Текст книги "Дарующие Смерть, Коварство и Любовь"

Автор книги: Сэмюэл Блэк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 29 страниц)

39

Рим, 27 октября 1503 года
НИККОЛО

В Рим я прибыл в сумерках, и его улицы показались мне страницами, испещренными чернильными кляксами. Меня охватило трепетное волнение: наконец я оказался в центре самой великолепной империи, когда-либо существовавшей в земных пределах… Но когда я сообщил кучеру, что хочу сойти и немного прогуляться до моей гостиницы, он глянул на меня как на сумасшедшего.

– Вы не пройдете и полпути, господин, как вас уже разденут, ограбят, убьют и четвертуют… А может, еще и изнасилуют, если вам не повезет.

По его словам, после кончины Папы Александра город пребывал в состоянии полной анархии.

– Раньше люди боялись молодого Борджиа и его шпионов. А теперь боятся всех тех злодеев, которые раньше боялись молодого Борджиа и его шпионов.

Я повнимательнее пригляделся к темным боковым улочкам, замеченным мною чуть раньше из каретного окна, и мне показалось, что я уловил там угрожающее движение каких-то теней; услышал крики боли и свирепой ярости оттуда, откуда прежде слышались мне лишь крики уличных торговцев и людской смех. Забравшись обратно в карету, я покрепче закрыл дверцу.

– И в довершение всех несчастий, – крикнул мне кучер, когда наш экипаж бодро покатился вперед, – в город вернулась проклятая чума! Нет, господин, будь я на вашем месте, то вообще не покидал бы гостиницы до отъезда из этого ада.

Однако мой гостиничный номер никак не походил на то гнездышко, откуда не захотелось бы вылететь. Сама гостиница находилась в приличном квартале – неподалеку от Ватикана и замка Сант-Анджело, где сейчас проживал герцог Валентинуа, – но, по сути, представляла собой тесное, грязное и жутко дорогое отхожее место. Кровать изобиловала блохами, а по стенам ползали полчища тараканов; и стоило мне притихнуть на пару секунд, как с пола начинала доноситься возня бегающих крыс. Кроме того, мне предстояло выполнить массу поручений – встретиться с нужными людьми, посетить разные учреждения и собрать сведения.

Меня прислали сюда для изучения обстановки на папских выборах. Преемник Александра Папа Пий III заправлял в Ватикане меньше месяца и теперь уже покинул земную юдоль, дабы лично встретиться со своим бывшим владыкой. Поговаривали, конечно, что его отравили, и такая версия его смерти не относилась к сфере невозможного, но он был, по правде говоря, очень болезненным старичком, и выбрали-то его главным образом для того, чтобы настоящие кандидаты имели достаточно времени для подготовки к своим выборным кампаниям. Поэтому именно грядущие выборы являются одним из важнейших событий; они определят будущее нашей страны – и возможно (кто знает?), также и мое собственное будущее.

Я начал с посещения кардинала Содерини – моего старого друга Франческо, – и он снабдил меня самыми свежими слухами и рекомендательными письмами к делла Ровере, Риарио и другим. Позже я нанес визит кардиналу Амбуазу и кардиналу Асканио Сфорца. К десяти часам, вернувшись в гостиницу, я попытался осмыслить полученные сведения. Герцог Валентинуа, по общему мнению, имел сильную позицию. Он уже оправился после болезни, и любому из кандидатов для успеха в выборах придется заручиться его поддержкой. Удивляло, однако, что наиболее успешным кандидатом называли кардинала делла Ровере. Букмекеры рассчитывали сделать на нем тридцать процентов ставок. Но, конечно, последние два обстоятельства противоречили друг другу: если будущему Папе необходима поддержка герцога, то делла Ровере никак не может быть избран, поскольку Чезаре лишь в состоянии безумия способен поддержать своего старейшего и опаснейшего врага. Я расстроенно покачал головой – полная бессмыслица во всех отношениях.

Около полуночи я задул свечу и настороженно лег в кровать – и сразу почувствовал, как блохи принялись грызть мне ноги, и услышал, как зацокали когти крыс, начавших маршировать по грубым деревянным половицам. Я закрыл глаза и представил себе Мариетту. Она безутешно рыдала, провожая меня в дорогу. Но мое желание увидеть Рим было слишком велико, поэтому я даже не пытался отказаться от порученного мне задания. Через неделю-другую жена должна разродиться нашим вторым ребенком. Я молил Фортуну послать мне сына, здорового жизнеспособного наследника. Да, и, разумеется, я молился о том, чтобы моя жена тоже выжила.

Засыпая, я думал о Валентинуа.

29 октября 1503 года
ЧЕЗАРЕ

Зал в Ватикане. Дымящий камин. Шелест дождя. Мы сидели за столом. Преданные мне кардиналы – и один мой заклятый враг.

Кардинал делла Ровере – старый пернатый хищник. Седая шевелюра, ястребиные глаза. Он улыбался мне. Источал любезность и обаяние – так же, как и я. Он проницателен и опасен, но и мне этих качеств не занимать.

Почему мы собрались вместе? Потому что нужны друг другу. Он нуждается в моих голосах – голосах этих одиннадцати кардиналов. А мне нужно заручиться поддержкой… будущего Папы. И делла Ровере, видимо, может победить на выборах. Если я не помешаю ему.

Он подкупил всех, кого надо, – должно быть, ухлопал на это целое состояние.

– Господа, я готов заплатить за ваши голоса, – заявил он, обращаясь к моим кардиналам. – По пятнадцать тысяч дукатов каждому.

Они вытаращили глаза. Я прикинул общую сумму. В конклаве всего тридцать семь кардиналов. Даже мой отец не выложил такой БАСНОСЛОВНОЙ суммы за папскую тиару.

– Вы необычайно щедры, – заметил я. – Но они не отдадут за вас голоса, если мы с вами не договоримся.

Мой враг любезно улыбнулся и согласно кивнул. Мой враг сказал:

– Я вполне осознаю, Чезаре, каким могуществом вы располагаете. И вы также должны осознавать размеры моего влияния.

Я улыбнулся. Согласно кивнул.

– Объединив усилия, – продолжил он, – мы сможем вершить судьбу Рима… судьбу Церкви. Если же мы останемся противниками, то начнется хаос. Бессмысленное разрушение. Гражданская война. А это выгодно венецианцам… но не вам и не мне.

Я опять кивнул. Он нашел верные слова.

– Так давайте же станем друзьями. Давайте забудем прошлые разногласия. Мы же разумные люди, Чезаре. У нас с вами не такие горячие головы, как у Вителлодзо. Нас интересует власть, а не месть.

– Мне не хотелось бы закончить, как Вителлодзо.

Мой враг улыбнулся:

– Поистине. Кстати я должен признаться, что восхищен вашим хитроумием. Вы провели превосходную партию – мастерская работа.

– Что вы гарантируете мне, если я дам согласие на поддержку вашей кандидатуры?

– А какие гарантии вам нужны?

– Я хочу быть утвержденным в звании главнокомандующего войсками Папской области.

– Безусловно. Никто лучше вас не справится с таким делом. В свою очередь, однако, вам придется подчиняться моим приказам. Вы будете папским воином… ваша власть будет ограничена.

– Разумеется, – я согласно кивнул и улыбнулся. – Я также хочу сохранить завоеванные мной в Романье города.

Молчание. Мой враг задумчиво нахмурился. Потом – медленно – кивнул.

– Почему бы и нет, – сказал он. – До тех пор пока они подчиняются папской власти, вы можете править ими по собственному усмотрению. Вы захотите, конечно, получить войска и деньги, необходимые для того, чтобы отвоевать их обратно у ваших врагов.

Я вздохнул свободнее. Договориться с ним оказалось легче, чем я смел надеяться. Возможно, даже подозрительно легко.

– Какие у меня гарантии того, что вы сдержите ваши обещания?

– Мое слово – лучшая гарантия. Вы можете спросить любого, Чезаре. Мне уже почти шестьдесят лет, и я ни разу в жизни не нарушил своего обещания. Более того, вопрос скорее в том, какие у меня гарантии, что ВЫ сдержите ВАШИ обещания?

Я кивнул. Он опять нашел верные слова. У этого кардинала репутация честного человека. А я таковой похвастать не могу.

– Что вы предлагаете?

– Поклянитесь мне, Чезаре… жизнью вашей сестры.

Лукреция – моя единственная любовь в этом мире. Я кивнул.

– Клянусь жизнью моей сестры Лукреции, – произнес я с мрачным видом, – что сдержу мои обещания.

Но за спиной я скрестил пальцы. Такая клятва ничего не значит без Бога… а его не существует.

Мой враг кивнул:

– Отлично. Итак, вы обеспечите мне поддержку на выборах?

– Обеспечу.

Лица кардиналов озарились сияющими улыбками – по пятнадцать тысяч дукатов за каждую. Просиял и делла Ровере – улыбкой будущего Папы. Я тоже улыбнулся, представив восстановление моей империи. Полнейшее довольство и согласие.

Я покинул Ватикан. Вернулся в замок. В мою темную келью, где углубился в размышления над человеческой шахматной доской.

Да… проклятье, ДА. Недавно мне пришлось уступить. Повсюду мне виделись одни поражения. Мои города украли, меня лишили завоеванного могущества. А теперь… полагаю, я только что сделал выигрышный ход.

31 октября 1503 года
НИККОЛО

Стояла уже глубокая ночь, но я бодрствовал. Сегодня вечером кардинальский конклав должен определить личность нового Папы. Согласно букмекерам, их выбор известен заранее, но… неужели герцог действительно поддержит делла Ровере? Мне это казалось невероятным. Однако я пока не виделся с Борджиа. Сейчас он не мог позволить себе тратить на меня время. Зато вчера я видел делла Ровере, и он выглядел так, словно только что роскошно пообедал – или овладел знойной красоткой. В его случае – вероятнее первое.

Я ходил по комнате взад-вперед – звуки моих шагов держали крыс в страхе – и лениво покусывал салями, обдумывая все возможные перестановки и последствия. Вдруг с улицы донесся решительный стук в дверь, и я бросился вниз, чтобы открыть ее. Но опередивший меня домовладелец уже впустил папского курьера. На темной улице под моросящим дождем мокли два десятка вооруженных гвардейцев.

– Я вижу, что вы захватили с собой компанию друзей.

– Сегодня из Тибра вытащили четырнадцать трупов, – с мрачной усмешкой ответил курьер, – и я не горю желанием к ним присоединиться.

Я пригласил курьера подняться в мою комнату, угостил кружкой вина и выслушал доставленные им новости. Пока нет никаких официальных данных, но, как он узнал из самых компетентных источников, завтра кардинала делла Ровере назовут новым Папой.

– Выбор практически единогласный. Он будет править под именем Юлий Второй.

– Как же ему удалось добиться такого единогласия? – спросил я.

– Он заплатил кучу денег и надавал столько же обещаний. Слишком много обещаний… как-то не верится, что он сдержит их все.

6 ноября 1503 года
ЧЕЗАРЕ

Мои покои великолепны. Интерьеры сплошь отделаны золотом и бархатом. Так почему же возникло ощущение, словно меня заперли в клетке? Я мерил шагами зал. Поглядывал в окна – за ними дождь, хмурые небеса. Ожидание… размышления…

Папа правил уже почти неделю, однако не торопился выполнять свои обещания. Меня пока так и не утвердили главнокомандующим войсками Церкви. И Романья пока не принадлежит мне.

Неужели он солгал? Мог ли он обмануть меня? Нет… это невозможно. Первая консистория соберется девятого числа. Тогда-то Папа и сделает меня главнокомандующим.

Спокойствие. Терпение. Победа близка.

А потом я отправлюсь в Романью. Заберу обратно мои города. Снова стану победоносным Цезарем. Вспомним судьбу Иль Моро… Власть – это состояние души. Никогда не сдаваться – всегда верить.

Да… я должен верить.

Но внутренний голос упорно нашептывал сомнения. Почему эти покои кажутся мне клеткой? Почему венецианский посланник не явился по моему вызову? Почему Папа избегает со мной встреч?

Я расхаживал по залу. Глазел в окна. Ворчал на слуг. Кричал на посланников. Я подобен чудовищу, запертому в клетке зверинца.

Агапито постучал в дверь, вошел. Его взгляд устремлен куда-то за мою спину. Вид у него какой-то нервный и суетливый.

– Мой господин, вас хочет видеть флорентийский посланник.

Вошел Макиавелли. Он принес мне новости… плохие новости. Венецианцы уже на подступах к Фаэнце. Комендант замка Имолы сдал крепость.

Он выдал мне все это с легкой улыбкой. Неужели он издевается надо мной? Смеется над моим позорным провалом?

Макиавелли спросил, что я намерен предпринять. По его словам, Флорентийская Синьория обеспокоена. Венецианцы – их враги. Складывается опасная ситуация, и тому подобное, и все такое прочее.

Я разозлился. Сам не знаю почему.

– Вы явились сюда просить о покровительстве? – вскричал я. – Вы полагаете, что мне следует помочь Флоренции? Проклятая Флоренция… вы всегда были моими врагами. И я не обвиняю венецианцев… Я обвиняю ВАС. С сотней людей вы могли бы обеспечить безопасность этих городов, но вы не способны побеспокоиться даже о такой малости.

Улыбочка сползла с его лица, в глазах я заметил потрясение и страх.

– Значит, Имола потеряна? – взревел я. – Ну и черт с ней… Я не буду набирать войска. Я не собираюсь больше рисковать, возвращая утраченное. Больше вы меня не одурачите вашими намеренными двусмысленностями. ВСЕ получит Венеция. Пусть забирает все мои города. А я посмотрю, как погибнет ваша республика! Вот тогда настанет мой черед посмеяться!

Я заглянул в глаза посланника – страх растаял, появилось что-то новое. Я пригляделся повнимательнее. Что же это? Я заметил… скуку. Заметил – насмешливый прищур.

Макиавелли, еще недавно вы преклонялись передо мной. А теперь заявляетесь сюда и насмешливо щурите ваши проклятые глаза? Теперь вы торчите здесь, подавляя зевоту?

Я могу РАЗДАВИТЬ вас, жалкий червяк. Могу уничтожить вас, хилый флорентиец. Я буду насиловать ваших женщин и пить из ваших рек. Я разрушу ваши здания и сожгу поля.

– Вы слышите меня? Слышите? Разрази вас гром, вы слышите меня?

НИККОЛО

Увы, ваша светлость, я слышал и отлично понимал вас. К несчастью для нас обоих.

Мне стоило неимоверных усилий не рассмеяться в лицо Борджиа, пока он орал на меня, но при этом я невольно испытывал грусть и даже горькое разочарование. Неужели передо мной тот же самый человек – тот великолепный правитель, чей вид и острый, невозмутимый ум так поражали меня в Урбино и Имоле, в Чезене и Сенигаллии? Что, черт возьми, могло с ним случиться? На лице его противоестественная бледность; он выглядел изможденным, похожим на скелет, обтянутый кожей скелет. Но меня встревожило не его физическое состояние. Прежде герцог Валентинуа никогда не делился своими планами; теперь же он заявлял (громко и неоднократно), что намерен сделать то, что попросту не в его силах. Такое впечатление, что прежнего герцога убили и заменили его плохим актером.

Не желая зря тратить время в такой скучной и подавляюще унылой компании, а также не желая получить затрещину (что казалось в ходе нашего общения все более вероятным), я решил смягчить гнев герцога мягкими обнадеживающими замечаниями. Мало-помалу он успокоился. Когда я наконец избавился от этой аудиенции, мне показалось, что она длилась тысячу лет.

Флоренция, 8 ноября 1503 года
ЛЕОНАРДО

Я проснулся рано, разбуженный монотонными голосами монахов. Умывшись, надушился, оделся и вышел прогуляться до пекарни по еще сумеречным улицам. На перекрестке я миновал уродливую святую гробницу. Прошел мимо двух болтающих в полумраке проституток. Оставил позади пьяницу, извергавшего содержимое своего желудка на чьем-то пороге. И вновь мне представился город моей мечты, возведенный на месте узких, извилистых и темных улиц нашего реального города. Но сегодня эти картины не вызвали у меня отчаяния или сожаления. У меня возникло ощущение, что все еще возможно… словно одной силой воли я мог действительно построить город, прежде существовавший лишь на моих эскизах.

Замысел творца превратился в замысел Господа.

Я отдал тесто пекарю, и он сунул его в печь. Я наблюдал, как тесто поднимается, покрывается корочкой, начинает золотиться; я вдохнул источаемый хлебом аромат, пробудивший чувство голода… и потом, завернув его в салфетку, чтобы не обжечься, отправился домой. Устроившись за столом в большом зале, я завтракал в одиночестве, не считая урчащей кошки, тершейся у моих ног, и одновременно размышлял над зарисовками в моей тетради. Они выглядели славно – устрашающе и прекрасно.

Безудержная вихревая спираль убийственной воронки…

Завершив завтрак, я вновь вымыл и надушил руки, достал пастель и начал рисовать. Время пролетало незаметно. Я любил такое занятие, такое полное погружение в творчество, но жутко даже подумать, как быстро проносились дни, пока я в упоении трудился над двумя картинами – заказом для Большого зала и…

Ее лицо заполняло мое сознание…

Отложив мелки, я опять направился в спальню. Портрет ее стоял на мольберте в углу рядом с моей кроватью. Его я видел последним, ложась по ночам спать, и первым, просыпаясь по утрам. Женское лицо. Я вглядывался вновь в те глаза и губы, в реки и расщелины памятных видов, что темнели вдали за ее спиной синеватыми осенними красками дымчато-размытой перспективы грядущих потерь… Год тому назад в Имоле. Сорок лет тому назад в Винчи. Размышления о прошлом порождало во мне своеобразное головокружение.

Достав из кармана плоское зеркало, я прикладываю его к краю холста и изучаю отражение. Так лучше всего можно заметить мои собственные ошибки и недостатки. Отраженное, перевернутое изображение выглядит как чужая работа. Я оценивающе вглядываюсь в нее и осознаю, что в ней не так. Что там не совсем верно. Пока еще чего-то не хватает.

Для понимания тайны той улыбки…

Из-за толстых монастырских стен голоса доносились до меня тихим шелестом, подобным дыханию ветра. Воздух в комнате пропитался запахами масляных красок, скипидара и лаванды. Я смешал краски на палитре. Выбрал кисть. Подошел к картине, нанес светлые мазки на небо… сгустил тени… поменял очертание ее губ… Полностьюпогружаясь в картину, я сам словно переставал существовать в реальности, душа сбрасывала физические оковы… парила свободно.Мир за пределами холста исчезал со всеми его тревогами, страхами и сомнениями, и я пребывал в некоем остановленном мгновении, в мире оживленной памяти. Я дышал с ней одним воздухом, проникался ее запахом, поглаживал ее кожу, чувствовал ее тепло. Она улыбалась мне.

Отступив на шаг от картины, я вдруг начал вновь осознавать существование моего тела, земное притяжение, спящую на моей кровати кошку, паутину, поблескивавшую под потолком, послеполуденный солнечный свет, окрасивший стены красновато-рыжей палитрой. Вздохнув, пришел в себя. Возвратился в «реальный» мир.

Заказчик (муж мадонны Лизы, которая якобы являлась объектом моей картины) нашел меня здесь несколько дней назад. Он размахивал своим контрактом, требовал отдать его заказ. Я успокоил его, дав обещания, потом отправился повидать Салаи. Мой помощник сейчас делал копию этой картины – более достоверную, больше похожую на саму даму и меньше – на мои воспоминания, на мои навязчивые сны. А новую, «памятную» картину я сохраню для себя. Не думаю, что мне вообще захочется ее продать.

Я обещал, что верну тебя к жизни, и…

Пройдя в другой конец комнаты, я закрыл глаза. Я позволил воспоминаниям затуманиться, слиться воедино и ожить под моими веками. Доротея в момент прощания. Матушка во времена моего детства. Любовь, божественность, таинство жизни.

…И моя воля…

Я открыл глаза.

40

Рим, 13 ноября 1503 года
НИККОЛО

– Сын, Франческо! У меня родился сын! Мы назовем его Бернардо, в честь моего отца. Надеюсь, я смогу стать хорошим отцом для Бернардо, таким, каким отец был для меня. А нет ли у вас желания стать крестным отцом моего отпрыска?

К моему удивлению, кардинал заключил меня в такие медвежьи объятия, что на время я потерял способность дышать. С силищей, какую я и не подозревал в нем, он поднял меня в воздух, а когда вернул на грешную землю и отпустил, то я узрел в его глазах слезы радости.

– Никколо, это будет для меня огромной честью, – заявил он охрипшим от волнения голосом. – Стать крестным отцом вашего первого сына… какая чудесная новость! Мы должны это отпраздновать!

За трапезой мы одолели три бутылки самого лучшего салернского вина из запасов кардинала, обсуждая тему отцов и сыновей. В итоге, разговор неизбежно коснулся политики, и я рассказал Франческо о моей последней – вчерашней – встрече с герцогом Валентинуа. К моему изумлению, герцог сам извинился за свое поведение во время нашей предыдущей встречи. Потом он завел разговор о том, что надо смотреть в будущее, не грустя о прошлом, и изложил свои планы относительно союза с Флоренцией для быстрейшего выдворения венецианцев из Романьи. Это была вполне убедительная копия прежнего герцога, и все же у меня остались кое-какие сомнения. Прежний Чезаре – настоящийЧезаре – обладал глазами леопарда, страстными и целеустремленными; а глаза этого человека скорее напоминали глаза безумца, столь же легко и бесцельно менявшие выражение доброты и жестокости, как ясное небо, омрачаемое внезапно налетевшими тучами.

Франческо, видимо, не удивило мое описание.

– Никколо, он уже далеко не тот человек, с которым мы познакомились в Урбино. Он стал нерешительным, подозрительным и психически неуравновешенным.

– Он говорил, что это последствия его долгой болезни.

– Может, и так. Или просто дело в том, что он слишком привык к щедрым улыбкам госпожи Фортуны и никак не оправится от нанесенного ею недавно удара. Скажу вам откровенно, я совсем не уверен, что герцог вообще способен покинуть свои уютные апартаменты, не говоря уж о том, чтобы отвоевать свои города в Романье.

После ужина я распрощался с Франческо и нанял нескольких солдат для сопровождения моей кареты до одного особнячка в центре города. Именно там жила Анджелина. Миловидная юная грешница; с недавних пор я навещал ее каждые пару дней – от бесконечной осенней сырости башка, как говорится, пухла, а денежки таяли, – но с удовольствием заглядывал бы к ней ежедневно, если бы мог себе это позволить. Я трясся в темном экипаже – колеса непристойно грохотали по булыжным мостовым – и, с радостью думая о моем новорожденном сыне, мечтал о соблазнительном белом теле Анджелины.

И вот карета остановилась. Я распахнул дверцу и выпрыгнул на улицу. Оказавшись на твердой земле, услышал слова одного из солдат:

– Ужасная досада.

В наступившей тишине раздался детский кашель и звуки тихой музыки. Я направился к двери Анджелины и вдруг, разглядев ее в факельном свете, испуганно замер. На деревянной панели был намалеван большой красный крест.

– Сочувствую вам, господин, – произнес кто-то за моей спиной.

О боже!

Колотя кулаком в дверь, я крикнул:

– Анджелина! Жива хоть она или мертва?

Но мне никто не ответил.

О боже, умоляю, спаси и сохрани.

Мне вспомнилось, как я целовал, обнимал и ласкал ее, как мы сливались в экстазе всего три дня тому назад. Была ли она больна уже тогда?

О боже, о боже, о боже…

Меня уже подстерегала смерть. А я так ничего и не успел добиться в жизни. Никогда уже не встретить мне настоящую любовь. Никогда мне не обрести настоящего могущества, и мое имя так и не будет вписано на страницы истории. Мне суждено умереть: никому толком не известный тридцатичетырехлетний посланник затерялся в этом безобразном потускневшем городе; таков будет мой конец… безвозвратный конец.

Вернувшись в карету, я запер дверцу на засов. Мне представилось мягкое белое тело Анджелины, покрытое нарывающими темными бубонами. Сердце заколотилось с такой силой, что меня начало подташнивать. Мулы тащили карету по грязному мраку римских улиц, а я тихо плакал, обхватив руками голову.