Текст книги "Потемкин"
Автор книги: Саймон Джонатан Себаг-Монтефиоре
Жанр:
Биографии и мемуары
сообщить о нарушении
Текущая страница: 28 (всего у книги 40 страниц)
Ночью Газы Хасан стал выводить свой флот в море, но, когда корабли проходили мимо Кинбурнской косы, Суворов открыл по ним огонь с батареи, выставленной на этот самый случай. Пытаясь уклониться от русских ядер, два корабля и пять фрегатов врезались в берег и встали, освещенные яркой луной. Во время затишья Пол Джонс провел рекогносцировку и написал мелом на корме одного из кораблей: «Сжечь. Пол Джонс, 17/28 июня».
На флагмане Нассау собрался военный совет. Адмиралы снова поссорились. «Я не хуже вас знаю, как захватывать корабли!» – кричал Нассау. «А я доказал, что умею захватывать не только турецкие», – парировал Джонс.[791]791
Morison 1959. Р. 379-381.
[Закрыть]
Нассау, Бентам и де Дама решили атаковать суда, севшие на мель. «Дисциплиной, – вспоминал Бентам, – мы немногим отличались от лондонской толпы». Он выпустил столько ядер, что из-за дыма уже не видел цели. Ему удалось захватить один линейный корабль, но «толпа» так жаждала крови, что взорвала другие суда, к веслам которых были прикованы три тысячи гребцов. «Мертвые тела плавали вокруг еще две недели», – рассказывал Сэмюэл отцу.[792]792
ВМ 33540. F. 489 (С. Бентам отцу 12/23 окт. 1788).
[Закрыть] Хасан-паша приказал казнить нескольких своих офицеров.
«Наша победа полная! восклицал Нассау. – И обеспечила ее моя флотилия!» За два дня сражений турки потеряли 10 кораблей, 5 галер, 3 тысячи человек убитыми и 1673 пленными. Потери русских составили всего один фрегат, 18 человек убитых и 67 раненых. Графу де Дама была поручена честь доставить эту новость светлейшему в лагерь на Буге. Князь был вне себя от радости: «Что я вам говорил? – восклицал он, обнимая де Линя. – Это ли не чудо? Я баловень у Господа Бога». И писал Суворову: «Лодки бьют корабли [...]! Я без ума от радости».[793]793
Ligne 1795-1811. Vol. 24. P. 21; PC. 1875. Июнь. С. 160 (Потемкин Суворову 19 июня 1788).
[Закрыть]
В ту же ночь светлейший приплыл по Бугу на флагман Пола Джонса «Святой Владимир», где был устроен обед. Подняли флаг Потемкина – адмирала Черноморского и Каспийского флотов. Князь убедил командующего гребной флотилией извиниться перед обидчивым американцем, однако остался при убеждении, что победа одержана только благодаря Нассау. «Матушка родная, Всемилостивейшая Государыня! – писал он Екатерине 19 июня. – Поздравляю с победой знаменитой! Капитан-паша, хотевши нас проглотить, пришед с страшными силами, ушел с трудом. Бог видимо помогает. Мы лодками разбили в щепы их флот и истребили лутчее, а осталась дрянь, с которою он уходит в Варну. Матушка, будьте щедры к Нассау, сколько его трудов и усердия [...] А пират наш не совоин».[794]794
Переписка. № 867 (Потемкин Екатерине II 19 июня 1788).
[Закрыть]
На самом деле победой русские были больше всего обязаны артиллерии Бентама. Разумеется, в этом не сомневался и сам Сэмюэл, произведенный в полковники и получивший Георгиевский крест и шпагу с золотым эфесом. Потемкину Екатерина отправила золотую шпагу «необыкновенной красоты, с тремя большими алмазами» и золотое блюдо с надписью «фельдмаршалу князю Потемкину-Таврическому, командующему сухопутной и морской армиями, одержавшими победу на Лимане, и создателю флота».[795]795
Aragon 1893. Р. 250 (Нассау-Зиген жене).
[Закрыть] Посрамленный Хасан-паша ушел с остатками своего флота.
Все шло прекрасно, теперь можно было приступать к осаде Очакова, как вдруг от Екатерины пришла весть о том, что 21 июня шведский отряд, переодетый в русские мундиры, инсценировал нарушение собственной границы. Король Густав III начал войну против России. Выступая из Стокгольма по направлению к Финляндии, он хвастался, что скоро «будет завтракать в Петергофе». Главные русские силы и лучшие военачальники находились на юге. Командование финским фронтом было поручено графу Мусину-Пушкину, ничем до сих пор себя не проявившему. По счастью, Балтийская флотилия Грейга не ушла в Средиземноморье, как предполагалось, и в первом же морском бою шведы были разбиты. Однако на суше наступление Густава на Петербург продолжалось. В столице чувствовали себя как в осажденной крепости. Обдумывая, как в будущем защитить Петербург от шведов, Потемкин вполне всерьез писал Екатерине о том, что необходимо было бы переселить всех жителей Финляндии и построить на финской земле сплошные заградительные укрепления: «Я не любил никогда крепости, а паче Финляндских наших, которые ничему не мешают, а берут людей много. Я всегда говорил, хотя может быть то казалось шуткою, чтобы всех финляндцев развести по государству, а землю засеками зделать непроходимою. Тогда бы столица была верна».[796]796
Переписка. № 876 (Потемкин Екатерине II 18 июля 1788).
[Закрыть]
Тем временем Англия, Голландия и Пруссия изъявили готовность заключить антироссийский тройственный союз. Новый прусский король Фридрих Вильгельм желал во что бы то ни стало нагреть руки на русско-австрийской вражде с Турцией и завладеть еще одним куском Польши (таков был план, получивший имя своего создателя, прусского канцлера графа фон Герцберга). Екатерина заверяла Иосифа, что не допустит войны Пруссии с Австрией, но все понимали, что сама Россия в любую минуту может оказаться вынуждена воевать на три фронта – против Турции на юге, против Швеции на севере, против Пруссии – на западе.
1 июля Нассау возглавил морскую атаку на турецкие корабли, оставшиеся под прикрытием очаковской крепости. После сражения турки бросили свои суда и укрылись за крепостными стенами. Через два часа после этого Потемкин сел на коня и двинулся на Очаков во главе 13 тысяч казаков и 4 тысяч гусар. Гарнизон встретил их заградительным огнем, а затем вылазкой 600 всадников и 300 пехотинцев. Князь немедленно выставил на равнине под крепостью двадцать пушек и лично командовал бомбардировкой. «Огромные алмазы на портрете императрицы, который он всегда носил на груди, привлекали огонь на него».[797]797
Ligne 1795-1811. Vol. 24. P. 95 (де Линь Иосифу II 12 июля 1788).
[Закрыть] Рядом с ним убило солдата и двух лошадей.
«Уморя себя, уморишь и меня, – написала Потемкину Екатерина, узнав о его геройстве. – Зделай милость, впредь удержись от подобной потехи».[798]798
Переписка. № 874 (Екатерина II Потемкину 13 июля 1788).
[Закрыть]
Началась осада Очакова.
27. ШТУРМ ОЧАКОВА
И ты, гой ecu, наш батюшка!
Ой прехрабрый предводитель наш,
Лишь рукой махни, Очаков взят,
Слово вымолви, Стамбул падет,
Мы пойдем с тобой в огонь и полымя,
Пройдем пропасти подземныя!
Солдатская песня «Штурм Очакова»
В 1788 году грозный Очаков был главной военной целью России: крепость не только контролировала устья Днепра и Буга, но являлась ключом к Херсону, а значит, и к Крыму. Под руководством французского инженера Лафита турки многократно усилили ее оборону. «Город имеет форму вытянутого прямоугольника, – писал Фэншоу, – спускается с вершины горы к морю, со всех сторон окружен стеной значительной толщины, двойным рвом и имеет шесть бастионов; на оконечности песчаной косы, начинающейся у его западной стены и вдающейся в Лиман, поставлена укрепленная батарея».[799]799
ВМ 33554. F. 93-94 (Генри Фэншоу, июль 1788). Основные источники описания событий Второй русско-турецкой войны см. в примечании 1 к главе 26.
[Закрыть] Город был довольно велик – с мечетями, дворцами, садами и казармами; гарнизон насчитывал от 8 до 12 тысяч всадников и янычар.
Потемкин выстроил русские войска полукругом и приказал начать бомбардировку. Но враг не дрогнул. «Не те турки, и черт их научил», – писал Потемкин Екатерине. Действительно, турки весьма усовершенствовали свое военное искусство по сравнению с прошлой войной, и главнокомандующий не решался идти на штурм крепости, опасаясь больших потерь.
27 июля пятьдесят турецких всадников сделали вылазку. Суворов по собственной инициативе атаковал их. Те стали отступать, Суворов бросился преследовать их небольшими силами, и тут неожиданно со стороны Очакова двинулось три тысячи турок. Только благодаря отвлекающему маневру, предпринятому Репниным, Суворову и остаткам его отряда удалось спастись. Сам Суворов был легко ранен, более двухсот его солдат погибли. Головы убитых были выставлены на пиках вокруг крепостных стен.
Когда Потемкин послал узнать, что произошло, Суворов, по преданию, отвечал: «Я на камушке сижу и на Очаков гляжу».[800]800
Энгельгардт 1997. С. 69.
[Закрыть]
Потемкин был возмущен и потрясен. «Человечное и сострадательное сердце», как записал его секретарь Цебриков, не могло перенести такую бездарную потерю. Узнав, что его любимый кирасирский полк участвовал в этом бою, он сурово отчитывал Суворова: «Вы всех рады отдать на жертву сим варварам! [...] Солдаты не так дешевы, чтобы ими жертвовать по пустякам». Обиженный Суворов удалился в Кинбурн залечивать ранение.[801]801
Цебриков 1895. С. 175-176; PC. 1875. Май. С. 38 (Потемкин Суворову 27 июля 1788).
[Закрыть]
Время шло, а Потемкин все не отдавал приказа о штурме. 18 августа турки предприняли еще одну вылазку. Генерал Михаил Голенищев-Кутузов, впоследствии легендарный герой войны 1812 года, победитель Наполеона, был ранен в голову и, как Потемкин, потерял глаз. Нассау отбросил турок огнем со своих гребных судов.
Приближалась зима, и иностранцы-командиры, недовольные медлительностью Потемкина, начинали роптать. Нассау говорил, что это «самый невоенный человек на свете и вдобавок слишком гордый, чтобы прислушиваться к чьему-либо мнению». Де Линь сообщал в секретной депеше Кобенцлю, что Потемкин только тратит «время и людей». «Такое множество упущений, – предполагал граф де Дама, – не может не объясняться тем, что князь Потемкин имеет какие-то личные причины [...] откладывать дело».[802]802
Damas 1912. Р. 56-57.
[Закрыть]
У Потемкина, действительно, были особые причины для промедления. Он ждал, когда Австрия в полной мере откроет второй фронт против Турции и понимал, что без полноценной австрийской поддержки в Молдавии и Бессарабии война будет затягиваться, а он, потеряв лучших солдат во время скоропалительного штурма, поставит свою армию в трудное положение. Екатерина соглашалась с ним: «Лутче тише, но здорово, нежели скоро, но подвергаться опасности, либо потере многолюдной».[803]803
Переписка. № 884 (Екатерина II Потемкину 31 авг. 1788);
[Закрыть]
Шла война со Швецией, росла враждебность англо-прусского альянса, турки на удивление ловко расправлялись с австрийцами – Потемкин понимал, что взятие Очакова не положит конца войне.
Он отбросил европейскую военную науку и стал следовать тактике, соответствовавшей духу его врага – и его собственному. Ему удавалось выигрывать битвы, не сражаясь, как в 1783 году в Крыму. Если приходилось держать осаду, он предпочитал давать взятки, торговаться и морить осаждаемых голодом. Сегодняшние генералы оценили бы его человеколюбие и осторожность. Потемкин решил, что не пойдет на штурм без крайней необходимости. «Я все употреблю, – писал он Суворову, – надеясь на Бога, чтобы достался он дешево». Его эмиссары вели непрерывные переговоры с турками. Светлейший был «убежден, что противник желает сдаться», – сообщал де Линь австрийскому императору в августе 1788 года{86}. [804]804
PC. 1875. Май. С. 21-33 (Потемкин А.В. Суворову, апр. 1788); Ligne 1809. Р. 87 (де Линь Иосифу II, авг. 1788).
[Закрыть]
В лагере под Очаковом Потемкин вел свой обычный образ жизни: проводил ночи за картами, бильярдом или беседами; по временам впадая в депрессию, «обматывал голову носовым платком, смоченным в лавандовой воде – знак его ипохондрии». Как всегда, играл оркестр под руководством Сарти. Во время одного из вечеров, когда играла роговая музыка, Потемкин спросил одного немца, артиллерийского офицера: «Что вы думаете об Очакове?» – «Я думаю, – отвечал тот, – что вы верите, будто стены очаковские, подобно иерихонским, падут от звука труб».[805]805
Langeron. Resume des campages // AAE 20: 74.
[Закрыть]
В начале зимы в лагерь прибыли три грации. Екатерина Долгорукова, жена одного из офицеров и дочь князя Федора Барятинского, одного из первых придворных Екатерины, славилась своей «красотой, тонким вкусом, тактом, юмором и талантами». Прасковья Потемкина, урожденная Закревская, жена Павла Потемкина, не отличалась хорошей фигурой, но имела «восхитительное лицо, белоснежную кожу и прекрасные глаза; не обладая особенным умом, она была очень самоуверенна». Ею начинал теперь увлекаться светлейший. А Екатериной Самойловой, 25-летней женой его племянника, увлекся граф де Дама. Проведя день в холодных траншеях, Дама являлся в шатер к дамам: «Я надеялся, что усиленная осада заставит их сдаться быстрее, чем крепость». Скоро Самойлова вознаградила его усилия.[806]806
Damas 1912. P. 66-69.
[Закрыть]
А Очаковская крепость не сдавалась и не собиралась сдаваться – Хасан-паша, вернувшийся со своей флотлией, доставил в Очаков продовольствие, боеприпасы и полторы тысячи янычар. К стыду русских морских начальников и к ярости Потемкина пополнение дважды поступало в город. Однако вся турецкая флотилия снова оказалась заперта в Лимане под стенами города.
5 сентября Потемкин, Нассау, де Дама и де Линь вышли на шлюпке в Лиман, чтобы осмотреть редут Хасан-паши и обсудить план Нассау – высадить 2 тысячи человек у стены под нижней батареей. Турки начали стрелять крупной картечью и ядрами. Потемкин сидел один на корме, с сияющими на солнце орденами и «выражением спокойного достоинства на лице».[807]807
Damas 1912. P. 63-64.
[Закрыть]
Общество, окружавшее Потемкина, в особенности пестрая компания из новоиспеченных контр-адмиралов и иностранных наблюдателей, стало постепенно распадаться. Жизнь под стенами Очакова становилась все тяжелее. «Нет воды, – писал де Линь, – мы питаемся мухами; ближайший рынок от нас за тысячу лье. Пьем только вино [...] спим по четыре часа». Рано наступила зима. Лагерь утопал в «снегу и экскрементах».[808]808
Ligne 1795-1811. Vol. 7. P. 198-201 (де Линь Сегюру 1 дек. 1788); Ligne 1809. Vol. 2. P. 16 (де Линь Сегюру 1 окт. 1788).
[Закрыть]Лиман зеленел от мертвых тел турок.
Сэмюэл Бентам, подавленный невыносимыми условиями и угнетающим зрелищем, писал домой отчаянные письма. Потемкин, сжалившись над ним, отправил его с поручением на Дальний Восток.{87} Льюиса Литтлпейджа светлейший заподозрил в стремлении подорвать авторитет Нассау. Американец уверял, что никогда не искал поводов для раздора; князь утешил его, и он вернулся к своему покровителю, Станиславу Августу.[809]809
ВМ 33540. F. 489,445 (С. Бентам И. Бентаму); ВМ 33558. F. 442 (У. Ньютон Дж.Т. Эбботу 10 сен. 1789); Christie 1993. Р. 241; РГВИА 52.2.89.64-65 (Литтлпейдж Потемкину 16 сен. 1788 и Потемкин Литтлпейджу).
[Закрыть]
Джон Пол Джонс, чье незнатное происхождение всегда заставляло его доказывать свои заслуги, был отставлен Потемкиным. Непомерное честолюбие американца раздражало светлейшего. Пола Джонса стали винить во всех неудачах, случавшихся на море. Потемкин приказал ему разбить турецкие корабли, севшие на мель вблизи Очакова, или хотя бы вывести из строя их орудия. Джонс дважды пытался выполнить приказ, но по разным причинам ему это не удалось. Потемкин перепоручил дело Антону Головатому, который «с 50 казаками тотчас сжег, несмотря на канонаду». Американец выразил свое неудовольствие переменой приказа, на что князь отвечал: «Заверяю вас, г. Контр-Адмирал, что в вопросах командования никогда не вхожу в личности, но оцениваю заслуги по справедливости [...] Что же касается моих приказов, я не обязан давать в них отчет и могу переменять судя по обстоятельствам».[810]810
Переписка. № 898 (Потемкин Екатерине II 17 окт. 1788); РГВИА 52.2.82.21, 23 (Потемкин Полу Джонсу б/даты и Пол Джонс Потемкину 20 окт. 1788).
[Закрыть]
Светлейший доложил Екатерине, что «сей человек неспособен к начальству», и добился его отзыва. «Я вечно буду сожалеть о том, что утратил ваше расположение, – писал Пол Джонс Потемкину 20 октября. – Осмелюсь сказать, что если таких же умелых моряков, как я, можно найти, то вы никогда не встретите сердца более верного и преданного...» Во время их последней встречи Пол Джонс упрекал Потемкина за то, что тот разделил командование флотом. «Согласен, – отвечал светлейший, – но теперь поздно о том говорить». 29 октября Джонс отбыл в Петербург.[811]811
Там же.
[Закрыть]
Уехал из-под Очакова и Нассау, раздраженный медленным ходом дел и тоже впавший в немилость у Потемкина. «Счастье [ему] не послужило», – писал Потемкин Екатерине.[812]812
Переписка. № 898 (Потемкин Екатерине II 17 окт. 1788).
[Закрыть]
Удалился и принц де Линь. Потемкин написал ему «любезнейшее, очаровательнейшее, трогательнейшее» прощальное письмо. В своем ответе, напоминающем письмо любовника накануне тягостной разлуки, принц просил прощения за то, что причинил огорчение своему другу, однако, добравшись до Вены, стал говорить, что Очаков никогда не будет взят, и делал все, чтобы повредить репутации Потемкина.
Екатерина беспокоилась о славе фельдмаршала и благополучии супруга и послала ему памятное блюдо, брильянт и шубу. «Первое – от щедрот монарших – милость. А вторая – от матернего попечения». Это, добавлял Потемкин с чувством, для него «дороже бисера и злата».[813]813
Там же.
[Закрыть]
В конце октября под Очаковом наступили сильные холода. Осматривая траншеи, Потемкин говорил солдатам, что они могут не вставать перед ним: «Главное – не лягте под турецкими пушками». Температура опустилась до минус пятнадцати. Вода в Лимане замерзла.
Графине Самойловой пришлось перебраться к мужу, командовавшему левым флангом. Ее любовнику графу де Дама это причинило серьезные неудобства: «Пробираясь к ней, чтобы оказывать ей знаки внимания, которые она благоволила принимать, я рисковал замерзнуть в снегу».[814]814
Damas 1912. Р. 72.
[Закрыть]
Кобенцль сообщал из Петербурга Иосифу, что русская армия страдает «исключительно по вине Потемкина»: «Он потерял целый год перед Очаковым, где от болезней и недостатка продовольствия его армия потеряла больше, чем в двух сражениях». Критики Потемкина, находившиеся далеко от места действия, утверждали, что из-за его нерешительности под стенами крепости погибло 20 тысяч человек и 2 тысячи лошадей.[815]815
Joseph II – Cobenzl. Vol. 2. P. 299 (Кобенцль Иосифу II 24 окт. 1788); Langeron. Resume des campages // AAE 20: 74.
[Закрыть] Говорили, что в госпиталях умирает от сорока до пятидесяти человек ежедневно, а «от дизентерии не излечивается почти никто».[816]816
BM 33540. F. 489 (С. Бентам И. Бентаму).
[Закрыть] Трудно сказать, сколько умерло на самом деле, но во всяком случае Потемкин потерял меньше людей, чем до него Миних и Румянцев-Задунайский, чьи армии так выкосили болезни, что они с трудом могли продолжать воевать. Что же касается австрийцев, проклинавших Потемкина за Очаков, то они имели право поднимать голос в последнюю очередь: в то же самое время 172 тысячи австрийских солдат были больны и 33 тысячи умерло – больше, чем вся армия Потемкина.
Александр Самойлов, живший в лагере со своим корпусом, писал, что морозы в самом деле «весьма сильны», но армия не страдает, потому что Потемкин обеспечил ее тулупами, шапками и кеньгами – овчинными или войлочными галошами – в дополнение к теплым палаткам.[817]817
Самойлов 1867. Стб. 1251.
[Закрыть] Выдавали мясо, водку и горячий пунш с рижским бальзамом.
Светлейший раздал солдатам много денег. «Это избаловало их [...] не облегчив их нужд», – утверждал Дама со свойственным ему аристократическим презрением к народу. Но русские понимали Потемкина лучше. «Князь от природы человеколюбив», – писал его секретарь Цебриков.[818]818
Damas 1912. P. 63-64; Цебриков 1875. С. 151, 172, 177 (5 июня 1788).
[Закрыть] Рядом со своим шатром светлейший приказал поместить лазарет из сорока палаток и часто посещал его, чего не будет делать почти никто из английских генералов спустя шестьдесят лет, во время Крымской войны. Армия действительно страдала, но выжила благодаря тому, что Потемкин обеспечивал ее медицинской помощью, деньгами, едой, одеждой – словом, невиданной в России заботой о простых солдатах. Переговоры с турками о сдаче крепости между тем продолжались.
Наконец, после нескольких месяцев ожидания турецкий дезертир сообщил светлейшему, что сераскир – командующий гарнизоном крепости – казнил нескольких знатных жителей города, которые вели переговоры с русскими, и сдаваться не будет.[819]819
Переписка. № 889 (Потемкин Екатерине II 15 сен. 1788).
[Закрыть]
К концу подходило и терпение Екатерины. Россия продолжала воевать на два фронта, хотя ситуация в войне со шведами улучшилась благодаря морской победе Грейга при Готланде и вмешательству Дании, атаковавшей шведов с тыла. В августе 1788 года Англия, Пруссия и Голландия заключили антироссийский тройственный союз. Недовольство Россией росло и в Польше. Пруссия предложила полякам трактат, дававший им надежду на более сильную конституцию и независимость от России.
Дальновидный Потемкин уже предупреждал Екатерину, что лучше не портить отношения с Пруссией, и предлагал свой вариант альянса с Польшей. Его предложения остались без внимания – как выяснилось впоследствии, совершенно напрасно. А поляки, поддержанные Пруссией, потребовали вывода всех русских войск со своей территории. Это был еще один удар, тем более что корпуса, стоявшие на юге, получали из Польши значительную часть продовольствия и останавливалась там на зимних квартирах. Потемкин стал просить отставки. «Еcтьли ты возьмешь покой [...], – отвечала ему Екатерина, – прийму сие за смертельный удар». Она умоляла его взять Очаков как можно скорее и поставить армию на зимние квартиры. «Ничего на свете так не хочу, как чтоб ты мог [...] в течение зимы приехать на час сюда, чтоб, во-первых, иметь удовольствие тебя видеть по столь долгой разлуке, да второе, чтоб с тобою о многом изустно переговорить».[820]820
Переписка, № 901 (Екатерина II Потемкину 7 нояб. 1788).
[Закрыть]
Князь не мог удержаться и не напомнить императрице, что он ее предупреждал: «В Польше худо, чего бы не было, конечно, по моему проекту». Чтобы ослабить враждебность тройственного союза, он предлагал на время «притворить мирный и дружеский вид» к Пруссии и Англии и заключить мир со Швецией: «увидите после, как можно будет отомстить».[821]821
Переписка. № 902 (Потемкин Екатерине II 17 нояб. 1788).
[Закрыть]
Гарновский в секретных рапортах светлейшему из Петербурга еще в августе сообщал, что против его медлительности ропщет весь двор. Завадовский и Александр Воронцов распускали злобные слухи и создавали помехи намерению Потемкина вступить в переговоры с Англией и Пруссией. Теперь и сама Екатерина «выказывала неудовольствие». Она умоляла Потемкина: «Возьми Очаков и зделай мир с турками [...] По взятии Очакова старайся заводить мирные договоры».[822]822
Гарновский 1876. Т. 16. С. 213 (16 авг. 1788); С. 220,229-230 (Гарновский Попову 1 окт. и 29 нояб. 1788); Переписка. № 899,903 (Екатерина II Потемкину 19 окт., 27 нояб. 1788).
[Закрыть]
7 ноября Потемкин послал казаков овладеть островом Березань, последним источником продовольствия крепости. Казаки захватили двадцать семь пушек и двухмесячный запас продовольствия. 1 декабря светлейший подписал план штурма крепости шестью колоннами примерно по 5 тысяч человек. По льду можно было атаковать Очаков и со стороны Лимана . 5-го числа военный совет постановил начинать штурм. Граф де Дама, которому было поручено атаковать Стамбульские ворота, приготовился к смерти: написал прощальное письмо сестре, вернул письма своей парижской возлюбленной маркизе де Куаньи, – а затем до двух часов ночи пробыл у Самойловой.
Потемкин провел ночь накануне штурма в землянке у передовых траншей. Упрямый камердинер князя не пустил к нему Репнина, прибывшего с сообщением, что штурм вот-вот начнется: он не решался разбудить хозяина – «пример рабской покорности, возможной только в России». Когда солдаты пошли на приступ, князь Таврический молился.[823]823
Damas 1912. Р. 79-83.
[Закрыть]
6 декабря в 4 часа утра три пушки подали сигнал к штурму. С криками «ура» колонны двинулись к турецким укреплениям. Турки бешено сопротивлялись. Русские были беспощадны. Как только они проникли в крепость, «началась невообразимая резня». Русские солдаты словно обезумели: даже после того, как гарнизон сдался, они носились по улицам, истребляя мужчин, женщин и детей – всего погибло от 8 до 11 тысяч турок – «как вихрь самый сильный, – докладывал Потемкин Екатерине, – обративши в короткое время людей во гроб, а город верх дном».[824]824
Переписка. № 907 (Потемкин Екатерине II 26 дек. 1788).
[Закрыть] Роже де Дама со своими солдатами шел по грудам тел. В какой-то момент он провалился ногой вниз и попал каблуком в рот раненому турку. Челюсти сомкнулись и командующий колонной смог вытащить ногу, только разорвав сапог.
Солдаты пригоршнями хватали алмазы, жемчуг, золото; на следующий день в русском лагере драгоценные камни можно было купить за бесценок. На серебро никто не обращал внимания. Потемкин приберег для императрицы трофейный изумруд размером с куриное яйцо.
Около 7 часов утра Очаков был в руках русских{88}. Потемкин приказал остановить погромы. Особые меры были приняты, чтобы защитить одежду и украшения пленных женщин и оказать помощь раненым. Все очевидцы, включая иностранцев, сообщают, что штурм был великолепно спланирован.
Князь вошел в Очаков со своей свитой и сералем – «прелестными амазонками». Очаковского сераскира, старого сурового пашу, привели к Потемкину с непокрытой головой. «Твоему упрямству обязаны мы этим кровопролитием!» – сказал ему князь. Сераскира удивила печаль русского главнокомандующего о погибших в бою. «Я исполнил свой долг, – ответил Гусейн-паша, – а ты свой. Судьба решила дело».[825]825
Киевская старина. 1888. Декабрь. С. 587.
[Закрыть] И добавил с восточной учтивостью, что сопротивлялся так долго, чтобы сделать победу его светлости еще более блистательной. Потемкин приказал разыскать в руинах тюрбан коменданта.
Еще до того, как подробные отчеты дошли до Петербурга, уже циркулировали истории о небрежном отношении Потемкина к раненым. «Как про меня редко доносят правду, то и тут солгали», – объяснял он государыне.[826]826
Переписка. № 907 (Потемкин Екатерине II 26 дек. 1788).
[Закрыть] Светлейший отдал раненым свою палатку, а сам перебрался в кибитку.
Подполковник Карл Боур, самый быстрый курьер в России, помчался с донесением к императрице. Поздравляя Екатерину со взятием крепости, Потемкин писал, что захвачено 310 пушек и 180 знамен; потери русских составили 2500 человек, турок – 9500. Трупы врагов грузили на телеги, вывозили на Лиман и сбрасывали на лед, где они замерзали жуткими пирамидами.
Екатерина торжествовала: «За ушки взяв обеими руками, мысленно тебя цалую [...] Всем, друг мой сердечный, ты рот закрыл, и сим благополучным случаем доставляется тебе еще способ оказать великодушие слепо и ветренно тебя осуждающим».[827]827
Переписка. № 906 (Екатерина II Потемкину 16 дек. 1788).
[Закрыть]
Очаковская победа лишила австрийского императора возможности сваливать свои промахи на бездействие Потемкина и поэтому он совсем не был доволен русской победой: «Взятие Очакова очень выгодно для продления войны, а не для заключения мира», – брюзжал он. Но победа есть победа. Критики Потемкина были посрамлены. Над де Линем, утверждавшим, что Очаков не будет взят, смеялся весь венский двор. Прежние хулители Потемкина бросились писать ему льстивые поздравления. «Этот человек никогда не идет проторенной дорогой, – говорил Литглпейдж, – но всегда приходит к цели».[828]828
Joseph II und Katarina. P. 325 (Иосиф II Кауницу 2 фев. 1789); Davis 1961. Р. 194.
[Закрыть]
16 декабря в Петербурге служили молебен и салютовали сто одним залпом. Боур, произведенный в полковники и получивший золотую табакерку с брильянтами, поехал обратно, увозя для князя Таврического звезду св. Георгия и инкрустированную алмазами шпагу ценой в 60 тысяч рублей. Потемкин же, несмотря на усталость, отнюдь не почивал на лаврах. Во время очередного прилива энергии он инспектировал флот в Херсоне, осмотрел новые верфи в Витов-ке и принял решение основать новый город – Николаев. Но главное – до отъезда в Петербург нужно было разместить в Очакове сильный гарнизон, поставить армию на зимние квартиры и превратить захваченные богатства в новые боевые корабли и пушки.
Князь снова призывал императрицу к разрядке в отношениях с Пруссией. Екатерина не соглашалась и настаивала, что отношения с Европой – ее прерогатива. «Государыня, я не космополит, – отвечал Потемкин. – До Европы мне мало нужды, а когда доходит от нее помешательство в делах мне вверенных, тут нельзя быть равнодушну. Напрасно, матушка, гневаешься в последних Ваших письмах. [...] Не влюблен я в Прусского Короля, не боюсь его войск, но всегда скажу, что они всех протчих менее должны быть презираемы».[829]829
Переписка. № 907 (Потемкин Екатерине II 26 дек. 1788).
[Закрыть]
Петербург ждал возвращения светлейшего как второго пришествия. «Город волнуется, ожидая его светлости, – писал Гарновский. – Все только об этом и говорят». Екатерина следила за его путешествием: «Переезд твой из Кременчуга в Могилев был подобен птичьему перелету, а там дивися, что устал. Ты никак не бережешься, а унимать тебя некому: буде приедешь сюда больной, то сколько ни обрадуюсь твоему приезду, однако, при первом свиданьи за уши подеру, будь уверен».[830]830
Переписка. № 911 (Екатерина II Потемкину 2 фев. 1789).
[Закрыть]
Екатерина волновалась о том, чтобы достойно встретить победителя: «Князю Орлову за чуму сделаны мраморные ворота, – говорила она Храповицкому, – графу П.А. Румянцеву-Задунайскому поставлены были триумфальные в Коломне, а князя Г.А. Потемкина-Таврического совсем позабыла. – Ваше Величество так его знать изволите, – заметил секретарь, – что сами никакого с ним расчета не делаете. – То так, – отвечала Екатерина, – однако же все человек, может быть, ему захочется. – Приказано в Царском Селе иллюминовать мраморные ворота, и украся морскими и военными арматурами, написать в транспаранте стихи, кои выбрать изволила из Оды на Очаков, Петрова. Тут при венце лавровом будет в верху: Ты в плесках внидешь в храм Софии. Ничего сказать не могут, ибо в Софии [вблизи Царского Села] есть Софийский собор; но он будет в нынешнем году в Цареграде...».[831]831
Храповицкий. 26 янв. 1789.
[Закрыть]
Дорога перед Царским Селом освещалась днем и ночью на шесть миль. При подъезде светлейшего должны были салютовать пушки – обыкновенно это делалось только в честь государыни. «Скажи, пожалуй, любят ли в городе князя? – спросила она как-то своего камердинера Захара Зотова. – Один только Бог, да вы», – последовал смелый ответ. Екатерину это не смущало. Она говорила, что слишком больна, чтобы снова отпустить его на юг. «Боже мой, – говорила она, – как мне князь теперь нужен».[832]832
Гарновский 1876. Т. 16. С. 236 (Гарновский Попову 3 фев. 1789).
[Закрыть]
4 февраля 1789 года, в воскресенье, светлейший прибыл в Петербург в разгар бала в честь дня рождения дочери великого князя Павла Марии. Потемкин прошел прямо в свои апартаменты в Шепелевском дворце. Императрица оставила праздник, застала князя за переодеванием и долго оставалась с ним наедине.[833]833
Memoirs. Р. 195-197.
[Закрыть]
28. «УСПЕХИ МОИ ПРИНАДЛЕЖАТ ПРЯМО ТЕБЕ...»
Силу к силе приберем,
Все до единого умрем,
А Потемкина прославим;
Мы сплетем ему венец
От своих, братцы, сердец!
Солдатская песня
11 февраля 1789 года эскадрон конных гвардейцев под звуки фанфар пронес мимо Зимнего дворца двести турецких знамен, захваченных в Очакове. За парадом последовал великолепный обед в честь Потемкина. «Князя видим весьма приветливого и ко всем преласкового; прибытие его повседневно празднуем», – желчно замечал Завадовский.[834]834
КФЖ. 11 фев. и 15 апр. 1789; Завадовский Румянцеву. С. 321 (26 мар. 1789); основные источники описания русско-турецкой войны 1788-1791 годов см. в примеч. 1 к главе 26; см. также: Madariaga 1981. Р. 407-411; Alexander 1989. Р. 262-285.
[Закрыть] Потемкин получил 100 тысяч рублей на постройку Таврического дворца, усыпанный алмазами жезл и добился отставки Румянцева-Задунайского, командующего Украинской армией. Теперь светлейшему подчинялись обе армии.
Потемкин щедро награждал своих воинов: он настоял, чтобы Суворов, которого он привез с собой в Петербург, получил алмазное перо с буквой «К» («Кинбурн») на шляпу, и сразу отправил своего любимого генерала в бывшую румянцевскую армию. Князь обещал Суворову отдать под его командование отдельный корпус.[835]835
PC. 1876. Октябрь. С. 23; Сб. ВИМ. Т. 7. С. 127 (Потемкин Суворову 23 апр. 1789).
[Закрыть]
Екатерина II Потемкин были рады друг другу, как в былые годы, – Потемкин прислал ей какой-то подарок, она отвечала: «присланное от тебя, мой друг, – так называнная безделка [...] красоты редкой или луче сказать безподобна, каков ты сам. Ей и тебе дивлюсь».[836]836
Переписка. № 933 (Екатерина II Потемкину, апр. 1789).
[Закрыть]
Радость встречи и праздники не могли, однако, рассеять политического напряжения. Продолжалась война на два фронта – с турками и со шведами, – польские дела шли все хуже и хуже для России. Сейм, позже получивший название Четырехлетнего, подбадриваемый Берлином, с наивным энтузиазмом ждал поддержки от Пруссии. Ненависть к России толкала польскую шляхту к пересмотру своей конституции и к войне с Екатериной. Пруссия цинично поддерживала идеализм польских патриотов, хотя на самом деле Фридриха-Вильгельма интересовала только возможность очередного раздела Польши.
Но это было еще не все: в союзе с Англией Пруссия поддерживала Швецию и Турцию. Английский премьер-министр Питт надеялся уговорить поляков присоединиться к «федеративной системе» против России и Австрии. Иосиф II волновался, опасаясь, что Потемкин пойдет на сепаратный договор с Пруссией и тогда Австрия окажется в одиночестве. Иосиф настоятельно советовал своему послу в Петербурге быть крайне обходительным с Потемкиным и всячески льстить тщеславию этого «всемогущего человека».[837]837
Joseph II – Cobenzl. Vol. 2. P. 340 (Иосиф II Кобенцлю 24 апр. 1789); Р. 344 (19 мая 1789).
[Закрыть]
Итак, перед Потемкиным и Екатериной стоял вопрос: идти ли на риск войны с Пруссией или договориться с ней? Светлейший уже давно советовал Екатерине оставить ее упрямое предубеждение против Фридриха Вильгельма и попытался убедить ее прийти к согласию с Пруссией: Россия не могла позволить себе третий фронт. Потемкин советовал Екатерине: «Затейте Прусского Короля что-нибудь взять у Польши».[838]838
Переписка. №№ 912,973 (Потемкин Екатерине II, февр., 9 июля 1789).
[Закрыть] Если бы удалось сделать так, чтобы Фридрих Вильгельм обнаружил перед польской шляхтой свои истинные аппетиты, надежды поляков на него рассеялись бы.
