355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Сэмюэл Блэк » Дарующие Смерть, Коварство и Любовь » Текст книги (страница 27)
Дарующие Смерть, Коварство и Любовь
  • Текст добавлен: 17 сентября 2016, 19:54

Текст книги "Дарующие Смерть, Коварство и Любовь"


Автор книги: Сэмюэл Блэк



сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 29 страниц)

Рим, 17 ноября 1503 года
ЧЕЗАРЕ

Я распахнул ставни. Во мраке клубились облачка. Насмешливо прищурив глаза, я взирал на этот мир – огромный и незримый, еще не покоренный. Мне вспомнились детские мечты – я хотел стать Цезарем. Хотел стать Александром. А вместо этого сейчас вынужден маяться от безделья в золоченой римской клетке. Вынужден ждать, надеяться и медленно умирать со скуки. Тратить понапрасну время. Мои таланты растрачивались попусту, медленно чахли и усыхали.

Прибыл курьер из Флоренции. Я слушал его, черт побери, затаив дыхание. Но их ответ отрицателен. Нудные и бесстрастные пустые речи, но никаких гарантий безопасности, никаких соглашений.

Я всадил кулак в стену. Мой возмущенный крик затих во мраке. Я послал за моим любимым посланником.

Макиавелли явился, и я обрушил на него свой гнев. Выплеснул свой гнев на Флоренцию.

– Вы ВНОВЬ подвели меня, – взревел я. – Но больше я не допущу такого. Я заключу соглашение с Венецией. Да, я подпишу договор с самим дьяволом. Я сделаю все возможное, чтобы уничтожить вашу республику.

Я изверг весь свой гнев и злость. Вышагивал взад-вперед и рычал как зверь в клетке.

Но, прямо взглянув на него, я не увидел в его глазах никакого страха. Не заметил даже скуки или насмешки. В них читалась жалость. Проклятая ЖАЛОСТЬ!

Макиавелли чертовски умен и сообразителен, я всегда знал это. Но сейчас его сообразительность просто невыносима. Он разгадал все мои тайны. Мои тайные слабости. Мои секретные связи. Ему удалось найти бреши в моей маске.

Наконец я перестал бушевать. Макиавелли ответил мне – все той же нудной пустопорожней чепухой. Тянул время. Водил меня за нос. Щекотал мои нервы тонкими клинками остроумия. Точно так же как поступал недавно я со всеми этими благородными, влиятельными и взбешенными горлопанами.

Неужели я обескровлен, обречен на медленную смерть? Разве судьбоносный меч уже занесен над моей головой?

Я отпустил Макиавелли и вызвал Агапито.

– Завтра мы уезжаем, – сообщил я ему. – Все мы. Направимся в Романью.

– Каков же ваш план, мой господин? – нахмурив брови, спросил Агапито.

– К дьяволу планы. Я не знаю, что буду делать. Но я ДОЛЖЕН уехать отсюда. Разве вы не понимаете, Агапито? Такая жизнь сводит меня с ума. И больше никаких вопросов, черт побери; делайте, что велено.

– Простите, мой господин, – со вздохом произнес Агапито, не отрывая глаз от пола. – Я передам ваши приказы, но не поеду с вами. Я больше не хочу служить вам, ваша светлость.

Et tu, Agapito? [44]44
  И ты, Агапито? (лат.)


[Закрыть]
Я промолчал. Он поклонился и вышел.

Я не стал бить кулаком стену. Не стал кричать во мрак. Вглядываясь в огромный незримый мир, я уже знал, что никогда не покорю его. Мне никогда не стать Цезарем. Не стать Александром.

Все мои мечты рассыпались прахом.

25 ноября 1503 года
НИККОЛО

Утро началось просто великолепно. Впереди нас ждал редкий солнечный день в Риме, и когда я тщательно обследовал свое обнаженное тело в свете, проникающем из открытого окна, то не обнаружил ни одного черного бубона. Прошло уже больше десяти дней с тех пор, как я увидел красный крест на двери Анджелины, но я по-прежнему чист. Я здоров и буду жить!

Я отправился в Ватикан, и меня встретили новостями о том, что Чезаре Борджиа, который покинул Рим всего неделю тому назад, арестован папскими войсками за отказ сдать свои города в Романье. После этого до меня доходили разные слухи: что он плакал, когда его, закованного в цепи, вели на корабль; что Папа собирается обезглавить его на площади Святого Петра.

Все вокруг смеялись и шутили, обсуждая судьбу герцога; я смеялся вместе со всеми, но это веселье не затрагивало мою душу. Я возлагал на Валентинуа огромные надежды. Кто еще обладал достаточной силой, чтобы выгнать из Италии чужеземцев и создать у нас единое государство? Кто еще мог бы предложить Никколо Макиавелли тот влиятельный статус, которого тот так страстно желал и вполне заслуживал? Герцог превратился в бледную тень своего же былого величия, и ничто не в силах теперь спасти его; но это не означало, что я не могу сожалеть об утраченных возможностях.

Целое утро я усердно трудился, сочиняя петиции кардиналам и отчеты для Синьории, а во второй половине дня, как и предложил Франческо, мы отправились на прогулку.

– Никколо, вы здесь уже почти месяц, а до сих пор не видели развалин древнего города. Это просто возмутительно для такого любителя истории, как вы.

В общем, мы отправились взглянуть на Колизей и Большой цирк [45]45
  Цирк, построенный, по преданию, Тарквинием Гордым (между Палатинским и Авентинским холмами).


[Закрыть]
, осмотрели также громадные ванны терм Диоклетиана. Мы вспоминали Цицерона и Цезаря, Брута и Августа. Потом Франческо вернулся в Ватикан, оставив меня в одиночестве на заросшей травой площади вблизи Форума, где я пожевал жареных каштанов под холодным солнцем и поглядел на представление, устроенное наряженными в тоги лютнистами – они исполняли, скорее всего, песни Древнего Рима. Однако даже здесь, даже касаясь тех самых камней, к которым прикасались пальцы древних римлян, даже видя пейзажи, которые видели ихглаза, я по-прежнему не ощущал подлинной связи с прошлым. Оно не ощущалось мной как некая реальность. Онине воспринимались как реальные личности. Разумом я понимал, что они были такими же людьми, как мы, с такими же страстями, с такими же земными проблемами, надеждами и страхами. Мне хотелось понять, как они жили, что чувствовал каждый из них. Мне хотелось постичь ход их мыслей, но… ощущал я лишь камни; видел лишь луга и холмы. И додумался я лишь до одного: я живу здесь и сейчас, а то славное прошлое уже не существует в нашей реальности.

И все-таки… история говорит с нами. Обычно она что-то нашептывает: слишком тихо для обычного уха и на непонятном языке. Если бы мы только сумели понять ее слова, нам открылась бы глубочайшая мудрость…

Затаив дыхание, я пристально вглядывался в развалины древнего Форума.

История, я весь внимание. Поговори со мной.

И опять она что-то шепчет, упорно и настойчиво. И опять, черт побери, я не понимаю ни слова.

Дожевав каштаны, я собрал вещички и побрел обратно в гостиницу. До свидания, история, поболтаем с тобой позже.

5 декабря 1503 года
ЧЕЗАРЕ

Звон цепей и зловоние. Гвардейцы связали мне руки. По тускло освещенному коридору меня повели из Ватикана в замок.

Мы остановились возле какого-то окна. Стражники подтолкнули меня к оконному проему. Возможно, подумал я, сейчас меня сбросят вниз, и я разобьюсь насмерть, упав на камни площади Святого Петра.

Но они не стали этого делать, а просто заставили меня смотреть в узкий оконный проем.

– Его святейшество сказал, что вы захотите взглянуть на это.

Я нахмурился. Пригляделся. На площади какая-то процессия. Кардиналы и священники. Монахи и толпы народа. А в центре – римский епископ собственной персоной. Делла Ровере – мой враг и предатель.

Я закрыл глаза. Отпрянул от окна. Стражник прижал меч к моему горлу:

– Он хотел, чтобы ты СМОТРЕЛ, дьявольское отродье!

Я открыл глаза. Эта проклятая коронация… Папа Юлий II… Он использовал меня. Одурачил. Обманул и предал. Даже его имя издевалось надо мной. Оно словно заявляло: «Настоящим Цезарем стал я, а не ты».

Я наблюдал. Священник держал золотой пастырский посох, привязывая к нему льняную кудель. А потом поджег ее. Лен сгорал. Он превращался в пепел.

– Pater sancte, sic transit gloria mundi, – нараспев произнес священник.

Понятно… Святой отец, так проходит слава мирская.

Стражники поволокли меня обратно. Они грубо втолкнули меня в отвратительное адское зловоние. Они бросили меня в темной каморке. Заперли дверь. Они плевали на пол и хохотали.

– Погляди-ка теперь на себя… великий Чезаре Борджиа.

Я размышлял над человеческой шахматной доской, изыскивая возможность, несмотря ни на что, поставить чертов мат.

Я думал о моей сестре – мне не суждено больше увидеть ее.

Я думал о моем отце – умершем и гниющем в могиле.

Я думал о моей империи – падальщики растаскивали ее на части.

Я думал о приснившейся мне горе – разрушенной до основания и покрытой трупами.

Я думал о моем враге – о тиаре на его голове.

Я думал о себе – о чудовище в клетке.

Так проходит слава мирская…

41
Окрестности Рима, 1 января – 29 апреля 1504 года
ДОРОТЕЯ

Начался второй год моей праведной жизни. Небо сегодня низкое и серое, дует холодный ветер. Утром к нам зашел торговец шелком и рассказал новости о герцоге. Вероятно, его задушил и бросил в Тибр по приказу Папы дон Микелотто. Все в монастыре сочли, что такова Божья кара, и я, безусловно, не спорила с ними. Прошлое я предпочитала сохранять в тайне. Но в глубине души мне жаль Чезаре. Я не забыла о том, как много боли он причинил мне и другим людям, но сегодня вечером я помолюсь о спасении его души.

Последние три дня беспрерывные сильные дожди не выпускали нас из монастырских стен. Нынче утром сестра Роберта прошептала мне на ухо, что ей известен мой секрет. Я промолчала, но она, должно быть, заметила, как я покраснела. Откуда она могла узнать? Кто мог рассказать ей? Она хитра и бессердечна, и мне становится страшно при мысли о том, как она может воспользоваться этим знанием.

Сегодня ненадолго выглянуло солнце, и я трудилась в огороде. Физическая нагрузка полезна. И помогает забыть о тревогах.

Днем нас навестил епископ, и один из его слуг сообщил нашим сестрам на кухне, что на самом деле герцог не умер. По-видимому, он содержится в тюрьме замка Святого Ангела, но поговаривают, что его могут освободить. Как глупо, подумалось мне, что я молилась за его душу.

Сестра Роберта не сводила с меня глаз во время вечерни, а потом уже во дворе прошипела:

– Должно быть, вы счастливы, узнав, что ваш любовник жив!

И теперь, думая о ее словах, я испытываю стеснение в груди.

Наконец появились первые признаки весны – бутоны на яблонях и воздух по вечерам душистый и почти теплый.

Сегодня ко мне приехала удивительная гостья! Моя подруга Стефания. Мы сидели в моей келье и разговаривали. Как же приятно было увидеть и обнять ее! Мне казалось, что я больше никогда о ней не услышу. Стефания вышла замуж за своего военного и, видимо, жила вполне счастливо. Она выглядела гораздо старше, чем мне помнилось, хотя со времени нашего расставания прошло всего полтора года. Неужели я тоже так быстро постарела? Мы спокойно болтали, но потом она заявила, что у нее есть для меня сообщение от одного человека. Должна признать, что сердце у меня екнуло при мысли, что моя подруга имеет в виду Леонардо. Но когда я спросила, от кого же, она сказала:

– От вашего мужа. Он хочет, чтобы вы переехали жить к нему в Венецию.

Я испытала потрясение. Чувства мои пришли в смятение.

Проходя по коридорам, я заметила, что вслед мне несутся смех и перешептывание. Неужели сестра Роберта выдала мою тайну? Это невыносимо.

Один из слуг моего мужа доставил мне от него письмо. Длинное послание, в основном состоящее из общих фраз, но в конце он высказался более откровенно:

«Моя дорогая Доротея, я понимаю, что вам не хочется ни думать, ни говорить о том, что происходило с вами по вине этого чудовища, но должны ли вы расплачиваться за это, навеки уйдя от мирской жизни? Я полюбил вас с первой нашей встречи и очень хотел бы видеть вас моей женой. Вы еще молоды. И я верю, что, став моей женой, вы вновь обретете способность радоваться жизни. Друзья советуют мне забыть вас и выбрать другую жену, но меня такая перспектива не привлекает. Мне нужны именно вы. Не желаете ли вы приехать в Венецию, стать моей спутницей и выносить наших детей? Может быть, плодотворная жизнь станет лучшим бальзамом для ваших былых ран…»

Размышления о моем муже… Имею ли я право называть его моим мужем? Уже множество раз я перечитала его письмо. Размышления о «плодотворной жизни»…

Я получила сегодня анонимную записку, ее подсунули мне под дверь. Я сразу ее сожгла, даже не осознав толком, что в ней говорилось, – мне бросились в глаза лишь два слова: «БОРДЖИА» и «ШЛЮХА». Мне тошно даже думать об этом. Возможно, настала пора покинуть это место.

Опять вдруг повалил снег. Как странно, ведь только вчера было так тепло. Я решила, что вечером отправлю письмо моему мужу. И еще напишу Дожу Венеции, спросив его, сможет ли он защитить меня в случае необходимости. Не окажется ли ловушкой послание от моего мужа? Может, втайне он хочет наказать меня за грехи, которые, как он воображает, я совершила с герцогом?

Он написал:

«Доротея, никто здесь не сомневается в вашей невинности и не подозревает ни в каких грехах; все лишь сознают, каким несчастьям вы подвергались после похищения этим жестоким тираном. Если же хоть кто-то из моих подчиненных посмеет обидеть вас дурным намеком, то обещаю, что он тут же будет с позором изгнан. Доротея, пожалуйста, приезжайте. Без вас мой дом подобен бесплодной пустыне».

Приняв решение, я сообщила о нем матери-настоятельнице. На следующей неделе я собираюсь покинуть монастырь и вернуться к моему мужу. Он встретит меня в Фаэнце, и оттуда мы вместе отправимся в Венецию. Я испытала облегчение: больше сестра Роберта не будет меня мучить.

Однако я продолжала очень нервничать, думая о будущем.

После полудня карета довезла меня до Фаэнцы. К моему изумлению, на площади собралась толпа ликующих людей. Мой муж вышел и приветствовал меня, а я с трудом его узнала. Мне помнилось, что на портрете он выглядел очень старым, но полагаю, лишь потому, что сама я была слишком молода, когда увидела его. Сейчас он показался мне вполне красивым и бодрым господином среднего возраста. И главное – он выглядел добрым.

Прямо на площади, завладев моими руками, он говорил мне, как счастлив наконец вновь видеть меня. Но мое внимание вдруг привлекло мелькнувшее в толпе лицо мужчины с длинными, тронутыми сединой волосами и глубокими мудрыми глазами. Мое сердце екнуло. Неужели это он? Леонардо? Но тут я услышала очередной вопрос моего мужа, и мне пришлось взглянуть на него, чтобы ответить, а когда я повторно бросила взгляд в толпу, то привидевшееся мне лицо уже исчезло.

Флоренция, 13 июля 1504 года
ЛЕОНАРДО

День выдался безветренный и знойный, я брел по улицам, чувствуя, как щекочут мои виски капельки проступившего пота. Меня еще сопровождал запах лаванды, которой я касался чуть раньше, но он не смог полностью заглушить зловоние, доносившееся от расположившейся на берегу реки скотобойни. Тишину нарушал лишь перезвон колоколов собора и более отдаленной церкви Санта-Кроче, пробивших час дня. Площадь словно вымерла, только вяло двигались мухи. Летом после полудня Флоренция производила впечатление пустого, спаленного солнцем города. На закате улицы вновь оживали, люди ужинали, выпивали, гуляли и общались, но пока вокруг царила кладбищенская тишина.

Ах, отец, как мне жаль, что не…

Я постучал в дверь дома, и открывший ее Никколо сердечно обнял меня. Я похлопал его по плечу. Наши глаза встретились.

– Леонардо, – сказал он, проницательно посмотрев на меня, – у вас все в порядке?

Глянув ему через плечо, я увидел в столовой нескольких гостей, они выпивали и смеялись. Среди них я узнал лишь лицо сослуживца Никколо, Агостино. Никколо заметил мой взгляд.

– У меня собрались несколько друзей, – пояснил он, – и я хотел бы представить вас. Если вы, конечно, окажете…

– Умер мой отец, – сказал я, поскольку только эти слова вертелись у меня на языке. И сейчас только они крутились в моей голове.

– О, нет! Я вам очень сочувствую. Когда? Как?

– В среду утром, – ответил я. – Или нет… в четверг. В общем, не знаю… последние дни все смешались. В такую жару, вы понимаете…

– Мой отец умер четыре года тому назад, – понимающе заметил Никколо. – Он был для меня лучшим другом, и мне по-прежнему его не хватает. Мне говорили, что самым тяжким в смерти родителя является более пронзительное осознание собственной смертности… поскольку, как вы понимаете, нас уже никто не защищает. Но мне горше всего оттого, что просто уже никогда не доведется с ним поговорить.

На глаза навернулись слезы. Отвернувшись, я уперся взглядом в стену прихожей.

– Я завидую вам, Никколо. Мы с моим отцом никогда не были так близки. Видимо, я вечно… вечно разочаровывал его… – Я прочистил горло. – У меня оставалась надежда, что когда-нибудь я еще смогу доказать… увы, теперь уже слишком поздно.

Макиавелли мягко обнял меня за плечи:

– Давайте-ка поднимемся в мой кабинет. Там мы немного выпьем и спокойно поговорим.

– Мне не хотелось бы портить вам вечер. Может, я зайду как-нибудь в другой…

– Глупости, – он не дал мне договорить. – Пойдемте со мной, Леонардо. Мы тихо посидим, выпьем… а потом уж вы решите, хочется ли вам остаться с нами отужинать.

Мы прошли в его кабинет. Я сделал вид, что восхищен библиотекой. Заметил среди книг и мой собственный потерянный экземпляр «Жизнеописаний» Плутарха и тут же вспомнил свой кабинет в Имольском замке. Как же давно, кажется, все это было…

– Когда похороны? – спросил он, передав мне бокал с прозрачным напитком.

Я выпил его одним глотком – вкус горький и резкий, – но вскоре почувствовал разлившийся по гортани и груди приятный жар, странное головокружение и приятную легкость в мыслях. Никколо вновь наполнил мой бокал.

– Похороны были сегодня, – ответил я. – Сегодня утром.

– Неужели все…

– Мой отец не включил меня в завещание. Даже не упомянул обо мне, – продолжил я.

Никколо пристально глянул на меня.

– Я был незаконнорожденным… по-моему, я говорил вам об этом…

– Да, – он овладел собой. – Да-да, вы говорили мне… в Имоле. А вы собираетесь оспаривать его завещание?

Я скривился – горькой, как вкус налитого мне Никколо вина, улыбкой.

– Нет, едва ли…

– Но, вероятно, вы могли бы выиграть дело. У меня есть один друг, который…

– К чему мне тратить попусту время и деньги? Да и, говоря серьезно, такая тяжба мне ни к чему. Мне не нужны его книги или земли. Только его…

Порой ты приводишь меня в отчаяние…

Чтобы заполнить неловкую паузу, я отхлебнул еще прозрачного напитка и спросил:

– Как называется ваше вино?

– Вода жизни. Его изготавливают мои родственники. Есть одна винокурня в наших краях – в Сант-Андреа округа Перкуссина.

Теплая пьяная волна разлилась по всему моему телу, снимая напряжение, смывая печаль. Мне вспомнилась жизнь в Винчи.

– Вам следовало бы отдохнуть там, Никколо… сбежать от городского летнего зноя.

– Но я как раз только что вернулся. А Мариетта и дети остались там, с моей сестрой и ее семейством. Сам я выдерживаю на природе не больше двух или трех дней, потом начинаю слегка сходить с ума. Да и гонфалоньер настаивает на моем присутствии в городе… Кстати, я кое-что вспомнил! Вчера мне сообщили добрую новость… Содерини определенно намерен скорее провести в жизнь ваш речной проект. В следующем месяце Синьория должна будет принять решение, и он уверен, что мы выиграем. Все будет хорошо, работы начнутся без промедления.

– Да, отличная новость, – согласился я. – А они будут следовать всем моим рекомендациям относительно…

Его лицо помрачнело, улыбка растаяла:

– В общем, по-моему, они считают, что цена исходного проекта непомерно высока. И воплотить его в жизнь можно только в том случае, если им, как вы понимаете, удастся снизить цену.

– Значит, они намерены срезать углы…

– Всего лишь легкие сокращения, Леонардо. Кое-где… Не затрагивающие главного.

– От множества легких царапин можно истечь кровью и умереть.

Темные воды сомкнулись, и весь мир погрузился во мрак…

– Хотите еще выпить? – предложил Никколо.

– Нет, – я накрыл рукой бокал. – Спасибо, Никколо, однако, по-моему, мне лучше сейчас отправиться домой. В таком удрученном состоянии я мог бы только испортить настроение вашим гостям.

Мы обнялись у двери.

– Я искренне сочувствую вашей утрате, Леонардо.

– Благодарю вас, друг мой.

– И не расстраивайтесь из-за речного проекта. Я уверен, что в результате все будет хорошо.

– Да, возможно. И знаете, ваши слова об отцовской смерти… о том, что она срывает покровы с завершения нашей собственной жизни и мы острее осознаем собственную смертность…

– Да?

– Я понимаю вас… Но также еще чувствую… Мог ли кто-то вообще предположить, что кончина отца может возыметь положительное воздействие?

– Освобождение от опеки и связанные с ним возможности?

– Да… что-то в таком роде.

– Да, я слышал нечто подобное. Но как я уже упомянул, мне лично не хватает моего старика. Мне хотелось бы, чтобы он был здесь, с нами… сегодня. Он мог бы внести свою лепту в общее веселье. А неужели… вычувствуете освобождение?

– Да, возможно… По крайней мере, я думаю, что мог бы стать свободнее… В ближайшем будущем.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю