355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Сэмюэл Блэк » Дарующие Смерть, Коварство и Любовь » Текст книги (страница 3)
Дарующие Смерть, Коварство и Любовь
  • Текст добавлен: 17 сентября 2016, 19:54

Текст книги "Дарующие Смерть, Коварство и Любовь"


Автор книги: Сэмюэл Блэк



сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 29 страниц)

6
Флоренция, 23 мая 1498 года
НИККОЛО

Я следовал по пятам за Бьяджо, он тараном пробивался через толпу, а за мной шагал Агостино, спокойно извиняясь перед всеми потревоженными нами людьми. Из первых рядов доносился рев, эхом докатывающийся до нас и укатывающийся дальше за наши спины. Поднявшись на цыпочки, я вглядывался вперед: мы уже приблизились к виселицам; на расстояние более чем достаточное для броска камня. Хлопнув Бьяджо по плечу, я сказал:

– Пожалуй, довольно.

Мы опустили наши корзины на землю и встали на них. Площадь переполнял народ, некоторые зрители даже расположились на крышах домов: многие пили вино и закусывали, наслаждаясь теплым весенним ветром. Перед входом в Палаццо делла Синьория с трех монахов стащили их черные плащи и белые облачения. Разумный ход – с удалением священных одежд исчезла и их таинственная сила; в исподнем эта троица вполне могла быть обычными преступниками.

Я глянул на темные стены дворца: в окнах маячили безмолвные лица. Через недельку-другую я тоже буду выглядывать оттуда. Я стану секретарем, буду самостоятельно принимать решения. Если не произойдет чуда, мое избрание во Вторую канцелярию уже обеспечено. Последние четыре года я расчетливо налаживал дружеские отношения с людьми, которые либо имели вес в правительстве – Аламанно Сальвиати, Бартоломео Скала, – либо писали для них ученые бумаги во благо будущего Флорентийской республики. До того я сочинял стишки и втирался в доверие к Медичи; но вскоре после смерти Лоренцо они лишились былого могущества, и мне пришлось начинать все сначала. Такова политика – в случае необходимости надо высмотреть побеждающую лошадку и поменять ставки в середине забега. Теперь настала пора получать выигрыш. Я пришел сюда нынче утром, дабы стать свидетелем заключительного акта моего личного возвышения и падения нашего сурового проповедника фра [10]10
  Fra, усеченное frate (итал.) – брат, употребляется перед именем монахов, начинающихся с согласных.


[Закрыть]
Джироламо Савонаролы.

Всего лишь год тому назад под пение детских хоров этот монах сжигал городские зеркала, парики, лютни и непристойные картины. Он называл эти костры сожжением «суеты». Теперь ветер переменился, и город сжигал самого монаха. Через пару часов мы сможем вновь свободно любоваться собой в зеркалах, напялив роскошные парики, играть на музыкальных инструментах и с вожделением смотреть на обнаженных женщин. Ах, свобода… как же я стосковался по тебе! Четыре года воздержания и добродетели – более чем достаточно даже для праведника.

Еле волоча ноги, осужденные прошли по дощатому помосту: три монаха в нижнем белье, с лодыжками, скованными одной цепью. Палач обрил им головы. Толпа умолкла. Один за другим обреченные монахи поднялись по своим лесенкам, и на их шеях затянули веревочные петли. Раздался чей-то кашель. Вдалеке заплакал ребенок.

– Прекрасный денек для этого младенца, – прошептал Агостино.

Палач столкнул с лесенки первого монаха. Но его веревка оказалась слишком короткой, а палач проявил излишнюю доброту, поэтому шея преступника долго ломалась. Ему потребовалась целая вечность, чтобы умереть; бедняга все повторял, задыхаясь: «Господи Иисусе! Господи Иисусе!» – а его ноги беспомощно молотили по воздуху.

Вот с лесенки спихнули и второго. К счастью, на сей раз палач лучше выполнил свою работу – второй монах умер в течение минуты.

Тишина обострилась, стала напряженной; двадцать тысяч человек затаили дыхание. Мы замерли в ожидании: что скажет нам фра Савонарола. Покается ли он в своих грехах? Или напророчит нам несчастья? Но нет. Как ни странно, он не сказал ничего. На лице его не отразилось никакого волнения. С таким выражением он мог бы сидеть в уборной, размышляя о погоде. За моей спиной раздался чей-то вопль: «Эй, пророк, пора тебе сотворить одно из твоих чудес!» Трудно сказать, пытался ли крикун пошутить.

