Текст книги "Наследники Стоунхенджа"

Автор книги: Сэм Крайстер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 26 страниц)

19

Мобильник Гидеона скрипел внизу, как птичка, подхватившая грипп. Он понимал, что телефон сейчас переключится на голосовое сообщение, но все же выскочил из потайной комнаты отца и сбежал по лестнице.

Опоздал на пару секунд. Телефон щелкнул, когда он шарил на рабочем столе в поисках ручки и бумаги. Блокнот-липучка нашелся на холодильнике. На первом листке был набросан список покупок: сыр, печенье, фрукты, шоколад – последний ужин, так и не съеденный отцом.

Он прокрутил обратно к пропущенным звонкам, записал номер и, когда сообщение закончилось, стал нажимать кнопки.

На том конце отозвался женский голос:

– Полиция. Детектив-инспектор Беккер.

Зря он надеялся.

– Это Гидеон Чейз, вы сейчас звонили мне на мобильный.

– Спасибо, что ответили, мистер Чейз. Я хотела условиться, в какое время вы могли бы повидать тело отца.

Он остолбенел. Он этого боялся. Она ведь спрашивала его, но все равно он оказался совершенно не готов.

– Да, спасибо.

– Похоронное бюро Абрамса и Каннингема на Блейк-стрит в Шефтсбери. Вы знаете, где это?

– Нет, я не местный, не знаю окрестностей.

– Ну, вы легко найдете. Это по правой стороне, недалеко от поворота на Иви-Кросс. Они предложили вам подъехать завтра в десять утра. Если вам удобно. Если нет, я дам им ваш номер, и вы сами договоритесь.

Нет в сутках такого времени, когда «удобно» видеть тело отца с пробитой головой! Но Гидеон, в духе английских традиций, произнес нечто противоположное тому, что думал:

– Да, вполне подходит.

– Хорошо, тогда я им перезвоню и подтвержу договоренность.

– Спасибо.

Меган почувствовала, как он напряжен.

– Если хотите, я пошлю с вами кого-нибудь. Так будет легче?

– Я вполне справлюсь сам.

– Понимаю, – сочувственно сказала она. – Позвоните мне, если передумаете.

Гидеон повесил трубку и вернулся наверх.

Второй раз он вошел в потайную комнату не без трепета. Он боялся, как бы записи не оказались порнографией. Он уговаривал себя, что переживет и это. Потому что может оказаться хуже. Они могут быть связаны с «ограблением могил», с сомнительной торговлей ценными артефактами.

Остановившись, он внимательно осмотрел комнату. За годы работы он научился оценивать ландшафт до начала раскопок. Старая поговорка насчет «места знать надо» верна и для археологов – местность может оказаться коварной и отнять у тебя годы жизни.

Он не сомневался, что после отца он первый, кто сюда вошел. Все пребывало в том виде, в каком оставил отец, – прибрано, если не считать пары открытых коробок с DVD-дисками, и разложено по порядку. Кожаное рабочее кресло перед встроенным в стену телевизором и низкий кофейный столик посреди комнаты. На ближнем краю след обувного крема – должно быть, отец, глядя на экран, задирал на столик ноги. Здесь же стоял хрустальный бокал, пахнувший виски, но не было ни графина, ни бутылки. Гидеон заподозрил, что в стенных шкафах скрывается спиртное. На полках стояли коробки. Он задумался: не начал ли отец под конец жизни пить? Рядом с бокалом стоял старый компьютер еще с дисководом, блокнот и маленькая уродливая подставка для карандашей, которую он сразу узнал. Он сделал ее в школе и принес домой в подарок на День отца.

Он видел, что в этой комнате хранили и пересматривали записи. Но какие? На расстоянии вытянутой руки от кресла он нашел пульт управления и включил телевизор. Под ним на трех встроенных полках располагались громоздкий видеоплеер, потом DVD-плеер, а на нижней полке в беспорядке валялись провода, пустые коробки и мелкие монеты.

Экран телевизора налился белым туманом, зажужжал, прогреваясь. Ожил и видеоплеер. На экране проявилась размытая зернистая картинка. На вид это была цифровая копия со старой 16-милиметровой пленки. Изображение сфокусировалось и показало молодое воплощение отца, уверенным тоном говорившего с кафедры: «Стоунхендж – чудо Древнего мира. Даже если бы его построили в наше время, используя все достижения техники и открытия математики, он и то производил бы немалое впечатление. Построить его пять тысяч лет назад, без компьютеров, пакетов астрономических программ, кранов, грузовиков и барж для перевозки монолитных блоков – это больше чем чудо».

Гидеон заскучал на первых же фразах. Все его детство было захламлено нелепыми теориями о Стоунхендже: храм, место погребение древних правителей, первая в мире астрономическая обсерватория, инструмент космической связи с египетскими пирамидами… А для самых несведущих – место рождения друидов. Он выключил DVD и включил видеоплеер. Аппарат затрещал и запыхтел, опуская головку снимателя на пленку. На экране крупным планом возникло красивое женское лицо. Достаточно красивое, чтобы вдруг перехватило дыхание.

Его мать.

Она смеялась. Загородилась рукой от камеры, слов-но застеснявшись. Он нашел клавишу «звук».

– Выключи, Нат. Я терпеть этого не могу, выключи, пожалуйста.

При звуке ее голоса Гидеон вздрогнул. Невольно шагнул вперед, прикоснулся пальцами к экрану.

– Нат, ну хватит!

Сменился план. Мэри Чейз сидела в венецианской гондоле на фоне василькового неба. Она отвернулась от камеры, притворяясь, что сердится на мужа. Темные, густые, длинные волосы – совсем как у Гидеона – плясали на плечах, раздуваемые летним ветром. На заднем плане удалялся собор Святого Марка – гондольер в полосатой футболке сильными движениями гнал лодку по лагуне. Мэри была видна целиком, и Гидеон заметил, что она беременна.

Он остановил запись и отвернулся к забитым полкам. Не все на них – семейные съемки, в этом он не сомневался. Последняя запись, которую смотрел отец, – с лицом матери. Наверно, это было счастливое время, может быть, самое счастливое в его жизни. Так ведут себя люди, когда наступают плохие времена, может быть, самые плохие в их жизни. Все, что есть на полках, было для отца важно. Достаточно важно, чтобы раскладывать по порядку и хранить. Но не так важно, как драгоценное воспоминание о единственной женщине, которую он по-настоящему любил.

Гидеон перешел к книгам. На полках сплошь стояли красные, переплетенные в кожу ежедневники с нелинованными страницами, какие используют художники и писатели. Он попробовал выдвинуть том с левого конца верхней полки, но корешки слиплись вместе.

Он разделил их, раскрыл книгу на первой странице, и голова у него закружилась от нахлынувших чувств. Вверху была помечена дата – восемнадцатый день рождения отца.

Почерк тот же, только немного неуверенный.

«Меня зовут Натаниэль Чейз, и сегодня мой восемнадцатый день рождения, мое совершеннолетие. Я дал себе слово, что с этой минуты буду вести подробные записи о своей, надеюсь, долгой, богатой событиями, счастливой и успешной жизни. Я буду записывать хорошее и плохое, достойное и стыдное, то, что трогает душу, и то, что оставляет меня равнодушным. Мои учителя говорят, что история поучительна, так что с годами, ведя честный отчет, я, может быть, узнаю больше о себе. Если я прославлюсь, я, конечно, опубликую эти литературные опыты, а если ничего особенного не добьюсь, то в зимнюю пору смогу по крайней мере обрести немного тепла, оглядываясь назад и согреваясь горячим юношеским оптимизмом. Мне восемнадцать. Меня ожидает великое приключение».

Боль помешала Гидеону читать дальше. Он обвел взглядом ряды корешков. Вот это все? Каждый случай, чувства, подробности великого приключения Натаниэля?

Он пробежал пальцем по красным корешкам, отсчитывая годы: двадцатый день рождения, двадцать первый, двадцать шестой – в тот год он познакомился с женой, – двадцать восьмой – ему было столько же, сколько теперь Гидеону, – тридцатый – когда Натаниэль Грегори Чейз и Мэри Изабель Притчард поженились в Кембридже – и тридцать второй – когда родился Гидеон.

Бегущий палец задержался. Начиналось его время. Взгляд нашел тридцать восьмой год. Год смерти Мэри. Рука потянулась к дневнику, он начал выдергивать ее из тесно сжатого ряда, но не смог заставить себя достать. И перешел к следующим годам. Когда отцу было за сорок. Он достал дневник. Через два года после смерти матери. Он считал, будто готов к тому, что преподнесет ему восьмой год его собственной жизни.

Не был он готов.

Записи велись не по-английски, не на каком-либо узнаваемом языке. Шифр.

Гидеон выдвинул дневник следующего года.

Зашифровано.

Еще один год.

Шифр.

Он бросился в конец комнаты, вытащил последний том. И снова похолодел – в этом дневнике последние события жизни Натаниэля Чейза.

Сердце взбесившимся быком билось в ребра. Он с трудом сглотнул, снял том с полки и открыл.

20

Она пахла корицей. И двигалась, паря над землей, как воздушный змей.

Джек Тимберленд заметил это, когда прекрасная американка поцеловала его на прощание на краю мостовой. Ей было не больше двадцати двух. И не какой-нибудь чмок в щечку, а полноценный поцелуй. Она взяла его лицо ухоженными пальчиками и нежно коснулась губами его губ. Но он оставил инициативу ей.

И она ею воспользовалась. Короткий мазок языком – одно касание нижней губы. В глазах под опущенными веками плясали чертики. Она отодвинулась.

– Пока!

Улыбнулась и шагнула прочь.

– Подожди!

Она снова улыбнулась, грациозно устраиваясь на заднем сиденье лимузина. Черный парень с огромными руками захлопнул дверцу и послал ему взгляд, в котором было не простое предупреждение, а настоящее объявление войны.

На хрен. Джек расправил плечи и шагнул к затемненному заднему стеклу. Второй раз за вечер тяжелая рука разрывом гранаты ударила его в середину груди, и он растянулся на мостовой. Телохранитель влез на пассажирское место, и машина отъехала раньше, чем Джек поднялся на ноги. Шлепнуться на задницу на глазах у самой красивой из знакомых ему женщин! Не лучший способ закончить вечер.

Несколько парочек, пробиравшиеся в глубины Со-хо, покосились на него. На мостовой от недавнего дождя остались лужи, и одежда на нем промокла. Он счистил грязь и полез за носовым платком, чтобы протереть руки.

Что-то порхнуло на землю. Он нагнулся и поднял. Подставка под стакан из бара – реклама оторвана, а на свободном месте записка ручкой: «Позвони мне завтра по номеру внизу ххх».

Под «иксом» поцелуев нацарапаны несколько цифр.

Джек уставился на каракули. Знакомое имя. Господи, теперь он понял, чего ради вся эта охрана.

21

Гидеон держал дневник в дрожащих руках. Он сидел прямо на полу, прислонившись спиной к полкам, и боялся читать. Он чувствовал себя избитым, словно после нападения невидимого врага. Призрак отца свалил его на пол.

Он обвел глазами окружавшие его рукописные дневники – полная история отца, которого он никогда не знал. И больше двадцати лет записано шифром.

Зачем?

Он помотал головой, поморгал. Темнота заваливала окна словно лопатами земли. Он чувствовал себя как в могиле. Осторожно раскрыл обложку и на правой стороне первой страницы увидел надпись: ΓΚΝΔΜΥ ΚΛΥ.

И улыбнулся. Провел пальцами по листу, чувствуя, как соскальзывает в детство. Отец никогда не гонял с ним в футбол, не махал крикетной битой, не учил плавать. Зато он играл с ним в игры для ума. Натаниэль часами разгадывал головоломки, задачки и загадки, развивавшие в нем логическое мышление и закладывавшие основу для классического образования. Буквы ΓΚΝΔΜΥ KAY были из древнегреческого алфавита, который его отец считал древнейшим из настоящих, корнем европейских, латинского и средневосточых алфавитов. Он научил сына узнавать все буквы. Чтобы испытать мальчика и разогнать скуку, профессор изобрел простой код. Двадцать четыре буквы греческого алфавита соответствовали буквам латинского в обратном порядке, так что омега обозначала А, а альфа – X. Дополнительные греческие буквы, дигамма и коппа, соответствовали недостающим Y и Z. Натаниэль из года в год оставлял для сына шифрованные записки – пока отношения не стали слишком натянутыми для любого общения.

Гидеон напряг память. Больше пятнадцати лет прошло. Все же вспомнилось: ΓΚΝΔΜΥ ΚΛΥ означало «том первый». Он снова обвел глазами десятки книг, прикидывая, сколько в них зашифрованных слов. На расшифровку ушла бы целая жизнь.

Целая жизнь, чтобы понять целую жизнь.

Он перевернул еще одну страницу, и ему стало нехорошо. Почерк жестоко напоминал предсмертную записку. Он попробовал разобрать первый абзац, но в таком состоянии его хватило только на несколько слов. Он взял с низкого кофейного столика какой-то листок и две ручки: красную и черную. Начертил табличку, расставил греческие буквы слева, а латинские справа:

Q коппа Z

F дигамма Y

А альфа X

В бета W

Г гамма V

Δ дельта U

Е эпсилон Т

Z дзета S

Н эта R

Ѳ тета Q

I йота Р

К каппа О

Λ лямбда N

М мю М

N ню L

Ξ кси К

О омикрон J

П пи I

Р ро Н

Σ сигма G

Т тау F

Y ипсилон Е

Ф фи D

X хи С

Ψ пси В

Ω омега А

Пользуясь таблицей, перевел первые слова: ΛΩΕΡΩΛΠΥΝ – «Натаниэль», а ΧΡΩΖΥ – «Чейз». Дневник писался от первого лица и содержал ежедневные размышления отца. Он пролистал десяток страниц, не высматривая ничего особенного, зачарованный возможностью в одно мгновение перенестись на годы вперед или назад в отцовской жизни. На середине дневника буквы стали крупнее. Отрывок выглядел так, словно писался в гневе и волнении. Годы быстрого чтения научили Гидеона просматривать текст по диагонали в поисках ключевых слов.

В глаза ему бросились: ΖΕΚΛΥΡΥΛΣΥ, ΨΝΚΚΦ, ΖΩΧΗΠΤΠΧΥ.

Он надеялся, что ошибся, молился: пусть окажется, что он запутался от усталости. Само по себе ΖΕΚΛΥΡΥΛΣΥ выглядело довольно невинно – он ожидал, что отец упомянет Стоунхендж.

Душа его похолодела от двух других слов:

ΨΝΚΚΦ – кровь.

ΖΩΧΗΠΤΠΧΥ – жертвоприношение.

22

Мерлибон, Лондон

Джек Тимберленд швырнул костюм в угол и присел на край гигантской кровати, обтянутой черной кожей, со встроенной пятидесятидюймовой плазменной панелью и кнопками управления комнатными светильниками. Он слишком устал, чтобы заснуть, и, как ни странно, не в настроении был продолжать охоту на вертихвосток. Так или иначе, свидание не кончено. Спасибо мобильным телефонам, продолжение будет виртуальным. Прелести технологического прогресса!

В левой руке он держал айфон, а в правой – клочок бумаги с каракулями американской красотки. Уточним: Кейтлин. Кейтлин Лок.

Если тебя заметили на расстоянии вытянутой руки от Лок, ты внесен в список «А». Он предполагал, что в данный момент есть три варианта ее времяпрепровождения. Возможно, продолжает веселье, однако сомнительно: ее гориллы вряд ли предоставляют ей столько свободы. Может, выпивает с кем-то из чистюль, с которыми была вечером. Возможно. Или, как хорошая девочка, уже улеглась в постельку. Скорее всего. В любом случае она думает о нем. После такого поцелуя обязательно думает.

Он собирался подогреть ее размышления. Влезть в них, пока память еще свежа. Дать ей основу для небольшого воображаемого романа. Лучший инструмент для этого – интимные послания. Ничего крутого. Просто пара коротеньких записок, чтобы и впредь было о чем подумать. Начать вежливо и непринужденно, потом поднять градус, немножко раскрыться. Нет смысла выплескивать все в первом сообщении. В этом случае девушка не ответит, выбросит тебя из головы до следующей попытки.

Джек набрал: «Надеюсь, добралась ОК. Я потрясающе провел вечер. Джек». Нет, не пойдет. Он переписал: «Надеюсь, ты добралась ОК. Здорово, что я встретил тебя. Джек».

Все равно что-то не так.

Он вспомнил, сколько ей лет. Намного моложе его. И внес поправку: «Ты ОК? Встреча с тобой – это круто! Джек х».

Он позволил себе довольную улыбку и нажал «Послать». Айфоны – это здорово. Он смотрел, как виртуальный конвертик на экране отращивает крылышки и улетает прямо к сердцу любимой женщины. Ну, может, и любимой. Пока тут чистое и простое желание. Но, скажем прямо, без него и любви не бывает.

Телефон бибикнул. Ого, быстро ответила! Добрый знак.

«Хочешь, звони х».

Он этого не ожидал. Да и не хотел. Перекинуться игривыми сообщениями на ночь – то, что доктор прописал, но разговор – это слишком. Он задумался. Когда девушка говорит: «Звони, если хочешь», это не просьба, а приказ.

Джек стянул с себя носки и рубашку, захватил в ванной стакан воды и забрался в постель. Едва ли не в панике набрал ее номер.

– Это Джек. Привет.

– И тебе. – Голос звучал тихо и чуточку сонно. – Я гадала, позвонишь ты или напишешь.

– Даже после того, как я у тебя на глазах сел в лужу?

Она хихикнула.

– Даже после того, как ты макнулся задом в лужу.

– Вообще-то, не я макнулся – твоя горилла меня макнула.

– Это Эрик. Он на мне свихнулся. Видала я, как он кое с кем обходился много хуже. Намного, намного хуже, чем с тобой, а тех я даже не целовала.

– Напомни, чтобы я не послал Эрику поздравления на Рождество.

– Он просто меня защищает.

– Я заметил. Зачем ты это сделала?

– Что сделала?

– Меня поцеловала.

– А, наверно, потому что хотелось. – Голос стал совсем сонным. – И, скажем прямо, тебе тоже.

– Мне?

– В жизни не видела, чтобы мужчине так хотелось поцелуя!

Он рассмеялся:

– Ты не представляешь, как хотелось.

– Немножко представляю. Ты сунул мне подсказку. Прямо в ляжку. Довольно большую подсказку.

Он изобразил смущение.

– О господи, правда?

– Будто сам не знаешь?

– Давай сменим тему, пока кто-то из нас не покраснел.

– Только не я.

– Верю. Как нам с тобой увидеться?

– Хороший вопрос.

– И?

– И наберись терпения. Можешь звонить мне по этому номеру, это мой личный, но сразу встретиться не выйдет.

– И мне предстоит мучиться?

– Прояви изобретательность. Доброй ночи.

Трубка замолчала.

Он сидел, пялился на нее и думал, что делать с бьющимся сердцем и колышком, таким твердым, что на нем можно было раскрутить тарелку.

23

После бессонной ночи накануне Меган с облегчением уложила дочь в ее собственную постельку. Хоть она и терпеть не может Адама, в его словах есть смысл. Она выключила лампочку, закрыла дверь к своему уже посапывающему ангелочку в окружении полка мягких игрушек. Температура у Сэмми спала, озноб прошел. К утру малышка встанет как ни в чем не бывало.

Меган добрела до кухонного уголка своего маленького коттеджа и вылила в стакан все кьянти, которое еще оставалось в бутылке. Можно включить телевизор, посмотреть что-нибудь скучное, выбросить из головы заботы о Сэмми, деньгах и вечную проблему, как совместить материнство с работой.

Но дело Чейза не оставляло ее, гудело в мозгу как овод. Есть три причины, из-за которых обычно самоубийцы приставляют дуло к виску и пачкают стены: не могут вынести вины и стыда за что-то, ими сделанное, боятся, что какой-то поступок выйдет на свет и погубит их репутацию, или из-за тяжелой болезни, иногда душевной.

Натаниэль Чейз не вписывался ни в одну из трех категорий. Она собрала о нем все, что могла: банковский счет, сведения о залогах, связи с брокерами, финансовые и личные – и на отца, и на сына. И ничего не нашла. Очаровательное семейство – и весьма состоятельное. Теперь это относится к сыну. Душеприказчик сказал, что сын получит все. Насколько она могла судить, все – означало более 20 миллионов в недвижимости, машинах, акциях и сбережениях. А также поместье с двумя машинами в гараже: семилетним «Рейнджровером» и ретро-«Роллс-Ройсом», оцененным в миллион с лишним, а также антиквариат и картины в сейфах – в общей сложности на пять миллионов. Да еще портфолио Натаниэля Чейза с персональными инвестициями и приватными банковскими счетами отделения английского банка в Швейцарии – это плюс шесть миллионов. Странно, что дела предприятия велись через швейцарское отделение банка и прибыль этого года составляла более миллиона. Кроме того, старый профессор владел участками земли в разных частях страны, несомненно, скрывающими некие археологические ценности.

Теперь все это принадлежит Гидеону.

Она снова просмотрела финансовые сводки. Если сомневаешься, ищи причину в деньгах. Если не секс, то деньги. Если нет других причин, причина в деньгах. Всегда в деньгах.

Не мог ли сын подстроить сцену самоубийства? Он многое выигрывал, и он, несомненно, лгал ей. Кстати, это объясняет, почему он не опознал нападавшего. Может быть, на него напал сообщник. Возможно, Гидеон Чейз убийца и лгун.

А может, она переутомилась и плохо соображает. Сдавшись, Меган включила телевизор. «Фактор X». Фантастика. Полная чушь. Как раз то, что нужно, чтобы забыть о работе.

24

Далеко за полночь, а Шону Граббу не спалось.

Он понимал, что настоящего покоя ему не дождаться. Он достал из холодильника непочатую бутылку водки, отвинтил колпачок и в один глоток принял добрую четверть прямо из горлышка. Не так он был глуп, чтобы не понимать, что происходит. Всякий нормальный человек, сделав то, что он делал, возьмется за бутылку.

Оправдав себя таким образом, он наконец нашел рюмку в расшатанном шкафчике на неопрятной кухне. Иногда ночью воспоминания – неотвязные и жуткие, как кадры из фильма ужасов, – становились просто невыносимыми. Эта ночь была как раз из таких. Перед глазами стоял раздробленный череп жертвы. Тусклые пустые глаза и белая, обескровленная кожа в лунном свете.

Грабб снова глотнул водки. Конечно, он понимал: жертва ради большего блага. Но ужасное зрелище не шло из головы. Моргни – и снова он разбирается с трупом. Мертвое мясо, говорит о нем Муска. Сказал, чтобы он так и относился к мальчишке. Как к бараньей туше или свиному окороку.

Они забросили искалеченный труп в кузов фургона Муски и отвезли на скотобойню. У Муски были ключи. Мальчишка, когда они взваливали его на ленту конвейера, весил целую тонну. Муска подвесил его вверх ногами, как забитую корову, потом перерезал горло и спустил остатки крови в сток.

Грабб и сейчас слышал звяканье цепей, гудение электромотора и призрачное эхо оживших механизмов, уносящих тело по конвейеру. И чудовищные операции. Отделение головы. Потрошение. Обдирание кожи гидравлической установкой. Его едва не стошнило, когда Муске пришлось отдирать мясо, приставшее к когтям их механического сообщника.

Еще глоток водки. Картины не уходят. Пристали к памяти. Засели, как куски мяса, заблокировавшие конвейер. Он твердил себе, что память потускнеет, но в душе знал, что это не так. Это останется навсегда. Его накрывала мягкая теплая волна. Слишком мед-ленно, но накрывала. Он чувствовал, как она качает его. Но смыть вины не может. Как и страха перед разоблачением.

Механизмы отчистили с костей парня все мясо, на-чисто. Никаких улик. Современная конвейерная система превратила все в полуфабрикаты, готовые к употреблению – людьми или собаками. Эта чертова машина даже кости и жир упаковала в аккуратные пакеты. Кровь и фекальные массы стекли в сток, смыты начисто.

– Не о чем беспокоиться, – сказал Муска. – Что ты дергаешься?

Но он беспокоился. Он дергался. Не только из-за кошмаров. Не только от чувства вины. Все это придется повторить. Скоро.