Текст книги "Дарующие Смерть, Коварство и Любовь"

Автор книги: Сэмюэл Блэк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 29 страниц)

Читта-ди-Кастелло, 24 октября 1502 года
ВИТЕЛЛОДЗО

Я знал, что моя самоотверженность в Кальмаццо завершится страданиями, но не представлял, какие это будут долгие и тяжкие мучения. Прошло уже десять дней с той блестящей победы, а приступы жестокой лихорадки по-прежнему терзали меня, не давая подняться с кровати и наполняя мои бредовые сны сценами разорения и кровавой расправы. Мне виделось, как открывается полог моей кровати и на меня, размахивая мечами, набрасываются солдаты. Мне виделось, что ободранные и окровавленные тела моих детей свалены в кучу, словно туши в лавке мясника. Мне виделось, как Борджиа насилует мою жену. Я чувствовал, как удавка Микелотто затягивается на моем горле.

Я опять проснулся в ужасе от собственного крика и медленно успокоился, с трудом отдышавшись. Отдернул занавес кроватного полога. В окна сочился серый дневной свет. Я весь покрылся испариной, но боль утихла – на время. Призвав слуг, я отправил их за секретарем.

– Мой господин, – сказал он, – какая радость видеть, что вы выглядите значительно лучше. У вас хватит сил принять посетителей?

– Смотря каких.

– Утром прибыл дон Паоло Орсини. Он хотел срочно поговорить с вами.

Я скривился от отвращения. Хотя он мог привезти важные новости.

– Ладно, пришлите его, – согласился я.

Вошедший Донна Паоло сделал вид, что озабочен моим здоровьем. Хотя, по-моему, сам выглядел достаточно тошнотворно. И самодовольно. Интересно, что еще за пакость он придумал?

– Давайте, выкладывайте поживее, – сказал я. – С чем пожаловали?

В глазах его вспыхнул огонек ненависти. Тут же погасив его, Паоло улыбнулся.

– Мне нужно показать вам кое-что. – Он достал из кармана какие-то сложенные бумаги и вручил их мне.

Прочитав первую пару строк, я понял, что это такое.

– Предатель! – взревел я, ринувшись к нему. Но ловкий мерзавец уклонился от моего захвата, а я зашелся кашлем. В груди такая боль, словно ее набили острыми стеклянными осколками. Я не смог сдержать стон.

– Вам следует прочесть договор до конца, – прошепелявил он. – Он предложил мне весьма щедрые условия. И вам может перепасть нечто подобное… если вы согласитесь на мир.

– Если бы вы проявили побольше мужества, мы еще могли бы его победить.

– Орсини давно заключили союз с королем Франции, – напыщенно произнес Донна Паоло. – Как только герцог заручился поддержкой Людовика, мы не могли больше выступать против него.

– Чушь! Причина ваша не столь благородна. Вы просто готовы лизать герцогскую задницу – вот какова ваша реальная причина! Вы мерзко кокетничаете с ним.

Он прищурил глаза. Вытянулся как столб.

– Вы бредите. Ваши слова абсурдны. Я оставлю вам почитать мирный договор и поразмыслить о вашем положении более серьезно, когда к вам вернется способность трезво мыслить.

– Я поговорю с вами, когда к вам вернется ваше чертово мужественное естество! Если вы вообще обладаете хоть толикой такового…

Не обращая внимания на мои слова, он направился к выходу:

– Впрочем, Вителлодзо, времени у вас не так уж много. Если вы последним согласитесь на эти условия, то готов держать пари, что первым поплатитесь за долгие раздумья.

Я скомкал предательский договор и бросил вслед его удаляющейся тени.