Палач столкнул Савонаролу с лесенки. Я услышал хруст сломанной шеи. Палач подергал веревку, чтобы ноги монаха исполнили последний танец.

Казалось, чары вдруг рассеялись, толпа взревела и хлынула к эшафоту. Меня спихнули с корзины. Масса обтянутых плотью скелетов то сдавливала, то отпускала меня, в нос ударил едкий запашок множества потных тел; и вновь я осознал жуткую, безумную власть толпы. Ведь та же самая толпа преследователей шесть недель тому назад загнала этого монаха в монастырь Сан-Марко; и стража не арестовала и не защитила того, кто мог бы быть разорван на части беснующейся толпой. Однако если бы назавтра вы спросили этих людей, почему они так разъярились, то в ответ они лишь пожали бы плечами. Хотя, действительно, ведь им пришлось прождать под дождем целый день обещанного суда Божия – испытания огнем: доминиканцы versus [11]11
  Против (лат.).


[Закрыть]
францисканцев, а в итоге никакого зрелища, и народ начал чувствовать усталость, разочарование и закипающую злость. Но тогда горстка arrabbiati [12]12
  Беснующиеся(исп.) – приверженцы аристократического республиканского правления.


[Закрыть]
– заядлых врагов монашества – начала вопить: «Давайте убьем Савонаролу!» И их призыва оказалось достаточно. То же самое могло бы произойти сейчас. Если бы кто-то крикнул: «Давайте покончим с Никколо Макиавелли!», толпа, вероятно, подхватила бы и этот призыв. Слава богу, что никто пока меня не знал. Безвестность, полагаю, имеет свои преимущества. И я вдруг усомнился, так ли хорошо мое стремление стать вторым секретарем.

К этому времени толпа успокоилась, и я опять встал на свою корзину, а под телами повешенных уже развели костры. Люди бросали в разгоревшееся пламя мешочки с порохом, вызывая славные взрывы. Такие мешочки продавались прямо на площади – всего пара сольди за три штуки. Люди уже начали веселиться, петь песни и обмениваться сальными шуточками.

– Хвала Господу! – заявил громогласный звучный бас. – Мы опять сможем предаваться содомским грехам!

А потом вдруг кто-то завопил: «Чудо! Чудо!» – и все вновь затихли. Я глянул на тела повешенных и в клубах поднимающегося дыма увидел, что правая рука Савонаролы поднялась и осеняет нас двуперстием. «Он благословляет нас! Чудо!»

Женщины запричитали. Мужчины начали рыдать. Люди падали на колени и возносили молитвы или разбегались в паническом ужасе. Я искоса глянул на Бьяджо. Его потрясенное лицо побелело. Он повернул голову и тоже посмотрел на меня:

– Не думаешь ли ты, что…

Я промолчал. Но почувствовал, как внутри нарастает напряжение.

Агостино, склонившись к нам, поучительно произнес:

– Чепуха, его рука поднялась лишь благодаря горячему воздуху.

– О-ох…

Мы опять глянули на костры, и внезапно для нас все стало очевидным. Плоть обуглилась, стала черной как смола. Он мертвее, чем деревянный столб. Мальчишки бросали в повешенных камнями, и уже через несколько мгновений горящая рука монаха упала на землю.

Я успокоился и смог свободно вздохнуть. Я наслаждался приятным благотворным жаром. Он не пророк. Он не святой. Он был обычным человеком и теперь мертв.

Агостино предложил пойти отметить мое избрание.

– Но он же еще не победил! – возразил Бьяджо.

– Брось, Бьяджо, теперь он с легкостью победит. Ты же знаешь это не хуже нас. С поддержкой Сальвиати он не может проиграть.

– Верно, – сказал я, – и не волнуйтесь, господа… вступив в должность, я не забуду своих друзей.

– И куда же мы направимся? – спросил Бьяджо. – Пройдемся по «веселым домам» Фраскато?

– Безусловно, – напыщенно произнес я и поднял руку, как Цицерон перед сенатом. – Сегодня патриотический долг любого добропорядочного горожанина напиться, проиграться и развлечься со шлюхами.

Все рассмеялись.

Вы думаете, что я жесток? Вы считаете меня черствым и бессердечным? М-да… в общем, вы не одиноки. Но всегда должно учитывать веяния времени. Не отрицаю, этот монах был порядочным человеком, но ему пришлось заплатить эту цену за свое невооруженное пророчество. Нет, никто не смог бы его сегодня спасти. Что до моего веселья… я лишь могу процитировать один из моих собственных скромных стихов:

 
Смеюсь, но внутрь не проникает смех,
Пылаю весь – о том никто не знает… [13]13
  Стихи Никколо Макиавелли из книги «История итальянской литературы» Франческо Де Санктиса, пер. Ю. Добровольской.


[Закрыть]

 

Вы понимаете? Душа у меня есть. Даже если ее спасение сейчас маловероятно.

Проходя по пустеющей площади, мы услышали за спинами взрыв смеха. И обернулись. Кто-то бросил в нашу сторону что-то темное. Оно приземлилось на булыжники, испуская легкий дымок. Один из мальчишек начал его пинать как мячик. Тогда мужской голос крикнул:

– Я всегда говорил, что этот монах был бессердечной шельмой! Я усмехнулся. Все мы теперь бессердечные шельмы.

Часть II
ЗНАЙ ВРАГА СВОЕГО (1499–1502)

7
Флоренция, 1 августа 1499 года
НИККОЛО

Я трудился в Палаццо делла Синьория уже больше года, но впечатление новизны еще не стерлось. Я по-прежнему испытывал легкий трепет, приближаясь к этой высокой темной башне, входя в просторный прохладный вестибюль, поднимаясь по каменным лестницам. Мне выпало родиться в доме, где лестницы круты, узки, темны и скрипучи: скрипели деревянные ступени, смердел спертый воздух, и любой звук, отражаясь от стен, множился в тесных помещениях. Могущество, осознанное теперь, представлялось мне в виде широких и пологих, ярко освещенных ступеней лестницы: власти сопутствует почти полная тишина, в которой я поднимался вверх, вдыхая лишенный запахов воздух.

И в то же время у меня возникло ощущение, что именно здесь предназначенное мне в жизни место. Год тому назад я еще так здесь всего боялся, что не смел приходить в этот дворец в запыленной и потной одежде. Но нынче днем мне уже не до церемоний, у меня появилась масса спешных дел; мое присутствие стало крайне необходимым. Я отсутствовал несколько недель: ездил в Форли, вел деловые переговоры со знаменитой Катериной Сфорца. Впечатляющая дама, должен признать; обладает мужским умом и отвагой, но помимо того, и мягкими полными губами, и пышным белым бюстом. Она заигрывала со мной – но только ради того, чтобы получить желаемое от Флоренции. Я действовал так же, стремясь добиться от нее того, что нужно самому городу. В итоге получилась патовая ситуация, но играли мы с наслаждением.

Я поднялся по трем лестничным маршам и пробежался по коридору; впереди меня ожидали еще три лестничных марша и очередной коридор. На последних двух пролетах мои легкие хрипло посвистывают, и я прохожу через зал Лилий [14]14
  Лилии являются символом Флоренции: на ее гербе изображены две алые лилии, увенчанные своеобразной короной.


[Закрыть]
, где мой начальник мессер Антонио разглагольствует со свойственной ему напыщенностью. Мое рабочее место находится непосредственно за стеной этого зала: тесная комнатенка с небольшим окном.

– Привет, Агостино. Привет, Бьяджо.

Они подняли головы от столов, и их унылые лица осветились радостью.

– Никколо! – одновременно завопили друзья детства.

Они оторвали задницы от стульев, мы обнялись. Они поведали, как сильно скучали без меня; как дерьмово вел себя мессер Антонио в мое отсутствие. Я вручил Бьяджо заказанный им портрет Катерины Сфорца, и он с гордостью повесил его на стену:

– Разве она не великолепна? А как она тебе показалась в реальной жизни?

– Великолепна, – признал я. – Ладно, какие новости о войне?

– Все идет хорошо, – ответил Бьяджо, не отводя глаз от портрета. – Ситуация начинает разогреваться, и я полагаю, что капитан Паоло Вителли вскоре захватит Пизу и окончательно утвердит славу Флоренции.

– Никогда не доверяй наемникам, – машинально пробормотал я.

