Потемкин

Текст добавлен: 6 октября 2016, 02:41

Текст книги "Потемкин"

Автор книги: Саймон Джонатан Себаг-Монтефиоре

Жанр:

Биографии и мемуары

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 40 страниц)

Назад к карточке книги

Саймон Себаг-Монтефиоре

Потемкин

Москва ВАГРИУС 2003

SIMON SEBAG MONTEFIORE PRINCE OF PRINCES THE LIFE OF POTEMKIN

Издательство благодарит А.М.Пескова и Н.М.Сперанскую за предоставленные фотоматериалы.

УДК 882-94 ББК 84.4 Вл С28

Охраняется Законам РФ об авторском праве .

ISBN 5-9560-0123-2

Пролог. СМЕРТЬ В СТЕПИ

Се князь князей.
Иеремия Бентам

Чей одр – земля; кров – воздух синь;
Чертоги – вкруг пустынны виды?
Не ты ли, счастья, славы сын,
Великолепный князь Тавриды?
Не ты ли с высоты честей
Незапно пал среди степей?
Г.Р. Державин. Водопад

5 октября 1791 года, около полудня, поезд из нескольких карет, медленно двигавшийся по степной дороге из Ясс в сторону Кишинева в сопровождении пеших ливрейных лакеев и эскадрона казаков в мундирах Черноморского войска, остановился на склоне холма, посреди степи. Казаки спешивались, лакеи бежали узнать, что случилось.

– Будет теперь! – сказал князь. – Некуда ехать, я умираю.

Князь, весь в испарине, тяжело, со стоном, дышал. Сидевшие

возле него врачи раскрыли дверцы кареты и кликнули казаков.

– Выньте меня из коляски, – приказал князь.

Ему повиновались беспрекословно, как и всегда. Казаки медленно, осторожно вынесли тяжелое тело. Следом из кареты князя вышла красивая, стройная женщина с заплаканными глазами. Она держала больного за руку и промокала ему лоб платком.

– Я хочу умереть на поле, – сказал князь.^{[1]1

Брикнер 1891. С. 222. Основной источник нашего рассказа о смерти Потемкина – рапорт B.C. Попова Екатерине II (РА. 1878. Ns I. С. 20-25); см. также: РГВИА 52.2.94.3-26.

[Закрыть]}

Он еще сохранял былую львиную красоту: та же шевелюра, считавшаяся самой пышной в империи, тот же чувственный греческий профиль, за который его прозвали в молодости Алкивиадом. Но сейчас поседевшие волосы беспорядочно спадали на вспотевший лоб, а незрячий глаз делал его похожим на старого пирата.

Он по-прежнему казался великаном. Но жизнь его, не терпевшая ограничений ни в чем, истощила тело и состарила лицо.

В бессарабской степи умирал Григорий Александрович Потемкин, верный друг российской императрицы Екатерины Великой, ее любовь, может быть даже (никто не знает этого достоверно), ее венчанный супруг. Светлейший князь – князь Священной Римской империи, князь Таврический, генерал-фельдмаршал, президент Военной коллегии, Главнокомандующий русской армией, великий гетман казацкого Черноморского и Екатеринославского войск, адмирал Черноморского и Каспийского флотов, губернатор Малороссии, он мог бы стать еще и владетелем Польши или иного княжества – любого, какое он пожелал бы создать на завоеванных для России территориях.

Светлейший князь – или просто светлейший, как его звали по всей России, – долгое время правил вместе с Екатериной. Они знали друг друга тридцать лет и были вместе почти двадцать. Потемкин презирал условности – и историки до сих пор спорят о его роли и месте в ее жизни. Она обратила внимание на остроумного молодого человека в тот день, когда стала русской императрицей, а в минуту тяжелого политического кризиса приблизила к себе. Когда их роман кончился, он, в отличие от всех прочих возлюбленных императрицы, остался при ней – другом, соратником, соправителем. Она любила, уважала и опасалась его – их отношения всегда были чреваты бурными ссорами. Она называла его «колоссом», «героем», «тигром», «величайшим оригиналом века», своим «кумиром». Он был ее «гений» – раздвинул границы империи, создал флот на Черном море, покорил Крым, победил в войне с Турцией, основал Севастополь и Одессу. Со времен Петра Великого Россия не знала деятеля такого масштаба.

Как ни была ограничена Екатериной его власть, он мыслил себя самовластным монархом. Он поражал всех грандиозными проектами, энциклопедическими познаниями и изысканными вкусами, он пренебрегал этикетом и приличиями, он принимал иностранных послов в домашнем халате, он не скрывал ни своего безудержного сластолюбия, ни беззастенчивого роскошества. «Князь Потемкин – символ необъятной Российской империи, – говорил хорошо знавший его принц де Линь. – В нем то же сочетание диких бесплодных степей и золотоносных жил».^{[2]2

Ligne 1809. Р. 97 (де Линь Кауницу, нояб. 1788).

[Закрыть]}

Его влияние на императрицу было безмерным – для нее он был вне критики и оговора, и слишком многие ненавидели его за это. Но даже враги признавали его мощный ум и творческий дар.

Теперь он лежал на траве, у обочины дороги.

Место это – даже не на главной кишиневской дороге, сегодня его трудно найти, но за двести с лишним оно вряд ли изменилось.^{[3]3

Гравюра М.М. Иванова, Эрмитаж (Е: 22158). B.C. Попов, который в момент смерти Потемкина находился в Яссах, представлен на гравюре, вероятно, по его собственному указанию. Иванов был личным художником Потемкина и путешествовал в его свите (см. главу 23). Это не единственное изображение кончины Потемкина: см. также гравюру Г.И. Скородумова «Смерть Г.А. Потемкина 5 октября 1791 г.»

[Закрыть]} Справа зеленела широкая долина, слева – холмы, покрытые лесом, впереди – дорога, спускавшаяся в лощину. Потемкин, исколесивший эту степь вдоль и поперек, днем и ночью, выбрал для своего последнего привала роскошные декорации.

Вокруг него столпилась его свита. Многие уже плакали.

В свите Потемкина наряду с генералами и высокими чиновными особами путешествовали казацкие атаманы, молдавские бояре, бывшие оттоманские паши, а также православные священники, раввины и муллы, чье общество Потемкин особенно любил. Отдыхая, он беседовал о богословии, слушал рассказы про обычаи восточных племен, изучал греческую архитектуру, голландскую живопись, итальянскую музыку или английские парки...

Женщина – единственная женщина в свите – была одета в русское платье с длинными рукавами, какие любила императрица, но на ногах ее были французские чулки и туфли, выписанные из Парижа самим светлейшим. Шею ее украшали бесценные алмазы из непревзойденной потемкинской коллекции. Это была тридцатисемилетняя племянница Потемкина, графиня Александра Браницкая. Потемкин не скрывал своих романов с придворными дамами. Его отношения с племянницами смущали даже французов, помнивших Версаль Людовика XV. Сколько их было – красавиц, возлюбленных светлейшего? Любил ли он Браницкую больше других?..

Взволнованные доктора – француз и двое русских – стояли возле распростертого князя, но ничем уже помочь не могли.

На князе был шелковый халат на меху, несколько дней назад присланный Екатериной из Петербурга, а в карманах лежали связки писем императрицы, в которых она советовалась с ним, делилась новостями, обсуждала государственные решения. Она сожгла большую часть его писем – но сентиментальному князю мы благодарны за то, что он хранил ее письма, почти никогда не расставаясь с ними.

Эта двадцатилетняя переписка рассказывает об удивительном союзе, трогательном своей интимностью и впечатляющем своим государственным значением. С их историей не могут сравниться истории ни Антония и Клеопатры, ни Людовика XVI и Марии Антуанетты, ни Наполеона и Жозефины: сила человеческого чувства в их отношениях была так же сильна, как и политические последствия.

Его союз с Екатериной окутан тайнами. Были ли они тайно обвенчаны? Был ли у них ребенок? Верно ли, что они остались близки, позволяя друг другу иметь любовников и любовниц? Часто ли Потемкин сам подбирал Екатерине фаворитов, а она помогала ему соблазнять его племянниц, превращая императорский дворец в его домашний гарем?

Чем более усиливалась его болезнь, тем заботливее становились письма Екатерины. Она присылала ему халаты, шубы, ласково отчитывала за невнимание к собственному здоровью, за небрежение диетой и лекарствами, умоляла его не переутомляться. Читая ее письма, он плакал.

Императорские курьеры неслись по России, меняя взмыленных лошадей. Они приносили князю последние новости из Петербурга, а государыне письма из Молдавии. Так было всегда, когда он уезжал на юг. Письма доставлялись обычно за десять дней, иногда за неделю. ; >

«Друг мой сердечный Князь Григорий Александрович, – писала она 3 октября. – Письмы твои от 25 и 27 я сегодня [...] получила [...] И доктора твои уверяют, что тебе полутче. Бога молю, да возвратит тебе скорее здоровье».^{[4]4

Переписка. № 1161 (Екатерина II Потемкину 3 окт. 1791).

[Закрыть]}

За десять дней до этого письма Потемкину, казалось, стало лучше – и тон императрицы был спокоен. Но еще 30 сентября она была вне себя от тревоги. «Всекрайне меня безпокоит твоя болезнь, – писала она ему в Яссы. – Христа ради, ежели нужно, прийми, что тебе облегчение, по рассуждению докторов, дать может [...] Бога прошу, да возвратит тебе скорее силу и здравье. Прощай, мой друг [...] посылаю шубенку».^{[5]5

Переписка. № 1159 (Екатерина II Потемкину 30 сен. 1791).

[Закрыть]}

Их разделяли почти две тысячи верст.

«Матушка Всемилостивейшая Государыня, – продиктовал он своему секретарю 4 октября. – Нет сил более переносить мои мучения. Одно спасение остается оставить сей город, и я велел себя везти в Николаев. Не знаю, что будет со мною. Вернейший и благодарнейший подданный» – подписи он не поставил, только приписал внизу дрожащей рукой: «Одно спасение уехать».^{[6]6

Переписка. № 1162 (Потемкин Екатерине II4 окт. 1791).

[Закрыть]}

Последние письма Екатерины привез ему накануне самый скорый его курьер – бригадир Бауер, преданный адъютант, которого он посылал в Париж за шелковыми чулками, в Астрахань за стерлядью, в Петербург за устрицами, в Москву за танцовщицей или шахматистом, в Милан за нотами, скрипачом-виртуозом или духами (Бауер сочинил себе шуточную эпитафию: «Здесь Бауер лежит, свои скончавший дни. Гони, ямщик, гони!»^{1}).^{[7]7

Массон 1996. С. 68.

[Закрыть]}

Собравшись вокруг умирающего князя, его приближенные не могли не думать о том, как отзовется его смерть в Европе, как пойдет дальше война с турками. Русские армии под верховным командованием Потемкина покорили огромные территории в Причерноморье и в Бессарабии, и Турция теперь надеялась только на мирные переговоры. Европейские политики – от первого лорда казначейства Уильяма Питта в Лондоне, который не смог предотвратить войну, до старого ипохондрика – канцлера князя Венцля фон Кауница в Вене – внимательно следили за течением болезни князя.

Его деятельность могла перекроить карту Европы. Потемкин жонглировал коронами, как цирковой артист. Собирается ли этот переменчивый мистик сделаться королем? Или, оставаясь верноподданным русской императрицы, он сохранит больше власти? Если он будет коронован – то королем Дакии или Польши, где он уже владеет огромными землями? Спасет ли он Польшу или снова разделит ее?

Ответы на эти вопросы зависели от того, чем закончится путь Потемкина из Ясс, пораженных эпидемией малярии, в Николаев – город, недавно основанный Потемкиным, его последнее детище – военно-морскую базу на реке Буг.

Кортеж выехал накануне, остановился на ночь в небольшой деревеньке и снова отправился в путь в 8 часов утра. Через пять верст Потемкину стало так плохо, что его перенесли в спальную карету, но он все еще мог сидеть. Еще через пять верст он приказал остановиться.

Графиня положила его голову себе на колени. По крайней мере она была с ним... Лучшими друзьями всей его жизни были женщины.

– Я горю! – жаловался он. – Я как в огне.

Графиня Браницкая – Сашенька, как ее называли Екатерина II Потемкин, – успокаивала его.

Он отвечал, что у него темно в глазах и он различает только голоса. Слепота – симптом предсмертного падения давления. Малярийная лихорадка, возможно, в сочетании с воспалением легких и с болезнью печени, наконец переломила организм. Князь спросил у докторов: «Чем вы можете вылечить меня теперь?» Доктор Сановский ответил, что «осталось надеяться только на Бога». Он протянул Потемкину дорожную икону. Потемкин поцеловал икону и выпустил ее из рук.

Стоявший рядом казак сказал, что светлейший отходит.

«Прости меня, милостивая матушка-государыня.» – С этими словами он умер.^{[8]8

Самойлов 1867. Стб. 1558; АКВ. Т. 13. С. 216-222 (Безбородко Завадовскому 5 дек. 1791).

[Закрыть]}

Ему было пятьдесят два года.

Стоявшие вокруг замерли в молчании – они стали свидетелями смерти великого человека. Браницкая положила его голову на подушку, потом закрыла лицо руками и упала на траву в обмороке.

Некоторые громко плакали; другие вставали на колени и молились. Один из казаков успокаивал взыгравшую лошадь.

Так умер один из самых знаменитых государственных мужей Европы.

Современники, удивляясь его причудам, понимали масштаб его личности. Все путешественники, приезжавшие в Россию, стремились встретиться с ним; в любом собрании он оказывался центром внимания: «Когда его не было поблизости, говорили только о нем, в его присутствии все смотрели только на него». Иеремия Бентам, английский философ, гостивший в его имениях, назвал его «князем князей».^{[9]9

Массон 1996. С. 68; ВМ. 33540. F. 296 (И. Бентам П.М. Дашкову 19/30 июля 1786).

[Закрыть]}

Замечательно сказал о нем принц де Линь, знавший всех титанов своего времени, от Фридриха Великого до Наполеона: «Это самый удивительный человек, которого мне доводилось встретить [...] скучающий среди удовольствий; несчастный от собственной удачливости; неумеренный во всем, легко разочаровывающийся, часто мрачный, непостоянный, глубокий философ, способный министр, искусный политик – и вдруг десятилетний ребенок [...] В чем заключался секрет его волшебства? Гений, гений и еще раз гений; природная одаренность, отличная память, возвышенный строй души; насмешливость без стремления оскорбить, артистичность без наигранности [...] способность завоевывать в лучшие моменты любое сердце, бездна щедрости [...] тонкий вкус – и глубочайшее знание человеческой души».^{[10]10

Ligne 1809. Vol. 2. Р.6 (де Линь Сегюру 1 авг. 1788).

[Закрыть]}

Граф Сегюр, встречавшийся с Наполеоном и Вашингтоном, говорил, что для него «всего любопытнее и важнее было знакомство со знаменитым и могущественным князем Потемкиным [...] Никогда еще ни при дворе, ни на поприще гражданском или военном не бывало царедворца более великолепного и дикого, министра более предприимчивого и менее трудолюбивого, полководца более храброго и вместе нерешительного. Он представлял собою самую своеобразную личность, потому что в нем непостижимо смешаны были величие и мелочность, лень и деятельность, храбрость и робость, честолюбие и беззаботность. Везде этот человек был бы замечен своею странностью». Американский путешественник Льюис Литтлпейдж писал, что «удивительный» светлейший князь имел в России больше власти, чем имели у себя дома кардинал Уолси, граф-герцог Оливарес и кардинал Ришелье.^{[11]11

Сегюр 1989. С. 338; Davis 1961. Р. 148;

[Закрыть]}

А.С. Пушкин, родившийся через восемь лет после смерти Потемкина, расспрашивал его постаревших племянниц и записывал их рассказы: имя князя, говорил он, «будет отмечено рукой истории».^{[12]12

Пушкин. Ак. Т. 12. С. 177.

[Закрыть]}

Следовало безотлагательно сообщить императрице. Написать Екатерине могла Сашенька Браницкая, которая посылала ей новости о здоровье князя, но она была вне себя от горя. Отправили адъютанта к секретарю Потемкина Василию Попову.

Когда печальный кортеж повернул обратно к Яссам, кто-то вспомнил, что надо отметить место, чтобы потом поставить памятник. Камней не нашли, и тогда атаман Антон Головатый, знавший Потемкина тридцать лет, вернулся на холм и воткнул в землю запорожскую пику.^{[13]13

Солдатский А. Секрет князя // ЗООИД. Т. 9. С. 360-363.

[Закрыть]}

Получив ужасную новость, Попов написал императрице: «Нас постиг страшный удар! Всемилостивейшая государыня, светлейшего князя Григория Александровича нет больше среди живых».^{[14]14

Переписка. С. 963 (B.C. Попов Екатерине И).

[Закрыть]} В Петербург был отправлен молодой офицер с приказом не останавливаться в пути.

Через семь дней, 12 октября, одетый в черное, запыленный курьер доставил письмо в Зимний дворец. Императрица упала в обморок. Придворные подумали, что с нею удар. Доктора отворили ей кровь.

«Слезы и отчаяние, – записал секретарь государыни Храповицкий. – В 8 часов пустили кровь, в 10 легли в постель». Императрица была так плоха, что к ней не пустили даже внуков.^{[15]15

Храповицкий. 11 окт. 1791.

[Закрыть]}

«Она потеряла в нем не любовника, – записал Массон, учитель математики великих князей Александра и Константина, хорошо понимавший смысл отношений императрицы и Потемкина. – Это был друг».^{[16]16

Массон 1996. С. 69.

[Закрыть]}

Ночью она не могла заснуть. «Ужасный удар обрушился на мою голову, – писала она своему постоянному литературному корреспонденту барону Гримму. – В шесть часов пополудни курьер привез мне известие, что мой ученик, мой друг, почти мой кумир, князь Потемкин Таврический умер в Молдавии после болезни, тянувшейся почти месяц. Вы не можете представить себе, как я потрясена...»^{[17]17

Сб. РИО. Т. 23. С. 561 (Екатерина II Гримму).

[Закрыть]}

В каком-то смысле императрица так до конца и не оправилась от этого удара. Вместе с Потемкиным кончился золотой период ее царствования – а также и добрая слава Потемкина. Екатерина говорила, что «болтуны» всегда чернили подвиги князя. Она была совершенно права: едва весть о смерти светлейшего достигла Петербурга, как начала расти легенда, заслонившая подлинные черты этого необыкновенного человека.

12 января 1792 года Василий Попов, доверенное лицо князя, приехал в Петербург с особым поручением. Он привез главное сокровище Потемкина – письма Екатерины, все так же связанные в пачки.

Императрица отослала всех, кроме Попова, заперла дверь – и долго плакала.^{[18]18

Храповицкий. 6 и 12 янв. 1791.

[Закрыть]}

Часть первая: ПОТЕМКИН И ЕКАТЕРИНА (1739-1762)

1. ПРОВИНЦИАЛЬНЫЙ ЮНОША

Лучше я хочу услышать, чтобы ты был убит,

нежели бы себя осрамил.

(Напутствие смоленского дворянина своему сыну,

отправляющемуся в армию.)

Л.H. Энгельгардт. Мемуары

– Когда я вырасту, – хвастался маленький Потемкин, – буду архиереем или министром.

Наверное, над его мечтами смеялись, потому что он родился в семье провинциального дворянина без имени и состояния. Его крестный отец любил повторять: «Грицу моему либо быть в чести, либо не сносить головы».^{[19]19

Семевский 1875. С. 486.

[Закрыть]}

Григорий Александрович Потемкин родился 30 сентября 1739 года^{2} в деревне Чижево, недалеко от Смоленска. Семья была не богата, но и не бедна: 430 душ. Чем незначительнее род, тем на большее он претендует. Потемкины, как многие польские шляхтичи, имели весьма сомнительную генеалогию, но среди своих предков они уверенно называли Телезина – царя италийского племени, угрожавшего Риму около 100 года до Рождества Христова, и Истока – далматинского князя XI века нашей эры. И вот после многовековой безвестности потомки царственных персон явились на смоленских землях под скромным именем – Потемкины, или, на польский манер – Потемкинские.

В первой половине XVII века Потемкины удачно лавировали между московскими царями и польскими королями, получая земли вокруг Смоленска от тех и от других. Со времен прадеда Потемкина семья служила только Московии, постепенно отвоевывавшей эти исконно киевские земли у Речи Посполитой.

Смоленск был окончательно присоединен к России при царе Алексее Михайловиче в 1667 году. Царь подтвердил привилегии шляхты и позволил Смоленскому полку выбирать своих воевод, но приказал отныне брать в жены только русских девиц. Тем не менее о своих польских корнях смоленские дворяне помнили долгое время. Может быть, еще отец Потемкина носил дома широкие польские шаровары, длинную блузу и говорил по-польски.

Словом, детские годы Потемкин провел в полупольском окружении, унаследовав тесные связи с польским дворянством. Свое польское происхождение Потемкин использовал впоследствии, когда, купив земли в самой Польше, собирался превратить их в политический инструмент в отношениях России и Речи Посполитой.

Единственным знаменитым предком Потемкина был Петр Иванович Потемкин – военачальник и окольничий (один из высших придворных чинов). В 1667 году он был отправлен с первым русским посольством в Испанию и Францию, а в 1680 году – посланником в другие европейские страны. Посол Потемкин делал все возможное для защиты престижа своего повелителя, которого в Европе по-прежнему считали варваром.

Отец Григория, Александр Васильевич Потемкин, служил в армии Петра Великого, в молодости прошел всю Северную войну, участвовал в Полтавской битве, в осаде Риги, в захвате четырех шведских фрегатов, был ранен и награжден, а после окончания войны командовал гарнизонами в Казанской и Астраханской губерниях. Подробности его военной карьеры неизвестны. Известно лишь, что, когда он подал в отставку по состоянию здоровья, его призвали в Военную коллегию и, согласно обычаю, потребовали продемонстрировать старые раны. Однако, узнав в одном из членов коллегии своего бывшего подчиненного, Александр Васильевич объявил, что ни в коем случае не подвергнется такому унижению, и в ярости ретировался. В отставку он вышел в чине подполковника только в 1739 году, уже после рождения сына.^{[20]20

Карабанов 1872. С. 463; Рассказ жителя Санкт-Петербурга С А Медведева, потомка Михаила Потемкина (О семье Потемкина // Дворянская ассамблея. Вып. 1998-2000); Болотина 1995а. С. 16-25; Самойлов 1867. Стб. 558; Список военным чинам первой половины XVIII столетия // Сенатский архив. 1895. Т. 7.

[Закрыть]}

Будучи женат, Александр Васильевич женился в начале 1720-х годов вторично – на двадцатилетней вдове Дарье Васильевне Скуратовой (урожденной Кондыревой). В отдаленных от столицы местах двоеженство, хотя и противное государственным и церковным законам, не было редкостью. Уже беременная, молодая жена узнала о существовании первой супруги мужа. Отправившись к ней, Дарья Васильевна со слезами упросила ее уйти в монастырь, чтобы узаконить брак.

Дарья Васильевна родила пять дочерей и сына – Григорий был третьим ребенком в семье. Она дожила до того времени, когда сын стал первым лицом государства. С портрета, написанного в староста, смотрит суровое лицо с крупным носом и острым подбородком. Черты лица грубее, чем у сына, но считалось, что он на нее похож.

Ее третьей беременности сопутствовали хорошие приметы: чижевские старожилы впоследствии уверяли, что она во сне видела, как солнце с неба упало к ней на живот.

Счастье, однако, было омрачено клеветой.

После рождения наследника к хозяину, в числе других гостей, приехал с поздравлениями его двоюродный брат Сергей Потемкин, сообщивший, что Григорий – не его сын. Причины, побудившие оклеветать Дарью Васильевну, вполне прозаичны: Сергей Потемкин хотел унаследовать имение Александра Васильевича. Видимо, подозрение пало на Григория Матвеевича Кисловского – одного из московских родственников, гостившего у Потемкиных незадолго до рождения сына и ставшего его крестным отцом.

Александр Васильевич подал прошение о расторжении брака и признании Григория незаконным ребенком. Дарья Васильевна в ужасе обратилась за помощью к Кисловскому. Тот приехал из Москвы и едва урезонил ревнивого старика.^{[21]21

Карабанов 1872. С. 463; Болотина 1995а. С. 16-25; Golitsyn 1855. P. XXVIII-XXXI, 253, 255, 262-263, 305, 370.

[Закрыть]}

Усадьба Потемкиных Чижево находилась на маленькой речке Чиво – в нескольких часах езды на лошадях от Смоленска: в 350 верстах от Москвы и 837 верстах от Петербурга.

Деревянный одноэтажный дом Потемкиных стоял на небольшом холме. Баня, где родился Григорий, наверное, была единственной подсобной постройкой.

О раннем детстве Потемкина неизвестно ничего, но, надо полагать, оно не очень отличалось от детства других мелких дворян. Вот характерное воспоминание дальнего родственника Потемкина, Льва Николаевича Энгельгардта – по его собственному рассказу, он провел свои детские годы, бегая с дворовыми мальчишками босиком, в крестьянской рубахе: «Физически мое воспитание сходствовало с системою Руссо, хотя бабка моя не только [не] читала сего автора, но едва ли знала хорошо российскую грамоту».^{[22]22

Энгельгардт 1997. С. 16.

[Закрыть]}

Григорий был наследником имения и единственным, кроме отца, мужчиной в семье. Можно себе представить, как его баловали мать и сестры. Привыкший свободно чувствовать себя в женском обществе, он называл себя баловнем судьбы.^{[23]23

Марфа (Елена) вышла замуж за полковника В.А. Энгельгардта, Пелагея – за П.Е. Высоцкого, Дарья – за А.А. Лихачева, Мария – за Н.Б. Самойлова, Надежда умерла девицей в 19 лет в 1757 г.

[Закрыть]}

В 1746 году семидесятичетырехлетний Александр Васильевич скончался. Дарья Васильевна, вторично овдовевшая в сорок два года, осталась одна с шестью детьми в затруднительном положении. Взрослый Потемкин будет безрассудно расточителен – отличительная черта тех, кто, достигнув высот, помнит о прошлых материальных невзгодах.

У Дарьи Васильевны не было связей в Петербурге, зато имелись родственники в Москве, и скоро вся семья отправилась в белокаменную.

Первым впечатлением Григория от древней столицы, вероятно, стали ее колокольни. Москва была полной противоположностью Санкт-Петербургу, новой столице Петра Великого. Если Северная Венеция являлась окном в Европу, то Москва хранила память о древней Руси. Иностранцы, считавшие единственным цивилизованным местом Европу, неприязненно отзывались о первопрестольной русской столице: «Что особенно безвкусно и отвратительно в облике Москвы, так это ее церкви – квадратные массивы разноцветных кирпичей с позолоченными шпилями». В самом деле, и разноцветные купола Василия Блаженного, и узкие запутанные улочки, окружавшие московский Кремль, были так же диковинны и странны, как древние суеверия. Европейские путешественники вообще отказывали Москве в сходстве с европейским городом: «Я не могу сказать, на что она больше похожа – на большую деревню или на скопление множества деревень».^{[24]24

Anspach. 9 марта 1786; Ligne 1809. Р. 69 (де Линь маркизе де Куаньи, письмо IX, 1787).

[Закрыть]}

Крестный отец Потемкина Кисловский, отставной президент Камер-коллегии, поселил Дарью Васильевну с детьми в маленьком доме на Никитской улице. Позднее Григория определили в гимназию при Московском университете вместе с сыном Кисловского Сергеем.

Учеба давалась ему легко. Он быстро овладел греческим, латынью, немецким и французским, не говоря уже о польском; позднее говорили, что он понимает итальянский и английский языки.

Особенно же влекло его богословие. Священник приходской церкви Николая-Чудотворца помог мальчику изучить церковную службу. Замечательная память позволяла ему без труда запоминать наизусть пространные богослужебные тексты. Еще в те годы он подружился с Амвросием (Зертис-Каменским), позднее митрополитом Московским.

Мальчик помогал в алтаре, но смирным нравом не отличался и, казалось, в любую минуту готов был совершить озорную выходку. Однажды, когда он появился перед гостями своего крестного в облачении приехавшего в гости грузинского архиерея, Кисловский воскликнул: «Доживу до стыда, что не умел воспитать тебя, как дворянина!»

Конечно, уже в отрочестве Потемкин понимал, что он не такой, как все, и мечтал о великом будущем. Многочисленные свидетельства донесли до нас его собственные высказывания на этот счет: «буду министром или архиереем»; «начну военной службой, а не так, то стану командовать попами».

Матери он обещал, что когда разбогатеет, то сломает ветхий дом, в котором они жили, и поставит на этом месте собор. Впоследствии он пожертвует крупную сумму на стоявшую неподалеку от этого дома Никитскую церковь. Историки, считающие, что он обвенчался с Екатериной II в Москве, называют местом венчания именно этот храм.^{[25]25

Семевский 1875. С. 486-488; Карабанов 1872. С. 463; Бумаги графа А.Н. Самойлова // РА. 1882. № 2. С. 91-95 (митрополит Платон графу А.Н. Самойлову 26 фев. 1792); С. 93 (Потемкин митрополиту Платону; священник Антип Матвеев П.В. Лопухину).

[Закрыть]}

Государственная служба была для русского дворянина единственно возможным способом добиться успеха в жизни. Воспитанный в семье петровского офицера, Потемкин понимал это с детства.

В 1750 году одиннадцатилетнего Григория повезли в Смоленск – записывать в военную службу. В Герольдмейстерской конторе он получил подтверждение своего дворянства; между прочим, поминались и славный римский предок и окольничий Алексея Михайловича. Пятью годами позже, в феврале 1755 года, Потемкин будет определен в конную гвардию^{3} – один из гвардейских полков.

Окончив учебное заведение Литкена в Немецкой слободе, он поступил в Московский университет, где числился среди первых учеников по греческому языку и священной истории. Современник Потемкина Денис Фонвизин, учившийся в Московском университете в те же годы, что и Потемкин, так рассказывал о времени своего студенчества: «Учились мы весьма беспорядочно. Ибо с одной стороны причиною тому была ребяческая леность, а с другой нерадение и пьянство учителей».^{[26]26

Фонвизин 1959. Т. 2. С. 91.

[Закрыть]}

Хотя впоследствии недруги и называли Потемкина невеждой, читал он очень много. Так, однажды приехав в гости к родственникам, он не выходил из библиотеки и даже засыпал под бильярдным столом с книгой в обнимку. В другой раз Потемкин попросил одного из приятелей, Ермила Кострова, одолжить ему десяток книг. Скоро он их вернул, и Костров не поверил, что книги уже прочитаны. «Если ты мне не веришь, можешь меня проэкзаменовать!» – отвечал Потемкин. Другой студент, Афонин, как-то одолжил ему том «Естественной истории» Бюффона – и Потемкин вернул его на следующий день, поразив владельца книги знанием самых мелких подробностей.^{[27]27

Жизнь Потемкина 1812. С. 7.

[Закрыть]}

В 1757 году за успехи в греческом языке и богословии Потемкин получил золотую медаль. В том же году Иван Иванович Шувалов – фаворит императрицы Елизаветы Петровны, основавший и курировавший Московский университет, приказал командировать лучших студентов в Петербург – для представления императрице. Потемкин попал в число двенадцати счастливцев.

В Петербурге он оказался впервые.

По сравнению с северной столицей даже Москва казалась глухой провинцией. Петр Великий основал свой «парадиз» в 1703 году на болотистых берегах и островах устья Невы, тогда еще принадлежавших Швеции. После поражения Карла XII в Северной войне Петербург стал официальной столицей России. С 1712 года сюда стали переезжать из Москвы государственные учреждения. Петру не терпелось увидеть свою мечту воплощенной: на работах по осушению болот и строительству города погибли тысячи крестьян.

Теперь, в конце 1750-х годов, это был красивый город: изящные дворцы высились на гранитных набережных, блистали шпицы Адмиралтейства и Петропавловской крепости, достраивался новый Зимний дворец. Проспекты, проложенные словно для великанов, поражали своей шириной, но их немецкая прямизна была чужда русской душе.

«Этот город, с необычайно широкими и длинными улицами, являет очень живописный вид, – писала английская путешественница. – Не только городу, но и образу жизни здесь присущ особый размах. Аристократы как будто состязаются друг с другом в дорогостоящих причудах».^{[28]28

Anspach. 18 фев. 1786.

[Закрыть]}

Но не менее удивляли иностранцев и петербургские контрасты: «Дома обставлены самой роскошной мебелью из всех стран, но в гостиную с инкрустированным полом вы поднимаетесь по грязной и вонючей лестнице». Ни дворцы, ни балы не могли скрыть диковинного характера этой страны: «С одной стороны – модные наряды, богатые одежды, роскошные пиры, великолепные торжества, зрелища, подобные тем, которые увеселяют избранное общество Парижа и Лондона; с другой – купцы в азиатской одежде, извозчики, слуги и мужики в овчинных тулупах, с длинными бородами, с меховыми шапками и рукавицами и иногда с топорами, заткнутыми за ременными поясами».^{[29]29

Сегюр 1989. С. 327.

[Закрыть]}

Новый каменный Зимний дворец Елизаветы Петровны, на берегу Невы, еще недостроенный, был великолепен, хотя с апартаментами, расписанными позолотой, соседствовали неотделанные комнаты – холодные, сырые, заваленные инструментами.

Назад к карточке книги "Потемкин"