Имола, 27 октября 1502 года
НИККОЛО

Моя задница извергла жидкий огонь, который не погасил даже свистевший подо мной ледяной ветер. Уже шестое утро подряд я просыпаюсь с таким ощущением, будто целую ночь моя голова билась между молотом и наковальней. Подтерев задницу, я закрыл крышку сортира, вспоминая прошлый вечер и любвеобильную шлюху (она выглядела не только старше, но и уродливее меня), и подумал, не наградила ли она меня «французской болезнью». Одевшись, пересчитал монеты в кошельке. Мне стало дурно. Я еще разок пересчитал наличность. О господи. Даже страшно подумать, сколько денег я спустил за прошлую неделю на пьянки и проституток. Да еще заказал дорогое вино из Флоренции! И бархатную накидку! Увы, все напрасно…

После моей позорной отставки как минимум пару дней я испытывал оживление, загоревшись желанием выяснить настоящее имя донны Стефании. Я таскался повсюду и всех расспрашивал. Потом Агапито пригласил меня к себе в кабинет и приказал прекратить мои поиски.

– Личность вашей подруги должна остаться тайной, – заявил он. – Если вы продолжите ваши скандальные поиски, то вскоре испытаете на себе гнев герцога.

Я покинул кабинет, дрожа, как нашкодивший щенок, и размышляя, как мог так быстро впасть в немилость. Всего несколько дней тому назад он же сообщил мне, что Борджиа очень доволен мной. А теперь, похоже, я стал при этом дворе persona non grata. [33]33
  Нежелательная персона (лат).


[Закрыть]

На герцога я не сержусь: от него и не такого можно дождаться. В сущности, я даже не злюсь на нее – только на самого себя. Как мог я оказаться таким болваном? Меня передернуло от отвращения к собственной наивности, и я принялся строчить очередное письмо в Синьорию, анализируя настоящее положение и выказывая сильное желание быть отозванным назад:

«Я вновь умоляю ваше превосходительство отозвать меня… Мои личные и семейные дела находятся в ужасном состоянии, и, более того, я не могу оставаться здесь долее без денег, кои необходимы для самой скромной жизни».

Все это так. Мое служебное положение, очевидно, находилось под угрозой, Мариетта расстроена из-за моего долгого отсутствия, а сам я влачил существование на грани нищеты. И, однако, я сомневался, так ли уж стремился бы вернуться, если бы Стефания (или как бы ее ни звали в действительности) ответила мне иначе на нашем свидании. Я также сомневался, что гонфалоньер удовлетворит мою просьбу, но попытаться стоило. По меньшей мере, они хоть могут прислать немного денег, чтобы дать мне продержаться на плаву.

Я отправился в замок, намереваясь найти гонца для доставки моего письма во Флоренцию, а наткнулся на того, кто сам искал меня. Курьер передал мне письмецо от Франческо Содерини. Главным образом, как все прочие письма епископа, оно изобиловало пустыми обходительными фразами, хотя он со своей стороны также посылал дружеские приветы герцогу, поскольку страстно мечтал о кардинальской шапке. Франческо также советовал мне поискать, пока я в Имоле, флорентийского художника, некоего Леонардо да Винчи, который в настоящее время служил у герцога военным инженером, но согласился предоставлять Синьории сведения о своем покровителе.

Я разузнал, где живет Леонардо. Ему предоставили шикарные апартаменты в самом дворце, и я отправился повидать его. Но странного вида помощник сообщил мне, что маэстро будет отсутствовать целый день. Я поинтересовался возможным временем возвращения мастера, но оказалось, что такие вещи непредсказуемы. У меня сложилось четкое впечатление, что этот помощник пытался избавиться от меня, поэтому я написал короткую записку для художника, объяснив, кто я такой и где остановился, и попросил передать ее. Помощник улыбнулся, глянув на меня так, словно у меня на лбу было написано слово «ПРИДУРОК», и сказал, кивая, что, безусловно, передаст мое послание.

Испытав непреодолимое желание напиться, я направил стопы в таверну.

