Текст книги "Дарующие Смерть, Коварство и Любовь"

Автор книги: Сэмюэл Блэк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 29 страниц)

Флоренция, 11 августа 1502 года
НИККОЛО

Мы с Агостино увлеченно шептались, когда плечо мне вдруг сдавила чья-то сильная рука.

– О-ох. Что за… – возмутился я, вскинув голову.

Бьяджо мрачно смотрел в сторону двух мужчин, которые проходили вдоль другой стены вестибюля. Я сразу узнал нашего противного начальника, мессера Антонио, благодаря его смехотворной походке, но мне пришлось прищуриться, чтобы распознать личность его спутника. Когда я все-таки узнал его, то невольно открыл рот. Аламанно Сальвиати – он из кожи вон лез, мечтая стать самым могущественным человеком во Флоренции (а выборы главы правительства – Пожизненного гонфалоньера справедливости – должны состояться в будущем месяце), – приобнял нашего начальника за плечи и о чем-то пылко беседовал с ним. Мы тихо наблюдали за этой парочкой, когда вдруг мессер Антонио посмотрел в мою сторону, нахмурился и что-то сказал Сальвиати. Последний мельком глянул на меня и кивнул в ответ на слова мессера Антонио. А потом оба они удалились вверх по лестнице.

Мы покинули дворец в молчании, и, как только оказались на площади, Бьяджо завопил:

– Вот слезоточивый болван! Да чтоб он подавился своим поганым дерьмом! Так подлизывался к этому Сальвиати, словно готов нас выкинуть на улицу…

– Ты же не знаешь, о чем они говорили, – заметил Агостино.

Бьяджо резко умолк и уставился на него:

– Ты что, шутишь или как? Разве ты не видел, какой взгляд он бросил на Никколо? А нам отлично известно, что именно Сальвиати строил козни в прошлом году, стремясь лишить Никколо должности.

– Это были только слухи, – возразил Агостино. – Ничего ведь не доказано. В любом случае, не стоит забывать, что в первую очередь именно благодаря влиянию Сальвиати Никколо и получил работу.

– Верно, – поддержал я. – Но надо признать, что он, видимо, охладел ко мне в последнее время.

– В последнее время? – усмехнувшись, повторил Бьяджо. – Он охладел сразу, как только ты заявил, что нам следует заключить соглашение с этим мерзавцем Валентинуа. Кстати, о чем, черт возьми, ты думал? Одному только Богу известно, какие поганые мысли нашептал мессер Антонио в его жадное ухо. Поверьте мне, если Сальвиати победит на выборах, то наша троица…

– …пропала? – закончил я. – Да… возможно ты прав, Бьяджо. В таком случае будет мудро поддержать другого влиятельного кандидата.

– Пьеро Содерини? – кивнув, уточнил Агостино. – Хорошая идея. Может, пойдем в «Три царя» и обсудим ее?

Чезена, 12 августа 1502 года
ЛЕОНАРДО

Романья прежде всего поразила нас как царство полного идиотизма. В этом, по крайней мере, наше с Салаи мнение совпадало. Я потратил целое утро, разговаривая с тупоголовой стражей замка и безмозглыми чиновниками, чье единственное удовольствие в жизни, казалось, заключалось в том, чтобы помешать мне увидеть то, что было нужно для усовершенствования жалких на вид городских укреплений. Четыре часа ожидания перед закрытыми дверями, подписывания бессмысленных документов, выслушивания бесконечно повторяющихся мелочных доводов… бесплодное занятие.

Наконец жара ослепительного солнца достигла такой силы, что мы не выдержали и все втроем удалились в таверну «Ангел», где мой чертенок тут же уселся за угловой стол, хмурясь и хандря, как четырнадцатилетний подросток, (хотя в том возрасте он был гораздо милее и легче в общении). А мы с Томмазо попытались договориться с подавальщиком, который отказывался признать возможность приготовления пищи без мяса мертвых животных.

– Вы уж лучше закажите просто лаваш, – сказал он, скрестив на груди толстые руки и поглядывая на нас сверху вниз.

Лаваши – а попросту тонкие пресные лепешки – являлись единственным кулинарным коньком Романьи.

– А овощи! Или фрукты! – воскликнул Томмазо. – Должно же у вас быть хоть какое-то разнообразие.

– Мессер, мы не держим сельской пищи, – гордо заявил подавальщик.

– Пожалуй, нам лучше пойти поискать другую таверну, – спокойно произнес я.

Но Томмазо уже разразился бурным смехом и с упрямым ехидством потребовал показать ему кладовую и разрешить лично побеседовать с кухаркой, чтобы выбрать еду по собственному желанию. В конце концов он истощил терпение подавальщика, как вода подтачивает камень, и они вдвоем отправились искать овощи. Салаи, заказавший бифштекс, жевал его молча, уставившись немигающим взглядом в уродливый узор плиточного пола. Он вел себя так с той самой ночи, что мы провели вместе, словно сердился на меня.

Не обращая внимания на его настроение, я начал строчить послание Валентинуа. Я сетовал, что его подчиненные делают мое задание невыполнимым и тратят не только мое время, но и его деньги. Откровенно высказав свое возмущение, я потом немного смягчил его, разбавил «вашими светлостями», изъявлениями почтения и извинениями за то, что «мне приходится по таким пустякам отрывать ваше превосходительство от множества государственных дел». Завершив послание, я увидел, что Салаи убивает ладонью мух. Подавив раздражение, я промолчал.

– Ну вот, все в порядке! – воскликнул Томмазо, победоносно возвращаясь из кухни. – Я пообщался с кухаркой, и она с удовольствием согласилась приготовить нам блюдо из салатных листьев, помидоров, авокадо и мягкого козьего сыра.

Исключительно любезная хозяйка. А вот ее муженек – настоящий упрямый осел.

– Чезена, кажется, полна упрямых ослов, – вяло заметил я.

– Не унывайте, мастер… по крайней мере, мы сможем хорошо подкрепиться. Да, кстати, она еще послала своего сынка к роднику, и он принесет нам холодной воды. Она сказала, что та колодезная вода, которую они подают обычно, сейчас из-за засухи стала буроватой.

Я подписал переписанное набело послание и свернул его в трубочку.

– У кого есть веревочка?

– Молодчина, Томмазо… огромное спасибо! – шутливо воскликнул он. – Что бы я без тебя делал!

–  Чертовскипризнателен, Томмазо. Извини. Но нет ли…

– …веревочки? Конечно. – Вздохнув, он взял свой ранец и выудил оттуда тугой моток пеньковой бечевки и перочинный нож.

А чуть позже, окинув взглядом совершенно несчастное лицо Салаи и мое, сердитое и озабоченное, Тсммазо вызвался лично доставить мои претензии Борджиа.

– Но он же в Милане, – напомнил я.

– Вот и отлично. Я как раз мечтал о дальнем путешествии.

Феррара, 17 августа 1502 года
ЧЕЗАРЕ

В ее комнате – запах смерти. Спертый воздух, атмосфера уныния. По стенам блуждают тени горящих свечей. На простынях белеет ее призрачное лицо.

Лекарь выполнил мою просьбу. Он спас Лукрецию. Но ее ребенок родился мертвым. Это хорошо.

Но моя сестра ужасно расстроена. Ее сердце разбито – она не хочет жить. Я должен исцелить ее сердце. Обязан вернуть ей желание жить.

Врач предложил сделать кровопускание. Заявил, что оно необходимо. Но сестра не разрешила – боится бритвы. Мне надо убедить ее стерпеть боль.

Я присел на краешек кровати. Лукреция взглянула на меня и печально улыбнулась.

– Ты пришел, – слабое проявление радости.

– Разумеется, пришел.

– Чезаре, я потеряла ребенка.

– Не надо думать об этом, – сказал я, сжимая ее руку. – Это в прошлом. Ты должна подумать о себе.

– Он был такой крошечный. Такой милый. Его личико было прекрасным. Но он так и не смог вздохнуть. Ни разу.

– У тебя будет еще много других детей.

– А вдруг они…

– Лукреция, тебе необходимо восстановить силы, – я коснулся ее волос, погладил по щеке. – Вот ты придешь в себя, поправишься – и тогда у тебя будут здоровые дети.

– А как ты, Чезаре? У тебя все в порядке?

– Все прекрасно. Всё под контролем. Тебе не стоит беспокоиться обо мне.

– Я знаю. Ты очень сильный.

– Так же, как и ты, малышка. Ты всегда отличалась сильной натурой.

Она улыбнулась. Глаза печальны.

– Сейчас тебе надо собрать все силы. Лекарь хочет пустить тебе кровь.

Я пощекотал ее, она рассмеялась. Услышав этот заранее оговоренный сигнал, врач зашел в спальню.

Я продолжал щекотать ей пятки, она продолжала смеяться. Так мы играли когда-то в детстве. Нежно, но крепко я прижал ее ноги к кровати. Она улыбнулась мне, ожидая пытки. Слезы наполнили ее глаза.

Лекарь сделал разрез. Лукреция закусила губу. Я услышал, как потекла в бутыль ее кровь.

– Молодчина, – похвалил я. – Храбрая девочка.

Лукреция побледнела. Она издала слабый смешок. Я сжал ее руку. Мы надолго умолкли.

Врач перевязал рану и открыл окна; пламя свечей затрепетало на ветру. Потом он покинул комнату, унеся с собой тишину.

– Как твой муж… он хорошо обходится с тобой?

– Да. Он очень добр, Чезаре. Даже после…

Я понимающе кивнул.

– …он был очень добр ко мне. Очень добр.

– Хорошо, – сказал я. – Хорошо… мне не придется убивать его.

– Надолго ли ты приехал, Чезаре? Или тебе нужно сегодня уезжать?

– Нет, я останусь, пока тебе не станет лучше.

– Но удалось ли тебе справиться с проблемами? До меня дошли слухи о твоих капитанах…

– Я же сказал – всё под контролем.

– Но что, если они…

– Лукреция, если ты не прекратишь говорить о моих делах, мне придется принять решительные меры.

– Какие же? – ее брови заинтересованно приподнялись.

– Я призову Микелотто, – пригрозил я. – Он будет гладить твое горло, пока ты не перестанешь говорить вздор.

Она взвизгнула, затем рассмеялась:

– О нет… это даже не смешно!

– Как же ты осмелилась оставаться наедине с тем ужасным и кровожадным злодеем, с Чезаре Борджиа?

– А как ты осмелился оставаться наедине с той грешной, развратной соблазнительницей, с Лукрецией Борджиа?

– Сейчас, скорее всего, нас подслушивают за дверью, – рассмеявшись, предположил я. – Ждут, когда мы начнем прелюбодействовать.

– Или строить козни, замышляя чью-то смерть.

– Придурки. Если бы я мог, то избавился бы от них.

– От кого? – она сонно нахмурила брови, задумываясь.

– От них. От всех. Оставил бы в этом мире только нас с тобой.

Она вздохнула. Коснулась моей руки. Ее голова откинулась на подушки, глаза закрылись. О, Лукреция… увижу ли я тебя вновь?

Чезена, 20 августа 1502 года
ЛЕОНАРДО

Бум! Бум! Бум! Миновала полночь, и гроза громыхала и посверкивала где-то на востоке, но слышны вовсе не удары грома. Мы с Салаи опять поссорились, по его щекам текут слезы. Мы оба замерли, словно нас застали на месте преступления. Я прислушался, задержав дыхание, и убедился, что не ослышался – вновь раздался отчаянный гулкий удар в дверь.

– Войдите, – сказал я.

Курьер насквозь промок – от дождя, не от пота. Из-за открытой двери доносился шелест падающих на землю капель. Он вошел – молодой парень с горящими глазами – и опустился передо мной на колени. Потом зачитал послание от герцога Валентинуа. Его светлость выражал глубокое сожаление по поводу того, что моему важному заданию чинятся задержки и препятствия, хотя в оных препонах нет, безусловно, никакой моей вины.

Испытывая ко мне огромную любовь и уважение, его светлость издал документ, который предоставляет мне широкие полномочия во всех его владениях. После чего посланец аккуратно извлек вышеупомянутый документ из внутреннего кармана и высокопарно огласил его.

«Цезарь Борджиа, божьей милостью герцог Валентинуа, правитель Баланса и Романьи, покоритель Адриатики, правитель Пьомбино и etc., гонфалоньер и главнокомандующий войсками Святой римской церкви: всем нашим наместникам, кастелянам, капитанам, чиновникам, командирам, солдатам и подданным, мы повелеваем и предписываем на вечную память, дабы всюду предоставляли они свободный проход и освобождали от всякого официального платежа за него и за его провожатых, дабы дружески принимали и давали осматривать, измерять и тщательно обследовать, по желанию предъявителя сего, нашего любезнейшего приближенного архитектора и инженера Леонардо да Винчи, каковой по нашему поручению должен обследовать укрепления и крепости нашего государства, дабы согласно с его указаниями мы могли своевременно перестроить их…»

Я глянул на Салаи, он вновь повернулся ко мне и слушал посланца, удивленно тараща глаза. Почувствовав мой взгляд, тоже посмотрел на меня. Еле заметная улыбка, едва сдерживаемый смех.

«…и оказывать ему всяческую помощь. И отныне вменяется в обязанность всем другим инженерам согласовывать с ним свои планы и подчиняться его решениям. И да не осмелятся подданные наши действовать иначе, если не желают подвергнуться нашему гневу и…»

Закончив читать, посланец поклонился, вручил мне документ, вежливо отклонил предложенные деньги и удалился. Я пробежал глазами важную бумагу – витиеватый почерк, красная восковая печать с впечатляющим оттиском имени CAESAR. Салаи, подойдя ко мне сзади, приналег на меня грудью, заглядывая мне через плечо.

– Итак, ежели вы покажете мне сей приказ, – прошептал он, – уж не должен ли я буду позволить вам обозревать, измерять и обследовать любые мои части по вашему желанию?

Его рука начала поглаживать мою ногу, и я обернулся:

– О Салаи. Почему мы вечно ссоримся?

Он опустил глаза:

– Не знаю. Извините.

Высокий горный пик взмыл над туманной равниной…

Я поцеловал его в щеку и аккуратно положил документ на стол. Драгоценный документ. Если он магически подействовал даже на Салаи, то уж несомненно подействует на всех прочих.

Ареццо, 21 августа 1502 года
ВИТЕЛЛОДЗО

Меня разбудил слуга: прибыл посланец.

– От герцога Валентинуа.

Я оделся и вышел в приемный зал. Там сидел Микелотто. Кровожадный испанский головорез. Увидев меня, он высокомерно прищурил глаза, его широкая желтозубая усмешка – как мерзкий надгробный камень на изуродованном шрамом лице.

Я напрягся. Взялся за рукоятку меча. Оглянулся на моих стражников и велел им обыскать испанца, не спрятал ли тот оружия. Он оказался безоружным. Я велел обыскать зал – за шторами, как и под столом, никого не оказалось. Наблюдая за мной, Микелотто тихо посмеивался.

– Где же ваше послание? – вопросительно произнес я.

В послании мне предписывалось:

– Немедленно покинуть Ареццо. Вывести ваши войска. Ваше присутствие там оскорбляет герцога и короля Франции. В вашем распоряжении двадцать четыре часа… Если завтра к этому времени приказ не будет исполнен, то герцог отправится в Читта-ди-Кастелло. Он захватит ваш родной город, а это не составит ему труда, учитывая, что знатные горожане уже просили его стать их правителем…

Испанский головорез выплевывал слова, точно разговаривал с ничтожным слугой или собакой. Кровь бросилась мне в голову.

– Как смеете вы, – взревел я, – обращаться ко мне с таким презрительным видом? – Вытащил меч. – Я вызываю вас на поединок!

– Никакого поединка не будет, – равнодушно усмехнувшись, заявил Микелотто. – Вы должны понять, что я выражал презрение моего господина. Я всего лишь разговаривал с вами так, как мне приказали.

– Предполагалось, что так будет достигнуто лучшее взаимопонимание?

Он пожал плечами. Вопрос не по адресу.

– Убирайтесь, – прошипел я.

– Передать что-нибудь моему господину?

– Да. Передай ему, пусть катится к черту.

– И это все? – Убийца удивленно приподнял брови.

Я отвернулся к стене. Мне вспомнился мой дворец в Читта-ди-Кастелло. Вспомнились окружавшие его сады. Славные конюшни и псарни. Жена и дети. Представились и враги, смеющиеся над моей опалой.

– Передайте его светлости, – сквозь зубы процедил я, – что я исполню его приказ.

Я проводил взглядом уходящего испанца. Как только он скрылся из виду, я вызвал своих курьеров. Отправил сообщения Оливеротто, Бентивольо, Бальони и Орсини. Я сообщил им, что пора встретиться. Нам необходимо многое обсудить.

Часть III
ЗАМОК СКРЕЩЕНИЯ СУДЕБ (ОСЕНЬ 1502 ГОДА)

18

Флоренция, 4 октября 1502 года
НИККОЛО

Я постучал в массивные резные двери и услышал приглашение войти. Мне еще не приходилось бывать в этих коридорах Палаццо делла Синьория. Они вели в резиденцию главы правительства, и теперь ее занимал Пожизненный гонфалоньер. Открыв дверь, я вошел в просторный, залитый светом зал, стены которого украшали сцены прославленных в веках исторических побед Флоренции.

– Прекрасный кабинет, – заметил я, оглядевшись.

– Верно, его вряд ли назовешь убогим! – с улыбкой воскликнул Пьеро Содерини.

Да, вам будет приятно узнать, что наш кандидат победил на выборах. Это на редкость добрая новость для меня, как и то, что брат нового правителя, Франческо – тот епископ, с которым мы ездили в Урбино, – уже сообщил ему, что я «самый талантливый политик Флоренции». Единственным недостатком его победы стало то, что Аламанно Сальвиати возненавидел меня пуще прежнего.

Я занял деревянное кресло перед столом. Оно было на несколько дюймов уже, чем гонфалоньерское.

– Все ли готово к вашему путешествию, Никколо?

– Да, ваше превосходительство. Лошади уже ждут у входа.

– Хорошо. Я понимаю, что вы уже получили все указания, но мне хотелось лично побеседовать с вами до вашего отъезда. Как вы понимаете, я решил поручить вам это задание, поскольку вы уже встречались с герцогом Валентинуа и, согласно мнению моего брата, достигли в общении с ним исключительно хорошего взаимопонимания.

Я лишь склонил голову.

– Не скромничайте, Никколо. По мнению Франческо, вы даже понравилисьгерцогу, он проявил к вам симпатию и почтил своим доверием.

– Герцог может быть на редкость обаятельным, – заметил я. – Было бы наивно воспринимать это как симпатию.

– Возможно, – согласился Содерини. – Но мой брат сказал, что с ним герцог общался совсем по-другому, выказав грубую бесцеремонность и подозрительность. В общем, по-моему, вам следует воспользоваться проявляемой им благосклонностью на пользу нашей республики. Нам хочется заключить Дружеское соглашение с Папой и его сыном, и также хотелось бы поточнее узнать, каковы его планы. Итак, ваша задача – не только получить полезные сведения о Борджиа, дабы мы смогли понять все его замыслы, но и добиться его благорасположения к нашей республике.

– Я понял, ваше превосходительство.

– У меня также имеются важные новости для герцога, которые вы можете ему сообщить. По нашим сведениям, некоторые из его капитанов пытаются поднять мятеж, и в настоящее время они собрались на тайное совещание в Маджоне, чтобы заключить союз против него.

– Нет ли каких-то подробностей? – спросил я, оживляясь. – Кто вовлечен?

Гонфалоньер просмотрел какие-то бумаги на своем столе:

– Вителлодзо Вителли, Оливеротто да Фермо, Джанпаоло Бальони и Паоло Орсини. Они главные зачинщики, хотя на совещание отправились еще представители Урбино и Болоньи. Вы можете также сообщить, что нам тоже предложили прислать туда представителей, в свете достижения с ними согласия. Но мы отказались – не только потому, что считаем Вителли и Орсини врагами нашей республики, но и потому, что решили поддержать добрые отношения с герцогом, его святейшеством и его христианнейшим величеством.

– Отлично, ваше превосходительство. Сразу по прибытии я передам ваши сведения герцогу.

Гонфалоньер поднялся, и я последовал его примеру. Он крепко обнял меня:

– Я искренне верю в ваши способности, Никколо. Да сопутствует вам Фортуна.

Покинув его кабинет, я помчался вниз по лестницам, пролетая марш за маршем. И вот я оказался на площади, в небесах ярко сияло солнце, а в воздухе пахло сжигаемой осенней листвой. Исполненный надежд, я испытывал воодушевление. Если мне удастся быстро добраться до Имолы, то, вероятно, я смогу первым сообщить герцогу новости о заговоре его капитанов. Может, даже помогу ему спасти положение. Какую, интересно, награду могут выдать за такую услугу?

Вскочив в седло, я направил лошадь к городским воротам и начал грезить наяву, предаваясь сладким мечтам о моем славном будущем.

Имола, 5 октября 1502 года
ДОРОТЕЯ

В моей жизни теперь образовалась брешь, оставленная Стефанией. Сегодня утром она укатила в Рим к своему возлюбленному. Без нее мои дни будут совсем одиноки.

Хотя теперь мне предоставляли больше свободы. Мне уже разрешали гулять по городу с охранником, следующим на почтительном расстоянии. К тому же моя внешность сильно изменилась, поэтому меня трудно узнать. Мои волосы заметно посветлели (начиная с весны я, по просьбе Чезаре, выставляла их выгорать на солнце), а сама я сильно похудела. Порой, глядя в зеркало, я находила, что выгляжу старше, и теперь даже не уверена, что мои родители узнали бы во мне ту девятнадцатилетнюю девушку, которую похитили полтора года назад.

Уже месяц Чезаре живет в Имоле, а побывал у меня всего пять раз. Это не так уж мало, учитывая обширный выбор женщин, готовых отдаться ему. Очевидно, несмотря на постаревшее лицо и исхудавшую, костлявую плоть, я еще обладаю некоторой привлекательностью. И все же меня невольно беспокоит страх того, что вскоре он пресытится мной и тогда меня бросят в одном из этих замков или дворцов наряду с прочей ненужной рухлядью, оставляемой за собой армией: помятыми нагрудниками, пустыми бочками и беременными недавними девственницами.

Нет, нельзя постоянно жить в такой тревоге. Я должна что-то придумать. Что-то, что может заполнить мое одиночество и поддержать интерес Чезаре. Я думаю об этом целыми днями и вечерами, потягивая мятный настой и покрывая морщинки на лице маской из земляничной кашицы, но пока мне так ничего и не пришло в голову.

Около полуночи Чезаре пришел ко мне в спальню, и мы предались любовной страсти.

– Мне пора идти, – наконец сказал он, сладко потягиваясь. – Надо еще встретиться с одним из моих шпионов.

И тут вдруг, ни с того ни с сего, в голове у меня мелькнула одна идея. Мало того что она пронеслась в голове, она еще тут же непроизвольно слетела с языка. Я даже не успела сообразить, хороша она или нет.

– Чезаре, а почему бы вам не использовать меняв роли шпионки? Мне хочется быть вам полезной.

Герцог хранил молчание. Я не видела в темноте выражения его лица и не представляла, о чем он мог думать. Большинство мужчин, вероятно, рассмеялись бы мне в лицо, но Чезаре не из их числа. Его не волновало, кто ему служит – женщина из высшего общества, селянка или кто-то еще; а важны для него ум, сообразительность и преданность. Чем дольше длилось его молчание, тем сильнее становились мои надежды на его положительный ответ.

– Но сначала вам придется доказать свои способности, – наконец проговорил он.

– С удовольствием. Только если это не будет связано с убийством.

– Нет, в таком деле вы явно не сильны. Да и у меня более чем достаточно отличных головорезов. Разумеется, у меня много и искусных шпионов. Но, возможно, ваше… обаяние откроет доступ к… некоторым сведениям… закрытым для них, – медленно, словно размышляя вслух, произнес Чезаре. – Да, по-моему, у вас может получиться.

– И есть кто-то на примете, за кем я могла бы для вас пошпионить? – загоревшись, спросила я. – Кто же?

– Я сообщу вам позже. Когда загляну сюда в следующий раз.

Он встал с кровати, оделся в темноте.

– И когда это будет?

– Когда загляну сюда в следующий раз, – повторил он, запечатлев поцелуй на моих губах.