, прошуршало. Студент через плечо заметил, как колыхнулась занавеска на печи, как сиганул с лежанки мальчонка, и, не целясь, выстрелил в пятно рубашки, мелькнувшей уже в двери. Промахнулся. И тут же увидел через окно, что чоновцы, уже высыпавшие из избы-казармы, круто повернулись на выстрел, на детский вопль: «Есеры! Есеры!», взвившийся с крыльца.

Студент ощерился, в два прыжка очутился около старика. Дернул его за грудки, развернул, схватил за шиворот, вытолкал в сени. Ткнул ему в висок дуло револьвера, пинком открыл дверь и, прячась за дедом, закричал:

– Не подходите! Застрелю старикашку! – пошарил взглядом по колыхнувшимся к крыльцу и замершим чоновцам. – Старшой! Брось оружие и покажись!

Латышев, поглаживавший, успокаивая, Егорушку, отодвинул его за спину, сделал шаг вперед. Отстегнул кобуру с маузером, положил на землю. Сказал негромко, но четко:

– Слушаю тебя, бандитская морда.

– Но-но, выбирай выражения, – взвизгнул Студент. – Прикажи приготовить мне мешок с харчами! И пусть твои пролетарии отойдут к остякам! – мотнул головой в сторону хантов, которые неподвижной цепочкой застыли около чумов. – Мешок отдашь деду. Мы с ним дойдем до леса, и там я его отпущу. А ты со своей сворой не сделаешь и шага за мной, понял?! А то старикашке каюк!

Козырь, подскочивший после первого выстрела к двери и глядевший сквозь щель на улицу, чуть не подавился рыбиной. «Ах ты, гнида, паскуда чахоточная! – Сдернул с плеча винтовку, отер торопливо рукавом губы. – Один удрать вздумал, дешевка? Ну дела: шестерка в тузы полезла!»

Он слегка приоткрыл дверь, просунул ствол винтовки, прицелился. «Нет картей – ходи с бубей!..»

– Сыночки, родненькие, пожалейте! – запричитал дед Никифор, оседая на обмякших ногах. – Ради внука молю, пожалейте! Убьет ведь меня ирод, ни за что убьет. Отдайте вы ему чего просит. Пущай подавится. Не ради себя, ради Егорушки прошу…

Козырь, стервенея, ловил на мушку Студента, но того почти не было видно: маячила, моталась в прорези прицела белая, в исподнем, фигура старика.

– Эх, дед, не в масть ты влип! – Козырь, задержав дыхание, нажал курок.

Никифор дернулся вперед, переломился в поясе. И тут же раздался второй выстрел. Студент, державший за шиворот старика и невольно склонившийся вместе с ним, взмахнул руками, упал рядом с дедом.

Чоновцы стремглав развернулись на выстрелы.

Дверь коптильни распахнулась, из нее вылетела винтовка. А следом вышел в лунный свет Козырь с поднятыми руками.

7

Маленькое веселое солнце начало уже сползать к острым вершинам елей, когда «Советогор», бодро дымя, вышел на рейд Сатарова.

– Лево руль! Круче лево! – приказал капитан штурвальному.

Потянулся к проволочной петле гудка и отдернул руку: вспомнил, что в прошлый раз было запрещено подавать сигналы. Посмотрел на Фролова, который, прижав к глазам окуляры бинокля, не отрывал глаз от берега, встревожился – такое жесткое, напряженное лицо было у командира. И тоже перевел торопливо взгляд на берег.

До поселка было еще далековато, но капитан разглядел и чумы на берегу, и красный флаг над домом, и синеватый дымок коптильни. А чуть повыше, на взгорке, – плотную шеренгу людей, которая отсюда, с парохода, казалась темной полоской. Разглядел и Латышева, узнал его по малиновым галифе. Латышев поднял руку – выросли над шеренгой тоненькие штрихи винтовочных стволов; опустил резко руку – до рубки докатился слабый раскат залпа.

– Дайте гудок! – приказал Фролов. Повел биноклем в сторону берега. – Кажется, на этот раз Никифор…

Капитан сделал опечаленное лицо. Потянул за проволочную петлю – плеснулся густой стонущий рев.

Еремей, услыхав далекий залп, а потом долгий страшный вой, от которого заложило уши, поднял голову от подушки, поглядел встревоженно в окно. Сел, постанывая, на постели. Удивился, увидев, что на нем белые тонкие штаны с веревочками у щиколоток, но задумываться над этим не стал. Выпрямился, качнулся и, вытянув руки, подбежал, шлепая босыми ступнями, к окну. Увидел на берегу чумы, а возле них – свои, родные, в малицах, – машут руками, бегут к реке.

Торопливо осмотрелся, подковылял к шкафу около умывальника, распахнул створки, увидел гимнастерку и черное пальто – ернас, сак Люси! – сдернул гимнастерку с крючка, принялся надевать. Измучился, покрываясь то холодным, то жарким потом, пока натянул эту военную рубаху.

То, что его малицу и ернас пришлось разрезать, а потом сжечь, он знал. Но штаны-то и обувь должны были остаться… Озираясь, Еремей подошел к столу, глянул мимоходом в окно – ханты вместе с русскими вытягивали на берег две большущие лодки; около шлюпки стоял одетый по-теплому Егорка, внук Никифора-ики. Рядом с ним – Люся, Фролов; от дома шел, руки назад, худой русики, за ним – двое с винтовками.

Еремей бросился к кровати, приподнял матрас – может, сюда положили вурп[19]19
  Штаны (хант.).


[Закрыть], пока ничего не помнил? Откинул подушку. Весело, солнечно блеснула Им Вал Эви. Мальчик любовно поднял ее, подержал на сдвинутых ладонях, всматриваясь в суровое, требовательное лицо дочери Нум Торыма: «Обиделась, наверно, что под голову положил». Отвел взгляд от статуэтки, увидел на стенке приветливые глаза Ленина-ики, обрадовался – решил поставить Им Вал Эви на стол, прямо под портретом, – пусть будет почти как дома!

И снова зыркнул в окно, но ничего, кроме суматохи на берегу, не увидел – ханты таскали из больших лодок тюки в амбар. Прижался щекой к стеклу, скосил насколько мог глаза, разглядел парня с винтовкой и красной тряпочкой на рукаве, какого-то начальника в фуражке, который смотрит в черные трубки; рядом с этим важным кругленьким русики топчется Антошка, на черные трубки завистливо поглядывает. Над бортом парохода показался тот, который шел, заложив руки за спину, под присмотром двух бойцов. Поднялся на палубу. Следом – хмурый Егорка. За Егоркой – Люся…

– Шагай на корму, контра! Отвоевался, бандюга! – Матюхин ткнул дулом винтовки в плечо Козыря.

– Нет, нет, этого к Арчеву, – приказала Люся. – А то, чего доброго, начнет пленных баламутить… А офицерика – в общую.

– Но позвольте! – Капитан отвел широким жестом бинокль от глаз и всем своим видом изобразил величайшее изумление. – Ведь этот мерзавец, – указал подбородком на Козыря, – менее опасен, чем бывший офицер. Почему же Ростовцева, командира бандитов, воссоединяют с шайкой, а рядового члена изолируют?

– Приказ Фролова, – сухо ответила Люся.

Она согласна была с Фроловым, что хладнокровный убийца, рецидивист-уголовник с дореволюционным тюремным опытом, окажись он среди деморализованных пленных, будет намного опасней в общей камере, чем интеллигент с его идейными благоглупостями, опровергнутыми самой жизнью, и могла бы объяснить это капитану, но ведь не при этом бандите.

– Выполняйте, – распорядилась Люся и, когда Козырь двинулся к двери, на которую указал Матюхин, поманила к себе Антошку. – Познакомься, – и положила руку на плечо Егорушке.

Но Антошка лишь коротко взглянул на русского мальчишку и жалобно заныл, осмелев в присутствии Люси:

– Капитан товарищ, дай глядеть в трубки, – лицо его сделалось просительным, хотя черные глаза оставались бойкими и немного хитрыми. – Дай, капитан товарищ, а? Шибко охота.

Капитан раздраженно скривился, но, перехватив взгляд девушки, улыбнулся, протянул Антошке бинокль.

Козырь же, привычно закинув руки за спину, бодренько, бочком, сбежал по ступеням трапа в коридор. Прижался к стене, пропуская какого-то странного, пошатывающегося босоногого остячонка в длинном черном женском пальто, подпоясанном ремнем с ножом и меховой сумкой. Поглядел с недоумением на конвоира, но тот, судя по всему, был поражен не меньше, глядя в спину парнишке, который, с трудом переставляя ноги, стал подниматься по трапу.

Люся, увидев в дверях Еремея, ахнула, бросилась к нему, схватила за плечи.