29 октября 1502 года
ЛЕОНАРДО

Я поднялся, опередив солнце, умылся, перебинтовал раненое плечо, надушился и оделся, а потом отправился в другую комнату будить Салаи. Он скривился и, как обычно, послал меня к черту (Салаи не любил ранние подъемы), но сегодня ему было не отвертеться. Такую деловую прогулку по пустынному спящему городу я лично воспринимал как приятную необходимость, и моим единственным помощником мог быть Салаи, учитывая, что Томмазо трудился для герцога над макетом осадной башни. Полагаю, я мог бы попросить у Борджиа другого помощника, но мне удобнее работать со знакомыми людьми, невзирая на их сварливое настроение.

Мы молча позавтракали, вышли из замка, пересекли ров по мосту и направились в город. Салаи тащил одометр и моток веревки, а я держал компас и увеличительное стекло. Выйдя на середину рыночной площади, я проверил установленный мной диск. Он остался в целости и сохранности. Привязав к нему веревку, я начал промерять первый утренний маршрут, записывая показания компаса. Сегодня нам предстояло сделать замеры восьми улиц между Ширроко и Меццоди – это завершающий этап базовых измерений для определения общей розы ветров, а последующие несколько дней, сверяясь со старой картой, обнаруженной в городской библиотеке, я буду воспроизводить улицы в чертежах, с учетом имеющихся цифровых данных. От математических выражений – к точному образу: своего рода чудо.

Как обычно по утрам я преисполнялся бодрости и оптимизма, шагая по сумеречным, окрашенным голубоватыми тенями улицам и вдыхая прохладный туманный воздух, и сознавая, что я трудился в свое удовольствие, пока все вокруг еще видели сны. Разматывая веревку, я двигался по линии, определяемой показаниями компаса и увеличительного стекла. Салаи следовал за мной с шагомером. В его обязанности входило считать щелчки измерительного прибора, но я подсознательно и сам подсчитывал их, зная, как порой рассеивалось его внимание. По мере продвижения я отмечал места перекрестков и габаритные размеры зданий. Дойдя до внешней стены, мы вернулись обратно к диску на рыночной площади.

Солнце уже взошло, и начали появляться лоточники, петухи оглашали городскую тишину утренней песней, а из пекарен потянуло приятным теплом и ароматом выпечки. Я купил Салаи сдобную лепешку, и мы выпили немного горячего, приправленного специями вина. Заметив, что парень продрог, я одолжил ему подаренный мне герцогом плащ. За что получил его первую улыбку за это утро. Пока он заправлялся лепешкой, я сделал зарисовки двух застрявших в дверях спорщиков, сосредоточив внимание на их жестах и позах. До меня донеслись слова пожилой фермерши, поучавшей свою собеседницу: «Кто многим владеет, всегда больше боится потерь», – и записал в тетрадь под чередой прочих мудрых высказываний услышанных мной от жителей Имолы:

«Маленькая правда лучше большой лжи».

«Кто хватает змею за хвост, того она неизбежно укусит».

«Хвалить грешника – то же самое, что хулить праведника».

Возможно, у меня слишком богатое воображение, но зачастую мне казалось, что эти высказывания вполне подходили к Валентинуа и моим отношениям с ним. Неужели он та змея, которую я схватил за хвост? Или тот самый грешник?

После часа дня мы завершили восьмую часть карты и направились во дворец, где Томмазо ждал нас с обедом. Мы ели, сидя за длинным столом, и Томмазо рассказал нам о своих успехах в создании осадной башни. На моем лице, должно быть, невольно отразились мучения, поскольку Томмазо прибавил:

– Леонардо, ведь осадная башня по сути своей не предназначена для убийства.

Я старался не думать о том, что видел в Кальмаццо и других местах сражений. Порой эти видения посещали меня в снах, но в целом мне почти удалось забыть испытанный мной ужас. В конце концов, мои мысленные видения оставались всего лишь видениями. Их реальность осталась в прошлом. Страдания закончились, так же как и страх. Даже узкий белый шрам на моем плече уже почти незаметен.

После обеда я удалился в свою комнату, чтобы заняться вычерчиванием карты. Эта трудоемкая работа, однако, приносила удовлетворение, благодаря как ее точности, так и чудодейственной красоте.

Увидеть город, как только Бог может увидеть его, летать, пусть даже лишь в воображении… стать всеведущим.

Завершив работу в шесть часов вечера, я немного почитал Архимеда и в семь направился к Стефании.

Постучав в дверь, я вступил в будуар – и меня тут же вознаградила ее улыбка. Я сделал уже множество эскизов, но нечто существенное пока ускользало от меня. Мне удалось воспроизвести изгиб ее губ, складочки кожи вокруг ее рта, порожденные напряжением мышц, и накладываемые вечерним освещением тени, но не то чувственное очарование, что пронизывало ее лицо, исходило от него. Ее улыбка успокаивала и одновременно не давала мне покоя – она ободряла и дразнила. Я мог бы созерцать ее целый день.

– Завтра вечером мы увидимся? – спросила она, когда я начал убирать мелки.

– Конечно, моя госпожа. В обычное время?

– Конечно. И кстати, Леонардо, не могли бы вы потом немного задержаться? Я закажу легкое угощение. Мне хотелось бы, чтобы вы познакомились с одним человеком.

– Разумеется, благодарю вас, – с поклоном сказал я. – Могу я узнать имя вашего второго гостя?

– Один из ваших земляков. Его зовут Никколо Макиавелли.

23

Имола, 30 октября 1502 года
НИККОЛО

В легких сумерках я вышел на главную улицу. Ее заполняли совершающие променад семьи, конные гвардейцы, копающиеся в мусоре собаки; богатые кареты медленно проталкивались через толпу, кучера покрикивали на людей, требуя очистить дорогу. Мимо меня прошли две хихикающие девицы. Одна из них вполне миловидна, хотя скорее благодаря юности, поэтому я обернулся с намерением проверить, хороша ли ее фигура сзади, и увидел, что она тоже не сводила с меня глаз. Девица залилась краской, а ее подруга – смехом. Вот видишь, Никколо? Ты еще не безнадежен. Развернувшись и продолжив путь, я заметил, что наступил на свежую кучу лошадиного навоза.

Да, моя гордость еще ранена отказом. Но, возможно, сегодня ей представится случай исцелиться? Записку от «Стефании» доставили нынче утром, хотя я еще не уверен, как мне следует поступить. Неделю назад я полагал, что мы больше никогда не увидимся, а теперь она приглашала меня на ужин с Леонардо да Винчи. Это очень странно. Хотя мне и вправду нужно встретиться с ним, что пока не удалось обычным путем… К тому же я смогу вновь увидеть ее.

Не скажу, чтобы мне этого ужасно хотелось. Но я пойду, раз уж должен. Сделаю вид, что не испытываю к ней никаких чувств и что мое признание было всего лишь пьяной шуткой. Я уже не питал ни малейшей надежды, что она тайно влюблена в меня. Я осознавал всю нелепость того нашего вечернего свидания, представляя ее в постели с герцогом. То есть мог ли я вообще соперничать с ним? Ходили слухи, что он соблазнил даже Катерину Сфорца, прежде чем заключить ее в тюрьму. Господи Иисусе, как же я ему завидовал! Но взглянем на вещи реально – ведь он скорее бог, нежели человек. И это не говоря уж о его несметных богатствах и могуществе.

В сущности, как раз прошлой ночью меня осенило, что я просто неправильно оценил всю эту ситуацию. Надо быть более объективным и беспристрастным. Если удалить мои личные чувства из этого соотношения, то легко понять, что любовь, по существу, то же самое, что война или политика, своего рода столкновение сил; некий постоянный процесс союзов и уступок, завоеваний и капитуляций. И, как и в политике, всегда следует оставаться прагматичным и реалистичным. К примеру, встреченная мной на улице девушка представляла вероятную среднесрочную цель. Шлюха, посещенная мной на днях, была простым краткосрочным удовольствием. Моя женитьба на Мариетте являлась сложной долгосрочной сделкой. А «Стефания»? Совершенно провальная затея; она представлялась мне как стремление Флоренции завоевать Англию.

Войдя по подъемному мосту в замок и направляясь к входу во дворец, я мысленно спросил себя, каково же мое внутреннее ощущение.

–  Спокойное, – ответил мой внутренний голос. – Равнодушное, беспристрастное, объективное.

Лжец, мысленно ответил я ему.

Но внутренний собеседник пожал плечами и продолжил путь.

ДОРОТЕЯ

Никколо вошел с улыбкой, легко поцеловал меня в обе щеки и, небрежно выглянув в окно, извинился за свое поведение в нашу предыдущую встречу.

– Я поступил на редкость негалантно… напился и начал изображать влюбленного, просто чтобы затащить вас в постель.

Он с надеждой взглянул на меня, словно проверяя, довольна ли я такой версией событий.

– Не беспокойтесь, Никколо, – с улыбкой заметила я. – Все мы, перебрав вина, говорим не то, что надо. Давайте просто забудем тот разговор, согласны? По-моему, вас порадует знакомство с Леонардо. Он великий человек, и герцог ему доверяет. Как и вам, разумеется…

Он скептически глянул на меня:

– Неужели?

– Естественно. Как раз прошлой ночью герцог говорил мне… – Никколо вспыхнул, но я продолжила, словно ничего не заметила, – как обрадовался тому, что Синьория прислала именно вас.

– Пару дней назад я отправил письмо в Синьорию с просьбой отозвать меня, – угрюмо проворчал он. – Дела герцога пойдут более успешно, если вместо меня пришлют более солидного посла.

– Возможно, – согласилась я. – Но его светлость вряд ли порадуют такие разговоры. И сам герцог полагает, что с вашим влиянием на гонфалоньера и с вашей… способностью убеждать…вы вполне сумеете добиться от Синьории предоставления вам полномочий для самостоятельного заключения соглашения.

Желая скрыть свое удовольствие от такой похвалы, Никколо сменил тему разговора:

– Народ Флоренции обеспокоен соглашением, подписанным герцогом с Орсини. Вам, моя госпожа, известно что-либо о нем?

В его тоне прозвучала легкая снисходительность; скорее всего, он ожидал отрицательного ответа.

– Да, я сама читала этот договор, – сообщила я.

– Неужели? – Его глаза вспыхнули, как свечи в темной комнате.

Как резко менялось его лицо, когда он чуял запах важных новостей! Вся печальная жалость к себе, омрачавшая его лицо в этот вечер, мгновенно исчезла, вновь уступив место острому, как бритва, пытливому уму:

– И каковы же его условия?

Заучив точную фразу, которую мне сообщил Чезаре, я небрежно ответила, что «условия столь бессодержательны, что над ними посмеялся бы даже ребенок».

– Что, интересно, вы имеете в виду? Что герцог не намерен придерживаться этого соглашения?

– Неужели вы действительно верите, что такой хитрец, как герцог, мог заключить мир с предавшими его людьми? Имеет ли хоть какой-то шанс тот, кто желал убить его?

– Нет, в такое невозможно поверить, – пылко ответил он. – Так вы говорите, что весь этот мирный договор – просто ловушка? Раз так, то я заверю Синьорию, что нам нечего бояться союза герцога с его врагами. Ведь если они опять объединятся, то Флоренция будет самой очевидной мишенью для их объединенных войск.

Я подалась ближе к нему, не опасаясь теперь быть неправильно понятой. Сейчас на уме у него одна цель, и она не связана с моими прелестями.

– Никколо, я вам ничего не говорила, но вашему городу точно нечего опасаться этого союза. Не в интересах его светлости заводить дружбу с врагами; более того, он заинтересован в том, чтобы они исчезли с лица земли. – Он кивнул, и я заключила: – Вы можете записать это при желании.

– Не думаю, моя госпожа, что в этом есть необходимость. Такая фраза отлично запоминается.

По его лицу проскользнула странная ухмылка. Никколо вновь стал самим собой.

– Но довольно политики, – заявила я, – по крайней мере, на сегодняшний вечер. Через несколько минут вы познакомитесь с вашим глубокоуважаемым земляком.

– Я слышал, разумеется, о вашем приятеле Леонардо, – с поклоном сообщил он, – хотя, должен признаться, я не великий знаток искусства.

– Леонардо не только художник… как вы вскоре поймете.

– А скажите-ка мне, почему…

Но вопрос остался незаданным – его прервал тихий стук в дверь.

ЛЕОНАРДО

Никколо Макиавелли – мне приходилось уже слышать его имя. Не только от Томмазо, передавшего мне на днях его записку, но и от кого-то еще… Я долго копался в памяти, не понимая, где же мог слышать его, и наконец вспомнил. Да, я почти уверен: его имя стояло в списке будущих покойников Вителлодзо.

Он выглядел достойным внимания. Интересное лицо – по-лисьи заостренное, по-мальчишески живое. Узкий, с закругленным кончиком нос, тонкие губы, маленькие уши и глаза, но последние искрились редким умом, даже улыбка на его губах казалась любопытной. Двусмысленная, сложная… настоящая флорентийская улыбка. Запашок и облачение этого посла не в моем вкусе, но в целом, к моему собственному удивлению, на первый взгляд Никколо Макиавелли произвел на меня благоприятное впечатление. Полагаю, я ожидал увидеть очередного напыщенного политикана, типа Франческо Содерини. Я протянул ему руку, и он обхватил ее своими двумя:

– Маэстро, для меня большая честь познакомиться с вами.

Я сообщил ему, что мой прадедушка тоже трудился для Флоренции в качестве посланника.

– Неужели? А я не могу похвастать, что кто-то из моей семьи обладал талантами художника. Или, в данном случае, военного инженера. В основном в нашем роду неумолимо воспитывали череду простых нотариусов и правоведов.

– Да, в семье моего отца такая же направленность, – заметил я. – Почему же, позвольте спросить, вы не унаследовали нотариальную контору вашего батюшки?

У тебя нет никакой деловой хватки, нет ни капли здравого смысла…

– В молодости мой отец обанкротился, поэтому наше имя в черном списке, – вызывающая улыбка при упоминании столь позорного несчастья. – Мне повезло, что я получил такую должность.

– Повезло?

Он подтвердил, что говорит серьезно:

– Я завел нужные знакомства. Вы же понимаете, как надо устраиваться во Флоренции.

– Увы… я не силен в этой области. Могу лишь посочувствовать банкротству вашего батюшки.

Никколо пожал плечами, словно его это не волновало, но я счел себя обязанным ответить ему не менее откровенным признанием:

– А мне не суждено дождаться нотариальной конторы отца, поскольку моя матушка не была его женой, – говоря это, я следил за выражением лица посланника, но не увидел ни отвращения, ни неодобрения; очевидно, ему чужд снобизм. – Так что мы оба в некотором смысле отверженные.

Последнюю фразу я произнес с легкой иронией. Никколо понимающе кивнул мне:

– Ах, если бы я только мог перестать носиться по коридорам власти и осесть в тихой и скромной пыльной конторе… И вы, как я полагаю, предпочли бы целыми днями заверять скучные документы, чем быть самым знаменитым художником Италии. Насколько счастливее мы с вами могли быть, если бы не вмешательство жестокой Фортуны…

Он рассмеялся, я улыбнулся, а Стефания взяла нас под руки. Она выказала свою радость по поводу того, что у нас оказалось так много общего, поскольку теперь она не будет чувствовать себя виноватой, оставив нас ненадолго, чтобы проверить готовность угощений.

После ее ухода атмосфера между нами, казалось, изменилась. Комната вдруг словно уменьшилась, повеяло холодным ветерком. Никколо взглянул на меня другими глазами. Или, быть может, он просто снял маску?

– Итак, – вопросительно произнес он таким тоном, точно именно к этому вопросу исподволь вел весь наш разговор. – Что вы думаете о вашем новом покровителе?

Я задумчиво помолчал. Потом, намеренно повысив голос, чтобы его могли расслышать за дверью, сказал:

– Боюсь, Никколо, что вас ввели в заблуждение. Ваш коллега Франческо Содерини пытался соблазнить меня в Урбино и спросил, не соглашусь ли я обеспечивать Синьорию сведениями о планах герцога. Видимо, он полагал, что я принял его предложение, но…

– Он ошибался.

– Увы. Я не умею шпионить, Никколо. Да и не испытываю склонности к такой деятельности.

– Я понимаю, – кивнув, сказал он.

– Мне жаль, если это расстроило ваши планы, – заметил я, понизив голос.

– Ничего… я вас отлично понимаю. Люди типа Франческо порой считают, что взгляды других людей не отличаются от их собственных. Они воображают, что все видят этот мир точно так же, как они. – Сделав большой глоток вина, он откинулся на спинку кресла и добавил: – Но, как ни странно, его ограниченность обеспечила мне приятный, свободный от службы вечер. Теперь, когда стало ясно, что мне не придется собирать никаких сведений, я могу просто успокоиться… и насладиться общением с вами.

Мы углубились в воспоминания о знаменитых местах Флоренции и некоторых известных личностях. Вспомнили Медичи, и разговор естественным образом свернул на личность Лоренцо Великолепного, его покровительство искусству, его поэтический дар. Никколо, как оказалось, тоже баловался стихами по молодости. Неизбежно мы начали обсуждать соперничающие достоинства поэзии и живописи.

Поэт может дать точное описание небес, рек, лиц… но художник может изобразить их так, что они будут выглядеть как настоящие.

Вернувшаяся Стефания, казалось, приятно удивилась, обнаружив, что мы увлеклись отвлеченной дискуссией. Подобные споры мне доводилось вести частенько. По молодости я нередко сердился и начинал нести нечто невразумительное, но теперь уже выучил назубок все аргументы моих оппонентов и спокойно опровергал их один за другим, словно слуга, призванный погасить свечи.

Ну-ка скажите мне, что ближе индивидууму – имя или образ? Имя человека меняется в других странах, но его образ меняет только смерть…

– Моя рекомендация, – заключил я, – не пытаться обременять себя словами, если только не доведется говорить со слепым.

Никколо, подобно большинству защитников письменного слова, начал возмущаться такой противоречивой логикой и, вероятно, догадываясь, что мое владение латынью является зачаточным, зачастил для поддержки своих представлений цитатами из Платона, Цицерона и прочих классиков.

– Любой, кто приводит в споре мнения древних мудрецов, пользуется не своим умом, – заявил я, – но всего лишь памятью. Конечно, легче напиться у фонтана, чем тащиться к роднику.

К моему удивлению, Никколо расхохотался:

– На самом деле, тут я согласен с вами. Любой дурак может цитировать древних, изображая из себя знатока и умника. Хотя это вовсе не означает, что он имеет хотя бы малейшее представление, о чем, в сущности, они говорили.

– Ах, как я рада, что вы наконец сошлись хоть в каком-то мнении, – сказала Стефания. – Ведь нам уже пора подкрепиться. И согласитесь, неразумно вести пылкие отвлеченные споры, вкушая земную пищу. Можно легко подавиться словами.