Текст книги "Потемкин"
Автор книги: Саймон Джонатан Себаг-Монтефиоре
Жанр:
Биографии и мемуары
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 40 страниц)
Екатерина заботилась не только о племянницах Потемкина, но и об остальных его родственниках: его троюродный брат Павел Сергеевич Потемкин после пугачевского дела стал наместником Кавказа, а брат Павла Михаил – главным инспектором Военной коллегии и членом ближайшего кружка императрицы. Александр Самойлов, сын сестры Потемкина Марии, стал секретарем Государственного совета и генералом – «бравым, но неумелым». Другие племянники, Василий Энгельгардт и Николай Высоцкий, сын его сестры Пелагеи, состояли адъютантами императрицы и также считались почти членами семьи.
Фаворит Александр Ланской был очень ласков с племянницам Потемкина. «Месье Ланской оказывает нам всевозможные знаки внимания», – сообщает в одном из писем к дядюшке Татьяна. В другом письме она рассказывает дяде, как великие князь и княгиня Павел Петрович и Мария Федоровна встретили ее в саду – «они нашли, что я очень выросла, и беседовали со мной с большой добротой».[359]359
РГАДА 11.858.4 (Т.В. Энгельгардт Потемкину 29 мар. 1784).
[Закрыть]
Екатерине удалось создать какое-то подобие семьи, в которой племянницы и племянники Потемкина, наряду с ее фаворитами, заменяли ей собственных детей. Она выбрала себе семью, как другие выбирают друзей.
Отношения Потемкина с его племянницами были необычными, но не представляли собой исключения для того времени и совершенно не шокировали Екатерину. Она рассказывает в своих записках, что, когда она была подростком, за ней, до ее отъезда в Россию, ухаживал (мы не знаем, насколько успешно) ее дядя, Георг-Людвиг Голштинский, и даже хотел на ней жениться. Такое поведение – и даже более откровенное – было почти обычным для венценосных фамилий. Многие Габсбурги женились на своих племянницах. В начале века регента Франции Филиппа Орлеанского подозревали в соблазнении собственной дочери, герцогини Беррийской.
Август II, король Польши и лицемерный союзник Петра Великого, установил непобиваемый рекорд – прецедент, до которого Потемкину было далеко. Любитель искусств, вечно нуждающийся в деньгах и скользкий в политике бонвиван, которого Карлейль называл «веселым грешником, здоровым сыном Белиала», породил, согласно легенде, не только наследника и 354 детей от легиона своих наложниц, но и сделал своей любовницей собственную дочь графиню Оршельскую. На этом кровосмешение не остановилось, и графиня влюбилась в своего сводного брата графа Рудорфского. Простым смертным, разумеется, подобное воспрещалось, но что касается высокопоставленных особ – в XVII веке французский кардинал Мазарини сделал своих племянниц богатейшими невестами страны и, ходили слухи, своими любовницами. Героиней последнего романа долгой жизни Вольтера также стала его племянница, алчная и неразборчивая мадам Дени (они держали свои отношения в тайне, которую раскрыла только их переписка). В следующем за Потемкиным поколении Байрон щеголял романом со своей сводной сестрой.
В России союзы между дядюшками и племянницами были не менее распространены. Говорили, что Никита Панин имел связь с княгиней Дашковой – женой своего племянника, – хотя она это отрицала. Кирилл Разумовский жил в Батурине с дочерью своей сестры Анны, графиней С. Апраксиной. Впрочем, об этой истории выдающегося вельможи почти не упоминают, потому что она происходила в деревне, вдали от света. Грех Потемкина заключался в вызывающей открытости, которая шокировала современников так же, как екатерининские фавориты: это были параллельные линии одного и того же установления. Светлейший считал себя почти императором и откровенно наслаждался вседозволенностью.[360]360
Beales 1987. Р. 20; Previtt 1997. Р. 249; Mitford 1970. Р. 35; Fraser 2000. Р. 22,42.
[Закрыть]
Историки заклеймили отношение Потемкина с его племянницами позором, но сами девушки искренне любили его всю жизнь. Далеко не оскорбленные и поруганные сироты, Александра и Варвара стали матерями счастливых семейств, оставаясь в прекрасных отношениях с дядей. Говорили, что Екатерина, в замужестве Скавронская, время от времени снова становившаяся его любовницей, только «терпела» его, но она точно также «терпела» своего мужа, бриллианты и окружавшую ее роскошь. Несомненно, племянницы боготворили своего покровителя и повторяли в каждом письме, что скучают и хотят его видеть. Повторим и мы, что в те времена в этом не было ничего из ряда вон выходящего.
Есть два типа любителей женщин: одни жаждут только наслаждения и презирают своих избранниц; для других, настоящих ценителей женской природы, процесс соблазнения закладывает основу для искренней любви и дружбы. Потемкин, безусловно, относился ко вторым; он обожал общество женщин. Его архив переполнен сотнями неподписанных посланий от женщин, страстно влюбленных в одноглазого гиганта. Вот листки, исписанные мелким почерком по-французски: «Как вы провели ночь, мой милый, желаю, чтобы для вас она была покойнее, нежели для меня: я не могла глаз сомкнуть». Им никогда не хватало времени, которое он им уделял: «Сказать ли? – продолжает та же корреспондентка. – Я вами недовольна. Вы казались таким рассеянным; что-то такое есть, что вас занимает». Его любовницы томились во дворцах своих мужей, узнавая подробности о нем от друзей и слуг: «Знаю, что вечером вы не были у императрицы; что вы захворали. Скажите мне, я беспокоюсь и не знаю, когда получу вести о вас. Прощайте, мой ангел, я не успеваю сказать вам больше, множество обстоятельств тому мешают...»[361]361
PC. 1875. № 4. С. 681-682 (пер. с франц.).
[Закрыть]
Дамы переживают по поводу его здоровья, путешествий, игры, рациона. Его умение привлекать к своей персоне столько внимания – возможно, результат того, что в детстве его окружали обожавшие его сестры: «Милый князь, если бы только вы могли принести мне эту жертву – не так сильно предаваться игре! Это только расстраивает ваше здоровье». Любовницы жаждут видеть его: «Завтра бал у великого князя – надеюсь иметь удовольствие видеть вас там».[362]362
Там же.
[Закрыть]
А вот письмо другой женщины: «Матинька, как досадно, я тебя так издали только видела, а так хотелось тебя поцеловать, ты мой милый дружочек [...] Боже мой, как мне досадно, мочи нет! Dites-moi au moins si vous m’aimez{48} мой миленькой. C’est la seule chose qui peut nie reconcilier avec moi-meme{49} [...] мне бы хотелось всякую минуту быть с тобой; все бы тебя целовала, да тебе бы надоела; je vous ecris devant un miroir{50} и мне кажется, что я с тобою болтаю et je vous dis tout ce qui me vient dans la tete{51}. [363]363
Там же. С. 683.
[Закрыть]
Эти записочки, которые неизвестные женщины сочиняли, сидя у столика с зеркалом и баночками с помадой, пудрой и флаконами духов, рисуют живого Потемкина: «Целую вас миллион раз прежде чем позволить вам уйти [...] Вы слишком много работаете [...] Целую вас 30 миллионов раз, и нежность моя только растет [...] Поцелуйте меня мысленно. Прощайте, жизнь моя».[364]364
Там же. С. 682 (пер. с франц.).
[Закрыть] Но по-настоящему обладать им не мог никто. Его романы с племянницами тем более понятны, что он не имел права жениться и обзавестись семьей. Он мог любить многих, но он был женат на императрице и империи.
13. ГЕРЦОГИНИ, ДИПЛОМАТЫ, ШАРЛАТАНЫ
Или великолепным цугом
В карете английской, златой,
С собакой, шутом или другом,
Или с красавицей какой...
Г.Р. Державин. Фелица
Ваша светлость даже представить себе не можете, какого размаха достигает коррупция в этой стране.
Сэр Джеймс Харрис виконту Стормонту.
13 декабря 1780 г.
Летом 1777 года в устье Невы вошла великолепная яхта Елизаветы, герцогини Кингстон, графини Бристольской. Герцогиня была искушенной соблазнительницей; в Лондоне ее считали двоемужницей и распутницей. Однако Петербург находился очень далеко, а русские демонстрировали удивительную неспешность в разоблачении всякого рода шарлатанов. В то время, когда Европу захватила мода на все британское, в России английские герцогини еще были в диковинку, хотя многочисленные английские купцы уже образовали в Петербурге целый «Английский ряд», или Английскую набережную. Главным англофилом при русском дворе был князь Потемкин.
Потемкин готовился к карьере государственного деятеля, тщательно изучая языки, обычаи и политику европейских держав и окружая себя стекавшимися в Россию иностранцами. В конце 1770-х годов Россия стала одним из модных пунктов «туристического маршрута» для английских путешественников, а Потемкин – одной из обязательных ее достопримечательностей. Открыла маршрут герцогиня Кингстон.
Ее приветствовал президент Морской коллегии Иван Чернышев (его брата Захара Чернышева Кингстон очаровала, когда тот служил послом в Лондоне). Он представил ее Екатерине, великому князю Павлу и, разумеется, светлейшему. Даже на Екатерину и Потемкина произвели впечатления богатства этой аристократки, чей плавучий дворец переполняли чудеса механики и предметы английского и европейского искусства.
