Текст книги "Потемкин"
Автор книги: Саймон Джонатан Себаг-Монтефиоре
Жанр:
Биографии и мемуары
сообщить о нарушении
Текущая страница: 23 (всего у книги 40 страниц)
Екатерина стала выказывать к Потемкину холодность. Князь, столько сделавший для обустройства южной России, обиженно замкнулся. По слухам, они почти перестали разговаривать. Приемные Потемкина опустели. Однако молва явно преувеличивала степень их взаимного охлаждения: в конце мая, в самый пик кризиса, Екатерина сказала своему новому секретарю Александру Храповицкому: «Князь Потемкин гладит волком, и за то не очень любим, но имеет хорошую душу [...] сам первый станет просить за своего недруга».[616]616
Храповицкий. 30 мая 1786.
[Закрыть]
«Падение его, казалось, было неизбежно; все стали от него удаляться, даже иностранные министры [...] – вспоминал Сегюр. – Что же касается меня, то я нарочно стал чаще навещать его и оказывать ему свое внимание». Французским послом, однако, двигала не только бескорыстная дружба; он догадывался, что князя связывают с царицей какие-то тайные узы. Петля тем временем, казалось, затягивалась. Сегюр умолял князя быть осторожнее, но тот воспринимал его предостережения весьма хладнокровно. «Как! И вы тоже хотите, – говорил Потемкин, – чтобы я склонился на постыдную уступку и стерпел обидную несправедливость после всех моих заслуг? Говорят, что я себе врежу; я это знаю, но это ложно. Будьте покойны, не мальчишке свергнуть меня: не знаю, кто бы посмел это сделать». «Берегитесь!» – снова предупредил Сегюр. «Мне приятна ваша приязнь, – отвечал князь. – Но я слишком презираю врагов своих, чтобы их бояться».[617]617
Сегюр 1989. С. 392-393.
[Закрыть]
17 июня 1786 года императрица, великий князь, Потемкин, Ермолов и Сегюр вместе совершили поездку из Царского Села в имение Пелла. На следующий день Екатерина посетила соседнее имение Потемкина Островки – еще одно доказательство того, что положение светлейшего было далеко не катастрофическим. По возвращении в Царское Село Потемкин присутствовал на всех обедах государыни в течение трех следующих дней. Все же заговорщики, вероятно, пытались внушить Екатерине обратить внимание на доставленный ими документ. В залитом солнцем Екатерининском дворце Потемкину было холодно. Он покинул двор и направился в Нарву, а вернувшись в столицу, остановился у шталмейстера Нарышкина, развлекаясь «балами и любовью». Враги Потемкина «трубили победу». Екатерина, вероятно, привыкла к перепадам его настроения и ничего не предпринимала. Когда же он не явился на празднование годовщины ее восшествия на престол 28 июня, она поняла, что он ждет от нее конкретных шагов.
«Я крайне беспокойна, здоровы ли Вы? – с тревогой написала она, отвечая на его вызов. – Столько дней от тебя ни духа, ни слуха нету». Потемкин выждал еще несколько дней – и появился при дворе, как призрак Банко. По свидетельству одного из мемуаристов, он бросился в покои государыни «в ярости» и прокричал что-то вроде: «Я пришел объявить, что ваше величество должны сию секунду сделать выбор между Ермоловым и мной! Один из нас должен сегодня же оставить ваш двор. Покуда при вас остается этот белый негр, ноги моей здесь не будет!» С этими словами он выбежал из дворца и умчался из Царского.[618]618
Переписка. № 737 (Екатерина II Потемкину после 28 июня 1786); КФЖ. 17-28 июня 1786; Joseph II – Cobenzl Vol. 2. P. 75 (Кобенцль Иосифу II 1 нояб. 1786); Memoirs. P. 103-104.
[Закрыть]
15 июля императрица отставила Ермолова, объявив ему свою волю через одного из авторов неудавшейся интриги, Завадовского. «Белый негр» покинул двор на следующий день, получив в качестве компенсации 4 тысячи душ, 130 тысяч рублей и приказ отправляться в путешествие. В тот же вечер молодой офицер, к которому Екатерина присматривалась год назад, Александр Дмитриев-Мамонов, прибыл ко двору вместе с Потемкиным, при котором он состоял адъютантом (доводясь ему еще и дальним родственником). Рассказывают, что Потемкин послал Мамонова поднести государыне некую акварель, приложив записочку с вопросом: что она думает о картинке? Оглядев посланца, государыня якобы отписала: «Картинка недурна, но не имеет экспрессии». Это всего лишь легенда, но она звучит вполне правдоподобно – разумеется, только Потемкин мог так шутить с императрицей. На следующий день она написала Мамонову письмо...
В ту же ночь, провождаемый в спальню государыни, Мамонов встретился со своим приятелем Храповицким. Секретарь императрицы скрупулезно записывал каждую подробность жизни этого тесного мирка. На следующее утро он лукаво констатировал: «Почивали до девяти часов», – что означало, что государыня оставалась в постели на три часа дольше обычного. На следующий день – «Притворили дверь. Мамонов был после обеда и по обыкновению – пудра».[619]619
Храповицкий. 17, 18 июля 1786.
[Закрыть]
Переход от Ермолова к Мамонову произошел так гладко, что можно предположить: «ярость» Потемкина нашла себе выход гораздо раньше, а причиной кризиса послужила не предполагаемая растрата, а сама фигура Ермолова. Возможно, в те самые дни, когда Ермолов и его партия праздновали победу, Екатерина уже обратила свой благосклонный взор на Мамонова. Если дело обстояло так, тогда понятно спокойствие Потемкина относительно известной ему интриги – еще одно свидетельство его актерского мастерства. Начиная с Завадовского, Потемкин каждый раз, раньше или позже, угрожал сбросить фаворита. Обычно Екатерине удавалось заверить его, что его власть вне опасности, и убедить заняться делами. Фаворитов она заставляла льстить ему, а сам он был достаточно гибок, чтобы становиться им другом и сотрудничать с ними. Ермолова же ему удалось сместить потому, что этот любимчик царицы отказался существовать в рамках заведенного Потемкиным порядка, – и, конечно, потому, что Ермолова Екатерина по-настоящему не любила.
«Матушка, обошед Петербург, Петергоф, Ораниенбум, возвратись сюда, лобызаю твои ножки. Параклит привез цел, здоров, весел и любезен», – пишет Потемкин императрице 20 июля 1786 года. Параклит – святой дух-утешитель «матушки», Мамонов – уже вместе с ней. Императрица отвечает: «Батинька, великий труд, барин, каков ты в своем здравьи и не спавши? Приездом весьма радуюсь».[620]620
Переписка. № 739 (Потемкин Екатерине II 20 июля 1786).
[Закрыть]
«Возвратился князь Григорий Александрович Потемкин», – записывает Храповицкий. А Мамонов, намекая на свое с ним дальнее родство, преподносит ему золотой чайник с надписью: «Ближе по сердцу, чем по крови».[621]621
Храповицкий. 20 июля 1786.
[Закрыть] 26-летний Мамонов был гораздо умнее, образованнее Ермолова и всеми любим за мягкий характер, обходительность и приятную наружность. Екатерина осыпала его милостями: генерал-адъютанту был жалован титул графа Священной Римской империи, затем 27 тысяч крестьян; ежегодно он получал 180 тысяч рублей. Считала ли императрица, что, старея, должна более щедро награждать своих любовников? Екатерина искренне влюбилась в Мамонова. Она называла его «красный кафтан» – он носил именно этот цвет, прекрасно оттенявший его черные глаза. «Под красным кафтаном, – хвасталась она Гримму 17 декабря 1786 года, – скрывается редкое сердце [...] ум четырех человек [...] и неистощимая веселость».
Мамонов стал таким же членом их семьи, каким был Ланской. Он помогал племянницам Потемкина Браницкой и Скавронской, писал теплые письма самому князю, которые Екатерина посылала вместе со своими. Иногда она и вовсе ограничивалась приписками к посланиям Мамонова, которые тот обычно заканчивал словами «с нижайшим почтением».
Вскоре после падения «Белого негра» и воцарения «красного кафтана» Потемкин пригласил Сегюра на обед. «Когда я явился к Потемкину, – вспоминал Сегюр, – он поцеловал меня и сказал: «Ну что, не правду ли я говорил, батюшка? Что, уронил меня мальчишка? Сгубила меня моя смелость?»[622]622
Сегюр 1989. С. 394.
[Закрыть]
Смелость светлейшего в самом деле принесла ему политическую победу. Он надолго уехал на юг; ведавший его делами в Петербурге Михаил Гарновский посылал ему секретные отчеты о придворных делах. Особенно тщательно Гарновский следил за поведением фаворита и отмечал, что, когда пьют здоровье различных особ, тот ограничивается лишь тостом за князя.
Екатерина надеялась привлечь Мамонова к государственным делам, но он не был политиком. Его стали обхаживать Воронцов и Завадовский, надеясь сделать из него второго Ермолова. Он остался верным императрице, но очень страдал, ревнуя ее ко всякому, кому удавалось привлечь ее внимание. Жизнь при дворе казалась ему тяжкой и жестокой.
Итак, Потемкин снова продемонстрировал всем, что ему нет соперников. Он оставался на вершине, которую не собирался оставлять. Он обладал «властью большей, нежели герцог Оливарес или кардиналы Уолси и Ришелье», – как заметил один иностранный наблюдатель.[623]623
Davis 1961. Р. 148.
[Закрыть] В течение долгих лет дипломаты называли его «великим визирем», «премьер-министром» – но ни одно из этих определений не описывало его настоящего, уникального положения. Может быть, ближе всех к истине подошел Сен-Жан: «Все понимали, что свалить Потемкина невозможно... Он был некоронованный царь».[624]624
Saint-Jean 1888. Ch. 6. P. 40.
[Закрыть] Но был ли он счастлив? Как он жил? И что за человек был Григорий Потемкин?
22.ОДИН ДЕНЬ ИЗ ЖИЗНИ КНЯЗЯ ГРИГОРИЯ АЛЕКСАНДРОВИЧА
Се ты, отважнейший из смертных!
Парящий замыслами ум!
Не шел ты средь путей известных,
Но проложил их сам, – и шум
Оставил по себе в потомки;
-Се ты, о чудный вождь Потемкин!
Г. Р. Державин. Водопад
УТРО
В Петербурге Потемкин жил в Шепелевском дворце, соединенном с апартаментами императрицы в Зимнем. Вставал он поздно. Передняя была уже полна посетителей. Приближенных он принимал, лежа в халате на постели. Встав, любил окунуться в холодную ванну, потом молился. На завтрак выпивал горячего шоколада и рюмку ликера.
Если он решал устроить прием посетителей, то выходил в приемную, демонстративно игнорируя самых льстивых, – но не дай бог кому-нибудь не выказать ему должного почтения! Один юный секретарь, учившийся в Кембридже и в Оксфорде, ждал как-то выхода князя вместе с генералами и послами, держа в руках портфель с бумагами. Они сидели в гробовом молчании: все знали, что светлейший еще спит. «Вдруг из опочивальни, находившейся рядом с приемной комнатою, дверь быстро и с шумом растворяется и в дверях показывается сам величественный Потемкин в шлафроке и туфлях, надетых на босые ноги, и громким голосом зовет своего камердинера. Не успел раздаться этот голос, как вдруг в одно мгновение все, что было в зале, – генералы и все другие знатные особы, опрометью бросились из залы наперерыв один перед другим, чтобы не медля отыскать княжеского камердинера». Секретарь остался один, с портфелем под мышкой, «боясь не только шевельнуться, но даже моргнуть глазами». Бросив грозный взгляд на молодого человека, князь молча удалился. После того как был отыскан камердинер и светлейший, уже одетый в полную форму, окончил прием посетителей, он подозвал к себе секретаря: «Скажи мне, Алексеев, знаешь ли ты, сколько в моем Таврическом саду находится ореховых деревьев?» Алексеев не знал. «Пойди в сад, немедля сосчитай их и доложи потом о сем мне». К вечеру молодой чиновник назвал заветное число, замирая от страха – не упустил ли одного-двух деревьев. «А знаешь ли ты, зачем я дал тебе это поручение? – спросил его светлейший. – Затем, чтобы научить тебя быть проворнее, ибо я заметил, что ты сегодня утром, когда я крикнул, чтобы позвать моего камердинера и когда все присутствовавшие тогда в зале генералы и прочие знатные особы бросились отыскивать его для меня, ты же, молокосос, даже не двинулся с места, чтобы исполнить свой долг. [...] С докладом же своим и бумагами зайди завтра утром, ибо сегодня я не расположен заниматься ими. Прощай!»[625]625
[Алексеев Г.П.] Эпизод из жизни князя Потемкина // ИВ. 1889. № 9. С. 683-684.
[Закрыть]
Вид и манеры князя наводили страх на подателей прошений – он был непредсказуем. От него исходила и угроза, и приветливость: он мог быть то «страшен», то невероятно высокомерен, то остроумен и шутлив, то добросердечен и бодр, то мрачен и угрюм. Когда Александру Рибопьеру было восемь лет, родители взяли его поглядеть на Потемкина, и он навсегда запомнил исходившее от него ощущение могущества и одновременно мягкости: «Я очень испугался, когда он вдруг поднял меня могучими своими руками. Он был огромного роста. Как теперь его вижу, одетого в широкий шлафрок, с голою грудью, поросшею волосами». Принц де Линь описывал его как «высокого, прямого, с гордой осанкой, красивого, благородного, то величественного, то чарующего», а другие – как уродливого циклопа. Но Екатерина не переставала говорить о красоте своего любимца, а о его привлекательности для женщин свидетельствуют переполняющие его архивы письма. Несомненно, он был чувствителен к молве, но стеснялся своей внешности, особенного незрячего глаза. Когда кто-нибудь посылал к нему одноглазого курьера, он был уверен, что над ним смеются, и злился на «глупую шутку». Именно потому с него написано так мало портретов.[626]626
Рибопьер 1877. С. 479; Castera 1798. Vol. 3. P. 296.
[Закрыть]
«Князь Потемкин никогда не соглашается позировать художникам, – объясняла Екатерина Гримму, – а те портреты и силуэты, что существуют, сделаны против его воли».[627]627
б. РИО. Т. 23. С. 300 (Екатерина II Гримму 5 апр. 1784);
[Закрыть] Около 1784 года и потом, в 1791-м, она уговорила его позировать Джамбаттиста Лампи, единственному художнику, которому он доверял. При этом, хотя невидящий глаз портил его совсем не сильно, он садился только в три четверти. Иностранцы говорили, что его глаза символизируют Россию: «открытый напоминает нам незамерзающий Понт Эвксинский [Черное море], а закрытый – покрытый льдом Северный океан».[628]628
Сегюр о Потемкине (цит. по: Castera 1798. Vol. 2. P. 333).
[Закрыть] Портрет Лампи, где Потемкин изображен в мундире адмирала, на берегу Черного моря, представляет того Потемкина, которого история забыла – бодрого, энергичного, целеустремленного. Более поздние портреты кисти того же художника показывают более округлое, уже постаревшее лицо. Но лучший портрет – изображение князя в возрасте около сорока пяти лет: удлинненное артистичное лицо, полные губы, ямочка на подбородке, густые золотистые волосы. К концу 80-х годов он стал великаном и вширь.
Князь становился центром внимания всюду, где появлялся. «Он создавал, или разрушал, или все баламутил, но при этом все животворил [...] – писал Массон. – Ненавидевшие его вельможи при виде его, казалось, уходили под землю и совершенно перед ним уничтожались». Почти все, кому довелось встречаться с ним, говорили о «необычайном», «удивительном», «колоссальном», «оригинальном» и «гениальном» человеке, а те, кто знал его близко, затруднялись описать его. «Один из самых необычайных людей, так же трудно поддающихся описанию, как и редко встречающихся», – говорил герцог Ришелье.[629]629
Массон 1996. С. 68; Davis 1961. P. 148; Richelieu 1886. С. 148.
[Закрыть]
Он весь состоял из контрастов – «поразительное соединение величественности и мягкости, лени и деятельности, смелости и робости, амбициозности и беззаботности», – говорил Сегюр. Он был «необъятен, как Россия». В голове и в душе его «культура соседствовала с дикой пустыней, грубость одиннадцатого века с развратностью восемнадцатого, изящный вкус с монастырским невежеством».[630]630
Castera 1798. Vol. 2. P. 333.
[Закрыть] Ему «наскучивало то, чем он обладал», а недостижимое «вызывало зависть». Потемкин «хотел всего и ко всему питал отвращение». Его жажда власти, фривольная экстравагантность и безграничное высокомерие смягчались неотразимым юмором, ласковой мягкостью, благородной человечностью и отсутствием злопамятности. Ришелье говорил, что «его натура всегда склоняла его больше к Добру, чем ко Злу».[631]631
Richelieu 1886. С. 148-149.
[Закрыть] Его завоевания умножали славу империи – но он знал, как говорил Сегюр, что «восхищение, которое они вызывали», изливалось на Екатерину, а «на него – зависть и ненависть».[632]632
Castera 1798. Vol. 2. P. 333.
[Закрыть]
Выходки Потемкина часто раздражали Екатерину – и они же привлекали ее к нему. Ришелье говорил о присущем характеру князя «поразительном соединении [...] гениального и смешного». Иногда, замечал Литтлпейдж, «казалось, что он в состоянии править империей, а иногда – что не справился бы и с самой ничтожной должностью в царстве лилипутов».[633]633
Davis 1961. P. 148.
[Закрыть] Но главной его чертой – той, которую нам никогда не следует упускать из виду, – было умение находить время и энергию, чтобы совершать титаническую работу и добиваться почти невозможного.
Посетители, ждавшие в приемной князя, привыкли слышать его оркестр. Он любил начинать день с музыки; оркестр и один из многочисленных хоров всегда были наготове. Играли и во время обеда, в час пополудни, и в 6 часов, где бы князь ни появился. Музыканты сопровождали его и в Крым, и на войну. Музыка была ему необходима, он сочинял сам и в гармонии находил утешение.
Светлейший управлял музыкальными развлечениями при дворе, поскольку императрица музыку не любила и не понимала. Он выкупил оркестр Разумовских за 40 тысяч рублей, но по-настоящему его страсть к музыке расцвела в 1784 году, когда он пригласил знаменитого итальянского композитора и дирижера Джузеппе Сарти. «Шестьдесят пять мужчин и юношей, каждый из которых играет на своем рожке, размером соответствующем росту музыканта, производят поразительный звук, напоминающий огромный орган», – записала леди Крейвен.[634]634
Anspach. 18 фев. 1786.
[Закрыть] Потемкин назначил Сарти первым музыкальным директором еще не построенного Екатерино-славского университета. Расходные книги показывают, что он покупал рожки за границей и оплачивал кареты для путешествия итальянских музыкантов Конти и Дофина на юг. Там Потемкин пожаловал Сарти и троим его музыкантам 15 тысяч десятин земли.[635]635
РГИА. 1146.1.33.
[Закрыть] Это была первая в истории музыкальная колония.
Потемкин и его приближенные постоянно обменивались партитурами новых опер. Музыка открывала один из путей к фавору. Князь Любомирский, польский магнат, поставлявший Потемкину лес из своих имений, посылал ему и ноты: «Если роговая музыка по вкусу вашей светлости, я осмелюсь прислать вам еще одно сочинение». Кобенцль, сам страстный меломан, писал Потемкину: «До нас дошли подробности прелестного нового представления» Сарти и Маркезини, и заверял, что венская опера, конечно, с ним не сравнится. Иосиф счел нужным послать Кобенцлю «два хоровых произведения для оркестра князя Потемкина». Русские послы за границей покупали для него не только картины и предметы искусства, но и разыскивали музыкальные новинки.[636]636
РГАДА 11.889.2 (Любомирский Потемкину 15 авг. 1787); Joseph II – Cobenzl. Vol. 2. P. 194 (Иосиф II Кобенцлю 12 сен. 1787; РГАДД 11.928.8 (Кобенцль Потемкину 26 мар. 1786); РГВИА 52.2.61.7 (Ф.М. Голицын Потемкину 26 авг./б сен. 1781).
[Закрыть]
Светлейший гордился достижениями Сарти как своими личными, тем более что отдельные фрагменты в его операх сочинял сам. Он писал любовные песни, подобные той, что посвятил Екатерине, и духовную музыку – например, «Канон ко Спасителю», отпечатанный в его собственной типографии. Нам трудно судить о качестве потемкинских сочинений, но, поскольку его критики никогда не смеялись над ними, вероятно, он был талантлив и в этом – как Фридрих Великий в игре на флейте. Гость светлейшего Франсиско де Миранда наблюдал, как Потемкин «поставил на нотной бумаге наугад несколько закорючек и, указав тональность и темп, предложил Сарти сочинить какую-нибудь музыку».[637]637
Миранда. 6 мар. 1787.
[Закрыть] Вероятно, Сарти аранжировал наброски Потемкина для оркестра.
Екатерина, конечно, гордилась его музыкальными способностями. «Могу послать вам арию Сарти, – писала она Гримму, – сочиненную на ноты, набросанные князем Потемкиным».[638]638
Сб. РИО. Т. 23. С. 333 (Екатерина II Гримму 15 апр. 1785).
[Закрыть]
Около 11 часов утра наступал священный момент. Князь допускал «первых сановников к своему утреннему туалету, – вспоминал граф де Дама. – Они являлись в мундирах с орденами, а он сидел в середине комнаты с неубранными волосами и в халате, наброшенном на голое тело».[639]639
Damas 1912. Р. 109.
[Закрыть] Посреди этой восточной сцены иногда появлялся лакей Екатерины, что-то шептал князю на ухо, и тогда тот «запахивал халат поплотнее, отпускал присутствующих кивком головы и исчезал за дверью, ведшей в приватные апартаменты императрицы».[640]640
Парело 1879. С. 315.
[Закрыть] Екатерина к этому времени бодрствовала уже несколько часов.
Потом он все же одевался – хотя не всегда. Потемкин обожал эпатировать публику, говорил де Линь, поэтому вел себя «то самым любезным, то самым грубым образом». В торжественных случаях он «одевался очень пышно и обвешивал себя орденами; речью, осанкою и движениями представлял из себя вельможу времен Людовика XIV».[641]641
Сегюр 1989. С. 345, 424.
[Закрыть] Когда он умер, в его гардеробе остались эполеты с рубинами стоимостью 40 тысяч рублей и алмазными пуговицами за 62 тысячи; усыпанный брильянтами портрет императрицы, который он всегда носил на груди, стоил 31 тысячу рублей. Шляпа с драгоценными камнями, такая тяжелая, что ее носил особый адъютант, оценивалась в 40 тысяч рублей. Даже подвязки для чулок оценивались в 5 тысяч, а весь гардероб – в 276-283 тысячи рублей.[642]642
Опись гардероба Потемкина, сделанную по его кончине, см.: ЧОИДР. Кн. IV. С. 15-53 (Список домов и движимого имущества Г.А. ПотемкинаТаврического, купленного у наследников его императрицей Екатериной II).
[Закрыть] Но чаще всего он, как описывал Ришелье, «ходил в халате на меху, с открытой шеей, в широких туфлях, с распущенными и нечесаными волосами; обыкновенно он лежал, развалясь на широком диване, окруженный множеством офицеров и значительнейшими сановниками империи; редко приглашал он кого-нибудь садиться и почти всегда усердно играл в шахматы, а потому не считал себя обязанным обращать внимание на русских или иностранцев, которые посещали его».[643]643
Richelieu 1886. С. 148.
[Закрыть]
Когда Сегюр прибыл в Петербург, Потемкин пригласил его на обед. Французскому послу показалось оскорбительно, что «все гости были парадно одеты, а он явился попросту – в сюртуке на меху».[644]644
Сегюр 1989. С. 345.
[Закрыть] Через несколько дней француз отплатил Потемкину тем же; князь оценил его смелость – хотя, конечно, она могла сойти с рук только другу Марии Антуанетты. Впрочем, эти гардеробные шутки имели политический смысл: в то время, когда церемониал екатерининского двора становился все торжественнее и все сложнее отражал иерархию чинов и милостей, а придворные соревновались друг с другом в пышности одежд, и ярче всего одевались фавориты Екатерины, потемкинские халаты демонстрировали, что он не просто фаворит, но стоит выше двора, то есть – наравне с императрицей.
Итак, со времени пробуждения князя прошло несколько часов. Он принял посетителей, просмотрел бумаги вместе с Поповым и встретился с императрицей. Впрочем, в дни, когда он просыпался в дурном расположении духа, он не вставал вовсе. Однажды он вызвал Сегюра к себе в спальню, объяснив, что «тяжелая тоска не позволила ему ни встать, ни одеться...»[645]645
Сегюр 1989. С. 351.
[Закрыть] Жизнь тайного супруга императрицы была полна постоянного напряжения: его свержения и гибели жаждали слишком многие.{75} А работа первого министра в эпоху, когда бюрократический аппарат не поспевал за стремительным ростом государства, была работой на износ – не удивительно, что Питт умер в сорок шесть лет, а Потемкин в пятьдесят два года.
Его настроение и отношение к окружающим постоянно менялись – «от подозрительнсти к доверию, от ревности к благодарности, от мрачности к шутливости», – вспоминал де Линь.[646]646
Ligne 1809. Vol. 2. Р. 6; отсюда же взяты остальные цитаты из де Линя, приведенные в этой главе, за исключением отрывков, приведенных в мемуарах Л.Н. Энгельгардта.
[Закрыть] Вспышки лихорадочной деятельности сменялись приступами лени и апатии. Отчасти эти приступы были последствиями малярийной лихорадки, которой он переболел в 1772 и 1783 годах. Быстрые переезды на огромные расстояния, постоянные военные смотры, напряжение политических интриг свалили бы кого угодно: так, Петр I, на которого во многом походил Потемкин, часто страдал лихорадкой во время своих многочисленных поездок. Потемкину слишком часто нужно было оказываться в разных местах России одновременно.
«Он был [...] иногда ленив до неподвижности, а иногда деятелен до невозможности». Впав в депрессию» он замолкал. Мог вызвать двадцать адъютантов – и не сказать им ни слова. Иногда он молчал часами. «За обедом я сидела рядом с князем Потемкиным, – писала леди Крейвен, – но, предложив мне есть и пить, он больше не раскрыл рта ни разу».[647]647
Anspach. 18 фев. 1786.
[Закрыть]
Возможно, он страдал циклотимическим или даже маниакально-депрессивным синдромом, высшей фазе которого вполне соответствуют описания периодов его эйфории, красноречия, бессонницы, безудержной траты денег и гиперсексуальности. Именно такой склад личности позволял ему делать несколько дел одновременно и совершать то, на что неспособен средний человек. Отсюда же периоды необычайного оптимизма и обаяние. С такими людьми трудно жить – но часто они очень талантливы.{76} Именно маниакальная фаза делает их особенно способными к лидерству.
Знавшие Потемкина восхищались его «могучим воображением», но не одобряли его «легкомыслия». «Никто не соображал с такою быстротою какой-либо план, не исполнял его так медленно и так легко не забывал», – говорил Сегюр. Именно такое впечатление он производил, хотя результаты его деятельности вполне опровергают это утверждение. Ближе к правде был де Линь, утверждавший, что светлейший «всегда кажется праздным, но всегда занят делом».
Однажды Сегюр попросил назначить ему день, чтобы обсудить торговое предприятие, основанное по желанию князя под Херсоном марсельским предпринимателем Антуаном. «Князь принял меня и попросил прочесть толстую [...] тетрадь, представленную мне этим неоциантом [...] Но пока я читал записку [...] к князю входили один за другим священник, портной, секретарь, модистка, и всем им он давал приказания. Когда я хотел остановиться, он настоятельно просил меня продолжать... Я сказал ему, что не привык к такому невниманию и беспечности... Не прошло трех недель, как я получил от г. Антуана письмо, где он меня благодарил за исполнение его поручения. Он писал мне, что Потемкин ответил ему обстоятельно на все пункты его донесения [...] Я тотчас же поспешил к князю. Только что вошел я, как он встретил меня с распростертыми объятиями и сказал: «Ну что, батюшка, разве я вас не выслушал, разве я вас не понял? Поверите ли вы наконец, что я могу вдруг делать несколько дел?..» Но он работал только если хотел.[648]648
Сегюр 1989. С. 387-388.
[Закрыть]
Когда он пребывал в депрессии или просто желал отдохнуть, бумаги оставались неподписанными. Секретари его канцелярии приходили в уныние. Рассказывают, что как-то раз один из секретарей, некто Петушков, похвастался, что может добыть подпись князя, невзирая на его нежелание ничем заниматься. Он пошел к нему и объяснил срочность дела. Потемкин подписал бумаги одну за другой – однако, вернувшись в канцелярию, секретарь обнаружил, что под каждым документом значится: «Петушков, Петушков, Петушков».[649]649
О приватной жизни Потемкина. № 2. С. 88.
[Закрыть]
Он демонстративно игнорировал вельмож, генералов и послов, жаждавших его внимания. Иногда, лежа на диване, он мог поманить к себе кого-нибудь из них пальцем. Дипломаты так боялись оказаться в смешном положении, что иногда дожидались в каретах перед дворцом, посылая в приемную своих помощников.
О его бесцеремонности и умении глумиться над теми, кто чем-то ему не понравился, существуют многочисленные анекдоты.
«Известный по сочинениям своим Денис Иванович Фонвизин был облагодетельствован Иваном Ивановичем Шуваловым; но, увидя свои пользы быть в милости у светлейшего, невзирая на давнюю его большую неприязнь с Шуваловым, перекинулся к князю и в удовольствие его много острого и смешного говорил насчет бывшего своего благодетеля. В одно время князь был в досаде и сказал насчет некоторых лиц: «Как мне надоели эти подлые люди». – «Да на что же вы их к себе пускаете, – отвечал Фонвизин, – велите им отказывать». – «Правда, – сказал князь, – завтра же я это сделаю». На другой день Фонвизин приезжает к князю; швейцар ему докладывает, что князь не приказал его принимать. «Ты, верно, ошибся, – сказал Фонвизин, – ты меня принял за другого». – «Нет, – отвечал тот, – я вас знаю, и именно его светлость приказал одного вас только и не пускать, по вашему же вчера совету».[650]650
Энгельгардт 1997. С. 61-62.
[Закрыть]
Один генерал, прождав в приемной несколько дней, стал возмущаться: «Можно бы, кажется, и чин мой уважить! Ведь я не капрал!» Его ввели в кабинет. Потемкин стал подниматься с кресел... «Помилуйте, ваша светлость! – начал генерал. – Не беспокойтесь!» – «Ох, отвяжись, братец, – ответил князь, по обыкновению своему скобенясь и сморщив лице. – Меня на сторону понуждает».[651]651
О приватной жизни Потемкина. № 2. С. 9.
[Закрыть]
Старый обедневший полковник ворвался к нему, прося об определении в коменданты. «Гони его вон!» – крикнул Потемкин своему адъютанту. Когда адъютант приблизился к полковнику, тот пощечиной свалил его с ног и набросился на него с кулаками. Потемкин подошел и некоторое время с любопытством наблюдал за потасовкой. В конце концов ветеран получил новую должность, деньги на дорогу к месту службы и денежное вознаграждение.[652]652
Там же.
[Закрыть]
В Могилеве, поймав губернатора на шулерстве, он схватил его за ворот и надавал пощечин. Другого вельможу, Волконского, он ударил за то, что тот захлопал какой-то его шутке. Светлейший никого не боялся, ибо чувствовал себя самовластным монархом, не имеющим равных.[653]653
Castera 1798. Vol. 3. P. 128.
[Закрыть]
ПОЛДЕНЬ
Когда заканчивались приемные часы, снова являлся Попов с бумагами. «На князя каждый день обрушивался поток корреспонденции, и я не понимал, где он берет столько терпения, чтобы уделять внимание всем этим идиотам», – замечал Миранда. Случались письма от немецких князей, русских вдов, греческих пиратов и итальянских кардиналов. Почти все извинялись за дерзость или докучливость; часто просили земли или места в армии. Похоже, что светлейший переписывался со всеми князьями Священной Римской империи, которую называл «архипелагом князей». За слишком длинные письма извинялись даже короли. «Я по собственному опыту знаю, – писал Станислав Август, – как неприятны занятому человеку пространные эпистолы...»[654]654
Миранда. 13 янв. 1787; РГАДА 5.166.8 (Станислав Август Потемкину 7 мая 1787).
[Закрыть]
Профессор Батай посылал оду Екатерине и уточнял: «Могу ли я оставить без упоминания Вашу Светлость? Соблаговолите бросить взгляд на мой труд».[655]655
РГАДА 11.946.229 (проф. Батай Потемкину б/даты, 1784).
[Закрыть] Передвижная канцелярия Потемкина из пятидесяти человек отвечала на многие из этих писем – но он мог забыть ответить, например, королю шведскому.
Люди самых разных состояний взывали к нему о помощи. Один из потемкинских протеже, которому он помог жениться на дочери Нарышкина, сообщал об ужасном открытии: у жены 20 тысяч долга (вероятно, карточного). Княгиня Барятинская писала из Турина: «Я сражаюсь с ужасной нищетой [...] Только вы, князь, можете сделать счастливой женщину, которая страдала всю жизнь». Немецкий граф умолял: «У меня нет средств содержать больную жену, 14-летнюю дочь, сыновей...» Некий простолюдин просил: «Сжальтесь над нами...» Но, поскольку мы имеем дело с Потемкиным, не обходилось без экзотики: один из таинственных корреспондентов, Элиас Абез, «князь Палестинский», признавался: «Я доведен почти до отчаяния и умоляю Вашу Светлость о покровительстве [...] В довершение моих несчастий [...] грядет зима». Письмо подписано по-арабски. Кто это был и что делал в Петербурге в августе 1780 года? Во всяком случае, в следующем письме он уже благодарил его светлость «за великодушную помощь». Князь много писал сам, по-русски или по-французски, но Попову он доверял так, что чаще всего сообщал ему в двух словах смысл ответа, и секретарь составлял письмо.[656]656
РГАДА 11.918.1 (Г. Головчин Потемкину 22 авг. 1784); РГВИА 52.2.89.145, 146 (княгиня Барятинская Потемкину 2 сен. 1790 и 11 мар. 1791, Турин); РГАДА 11.937.3 (граф Зайн-Витгенштейн Потемкину 1 авг. 1780; РГАДА 11.946.303, 315 (Николай Карпов Потемкину 27 мая и 25 сен. 1786, Херсон); РГАДА 11.946.430-434 (Элиас Абез, принц Палестинский (?) Потемкину, авг. 1780.
[Закрыть]
Перед обедом князь любился уединиться на час. Ни Попов, ни другие секретари обычно не беспокоили его в это время. Закрываясь у себя, Потемкин требовал принести его драгоценности.
Драгоценные камни успокаивали Потемкина так же, как музыка. Он садился к столу с ювелирной пилкой, прутком серебра и шкатулкой с камнями. Иногда посетителям случалось видеть, как великан-ребенок играет с камнями, пересыпает их из руки в руку, выкладывает из них узоры или что-то рисует, решая про себя некую задачу.
Он осыпал брильянтами своих племянниц. Виже-Лебрен говорила, что никогда не видела ничего подобного шкатулке с брильянтами в доме Екатерины Скавронской в Неаполе, а принц де Линь упоминает некое брильянтовое колье стоимостью 100 тысяч рублей. Разумеется, драгоценности были одним из путей к милости светлейшего. «Посылаю Вам маленький красный рубин и синий рубин побольше», – писал Ксаверий Браницкий в одном из своих подобострастных писем. Переписка Потемкина с ювелирами показывает его нетерпеливый интерес к драгоценным камням. «Посылаю Вашей Светлости рубин св. Екатерины, – писал Алексис Деуза, мастер, работавший на потемкинской камнерезной фабрике в Озерках. – Он не так хорош, как мне бы хотелось. Чтобы огранить его как следует, нужен цилиндр, а тот, что вы заказали, будет готов [...] лишь через десять дней [...] и я решил, что ждать не стоит. Мне показалось, что Вашей Светлости он нужен немедленно».[657]657
Ligne 1809. Р. 75; РГАДА 11.867.11 (Браницкий Потемкину б/даты); РГАДА 11.946.385 (А. Деуза Потемкину 24 авг. 1784).
[Закрыть] Расходные книги красноречиво иллюстрируют его охоту за брильянтами: множеству коммерсантов он был должен за алмазы, геммы, аметисты, топазы, аквамарины и жемчуг. Вот, например, счет от французского ювелира Дюваля, за февраль 1784 года:
