Текст книги "Дарующие Смерть, Коварство и Любовь"

Автор книги: Сэмюэл Блэк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 29 страниц)

ЛЕОНАРДО

Его вопрос эхом прозвучал в моей голове. Как оставить память о себе в умах смертных… Мне вспомнились слова Христа: «Я с вами во все дни до скончания века…» [38]38
  Мф. 28:20.


[Закрыть]– и захотелось, чтобы я смог сказать то же самое. После минутного раздумья у меня возникло сомнение:

– Но, Никколо, вряд ли кому-то из нас суждено стать основателем новой религии. Не подскажете ли, какие иные пути открыты для нас, если мы хотим оставить в людской памяти наши имена и достижения?

– Вы спросили нужного человека, – с улыбкой произнес он. – На двадцать втором году жизни я написал целый трактат именно на эту тему.

Я кивнул и подался вперед:

– И какие же?

– Скажем так, второй, лучший путь открывает основание новой республики или королевства. Я полагаю, наш герцог как раз надеется, что отныне его будут помнить в веках. Если бы ему удалось создать империю Борджиа, объединив Италию, а позже, возможно, завоевать и другие европейские страны… то он мог бы стать новоявленным Ромулом, новоявленным Александром. Третий путь в этом списке… – он подсчитал на пальцах —…возглавить армию, способную расширить государственные владения – как Цезарь, к примеру, или…

– А неужели в вашем списке, – не утерпев, прервал его я, – не нашлось места для ученых: изобретателей, философов, художников?

– На самом деле я как раз собирался перейти к писателям самых разных жанров – поэтам, философам и так далее; их вполне можно приравнять к великим полководцам. А за ними я поместил бы людей, достигших превосходства в одном из видов искусства…

Превосходства в одном из видов искусства!

Я попытался скрыть от Никколо вспыхнувший во мне гнев, но, очевидно, маска благодушия сползла с моего лица, поскольку он, словно защищаясь, поднял руки:

– Поймите, Леонардо, я ведь говорю не о моих личных взглядах, а лишь о мировой традиции атрибутики славы. Лично я сказал бы, что Данте достоин великого памятника больше, чем все двенадцать апостолов, вместе взятые.

В безмолвной паузе я потягивал вино и, глядя на пылающие угли жаровни, размышлял о вечном мраке, в который сегодня руки Борджиа погрузили того бедолагу.

Подобно похороненному заживо, слепец может лишь двигаться и дышать в своей могиле…

Овладев собой, я произнес уже спокойным голосом:

– Вы совершенно правы, Никколо. Мое недовольство касается отнюдь не вас, а нашего мироустройства.

– Разумеется, не следует забывать, – заметил Макиавелли, облегченно улыбнувшись, – что в «Божественной комедии» пропащие души в аду молят Данте поддержать их земную славу, а в чистилище возносятся лишь молитвы об освобождении. Не грешно ли, однако, Леонардо, наше желание бессмертной славы?

Он задал вопрос шутливым тоном, но я задумался о вчерашнем сне, о мрачном будущем, мелькнувшем перед моим мысленным взором нынче утром во время похода с Доротеей, и у меня вырвался тяжелый вздох:

– Безусловно, оно может довести нас до греха. Не знаю, Никколо… Полагаю, вы правы, говоря, что цели оправдывают средства. Но что, если… что, если изначально грешны сами цели? Не лучше ли будет в таком случае выбрать добродетельные средства?

– Изначально грешны… – повторил он в явном замешательстве.

– Ну да. Я имею в виду, что если любые доступные нам пути ведут в конечном счете к тому же греху? Что, если будущее представляет собой не безграничное множество блестящих возможностей, но один неизбежный мрак?

– В таком случае получается, – задумчиво нахмурившись, сказал Никколо, – что не имеет значения, какой путь мы выберем. Но почему…

– Не имеет значения?.. – Теперь в замешательство пришел я.

– Да, не имеет. Если, как вы говорите, все неизбежно ведет к одному…

– Но, конечно, тогда может иметь значение только выбор праведного пути – пути добродетели?

Он с сомнением взглянул на меня:

– А вы уверены, что не подумываете об основании вашей собственной религии?

Я рассмеялся – смех поднимает настроение.

Я собирался задать Никколо вопрос, который раньше задавал Доротее, но теперь мне стало понятно, каким мог быть его ответ. А также понятно и то, что верного ответа мне не даст никто. Я должен отыскать его в своей собственной душе.

Я поднялся, восстановив маску спокойствия.

– Ладно, Никколо, – беспечным тоном произнес я, – извините. По-моему, у меня сегодня просто дурное настроение. Возможно, нам пора перейти к трапезе и откупорить новую бутылочку вина?

– А вот это, – радостно подхватил он, – уже звучит как доступный для нас путь.

ДОРОТЕЯ

Я прислушивалась к тому, что происходило за дверью моей комнаты, но вдруг услышала голоса – добрый и тихий Леонардо, и вдохновенный, пьяноватый Никколо, а потом из коридора донесся звук шагов последнего. Когда он проходил мимо моей комнаты, я открыла дверь и шепотом окликнула его. Войдя, он иронично глянул на меня:

– Уверены, что я не собираюсь получить вознаграждение до подписания соглашения?

Я безропотно проглотила обиду; в конце концов, я заслужила ее.

– Никколо, как раз насчет соглашения… вы уверены, что поступаете правильно?

– Неужели, донна Стефания, – сказал он, разразившись фальшивым смехом, – мысль о постельных играх со мной настолько отвратительна?

– Вовсе нет, Никколо, – я коснулась его плеча. – И я прекрасно понимаю, что сама последние две недели упорно убеждала вас, как выгоден вашему городу союз с герцогом, но…

Из коридора опять донесся какой-то шум. Я затаила дыхание и прислушалась. Никколо следил за мной с лукавым, веселым видом.

– Может, мне не следовало бы признаваться, моя госпожа, но меня вовсе не нужно было убеждать. Я сам изначально благосклонно относился к союзу с герцогом. Но с большой радостью, однако, в любом случае приму от вас обещанное вознаграждение.

Приблизившись ко мне, он положил руки на мои бедра. От него сильно пахло вином.

– И не пытайтесь, – игриво продолжил он, – увильнуть от ваших обещаний только потому, что…

Три стука в дверь – тихих, размеренных, пугающе знакомых. Никколо со вздохом убрал руки. Открыв дверь, я увидела исполненное вожделения, обезображенное шрамом лицо Микелотто. Он глянул на Никколо, улыбнулся, а меня охватила дрожь. Я боялась этого испанца с тех самых пор, как его голова впервые появилась в окне кареты в тот судьбоносный февральский вечер. И страх мой еще больше усилился, когда я осознала, что Чезаре намерен убить меня. Микелотто не хуже меня знал, что если будет принято роковое решение, то именно егоруки сожмут тисками мою шею.

– Что вы хотели, Микелотто?

– Извините за вторжение, моя госпожа, но у его светлости есть неотложное дело к синьору Макиавелли. Не могли бы вы отпустить его?

– Разумеется.

Я присела в реверансе. Микелотто поклонился.

– Увидимся позже, моя госпожа, – подмигнув мне, прошептал Никколо и, выйдя из комнаты, последовал за этим душегубом по коридору.

ЧЕЗАРЕ

Вот и явился наш посланник. Я приказал запереть двери, подбросить в камин дров и принести вина и жареных голубей – я еще не успел позавтракать.

Макиавелли взмахнул рукой:

– Умоляю вас, мой господин, не предлагайте мне никаких угощений. Я только что поужинал.

Да, с Леонардо… я знаю. Интересно, о чем они говорили. Мои шпионы расслышали лишь несколько слов.

– Могу я поздравить вас, мой господин, с вашим сегодняшним отправлением правосудия? Вы нашли поистине великолепное решение.

Я глянул в глаза Макиавелли – честолюбие, разбавленное алкоголем. Но никакой фальши. Никакого подхалимства; он сказал то, что думает.

– Я ожидал вас раньше, Никколо. Разве не вчера вы получили гербовую печать?

– Мой господин, вам известно все.

– Не показалось ли вам бремя власти слишком тяжелым?

– Возможно, – покраснев, произнес он и улыбнулся. – Но теперь я понял, что ее нечего бояться. Мое решение принято – нам осталось лишь обсудить некоторые детали.

– Я позволил себе составить черновик соглашения, сказал я, передавая ему бумагу. – Конечно, если что-то в нем покажется вам неправомерным…

Он выпрямился. Его взгляд обрел проницательную остроту. Быстро, со знанием дела он изучил договор. По мере чтения глаза его удивленно округлились. Я предложил щедрые условия.

– Нет, мой господин. По-моему, все в порядке. Полагаю, такой договор положит начало важному и долгосрочному союзу.

Я улыбнулся и наговорил ему массу лицеприятной лжи. Мол, я всегда испытывал к Флоренции самые искренние и добрые чувства. А в наших разногласиях, безусловно, виноваты только Вителли и Орсини.

– Разумеется, Никколо, вы можете взять этот черновик с собой и изучить его более тщательно, если пожелаете.

– В этом нет необходимости, мой господин. Я готов подписать его прямо сейчас.

Я предложил ему присесть за мой письменный стол.

– Меня впечатлила ваша решимость, Никколо. И я рад, что Синьория наконец предоставила вам власть, коей заслуживают ваши способности.

Если его еще выберут гонфалоньером, то мою власть можно считать обеспеченной. Марионеточный гонфалоньер… я буду дергать за веревочки, а он – корчить из себя умника. Да-да, это только начало для Никколо Макиавелли.

– Благодарю вас, мой господин.

Он подписал обе копии и передал их мне.

– А печать?

Макиавелли хлопнул себя по лбу:

– Она же осталась в пансионе. Я не додумался захватить ее с собой.

– Тут нет вашей вины, Никколо. Вы же не знали, что я могу призвать вас сегодня вечером. Не беспокойтесь, я отправлю за ней курьера.

В его глазах – страх и размышление.

– Нет, мой господин. Печать хорошо спрятана, и мне быстрее принести ее самому, чем объяснять кому-то, как ее найти.

– Отлично. Вы можете поехать на моей лошади… и я пошлю с вами надежного охранника.

– Благодарю, мой господин. Я скоро вернусь. – Он поклонился и направился к выходу.

НИККОЛО

Проехавшись по городу, я почувствовал, что вечерний холод отрезвил меня, хотя и не изменил моего мнения. Я принял правильное решение: больше никаких сомнений на сей счет. Мои тревоги порождались естественным волнением – и ничем больше. Однако мне не понравилось бы, если бы один из шпионов герцога стал рыться в моих вещах, поэтому я солгал насчет печати. На самом деле она просто лежала на прикроватной тумбочке, где я и оставил ее.

Мы подъехали к пансиону. Я предложил гвардейцу подождать меня снаружи, взбежал по лестницам – как можно быстрее и тише (моя домовладелица могла уже почивать) – и отпер дверь моей комнаты. Пройдя к тумбочке, взял печать. Какая же она легкая и маленькая на вид! Но тут я заметил то, чего не было прежде, – адресованное мне письмо. Почерк Бьяджо, но печать не служебная. Должно быть, его доставили в мое отсутствие. Я перевернул конверт; на обратной стороне Бьяджо наспех приписал: «СРОЧНО И СЕКРЕТНО».

Я вскрыл и прочел письмо. Оно было хитро закодировано, и мне потребовалось несколько минут, чтобы вообще понять смысл того, о чем писал Бьяджо. Когда же я понял, однако, то проверил печать, а потом, выглянув в окно, подозвал гвардейца и сказал, что произошло нечто непредвиденное, поэтому он может возвращаться в замок без меня.

– Пожалуйста, передайте герцогу, – добавил я, – что я зайду к нему завтра.

Охранник с сомнением посмотрел на меня – скорее всего, он получил приказ, противоречивший моим словам, – но меня это не касалось. Страшно взволнованный, я закрыл ставни, запер дверь и внимательно перечитал письмо. Оно датировалось 18-м – вчерашним – числом, причем Бьяджо писал его дома, а не на службе. И вот что в нем говорилось:

«Никколо, НИ В КОЕМ СЛУЧАЕ не подписывай соглашение! Ты угодишь в ловушку. Все это дело с отправкой тебе печати подстроили твои враги, и в первую очередь Аламанно Сальвиати. Как я предупреждал тебя раньше, постоянные призывы к союзу с герцогом навлекли на тебя подозрения. Герцога боятся и ненавидят во Флоренции, и ты не так глуп, чтобы думать, что сможешь изменить это. Твои враги намерены обвинить тебя в предательстве и стремлении к личной выгоде. Гонфалоньер выступил в твою защиту, но его вынудили согласиться на такое испытание твоей неподкупности. Поэтому они отправили тебе не гербовую печать; сам погляди на нее получше, если не веришь мне.

Я сообщил курьеру, что это дело жизни и смерти, и щедро заплатил, чтобы он успел доставить письмо сегодня же… Но если он опоздал, то ты все равно должен знать: такой договор не будет стоить даже бумаги, на которой написан, поскольку печать поддельная. И как только у нас получат подтверждение того, что ты утвердил тот договор, тебя арестуют как предателя. Никто не знает лучше тебя, что это означает. Прошу тебя, не делай ничего, о чем будешь жалеть. Твой друг Б.Б».

28

Читта-ди-Кастелло, 20 ноября 1502 года
ВИТЕЛЛОДЗО

Я призвал в столовую моего секретаря, видя, как молчаливо наблюдает за мной Рамиро да Лорка. Наш совместный ужин только что завершился. Этот толстяк стал нашим информатором – предателем в рядах Борджиа. Рамиро жрал как свинья – жирный, бородатый испанский боров. И почему мне вечно приходилось иметь дело с людьми, один вид которых вызывал у меня острую неприязнь? Образ Донны Паоло всплыл перед моим мысленным взором, и к обычному отвращению добавилось теперь сожаление и гнев. Сколько времени потрачено понапрасну! Сколько утрачено возможностей! Мы могли бы раздавить Борджиа…

Но, увы, сейчас уже слишком поздно. Наша мятежная лига распалась: крысы разбежались. У меня осталась одна-единственная возможность. Вероятно, следовало воспользоваться ею раньше, но гордость ослепила меня, а лихорадка омрачила мой разум. Однако теперь, наконец поднявшись с больничной постели, я увидел ситуацию значительно яснее.

Я продиктовал письмо, и мой секретарь записал его. Должно быть, он уже выучил его наизусть. Это письмо диктовалось ему уже многажды, но всякий раз дело заканчивалось тем, что я швырял его в огонь. И секретарь, несомненно, полагал, что новое послание ждала та же участь. Но он ошибался.

На сей раз я смирил гордость, изъявил-таки готовность облобызать герцогские ноги и, продолжая валять дурака, извинился за возникшее «недоразумение»… не бесполезное, а служащее определенной цели послание. Им я хотел купить себе время, заставив Борджиа поверить, что он уже победил. Дать ему ложное чувство безопасности.

Подписав законченное секретарем письмо, я велел отправить его нынче же вечером.

– Вы уверены, мой господин? – с сомнением уточнил он.

– Да. Отправьте его немедленно.

Поклонившись, секретарь покинул комнату.

После длительной паузы Рамиро спросил:

– Значит, вы действительно решили сдаться?

– Пусть он считает так. Но я все-таки уничтожу его. Я намерен поступить с ним так же предательски, как он обычно поступал со всеми.

– И как же?

– С помощью меткого лучника.

Прикованный к больничной постели, я вынашивал этот план долгими и сумрачными днями. И так живо представлял себе его осуществление, что для меня оно уже состоялось.

Охваченный внезапным страхом, я глянул на Рамиро. Тот спокойно вытирал салфеткой бороду. Никогда не доверяй предателям!

– Кроме нас с вами, об этом не знает ни одна живая душа, – добавил я. – И если на Борджиа вдруг снизойдет откровение, то у меня найдется стрела и для вашейшеи.

– С чего бы мне откровенничать с Борджиа? – рассмеявшись, спросил Рамиро. – Я не меньше вашего желаю его смерти.

Имола, 21 ноября 1502 года
ЧЕЗАРЕ

В камине завывал ветер. Дребезжали ставни. Нервно дрожало пламя свечей. За окнами, осыпая землю градом, ярилась гроза, но в моей душе воцарилось спокойствие.

Макиавелли заметно побледнел. Макиавелли пребывал в смятении. Он напуган – смертоносная стрела просвистела мимо его уха. И теперь он боится, что монстр намерен уничтожить его.

– Никколо, я рассердился на ваших врагов… а не на вас.

Никколо сообщил мне об устроенном против него заговоре. О поддельной печати. Он не солгал – мои шпионы подтвердили его рассказ.

– Мое мнение о вас осталось неизменным. Вы человек большого ума и честности. Не бойтесь… мы победим наших врагов – мы с вами, объединив усилия.

– Благодарю вас, мой господин. Но, по-моему, мне… – он смущенно закашлялся, – …следует пока держаться подальше от… гм-м…

– От меня? – усмехнувшись, закончил я. – Безусловно следует. Ваши сообщения обо мне должны быть сухими и сдержанными. Объективными. Даже в какой-то мере оскорбительными. Но не волнуйтесь, Никколо, в итоге правота будет на вашей стороне. Видите ли, это мой год.

– Ваш год?

– Да. Так говорят звезды.

Макиавелли задумчиво сдвинул брови – похоже, он не верит в астрологию.

– Вам нужны доказательства?

Я сообщил ему о моих войсках – огромных, хорошо обученных, готовых к бою. Показал ему доклады из Урбино: сегодня мои отряды захватили город. Показал послания от Орсини, Бальони и Вителлодзо – раболепные письма. В каждом – завуалированная лестью мольба: не убивайте меня.

– Да, Никколо, мятеж закончился. Мои враги стали друзьями… по крайней мере, так они думают. Теперь события понесутся вскачь. Скоро раскалятся орудия. Будем ковать железо, пока горячо. Скоро…

Я протянул руку над столом, а потом внезапно всадил в него кулак. Стайка бумаг взметнулась в воздух.

Макиавелли смотрел на меня как на безумца.

– Вы сами все увидите, – улыбнулся я. – И также увидят все ваши враги. Еще до окончания нынешнего, второго года шестнадцатого века ваша Синьория будет УМОЛЯТЬ меня о соглашении.

К двум часам ночи град сменился снегопадом. В три часа прибыл Пинзоне. Он прискакал из Римини. Передал мне рапорт на Рамиро – пухлый пакет. Я взвесил его на руке, глянул на Пинзоне и приказал:

– Говори.

– Он предал вас, мой господин.

– Как?

– Переметнулся к мятежникам.

– Уверен?

– Да. Все доказательства здесь, – он кивнул на пакет. – Тайные встречи с Вителлодзо, Бальони и Оливеротто. Он сдал им наш лагерь в Кальмаццо, а сам покинул его вечером, накануне атаки.

Я кивнул. Значит, не зря я чуял недоброе. Я разочарован, но не удивлен. Рамиро хорошо послужил мне. Больше от него не будет никакой пользы. Хотя еще возможно…

– Арестовать его, мой господин?

– Нет… пока нет. Пусть даже не догадывается, что находится под подозрением. Просто продолжайте следить и слушать. Я прочту ваши донесения. А когда наступит его час, я сообщу вам…

– Слушаюсь, мой господин.

Пинзоне отвесил поклон. Я выдал ему кошель золотых дукатов. Он поблагодарил меня и удалился.

Я открыл один ставень. Выглянул в окно. Снега уже успело навалить – все бело. Цвет невинности. Но и он всего лишь маска, а под ней та же мерзость.

Я задумался о Рамиро. Да, он может еще оказать мне одну услугу. Напоследок. Он станет моим посланцем этому миру. А послание будет таково: НЕЛЬЗЯ ГНЕВИТЬ БОРДЖИА.

ЛЕОНАРДО

Давно перевалило за полночь, и от усталости у меня начала кружиться голова. Почти двадцать часов сегодня я проработал за столом. Город за стенами замка спокойно спал, укрывшись снежным покрывалом, а мой письменный стол покрывали эскизы, расчеты, идеи, способные изменить наш мир. Я проверил сделанные расчеты и убедилсяв успешности проекта. Проекта первого в мире летательного механизма.

Покорение воздуха – мое имя будет начертано в небесах…

Но я также осознал возможности использования такого механизма. Если все пути ведут к одному концу, то я должен выбрать путь добродетели. Придется принять мучительное решение. Отказаться от полета – стереть мое имя с небес. И конечно, я понимал, что все равно наступит день, когда другой мечтатель проведет такие же вычисления и добьется нужного результата. Кто-то другой достигнет небесной славы. Кто-то другой почувствует воздух под своими крыльями. И только я буду знать правду – горькую правду. Но, по меньшей мере, мне перестанут сниться убийства.

Пушечные ядра, срывающиеся с моих крыльев…

Собрав бумаги, я отнес их к открытому окну. Меня обдало холодным ветром. Мир побелел. Повсюду снег, как благословение. Взяв свечу, я начал по очереди поджигать в ее пламени листы бумаги. Мои мечты чернели и съеживались, превращались в дым. Я провожал их взглядом – яркий огненный полет на фоне черного неба – и опускающийся на снег пепел.

Всепоглощающее пламя…

Снегопад продолжался. Значит, скоро темные пятна пепла скроет слой белого снега. И будет так, как будто их никогда не было.

Часть IV
ГОРНАЯ ВЕРШИНА (ЗИМА 1502–1503)

29

Имола, 9 декабря 1502 года
ЛЕОНАРДО

К вечеру труд над картой завершился. Я отправился к его светлости – представить ее и спросить насчет денег. Мне ничего не платили с октября, с того самого дня, когда он подарил мне меховой плащ. Несмотря на томившихся в ожидании приема посланников, мне сразу предложили пройти к герцогу, и он сердечно приветствовал меня. Однако я заметил в его взгляде странную печаль. Возможно, просто на него навалилось слишком много государственных дел. Или появились иные сложности…

Стены имеют уши…

Я показал ему карту, и он восхищенно рассмотрел ее, хотя я ожидал от него большего воодушевления.

– Возможно, мой господин, я не совсем верно понял ваше задание?

– Нет, это именно то, что нужно. Но я крайне нуждался в ней месяц тому назад, как и говорил вам.

Последние три недели я тайно и усердно трудился над проектом отвода русла реки Арно. Никто пока не знал об этом, за исключением меня самого, Никколо и гонфалоньера Флоренции. И никто больше не должен был знать. А что касается карты, то я действительно забыл о ней, пока не открыл сегодня утром нашу общую копилку и не обнаружил, что она опустела. Однако герцогу я не мог признаться в такой забывчивости.

– Мой господин, простите меня… Мне хотелось сделать не только точную и красивую, но и практически удобную карту, чтобы ее могли использовать как путеводитель. Кроме того, как вы просили, по вечерам я занимался портретом донны Доротеи, и…

Бесцеремонным взмахом руки он прервал мои оправдания. Я умолк. Эта встреча тревожно походила на некоторые из тех, что бывали у меня с миланским герцогом – терпение и обаяние испарились, их сменила очевидная тираническая жестокость. Герцог мерил шагами комнату, а я ждал, что же он соизволит сказать.

– Портрет донны Доротеи… (он саркастически подчеркнул ее имя, и я понял, что мне не следовало знать ее настоящего имени)… уже закончен?

– Закончен эскиз, мой господин. Теперь осталось перенести его на холст и…

– Мне известно, как это делается. Вы захватили с собой эскиз?.. Покажите.

Я вытащил из связки принесенных бумаг пастельный эскиз и показал его герцогу. С полминуты он молча разглядывал портрет. Наконец медленно кивнул:

– Да. Прекрасная работа.

– Благодарю, мой господин.

– Вот только… Донна Доротея – исключительно привлекательная особа. Уверен, вам известно, что она моя любовница. А вот дама на вашем портрете меня не возбуждает. Она красива, но не вызывает вожделения.

Я покраснел. Почему он говорит мне об этом? Слова застряли у меня в горле. Он опять жестом успокоил меня:

– Возможно, вам следовало написать ее в обнаженном виде? – Его глаза – зеленые и холодные – обжигали меня как огнем. – Или это для вас слишком большое искушение?

Я промолчал. Это не разговор, а пытка какая-то. Герцог решил наказать меня, хотя я не знаю, за что именно. За излишне близкое общение с его любовницей? Что ему известно? Что он подозревает?

– Мой господин, вы рассердились на меня, и мне хотелось бы узнать причины вашего недовольства. Неужели я чем-то обидел вас?

Лицо герцога приобрело озадаченное выражение:

– Сержусь? Почему? Что вы там выдумали, мой дорогой Леонардо? Могли ли какие-то ваши действия обидеть меня? Вы начертили мне красивую карту и написали великолепный портрет моей любовницы. Я вам глубоко благодарен, – он отвесил мне низкий поклон. – Мне интересно, однако, как обстоят дела со всеми теми видами нового оружия, образцы которых вы мечтали создать. Помню, вы рассказывали о поглощающем мечи щите и взрывающихся пушечных ядрах. Где же эти новинки? Неужели карта и портрет действительно отняли у вас, маэстро, все свободное время?

Неужели он узнал о проекте Арно? Нет, невозможно! Откуда?

Повсюду шпионы…

– Мой господин, я…

К моей радости, в этот момент раздался стук в дверь. Вошел секретарь герцога. Они обменялись парой фраз, Борджиа резким шепотом отдал какие-то приказы (по-моему, о переброске войск), а глаза его секретаря тревожно следили за мной.

– Успокойся, Агапито, – сказал его светлость, – Леонардо не склонен к шпионажу. Если он в чем и виноват, так не в том, что слишком болтлив, а в том, что слишком молчалив.

Я опустил глаза, точно наказанный ребенок:

– Мой господин, позвольте…

– Да, – понял меня герцог, – вы можете уйти. Я пошлю за вами в случае надобности.

С облегчением, но глубоко встревоженный, я покинул приемную. И только потом вспомнил, что так и не спросил его насчет причитающихся мне денег.