– Нам отлично известны твои принципы, Никколо, но на него не поступило пока никаких жалоб. Мы заплатили ему и его брату Вителлодзо двенадцать тысяч дукатов, и сегодня они получили подкрепление. В ближайшие пару недель крепость Стампаче падет, и после этого Пиза будет нашей.

– Ладно, хотя я лично сомневаюсь в честности этого Вителли, но в общем у нас есть хороший повод для пирушки. Не сходить ли нам в «Три царя»? Я расскажу вам, что Катерина Сфорца носит под юбками…

Агостино рассмеялся, а Бьяджо потрясенно разинул рот, его глаза стали как блюдца.

Окрестности Пизы, 10 августа 1499 года
ВИТЕЛЛОДЗО

Моя артиллерия сделала свое дело. Теперь брешь в городской стене достаточно велика, чтобы в нее проехала шестерка лошадей. Наша пехота с легкостью проведет атаку с мечами и пиками.

Однако в такой новости нет ничего хорошего. Возможно, простые обыватели думают, что я хочу обеспечить нашим войскам быструю и легкую победу над врагом. Но эти люди наивны и ничего не смыслят в военной стратегии. Определим это так: если мы победим сегодня, то кто заплатит нам завтра? А можно и иначе – пизанцы платят нам приличную сумму, чтобы мы не захватывали их город.

Проклиная жару, я стащил с головы шлем и направился к палатке, где обедал мой брат Паоло.

– Присаживайся, Вителлодзо, – сказал он, предложив мне куриную ножку.

– Паоло, – удрученно произнес я, покачав головой, – я только что наблюдал за сражением…

– Оно идет хорошо?

–  Слишкомхорошо. Мы теряем контроль над войсками. Эти молодые флорентийские рекруты… они просто свихнулись на понятиях чести и гордости, а уж их отвага…

Едва не подавившись, Паоло выплюнул кусок мяса.

– Неужели они вошли в Пизу?

– Пока нет. Но это случится очень скоро, если мы что-нибудь не придумаем.

– Командуй отступление.

– Я уже отдал приказ.

– А они не подчинились?

– Выйди и погляди сам.

Он вскочил и, призвав пажа, велел помочь ему надеть доспехи. Полностью облачившись в броню, поднялся вместе со мной на вершину холма и глянул вниз на сражающихся солдат в красно-черных мундирах.

– Лошадей, живо! – вскричал Паоло. – Вызови наших офицеров. Нам придется самим руководить отступлением.

Через несколько мгновений мы уже спустились с холма и врезались в вихревой центр битвы. Она проходила в обычной беспорядочной манере. От полуразрушенных стен поднимались густые облака порохового дыма и пыли. С земли раздавались редкие ружейные выстрелы, а из бойниц зубчатых стен вылетали стрелы. Короче, ситуация сложилась чертовски опасная. Я знал, о чем говорю. Мои младшие братья, Джанни и Камилло, оба потеряли жизнь в таких бессмысленных перестрелках. Порой я сомневался, стоила ли их жизнь заплаченных нам денег. Но как еще мы намерены добывать средства к существованию? Если мы хоть немного повысим налоги горожанам Чита-ди-Кастелло, то поимеем мятежи и восстания. А они гораздо опаснее обычной войны.

– Отзовите же этих распетушившихся флорентийских свиней! Убрать с поля боя весь их тупоголовый деревенский сброд! – кричал Паоло офицерам, проезжая по рядам наших разгоряченных войск. Он лупил по шлемам своим мечом и орал зычным командным голосом. Я делал то же самое.

Один из наших знаменосцев имел дерзость возразить мне:

– Но мы уже побеждаем! Мы захватили церковь! Город будет наш, если мы сейчас поднажмем, у нас же есть все преимущества! Почему вы говорите нам отступать?

Я медленно вернулся туда, где стояла его лошадь во главе колонны. Люди за его спиной выглядели разозленными и мятежными.

– Сними шлем, солдат. Покажи свое лицо.

Он исполнил мой приказ. На меня глянуло юное безбородое лицо. Я приставил меч к его горлу. Он не дернулся.

– Никогда не противоречь и не обсуждай приказы старших офицеров, – я посильнее надавил концом меча на его шею. Кожа поддалась, и его лицо побледнело. – Ты понял меня?

– Да, мессер… – его голос звучал тихо, но в нем до сих пор сквозило неприкрытое возмущение.

Я усилил давление острия: капельки крови побежали по шее.

– Громче!

– Да, мессер. Я понял. Виноват, мессер.

Я убрал меч:

– Отлично. Если это случится еще раз, я отрежу твою чертову башку. А теперь прикажи своим людям отступить!

К закату все наши отряды вернулись в лагерь. Мы видели, как пизанцы латают бреши своих укреплений. Мы слышали, как ропщут наши воины вокруг костров.

– Очевидно, что все случившееся дойдет до Флоренции, – сказал я. – И, вероятно, они обвинят нас в трусости.

– Те малодушные бумагомараки! – вскричал Паоло. – Что, черт побери, они понимают в военной стратегии?

– Разумеется, ни черта. Но возможно, нам следует объяснить им наше решение. Напиши донесение в Синьорию…

– У тебя что, нет гордости, братец?

Я вспыхнул:

– Конечно есть, Паоло. Но я…

– Вот уж поистине Господне наказание! В том дворце не осталось благородной крови. Там засели торговцы и волокитчики. И писать им донесение? Да плевал я на всю Флорентийскую синьорию!

Я опустил голову:

– Извини, Паоло. Ты прав, конечно. Я… я не знаю, о чем думал.

Он приблизился и крепко обнял меня:

– Мы, Вителли, принадлежим к славному роду кондотьеров. [15]15
  Кондотьеры– в Италии XIV–XVI вв. руководители военных отрядов (компаний), состоявших в основном из иностранцев и находившихся на службе у городов-коммун и государей.


[Закрыть]
Не забывай этого, брат. В нас больше благородства.

Флоренция, 26 сентября 1499 года
НИККОЛО

Миновала полночь, и я остался во дворце один. Я торчал на службе с раннего утра и физически испытывал крайнюю усталость; но ум мой бодрствовал, пребывая в необычайном волнении. И сейчас здесь, за моим столом, при свете единственной свечи мне оставалось написать одно письмо.

Последние шесть недель мне ежедневно приходилось писать или диктовать письма – ободряющие, убеждающие, предупреждающие, выражающие нашу обеспокоенность, наше разочарование, наше нетерпение. Но ничего по-прежнему не изменилось. Самым последним оправданием послужила вспышка малярии в лагере, которая якобы делает невозможной нашу атаку. Все в Синьории уже устали от братьев Вителли. Пришла пора положить конец их оправданиям и лживым сообщениям.

Обмакнув кончик пера в чернила, я начал покрывать лист бумаги своим самым изящным почерком. Это особое послание не предназначалось для глаз Паоло и Вителлодзо Вителли. Если наши уполномоченные выполнят задание с благоразумной осторожностью и тонкостью, которых я требовал от них, то Вителли догадаются о содержании этого письма, когда будет слишком поздно.

Я подписал письмо, высушил чернила, сложил бумагу и запечатал ее восковой официальной печатью Флорентийской республики. Подумав о сделанном, вздохнул с облегчением, удовлетворением и без малейшего трепета. Я вписал свое имя в скрижали истории. И доказал, что перо в определенных ситуациях может быть могущественнее меча.

Заключительная фраза моего письма являлась смертным приговором.

Окрестности Пизы, 28 сентября 1499 года
ВИТЕЛЛОДЗО

Я лежал бодрствуя, с закрытыми глазами, и прислушивался к дождю, чьи капли точно камни лупили по палатке. Я испытывал слабость и истощение. Неужели и меня свалила малярия? Сотни уже умерли от лихорадки, и еще больше лежали больными. Я размышлял, не следовало ли нам позволить в августе молодым флорентийцам захватить Пизу. Тогда мы обошлись бы гораздо меньшими потерями, и нам больше не пришлось бы разбираться с их треклятой Синьорией.

Из-за палаточного полога донеслись голоса. Открыв глаза, я приподнялся с кровати и увидел влетевшего внутрь стражника.

– Что там такое?

– Господин, извините за вторжение, но… – Он перевел дух и тяжело вздохнул. – Ваш брат, лорд Паоло, арестован и…

– Арестован?! Но как? Кто посмел?

– Флорентийский посланник пригласил его на завтрак этим утром…

– Я знаю. Меня тоже приглашали. Но я что-то приболел, поэтому…

– А когда завтрак закончился, они заявили, что хотят обсудить с ним более секретные дела. Поэтому он отпустил своих адъютантов и…

Я в отчаянии прикрыл веки:

– Проклятые обманщики!

Если они казнят его… я выясню имена всех виновных в этом решении и лично убью их. Одного за другим. Они будут умирать медленно. Мучительно.

– Верно, мой господин, но теперь они идут… к вам. Я бежал всю дорогу, чтобы предупредить вас, но вы должны поторопиться. Они вот-вот будут здесь.

Да… пожалуй, надо спасать шкуру. Если меня тоже арестуют, то кто тогда отомстит за Паоло? Тогда с Вителли будет покончено: никого не останется, кроме женщин и детей. Наши враги уничтожат даже и детей, захватят Читта-ди-Кастелло… Необходимо бежать. Но как?

– Умоляю, надо спешить, господин! Они будут здесь с минуты на минуту.

Я пристально взглянул на бледное, искаженное ужасом лицо стражника. Думай, Вителлодзо… думай! И тут меня осенило. Идея, конечно, была позорной, но иного выхода я не видел:

– Раздевайся и ложись в мою постель. Закройся с головой и изображай меня как можно дольше. Расскажи им, как тяжко ты болен. Когда они наконец откроют твое лицо, ты скажешь им, кто ты на самом деле и что я заставил тебя пойти на этот обман. Не сомневаюсь, что они сохранят тебе жизнь.

Стражник понял меня еще до того, как я закончил речь. К тому времени, когда я переоделся в его мундир, он уже стонал в койке. Покинув палатку, я быстро направился к краю лагеря, нещадно поливаемый дождем.

Флоренция, 1 октября 1499 года
НИККОЛО

Я стоял на крыше дворца и, облокотившись на зубчатый парапет, смотрел вниз на площадь. В вечерних сумерках там колыхалась темная масса людей. Я также и слышал их: горожане ликовали и глумились точно так же, как в мае прошлого года, когда казнили Савонаролу. Бьяджо хлопнул меня по плечу:

– Пора.

Я отвернулся от стены и глянул в другую сторону. Из башенной темницы палач вывел вверх по лестнице на крышу лишившегося доверия командира. Наряд Паоло Вителли отличался изысканной роскошью; на лице его застыло выражение благородного презрения. Небо за ним по цвету походило на кровоподтек.

Вчера предателя пытали, но он ни в чем не признался. Колеблющиеся предложили отложить казнь, продолжить расследование, но большинство быстро заткнули им рот. Я гордился нами – наконец мы научились действовать решительно. Как я сказал прошлым вечером в Синьории, эта казнь станет своеобразным посланием: даже знаменитый военачальник в Италии не сможет безнаказанно обманывать Флорентийскую республику.

Вителли побрили и вставили в рот кляп; оторванный воротник его платья болтался на спине, обнажив крепкую мощную шею. Его заставили опуститься на колени. Священник отпустил ему грехи, и Вителли кивнул. Затем он смерил нас всех долгим обвиняющим взглядом. Я смело встретил его обвинение, излучая, как мне казалось, суровое благочестие. Он стал предателем и заслужил суровый приговор.

И вот его грудь пригнули и привязали к плахе. Палач взмахнул топором. Тяжелая сталь опустилась, нанеся сокрушительный удар. Кровь брызнула из жил, но голова так и не отделилась от шеи. Один из priori [16]16
  Монастырские настоятели (итал.).


[Закрыть]
хлопнулся в обморок: братья опустили его на пол, смочили ему лицо водой. Топор поднялся вновь и опять опустился; на сей раз голова скатилась на помост. Я вздохнул с облегчением. Палач сделал пару шагов и поднял упавшую голову. Один из стражников держал наготове пику, и палач насадил на ее острие окровавленную шею. По бокам от него встали еще два стражника с горящими факелами, и собравшаяся толпа увидела триумфально поднятую на пике голову преступника. На площади поднялся одобрительный рев.

Я повернулся к Бьяджо и Агустино:

– Не томитесь ли вы жаждой?

Немного позже в таверне ко мне подошли незнакомцы и, похлопав по спине, сказали:

– Молодчина! Прекрасно сделано!

Они говорили о ловушке, с помощью которой мы захватили Паоло: приглашение на завтрак, тихий арест. Это было, как я уже не раз говорил, искусно выполненное дельце.

Я поднял бокал и выпил.

– Я рад, что наш план сработал. Хотя, к сожалению, посланцы позволили сбежать его брату, Вителлодзо. Когда-нибудь мы можем пожалеть об этом.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю