Текст книги "Императорские изгнанники (ЛП)"
Автор книги: Саймон Скэрроу
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 24 страниц)
– В вопросах воспитания и вкуса – да. В остальном я бы доверял ему не больше, чем камню.
– Вполне справедливо. Наш добрый сенатор уже знает о твоих добровольцах?
– Я сказал ему, что у меня есть необходимые люди, и это, кажется, его удовлетворило. Если повезет, он узнает об этом только тогда, когда Игнаций представит Бурру свои рекомендации по замене офицеров после нашего отплытия из Остии. К тому времени будет уже слишком поздно. По моим расчетам, Бурр достаточно умен, чтобы принять список повышений, а не поднимать шум перед императором и показывать, что они с Сенекой выставили себя дураками.
Макрон слегка наклонил голову.
– Надеюсь, ты все точно рассчитал, парень. Если ты ошибешься, то окажешься в дерьме. И даже если ты прав, такое же дерьмо может ждать тебя по возвращении с Сардинии. У тебя появятся могущественные враги.
– Возможно. Но влияние Палласа и Агриппины на Нерона длилось менее трех лет, и Бурр и Сенека могут пойти тем же путем. Я чувствую, что император –
человек с непостоянными амбициями и покровительством. Он скоро устанет от своих нынешних советников, и любые враги, которых я могу нажить сегодня, скоро станут бессильны.
– Будем молиться, что ты прав...
Они посидели еще немного, пока солнце скрылось за облаком, дрейфующим по лазурному небу и отбрасывающим тень на сад.
– Как идет подготовка к путешествию в Британию?
– Почти все готово, – сказал Макрон. – Я загрузил повозку своей одеждой и вещами. Несколько подарков для Петронеллы, чтобы она подмаслила маму. Я снял свои сбережения у банкира на Форуме, а в военном казначействе мне выдали свидетельство об увольнении. Мне выплатят пятьдесят тысяч сестерциев, когда я доберусь до Лондиниума, плюс участок земли возле колонии ветеранов в Камулодунуме. Добавь сюда сбережения от моих трофеев и то жалованье, которое я все же не успел просадить за эти годы, и мы будем жить вполне достойно.
– Вы определились по какому маршруту будете двигаться?
– На либурне в Массилию, по суше в Гезориакум, затем отплывем в Британию и высадимся уже в Лондиниуме. Мы должны быть там задолго до того, как осенние шторма затруднят переправу. – Макрон помрачнел. – А потом я познакомлю любовь всей моей жизни с моей матерью. Что может пойти не так в этом замечательном плане?
– Я уверен, что они будут ладить как огонь, поглащающий дом.
Макрон мрачно улыбнулся. – Я надеюсь на менее зажигательные отношения, парень. Мне придется жить с ними обеими, и я не горю желанием быть миротворцем. Это никогда не было моей работой.
– Только не вставай между ними, если тебе дорога твоя шкура.
Наступило короткое молчание, прежде чем Катон прочистил горло. – Когда ты уезжаешь?
– У нас есть почти все, что нужно для путешествия. Я обсудил это с Петронеллой, и она согласна, что нет причин для задержки. А это означает что, завтра.
– Так скоро?
– Зачем откладывать? Это только усложнит процесс.
– Справедливо, – согласился Катон, глядя на взволнованное отражение Макрона на поверхности пруда. Он многое хотел сказать и считал, что обязан сказать это Макрону, но не мог довериться самому себе, что в итоге сможет контролировать свои чувства. Это приводило его в ярость. Как он мог позволить своим эмоциям так властвовать над ним? Это было позорно, что человек его опыта и ранга позволил себе попасть в ловушку своих же чувств.
– Все в порядке, парень. Катон. Я понимаю... Между нами нет ничего, что нужно было бы сказать.
– Да разве словами можно передать те приключения, которые мы пережили?
– Верно, – размышлял Макрон. – Если бы какая-то дрянь записала все это, кто бы поверил?
*******
Предрассветная прохлада заставила Катона вздрогнуть, когда он поднялся с постели и плотно натянул на себя плащ. Сквозь отверстие в крыше над дорожкой с колоннадой был виден клочок луны. Еще дальше он увидел отблеск лампы в комнате Макрона и Петронеллы и смог разобрать их приглушенный разговор. В их голосах звучала безошибочная грусть, и Катон, отвернувшись, тихо зашагал в направлении спальной комнаты Луция. Дверь была слегка приоткрыта, так как мальчик был уверен, что под его кроватью живет какое-то темное существо, и ему нужно было иметь возможность быстро сигануть из комнаты, если он вдруг проснется ночью и захочет облегчиться. Катон приоткрыл дверь пошире и шагнул в темное помещение. Его нога приземлилась на один из деревянных кубиков Луция с резкой, колющей болью, которая заставила его задохнуться, а затем стиснуть зубы, чтобы не закричать и не напугать мальчика.
– Сколько раз я просил его убирать эти фуриевы вещи, – пробормотал он, хромая к кровати у дальней стены. Наклонившись над ней, он услышал тихие вздохи и почувствовал прилив безграничной привязанности к своему ребенку. Луций лежал на боку, два средних пальца его правой руки были зажаты во рту, когда он спал. Звуки движения и голосов в доме прервали эту задумчивость, и Катон осторожно потряс сына за плечо.
– Луций... Луций... проснись.
Мальчик бессвязно забормотал, когда зашевелился, а затем попытался перевернуться на другой бок, но отец поднял его и перекинул его ноги через край кровати, и он присел сгорбившись, потирая обескураженное личико.
– Зачем ты меня разбудил?
– Дядя Макрон и Петронелла уезжают. Мы должны попрощаться с ними. Одевайся.
Луций сделал все, как ему было велено, пока Катон подбирал сандалии, которые были вычищены и оставлены за дверью. Широко зевнув, мальчик подошел к отцу и взял его за руку. Свет в комнате Макрона был погашен, и только россыпь звезд и полумесяц освещали им путь, когда они спускались вниз. Выйдя в сад, они направились во двор за термой, где находилась небольшая конюшня и несколько кладовых по обе стороны от ворот, выходивших на улицу. Перед воротами стояла четырехколесная повозка, и Кротон с конюхом запрягали в нее упряжку из четырех мулов при свете факела, мерцавшего на железном желобе, закрепленном в стене. Дно подводы было забито мешками и сундуками, и Макрон натягивал на них кожаный чехол, когда Катон и его сын подошли к ним.
– А, вот ты где! – воскликнула Петронелла, поспешно подойдя и наклонившись, чтобы поцеловать Луция в голову. – Кажется, что сейчас глубокая ночь, не так ли, мой ягненок?
Катон слегка приподнял брови от этого ласкового слова, которое было в новинку для Петронеллы. Луций тяжело кивнул и снова зевнул, но его глаза были широко открыты, когда он рассматривал окружающие его детали.
– Ты уходишь. Навсегда?
– Я не знаю, – ответила Петронелла. Мы будем жить далеко отсюда, но кто знает? Может быть, ты приедешь в Британию, когда вырастешь. Или мы приедем навестить вас в Риме.
– Когда?
– Пока не могу сказать. Но однажды, а?
Макрон подвязал чехол и придирчиво осмотрел свою работу и упряжь мулов, прежде чем присоединиться к ним. – Мы готовы. Конюх поедет с нами до Остии. Оттуда он поведет повозку обратно. Спасибо, что позволил нам воспользоваться ею.
– Это лишь пустяк.
Наступило неловкое молчание, прежде чем Катон положил руку на плечо Луция. – Мы пойдем с тобой до городской стены.
– Тебе не нужно этого делать.
– Мы хотим.
Макрон пожал плечами. – Как хочешь…
Он повернулся к Кротону и позвал: – Открой ворота.
Раб и конюх подняли засов и распахнули ворота внутрь на скрипучих железных петлях. Затем конюх поднял свою культю, взял за уздечку ведущего мула и огляделся в поисках Макрона, чтобы отдать приказ.
– Пойдемте.
Мулы топали вперед, колеса повозки стучали по булыжникам, остальные следовали чуть позади, откуда Макрон мог внимательно следить за задней частью транспортного средства. Мелкое столичное ворье были достаточно зорким и проворным, чтобы урвать добычу быстрее, чем воробей на пикнике. Но на темных улицах было тихо, даже когда на ночном небе забрезжили первые робкие лучики рассвета. Никто не разговаривал, пока они не дошли до перекрестка в конце улицы и не свернули на главную улицу, спускавшуюся с Виминальского холма в центр Рима. Здесь было больше повозок и телег, их погонщики стремились проехать через город до того, как рассветет и движение колесного транспорта будет запрещено.
Со своей возвышенной точки обзора они могли видеть, что Форум и низины, расположенные ближе всего к Тибру, окутаны густым туманом, над которым, казалось, парили императорский дворец и храм Юпитера Наилучшего Величайшего. Более мелкие строения пробивались сквозь поверхность тумана, как остатки морских кораблекрушений, а настроение было угнетающе мрачным.
– Холодно, – сказал Луций
– Ты скоро разогреешься, – ответил Макрон. – Немного хорошего марша всегда делает свое дело. Не так ли, Катон? Давай, Луций, подбородок вверх, плечи назад и шагай, как я тебя учил.
Обращение к его зарождающимся военным устремлениям было всем, в чем нуждался мальчик, и он отпустил руку отца и рысью пробежал несколько шагов вперед, выстраиваясь в марш с высоко поднятой головой, представляя себя впереди колонны таких же солдат, как Макрон и его отец.
– Он прекрасный мальчик, – сказал Макрон достаточно громко, чтобы Луций подумал, что услышал похвалу, адресованное ему. – Когда-нибудь ты будешь гордиться им.
– Я уверен, что так и будет. – Катон улыбнулся в ответ. – Я уверен в этом.
Когда конюх повел маленькую процессию вниз на Форум, туман сомкнулся вокруг них, холодный и липкий, заглушая звуки, издаваемые мулом и повозкой. Здания потеряли форму и превратились в неясные массы теней, нависшие с каждой стороны, а горстка людей за его границей проплывала мимо или пересекала их путь, словно призраки. Луций попятился назад, тревожно оглядываясь по сторонам. Они прошли между Палатинским и Капитолийским холмами, и знакомое зловоние Большой Клоаки сомкнулось над ними, пока они не достигли изогнутого конца Цирка и не начали подниматься на Авентинский холм, выходящий из тумана. Луций начал расслабляться и снова пошел впереди, когда они въехали в трущобный район, состоящий из разваливающихся инсул, тесно прижатых друг к другу. Со всех сторон доносились звуки людской возни – плач младенцев, крики ранних утренних страстей, звон котелков, – когда свет над головой усилился и четко очертил линии черепицы на фоне неба.
Впереди были Остийские ворота, охраняемые частью местной городской когорты, солдатами только по названию. Макрон скривился от отвращения, увидев их, прислонившихся к каменной кладке по обе стороны от арок, с копьями наперевес. Опцион шагнул вперед и поднял руку.
– Стоять!
Конюх остановил мулов, и повозка остановилась. Катон и Макрон обошли ее, оставив Петронеллу и Луция наблюдать за задней частью транспортного средства.
– Чем ты занимаешься? – требовательным тоном спросил опцион.
– Какое дело тебе до меня? – прорычал Макрон.
– Не стоит так угрюмо себя вести, друг. – Опцион сплюнул в сторону.
– Что в тележке? Товары?
– Личный багаж.
– Там много всего...
– У меня много личного багажа. Что из этого?
– За проезд телег и повозок через городские ворота взимается пошлина. Вдвое больше, если они везут товары. С тебя два сестерция, друг. – Опцион протянул руку.
– Когда ввели эти пошлины? – спросил Катон.
– Вчера получил приказ. Может быть, вы пропустили объявление? Я бы посоветовал вашему другу перестать быть грубым и заплатить.
Катон с минуту рассматривал опциона. Это был худой мужчина, которому было далеко за сорок, с редеющими волосами и доброй половиной отсутствующих зубов. Его форменная туника была потрепана и испачкана, а на рукояти меча виднелась ржавчина. В его поведении чувствовалась оппортунистическая самоуверенность, что сразу же заставило Катона заподозрить, что он лжет насчет платы за проезд. Для членов городских когорт было обычным делом пополнять свое жалованье, требуя взятки или угрожая. Если они не были слишком вопиющими, большинство жителей города терпели это, а не создавали проблемы, о которых могли пожалеть. Катон вдруг понял, что его сын наблюдает за происходящим, и что это прекрасная возможность преподать ему урок о власти и злоупотреблении ею.
Он четко обратился к человеку.
– Твое имя?
Челюсть опциона напряглась.
– За чем это тебе?
– Меня зовут Квинт Лициний Катон. Я член всаднического сословия и бывший трибун преторианской гвардии. Мой друг – бывший центурион преторианской гвардии. Никто из нас не слышал об этом сборе, о котором ты говоришь. Позволь мне кое-что прояснить. Если мы заплатим, а потом я узнаю, что никакой пошлины не было, я сообщу об этом моим друзьям в преторианском лагере, и мы придем, найдем вас и потребуем свою собственную пошлину. По одному сестерцию за каждый удар сердца, пока мы тут торчим из-за этой задержки …
Опцион отошел в сторону и махнул рукой в сторону ворот, призывая:
– Пропустите их!
Катон кивнул конюху, и телега покатилась вперед, стук копыт и колес по булыжнику резким эхом отражался от каменной кладки по обе стороны и сверху, когда она проезжала через арку. За пределами городской стены лежали простые хижины и убежища, куда перебрались некоторые представители кишащих масс Рима. Не более чем в ста шагах от них находилось возвышение, и Катон приказал мальчику остановиться там, чтобы они могли окончательно распрощаться.
Луций по очереди обнял Макрона и Петронеллу, а она подняла его с земли и поцеловала в щеку, в ее глазах блестели слезы.
– Ты плачешь, – спросил Луций. – Мне грустно. Но я не плачу, видишь?
– Это потому, что ты храбрый маленький солдат. – Она принужденно улыбнулась, снова поцеловала его и опустила на землю. – Будь хорошим для своего отца.
– Я буду.
Она повернулась к Катону и уставилась на него, силясь найти слова, чтобы выразить свою благодарность бывшему хозяину за то, что он отпустил ее замуж за Макрона. В конце концов, она обняла его и уткнулась лицом в его плечо.
– Вы были добры ко мне, хозяин. Спасибо. Я никогда не забуду.
Катон не мог удержаться от усмешки, когда отпускал ее.
– Петронелла, это я должен благодарить тебя за воспитание моего Луция. Ты была ему как мать. – Тень прошла по его сознанию, когда он вспомнил свою умершую жену. Юлия Семпрония была дочерью сенатора. Красивая и умная, она увлеклась заговором против предыдущего императора и умерла от болезни, когда Катон проводил кампанию в Британии. Ее предательство по отношению к императору Клавдию сопровождалось более личным предательством по отношению к мужу, и знание о ее романе с другим заговорщиком до сих пор причиняло ему боль. – Лучше, чем мать, – поправил он себя. – За это я всегда буду благодарен.
Петронелла смущенно покачала головой и удалилась, а Катон повернулся к Макрону, в его сердце горело болезненное сожаление об их расставании. Макрон смотрел в ответ, его глаза блестели.
– Ладно, когда я впервые увидел тебя, я подумал, что ты самое большое недоразумение, когда-либо вступавшее во Второй легион. Ты доказал, что я ошибался. Ты был лучшим из солдат, храбрейшим из бойцов и самым верным из друзей. Это будет тяжелое расставание. Я постараюсь не волноваться за тебя теперь, когда у тебя нет рядом нормального солдата, который мог бы уберечь тебя от неприятностей.
Катон рассмеялся.
– Теперь мне придется справляться самому.
Макрон сурово посмотрел на него и кивнул.
– Ты справишься.
Он положил руки на плечи Катона, импульсивно притянул его к себе и крепко обнял.
– Береги себя, мой мальчик, – ласково сказал он.
– И ты, мой друг, – ответил Катон, похлопывая Макрона по спине.
Они отстранились друг от друга, и Макрон повернулся, чтобы взять Петронеллу за руку, а Катон взвалил Луция на плечо и встал на выветрившийся камень у дороги. Повозка вновь загрохотала, как раз когда первые лучи солнца перекинулись через холмы на востоке и залили пейзаж, окрасив его в теплый, радужный оттенок. Тени конюха, мулов, повозки, Макрона и Петронеллы тянулись по неровной земле справа от них, пока они ехали по дороге в сторону Остии. На небольшом расстоянии впереди дорога спускалась вниз и проходила между деревьями, и телега и те, кто с ней ехал, скрылись из виду. Слабый вихрь пыли обозначал еще какое-то время их процессию, а затем исчез и он.
– Увидим ли мы их снова? – спросил Луций.
– Я не знаю, сынок. – Катон отвернулся, чтобы посмотреть на городские ворота. – Я не знаю. Все, что мы можем сделать, это надеяться, что однажды мы встретимся.
*************
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
– Она ждет тебя внутри. – Аполлоний указал на покои городского претора напротив входа во двор, вокруг которого располагались торговые лавки и конторы портовых чиновников. Сотни клерков, торговцев и корабельных капитанов слонялись вокруг, ожидая расчета и уплаты портовых сборов и импортных пошлин и проверки экспортных лицензий. Аполлоний явился на поиски своего командира, как только Клавдия Актэ и ее скромная свита прибыли в Остию. Катон был занят погрузкой своего багажа на грузовое судно, зафрахтованное персоналом Сенеки для отплытия на Сардинию. «Персефона» должна была отправиться в Ольбию с императорскими депешами, прежде чем повернуть на юг и направиться в столицу провинции Каралис.
Катон был не в лучшем настроении, так как ему пришлось столкнуться с протестами Рианария до того, как появился Аполлоний. Судовладелец заметил его с причала и потребовал объяснить, почему Катон не нанял одно из его судов.
– Ответ достаточно прост, – признал Катон. Когда он прибыл в Остию, претор порта посоветовал ему не выбирать судоходную компанию Рианария, поскольку было несколько жалоб. Катон начал их описывать. Судовладелец поспешно отступил, прежде чем другие потенциальные клиенты могли услышать речь Катона.
Незадолго до этого появились преторианцы-добровольцы и сразу же взошли на палубу. Катон произвел Пелия и Корнелия в чин центуриона, так как ему понадобятся надежные старшие офицеры, когда он достигнет Сардинии. Они были одеты в гражданские туники и плащи и несли свое воинское облачение, доспехи и снаряжение в больших сумах, подвязанных на крупы небольшой группы взятых напрокат мулов. Вероятно, их отсутствие в преторианском лагере уже было замечено, но к тому времени, когда Бурр или Сенека узнают правду о добровольцах, будет уже слишком поздно. Если все пойдет хорошо, они достигнут Сардинии без помех, и если советники императора попытаются отозвать людей, Катон был уверен, что сможет избежать или отложить необходимость любого ответа на достаточно долгое время, чтобы завершить свою миссию.
Он перевел взгляд на вход с колоннами и пять крытых повозок, стоящих вплотную к пристани, под охраной нескольких германских телохранителей императора. – Если это то, о чем я думаю, на корабле не будет места для всего ее личного багажа и других вещей.
– Я хотел бы видеть, как ты ей это скажешь.
Катон взглянул на Аполлония, пока они шли через двор и пробирались сквозь толпу. – Ты когда-нибудь встречался с ней?
– Вкратце, пока я ждал возле таблиния претора. Я сказал ей, что пришел проводить ее на корабль. Она прервала меня и велела молчать, пока разбирается с претором.
– Какие-то проблемы?
– Очевидно, она почувствовала себя оскорбленной, что он не расчистил улицы до прихода ее свиты. Он сказал, что не получал никаких инструкций из Рима относительно протокола ее встречи. – Аполлоний засмеялся. – Ее ответ на это можно охарактеризовать как великолепное высокомерие. Она на голову ниже претора и каким-то образом все же умудрялась смотреть на него сверху вниз, в то время как она ругала его за то, что он не обращался с ней согласно ее положению.
– Ее положению? – Катон приподнял бровь. – Насколько я понимаю, она была рождена рабыней и взята в дом Сенеки в качестве игрушки, как только она стала достаточно взрослой, чтобы любой мог восхищаться ее внешностью. Даже если позже ей дали свободу, и она стала любовницей императора, это все равно не повлияло на социальный статус.
– Я знаю. Она стоящий персонаж. И она ведет себя так, как будто эти германские звери приставлены к ней для ее защиты, а не отслеживания того, чтобы она ненароком не ускользнула. Наша Клавдия, кажется, считает, что она даже не Агриппина, а императрица. Судя по тому, что я слышал в Риме, она уже год уговаривала Нерона жениться на ней. Всех прекрасных подарков, которыми он ее осыпал, было недостаточно. Она хотела сесть рядом с ним на собственном троне. Но она перехитрила себя, когда убедила Нерона попросить Сенат объявить, что она благородного происхождения. Я сам видел, как это обернулось, когда на днях сенаторы и толпа освистывали ее во время гонок на колесницах. Она была не очень-то довольна. Нерон и его советники тоже. Отсюда и решение отправить ее на Сардинию и скрыть от глаз Рима.
– Как ты думаешь, это будет постоянное изгнание? – спросил Катон.
– Нерон молодой человек. Я бы поставил хорошие деньги на то, что он заведет новую любовницу в течение месяца.
– Значит, мы застрянем с ней.
Они вошли в покои претора, и Аполлоний повел Катона наверх и на проход с балюстрадами, выходивший во двор. Посередине был широкий балкон с высокими дверями, ведущими в таблиний претора. Когда они вошли, Катон оглянулся и увидел, что комната большая, просторная и хорошо освещенная. Измученный мужчина в льняной тунике пытался сосредоточиться на вощеных дощечках, разложенных на его столе. На кушетке у одной из боковых стен сидела молодая женщина. Перед ней стоял низкий столик, на котором стоял стеклянный кувшин с мелким рисунком и тарелка с небольшой выпечкой, к которой, похоже, никто не прикасался.
Женщина посмотрела на Катона и его спутника. Ее глаза были темными, как черное дерево, а кожа – бледной, почти белой. Ее волосы были прекрасными, светлыми и неуложенными, в отличие от почти всех других известных женщин Рима. Они были даже короче, чем как ему показалось, когда он видел ее в императорской ложе на скачках колесниц, так что это выглядело даже как-то по-мальчишески. Ее лицо было четко очерченным, с курносым носом и красивыми губами. На ней была простая синяя стола из мерцающего материала; «Скорее всего, шелк», – подумал Катон. Ее руки были стройными, как и та часть ног, которую он мог видеть. Ее сандалии также были синего цвета, с изумрудом в навершиях. Стола была достаточно свободной, чтобы открывать часть красивого бюста, но оставляя стройный изгиб талии над бедрами скрытым от стороннего взгляда. Его общее впечатление заключалось в том, что, хотя она была бесспорно весьма красивой, она не производила на него впечатление того типа красавицы, которую император считал бы достойной, чтобы бросить вызов Сенату и народу Рима и жениться на ней. Не то чтобы у Нерона вообще была кишка, чтобы довести это дело до конца.
Клавдия Актэ взглянула на Катона, прежде чем обратиться к Аполлонию. – Это тот, о котором ты ранее говорил? – ее акцент был нейтральным, но всеже не мог скрыть ту резкость некоторых звуков, присущих тем, кто вырос в районе Субуры.
Аполлоний заставил себя сохранять невозмутимое лицо, отвечая почтительным тоном. – Госпожа, это префект Квинт Лициний Катон, недавно назначенный командующим гарнизоном на Сардинии.
Катон нахмурился. – Я могу говорить за себя, благодарю.
Аполлоний искоса взглянул на него, и уголки его рта приподнялись в слабой улыбке, когда он прошептал: – Она вся твоя…
Клавдия указала на Катона. – Значит, ты отвечаешь за эту лодку, которая доставит меня на Сардинию. Я была бы благодарна тебе, если мой багаж был бы погружен в сохранности. Могу заверить тебя, что если твои лоботрясы повредят какое-либо мое имущество, я призову тебя к ответственности за это.
Катон почувствовал, как в его груди вспыхивает негодование. Он открыл рот, чтобы ответить, но она продолжила, прежде чем он успел произнести хоть слово.
– Еще одна вещь. Я хочу, чтобы ты убедился, чтобы у нас были приличные повозки, чтобы перевезти меня и мои вещи, когда мы доберемся до острова. Те, что привезли меня сюда, были немногим лучше сломанных фермерских телег. Я прочувствовала каждую колею, которую мы проехали. Так ты найдешь мне что-нибудь приличное и приготовишь подушки, чтобы я могла нормально возлежать, это понятно?
Катон сглотнул и взял себя в руки. – Госпожа, я солдат, а не судовой служащий, и я ...
– Меня не волнует, кто ты. Просто делай, как я говорю, и делай это расторопно.
Он посмотрел в ответ, и она подняла брови.
– Хорошо? Так чего же ты ждешь? Перестань стоять здесь, как городской дурачок, и продолжай исполнять свои обязанности.
Он взглянул на Аполлония, который смотрел на свои калиги, пряча улыбку. Претор рискнул ненадолго поднять голову; он поймал взгляд Катона и закатил глаза.
Катон втянул воздух и ответил как можно спокойнее. – Я лично позабочусь о вашем багаже. Между тем, мой друг Аполлоний исполнит каждое ваше желание, пока я не сообщу, что мы готовы отплыть. Будет ли это удовлетворительным?
Аполлоний резко поднял глаза. – Какие?
– Теперь, если вы меня простите? – Катон вежливо склонил голову.
– Хорошо, ты свободен. Но не заставляй себя долго ждать. Не знаю, сколько еще я смогу терпеть лишения этого места…
Катон вышел из комнаты. Он слышал, как Аполлоний взмолился о ее снисхождении и поспешил за ним. Они прошли по балкону, не произнеся ни слова, пока не отошли на безопасное расстояние, затем Катон остановился и повернулся к своему товарищу. Они оба помолчали, прежде чем разразиться спонтанным смехом.
– Благостные боги… – пробормотал Катон, пытаясь прийти в себя. – Я никогда не думал, что когда-нибудь пожалею Нерона. Но это?
– Я знаю. Подозрительный человек мог бы подумать, что он тайно заплатил толпе и сенаторам, чтобы те подорвали ее авторитет.
Катон подумал, что это могло быть вполне реальной версией. Это означало бы, что она владела своим любовником, и он не осмеливался открыто бросить вызов. Из его наблюдений за Нероном было ясно, что он был непостоянным и безвольным человеком, однако же, будучи настолько покоренным женщиной, что он пообещал ей одно в лицо, а за ее спиной замышлял сделать противоположное… Это попахивало трусостью самого низкого сорта, если это стало результатом его интриг. То, что такой человек управлял Империей, настораживало.
– У нее должны быть какие-то искупительные качества, – предположил Катон.
– О, я уверен, – кивнул Аполлоний. – То, что ей может не хватать с эстетической точки зрения, она может компенсировать техникой. Такие женщины могут играть с мужчинами, как на флейте, если ты понял, о чем я.
Катон стряхнул неприятный образ, созданный его товарищем. – Что ж, мы застряли с ней и ее очаровательными германскими друзьями на столько времени, сколько потребуется, чтобы сопроводить ее на ее виллу. Ты занимай ее, а я позабочусь о ее багаже.
– Занимать? – вздрогнул Аполлоний. – Я уверен, что претор тоже вполне справится с этой работой.
В этот момент на балконе появился сам претор. Оглянувшись с пораженным выражением лица, он заметил их и поспешил к ним. – Помилуйте, – прошипел он, – вытащите ее отсюда! Чего бы это ни стоило, просто сделайте это.
– И сколько же это стоит? – спросил Аполлоний.
Претор внимательно осмотрел его лицо, чтобы убедиться, что предложение было искренним. – Пятьдесят сестерциев.
– Денариев, – возразил Аполлоний.
Катон быстро подсчитал в уме: зарплата легионера за два месяца.
– Тогда двадцать денариев.
– Хорошая попытка!
Трое мужчин повернулись и увидели Клавдию, стоящую на пороге балкона.
– Почему вы тут стоите и сплетничаете вместо того, чтобы выполнять мои инструкции?
– Двадцать пять денариев, – прошипел претор.
– По рукам, – подмигнул Аполлоний Катону. – Я проведу ей веселую экскурсию по Остии. К тому времени, как мы доберемся до корабля, она будет слишком уставшей, чтобы доставить нам много хлопот.
– Отличный план. Я увижу тебя позже.
Катон наблюдал, как претор, как запуганная собака, направился обратно в свой таблиний, затем спустился вниз, чтобы разобраться с багажом Клавдии Актэ.
*******
Аполлоний сдержал свое слово, и брошенная любовница императора и ее свита сели на корабль ближе к вечеру. Наблюдая, как она спускается по узкому трапу, Катон не мог избавиться от желания, чтобы она упала в море. Незадолго до того, как она уже почти добралась до палубы, она начала слишком сильно наклоняться в сторону, но ее за руку схватил один из германских телохранителей, и ее ловко доставили на корабль без дальнейших проблем.
Ее прибытие привлекло внимание как экипажа, так и пассажиров. Катон стоял на корме вместе с людьми, которые вызвались пойти с ним.
– Значит, это и есть изгнанница императора. – Центурион Порцин пробежался по ней одобрительным взглядом. – Отлично. Как раз в моем вкусе.
– Это ты говоришь так пока что… – Катон тихо ответил.
Он пошел вперед, чтобы поприветствовать ее, быстро склонив голову. – Добро пожаловать на борт, госпожа. Ваш багаж помещен в трюм.
– Хорошо. Я устала. – Она оглядела корабль скорее с неодобрением, чем с интересом, когда последний из германцев пересек трап и с тяжелым стуком ступил на палубу. – Где моя каюта?
Катон поморщился. – На этом корабле нет кают. Мы все спим на палубе.
Позади нее он увидел, как капитан многозначительно посмотрел на него; Катон осторожно кивнул, и капитан отдал приказ сдвинуть трап обратно на причал и натянуть швартовые тросы. Поскольку бухты веревки были намотаны на нос и на корму, несколько членов экипажа разгрузили тралы, длинные весла, которые использовались для выведения корабля на чистую воду, прежде чем его парус был поднят.
Клавдия скрестила руки. – Я не буду спать на палубе.
Для нее было слишком поздно пытаться вернуться на берег, и теперь, когда она была заперта на корабле на время плавания, Катон больше не был склонен притворяться, что прислуживает ей.
– Что поделать, госпожа.
Ее челюсть отвисла от шока, когда он повернулся, чтобы присоединиться к своим офицерам.
– Подожди, ты! – крикнула она ему вслед. – Я сказала, подожди!
Катон остановился и стиснул зубы, зная, что Порцин и остальные смотрят на него с веселым выражением лиц, ожидая, как он отреагирует. Он медленно повернулся к ней, взял ее за руку и повел к носу судна, подальше от остальных. Паренек из корабельной команды сидел на корме, свесив ноги за борт, и Катон ткнул большим пальцем в сторону кормы. – Ступай, парень.
Клавдия попыталась вырваться. – Ты что думаешь, ты делаешь? Ты заплатишь за это безобразие.
Катон крепче сжал ее и яростно встряхнул. – Достаточно!
Ее глаза расширились от шока, и он отметил, что в них промелькнул страх. Но к чести ее она быстро пришла в себя и подняла свободную руку, направив ее на его лицо, кончик ногтя в нескольких сантиметрах от его носа. – Подожди, пока Нерон не узнает об этом. Он тебя бросит на арену.
– Я искренне сомневаюсь в этом, – фыркнул Катон. – Давайте вы перестанете притворяться прекрасной матроной со всем этим высокомерным видом и грациозностью аристократки. Вы – брошенная любовница императора, и теперь не более чем вольноотпущенница, которой вы были до того, как сенатор Сенека бросил вас в нетерпеливые маленькие ручки Нерона.