– Ты зачем встал? – Она несильно тряхнула его. – Разве ж можно так? С ума сошел?

– Лежать плохо. Долго болеть буду, – Еремей нахмурился. – Ходить надо.

– Ермейка! – Антошка радостно подскочил к нему, стал совать в руки бинокль. – На, глянь! Так – маленький-маленький, – показал на берег. – А так, в трубке, большо-о-ой! – Развел руками, привстал на цыпочки. Оттого, наверно, что у него оказалась русская чудо-игрушка, он и объяснить пытался по-русски.

Но Еремей отодвинул ладонью бинокль.

– Егорка, здорово. – Сдержанно улыбнулся. Подождал ответа. – Слышь, Егорка, здорово, говорю. Не узнал, что ль?

– Чего не узнал, узнал… – буркнул наконец Егорка, не поднимая головы.

– О, да вы знакомы, – обрадовалась Люся. – Вот и замечательно. Быстрей сдружитесь. Или вы уже друзья?..

– Что это за чучело? – спросил Козырь, когда Еремей, поднявшись по ступеням, скрылся.

– Сам ты чучело! – обозлился часовой, отпиравший замок.

Матюхин распахнул дверь, приказал:

– Ростовцев, на выход!

– Что, уже? – тот вскочил с постели, засуетился. – Прощайте, Арчев… Молитесь за меня!

– Будет вам комедию ломать! – Арчев поднялся с кровати. – Никто вас до суда не расстреляет… Ну, здравствуй, Козырь, – потянулся, раскинув кулаки. – И ты влип! Как же тебя угораздило?

– Не очко меня сгубило, а к одиннадцати туз! – ерничая, пропел Козырь. Оглядел без интереса каюту. – Я – что… Мне не привыкать… Ты-то, командир, спалился – вот потеха. Я, как услышал на палубе, что ты здесь, чуть не откинулся от радости. Неужто, думаю, и наш ротмистр гнилой припух? – Хмыкнул безбоязненно в лицо потемневшему от гнева Арчеву, повернулся к Ростовцеву, который, вытянув длинную кадыкастую шею, застегивал верхнюю пуговицу кителя. – Как живешь-можешь, соловушка голосистый, кенарь желторотенький? – Игриво схватил подпоручика за бока.

– Не прикасайся ко мне, мразь! – завопил тот. Взмахнул ладонью, чтобы влепить пощечину, но Козырь перехватил руку.

– А ну прекратить! – рявкнул от двери Матюхин. – Сцепились! Пауки в банке.

Козырь нехотя отпустил руку своего недавнего командира, вытер пальцы об его китель. Подошел к окну, подергал решетку.

– Ничтожество, скотина, плебей! – задыхаясь, массируя запястье, выкрикивал Ростовцев. – Негодяй!

– Закрой хлебало, – скучающе посоветовал Козырь, – а то кишки простудишь… Заблеял, барашек идейный, – и, когда Ростовцев, клокоча от негодования, выскочил из каюты, когда захлопнулась за ним дверь, повернулся к Арчеву: – Ну что, передернул картишки, да неудачно? Теперь все ставки у Фролова, а ты – без взяток. Тебя именем Рэсэфэсээра, – выкинул указательный палец, прижмурился, будто целясь. Щелкнул языком, закатил глаза. – И вся любовь!

Арчев, опять развалившись на постели, не мигая глядел на него.

– Хватит валять ваньку, – сказал раздраженно. – Смотри!

Засунул ладонь под тонкое солдатское одеяло, поперебирал там пальцами и вытянул руку с зажатыми в кулаке пилками. Показал взглядом на окно.

– Вхожу в долю! – не задумываясь выкрикнул Козырь. Стрельнул вороватым взглядом на дверь и, сморщившись, неожиданно засмеялся, словно захрюкал. – Ну и пентюхи, вертухаи липовые. Даже волчок не прорезали!.. – Оборвал смех. – А этому… чистоплюю сопливому, вы ничего не сказали? Гадом буду, заложит!

– Неужто я похож на идиота? – подчеркнуто оскорбился Арчев. – В таком деле нужен опытный, бывалый человек. Такой, как ты. Я рад, что тебя поместили ко мне, – изобразил губами улыбку. – Ростовцев же… – и пренебрежительно отмахнулся ладонью. – Откройся ему, через минуту по лицу Сержа обо всем догадался бы самый тупой надзиратель…

А Ростовцев в это время переминался около кубрика, уныло поглядывая по сторонам. Ему очень не хотелось уходить с палубы: яркий солнечный день, легкий прохладный ветерок, трепавший полотнище алого флага и доносивший с берега слабые запахи хвои, смолы, дымка, копченой рыбы; высокое, светлое, без единого облачка небо, серо-голубая река с рябью мелких волн; суета чекистов, которые, не обращая на пленного внимания, играючи подхватывали и укладывали в штабеля подаваемые из дощаника рогожные кули; пыхтение, покряхтывание, поскрипывание паровой лебедки, поднимавшей над бортом оплетенные веревками бочки и, развернувшись, плавно опускавшей их в квадратный зев трюмного люка, откуда попахивало сыростью, железом, пылью, мышами; громкие окрики, смех, беззлобная перебранка, лязг, стук, всплески воды, визгливый гвалт чаек-халеев – жизнь!

Часовой с забинтованной шеей, в кургузой шинельке, в неумело накрученных обмотках долго возился с замком. Наконец дверь открылась, Матюхин бесцеремонно втолкнул Ростовцева в кубрик.

– Если еще будешь так копаться, получишь внеочередной наряд в кочегарку! – Матюхин погрозил кулаком часовому. – Замок должен открываться – р-раз, и готово! Смотри у меня!

И, громко бухая сапогами, побежал к трапу – туда подплывала и уже разворачивалась бортом шлюпка. Вскинул руку к козырьку, вытянулся, чтобы доложить командиру, который поднимался на палубу, что никаких, мол, происшествий не было, но Фролов опередил:

– Вольно, вольно… Идите занимайтесь делом. – Увидел Еремея, обрадовался. – О, сынок, уже встал на ноги? Молодцом, молодцом… Только не рано ли?

– Я то же самое твержу. Не слушается, – Люся мотнула головой. – Упрямства – на десятерых!

На палубу по трапу поднялся Латышев. Доложил Фролову:

– Погрузка закончена.

– Вам, товарищ Латышев, придется задержаться в Сатарове, – подчеркнуто официально сказал Фролов. – Сейчас главное заготовка, заготовка и еще раз заготовка. А у вас это отлично получается.

– Да при чем тут я? Это Никифора Савельевича заслуга. – Латышев виновато взглянул на Егорушку, который стоял в стороне и с тоской смотрел на поселок. – Никифор Савельич и торговать умел, и с остяками договориться мог. Все тут знали его…

– Никифора Савельевича нет! – жестко напомнил Фролов. – А вы есть!

Латышев опустил голову.

– Не уберегли… Ни одного бойца не потеряли, а старика срезало… – Латышев помолчал. – И сколько я здесь пробуду? – поинтересовался уныло.

– Постараемся сразу же прислать опытного хозяйственника. Если же не удастся… – Фролов покашлял, прочищая горло. – Словом, остаетесь в Сатарове, пока не прибудет смена.

– Бондаря пришлите, – пробурчал Латышев. – Ну и клепки можно. Лишняя не будет. А лучше – бочек… Как же я со здешними жителями объясняться стану? Может, разрешите товарищу Люсе Медведевой остаться со мной? Переводчиком.

– Нельзя! – не задумываясь сказал Фролов. – У товарища Медведевой в городе работы по горло. До свидания.

Натужно взревел гудок. Зашипел паровой брашпиль, запостукивали зубья шестерен, взбурлилась вода вокруг якорной цепи, и цепь медленно – звено за звеном – поползла в клюз.

Латышев скользнул в дощаник; тяжелая лодка, отделившись от парохода, стала неуклюже выруливать носом к берегу. Латышев прочно стоял на корме, размахивал прощально руками. Замахали и ханты на берегу, и чоновцы на пароходе, и Фролов с Люсей, и Антошка. Даже Еремей неуверенно вскинул ладонь. Только Егорушка не шевельнулся – насупился еще больше.

Гребные колеса «Советогора» шевельнулись, погрузили, как бы нехотя, плицы в воду, потом поднатужились, прибавили прыти – поплыли плавно и берег с хантами, и дощаник с гребцами и Латышевым, и поселок с красным флагом над домом деда Никифора; развернулось, осталось за спиной солнце, готовое уже скрыться за деревьями.

– Пойдем, пойдем, чего покажу, – дергая Егорушку, засуетился Антошка. Повернулся к Еремею, выкатил восторженно глаза. – Мынси, Ермейка! Алы нецынгка чиминт тахи энта вулы![20]20
  Пойдем, Ермейка! Такое не часто увидишь! (хант.)


[Закрыть] Ма-ши-на.

И топоча голыми пятками, бросился к двери в машинное отделение. С трудом открыл ее, исчез в проеме.

– Пошли посмотрим, – Еремей потянул вниз Егорушку.

Екимыч показывал ребятам свое хозяйство, когда на верхней площадке трапа появилась Люся. Всплеснула руками.

– Я думала, они отсюда смотрят, – топнула по решетке, – а они… Ну-ка быстро подниматься! Ужинать пора. И – спать!

Еремей и Егорушка переглянулись, направились нехотя к трапу – Егорушка медлил потому, что ему было все равно, где быть, куда идти, а Еремей не спешил, чтобы не делать резких движений, не тревожить занывшие опять раны.

– А тебе что, особое приглашение? – крикнула Люся Антошке. – Смотрите, какой вахтенный механик нашелся. А ну – марш в каюту!

Когда шли коридором, ребят остановил Матюхин. Сунув в руки Еремея и Егорушки кружки с кипятком, прикрытые тоненькими ломтиками хлеба, стал отмыкать дверь. Распахнул ее, гаркнул:

– Вечерний кофий, ваши благородия!

Арчев, как всегда в наброшенной на плечи шинели с поднятым воротником, поджидал чай, привалившись плечом к косяку. Оказавшись внезапно глаза в глаза с внуком Ефрема Сатарова, непроизвольно, рывком, выпрямился. Кружка в руке Еремея дрогнула. Подошедший Антошка с любопытством заглянул из-за его плеча в каюту.

Матюхин подхватил соскользнувший кусок хлеба, принял от ребят чай, сунул кружки в руки Арчева. Тот резко обернулся к развалившемуся на постели Козырю, приказал взглядом, слегка мотнув головой назад: смотри!

– Видел остячонка? – быстрым шепотом спросил Арчев, когда дверь захлопнулась.

– Остячат, – поправил Козырь. – Двое же их.

– Запомни того, что постарше. Он нам может понадобиться.

– Запомню, – Козырь кивнул. – Я эту рожу видел уже. Около трапа. – Взял протянутую ему кружку и хлеб. Покрутил ломтик. – Ну и пайка! Самое то, чтобы копыта отбросить… А зачем остячонок-то?

– Там увидим… – Арчев сел на кровать, сгорбился. – Как думаешь, не слышно будет, когда начнем?.. – повел глазами на оконную решетку.

– Не боись, здесь глухо, как в одиночке, – Козырь, отхлебнув кипяток, сморщился. – Да и ширкать-то будем в лад этой тарахтелке. Во, старается, дура! – Каюту заполнял громкий, толчками наплывающий снизу и сбоку шум машины. – Под такую музыку не только пилками, динамитом работать можно… – Он, чавкая, в два укуса расправился с хлебом, допил чай. Отер ладонью губы, опрокинулся на постель и, поигрывая пустой кружкой, уставился на свечной огарок в фонаре над дверью. – Уйти-то, может, и уйдем, – протянул задумчиво. – А дальше какой расклад?

– Я же сказал, выдам тебе вознаграждение и… живи – не хочу! – отозвался Арчев. – Хороший куш отхватишь, верь слову офицера и дворянина!

Козырь сложил трубочкой губы, поразмышлял.

– Чует мое сердце, бортанете вы меня. А потом за кордон.

– Я? За границу? – Арчев всем видом своим изобразил возмущение. – Что я там, на чужбине, не видел? Что там оставил? Я русский! Русский патриот! Мне без России жизни нет! – И гулко постучал кулаком по груди. – Россия для меня все!

Козырь, озадаченный таким неожиданным взрывом чувств, всмотрелся в лицо командира: не дурачит ли?

– Нет, никуда я из России не поеду! – твердо заверил Арчев. И мечтательно пообещал: – Переберемся мы с тобой в центральные губернии, где нас никто не знает. Откроем свое дело. Торговый дом, например. «Арчев и Козырь»! Звучит?

– «Арчев и Шмякин», – поправил Козырь. И тут же улыбка его превратилась в желчную ухмылку. – Как же… откроем! Так и позволят нам Совдепы торговать.

– Эх, Козырь, Козырь, не следишь ты за жизнью, – снисходительно посожалел Арчев, скобля ногтями щетину под подбородком. – Наступает свобода предпринимательства, свобода личной инициативы. Большевики сдались, ясно? – Запахнулся в шинель, откинулся к стене. Светлые глаза его смотрели зло. – Оставили себе заводы, шахты, железные дороги – что потяжелей. А все остальное, что полегче, – деловым людям на откуп: пользуйтесь! Производите, торгуйте – живите!

– Да слыхал я про этот нэп, – Козырь пренебрежительно поморщился. – На тупарей доверчивых рассчитано. Только раскроют фраера свои капиталы, как комиссары их – р-раз! – и прихлопнут!

– Ну нет, коммунистам верить можно, – возразил Арчев. – Если уж они сказали…

Но договорить не успел. Скрежетнул замок, дверь открылась:

– Посуду! – потребовал, появившись на пороге, Матюхин и нетерпеливо поманил к себе пальцем Козыря. А когда тот, сорвавшись с постели, отдал и свою, и арчевскую кружки, пожелал с нескрываемым удовольствием: – Беспокойной вам ночи, господа! Пусть приснится трибунал! – Вытянулся на цыпочках, снял с крючка над дверью фонарь. – Отбой!

– Э, э, ты, ухарь, – Козырь попытался ухватить чоновца за рукав. – Ты чего делаешь, жлоб? Порядков тюремных не знаешь? Свет – положено…

– Не лапай! – Матюхин стукнул кружками по его руке. – Свечку еще на вас, контриков, изводить?.. Вот вам свет, – показал на белое от лунного сияния окно с четкими квадратами решетки. – Спать! Отбой!

И, выйдя, громко бухнул дверью. Опять скрежетнул замок.

– Ну, гад, потолкуем на воле, – зашипел Козырь, помахивая ушибленной рукой. – Встретимся еще, тварина пролетарская!

Прошел сквозь прозрачный, косо упавший на пол лунный свет, рухнул на койку.

– Когда рванем-то? – спросил глухо.

– Надо подойти поближе к городу… Я скажу когда, – Арчев не спеша разделся, развесил аккуратно одежду на спинке кровати. Забрался под одеяло, лег на спину, уставился в потолок.

Козырь раздеваться не стал. Не поднимаясь с постели, поочередно упираясь носками в пятки, скинул со стуком сапоги, стряхнул портянки. Густой запашище разлился по каюте. Арчев заворочался, натянул до глаз одеяло.

– Не, торговый дом мне не в жилу, – решил вдруг Козырь. – Приказчики воровать начнут, надо будет морды кулаком полировать – хлопотно, морока. Вот портерную я бы купил. Самую шикарную. Портерная – фартовое, козырное дело. Пиво рекой, раки, соленый горошек, сухарики, вобла, бильярдная. Накурено невпроворот. Мамзели крашеные, расфуфыренные хихикают, повизгивают, к клиентам липнут: «Красавчик, поднеси лафитику». А в задней, потаенной от сыскарей, комнатуле… – Козырь аж застонал от удовольствия. – А в задней каморочке – для души: буби-черви, пики-трефы. Хочешь – в шестьдесят шесть или в двадцать одно, хочешь – в вист или покер. Ах ты, мать моя старушка, жизнь – малина, я садовник… Красота!

– Будет, будет, тебе портерная, – негромко пробубнил Арчев.

Козырь закрыл глаза, протянул нараспев:

– А назову я свое заведение «Пиковая дама»!

– Назови лучше «Сорни Най», – сонно, еле слышно посоветовал Арчев.

– Чего, чего? – удивился Козырь. Приподнял голову от подушки. – Сор ни… чего? Какой сор?

– Это я так, к слову, – дернувшись, словно очнувшись, недовольно отозвался Арчев. Помолчал, но понял, что напарник ждет разъяснений: – Помнишь, в девятнадцатом был у нас в отряде остячишка Спирька? Проводник. Так вот он даму пик называл «сорни най».

– Спирька… Спирька… – Козырь задумался. – А, вспомнил! Этот охламон завел нас еще в какую-то глухомань, где старые шаманские амбары стояли. – Он опять опустил голову на подушку. – Сорни най… сорни най… Точно, частенько Спирька так бормотал. Только, что это значит, а? – Повернул лицо к Арчеву. – Может, сорни най – ругательство остяцкое, может, похабщина ихняя? А я – вот так фунт! – матюги нерусские на вывеске и напишу! Не вляпаться бы с этим названием, Евгений Дмитрич, а?

Но Арчев не отозвался. Он тихохонько и мирно посапывал, наблюдая сквозь прищур за Козырем.