Герцогиня Кингстон была одной из тех женщин XVIII века, которые сделали карьеру в аристократическом обществе, где господствовали мужчины, через обольщение, брак и обман. Леди Элизабет Чадли родилась в 1720 году и в возрасте 24 лет тайно обвенчалась с Огастом Херви. Наследник графа Бристольского, Херви принадлежал к семье, столь же ловко накапливавшей богатства, сколь склонной к излишествам. Чадли была одной из самых развратных и женщин своего времени, рано снискавшей знаменитость на дешевых эстампах: она стремилась к известности, и издатели листков следили за всеми перипетиями ее приключений. Апогеем «легитимного» периода ее биографии стало появление на балу-маскараде венецианского посла в 1749 году в костюме Ифигении перед жертвенником: с распущенными волосами, в газовом платье – «столь прозрачном, – комментировала Мери Уортли Монтегю, дочь первого герцога Кингстона, – что жрец без труда мог бы рассмотреть внутренности жертвы». Эстампы, запечатлевшие это зрелище, долгие годы оставались в числе самых популярных. Говорили, что эта выходка помогла ей соблазнить самого короля, престарелого Георга II.
Пробыв много лет любовницей герцога Кингстона, одного из виднейших вигов, она вышла за него замуж, не разведясь с первым супругом. После смерти герцога началась склока вокруг его наследства. Открыв брак герцогини с Херви, родственники герцога Пьерпонты, призвали ее к суду палаты лордов, где она была признана виновной. Ее ждало клеймо преступницы, но тут Херви очень вовремя получил наследство и избавил ее от позора. Она потеряла герцогский титул, но получила деньги и продолжала называть себя герцогиней. Преследуемая разъяренными Пьерпонтами, «герцеговитая графиня», как называл ее Гораций Уолпол, бежала в Кале, купила яхту и оборудовала на ней гостиную, столовую, кухню, галерею живописи и орган (все необходимое она взяла из замка Кингстона, Торсби-Холла). Ее матросы позволяли себе все что угодно, включая два мятежа, так что английский экипаж пришлось уволить. Когда наконец она подняла парус, ее пестрое окружение составляли французский экипаж, английский капеллан (он же, вероятно, внештатный корреспондент нескольких английских газет) и несколько компаньонов.
По прибытии в Россию эта компания вызвала войну священников – явление, более привычное в центральных британских графствах, чем на берегах Невы. Прием, который дала герцогиня на борту своей яхты, ее преданный капеллан подробно описал в «Джентльмен Мэгезин»: «Как только подали обед, оркестр из флейт, барабанов, кларнетов и французских рожков заиграл английские марши [...] После обеда было исполнено несколько концертов на органе». Но петербургская английская община была возмущена дерзостью особы, которая, по словам их священника Уильяма Тука, «заслуживала всеобщего презрения». Тем не менее в Петербурге «дерзкие выходки» понравились.
Герцогиня со своей свитой получила от императрицы дом на Неве и стала проводить много времени с Потемкиным. Она очень хорошо вписалась в его беспорядочный образ жизни. Князь действительно флиртовал с глуховатой, густо нарумяненной герцогиней, которая продолжала одеваться как молоденькая девушка. Светлейший поручил ее попечению одного из своих помощников, Михаила Гарновского. Последний состоял при Потемкине кем-то вроде ординарца-коммивояжера: он был его шпионом, советником и коммерческим агентом, а теперь добавил к своим обязанностям и амплуа жиголо. Гарновский стал любовником графини, которая проводила за туалетом «по пять-шесть часов» и являла собой деликатес, который в Англии назвали бы бараниной, поданной под видом ягненка. Она делала богатые подарки Потемкину, преподнесла полотно Рафаэля Ивану Чернышеву и предлагала взять с собой в Европу младшую племянницу Потемкина Татьяну, чтобы заняться ее воспитанием...
Кингстон планировала ослепить Петербург и, не задерживаясь долго, отбыть под звуки фанфар. План этот рухнул, когда сентябрьское наводнение 1777 года выбросило ее яхту на берег. Французские матросы разбежались. Нанимать новый экипаж и оплачивать починку судна пришлось на средства русской императрицы. К тому времени, когда герцогиня оставила Петербург сухопутным маршрутом, она называла Екатерину своим «великим другом», а Потемкина «великим министром, полным ума, [...] образцом порядочного и галантного мужчины». Он и Екатерина вежливо пригласили ее приезжать еще, хотя очень устали от ее присутствия. Гарновский проводил ее до границы.
Через два года она действительно вернулась. По словам ее бывшего садовника из Торсби, который теперь служил у Екатерины, она украсила «великолепнейший» особняк в Петербурге «красными камчатными обоями», «пятью люстрами с музыкальным секретом, органом, живописью и серебряной посудой». Она купила несколько имений в Ливонии, в том числе, по свидетельству молодого англичанина Сэмюэла Бентама, одно у Потемкина, больше чем за 100 тысяч фунтов стерлингов, и дала одному из них название «Чадли».
К 1780 году «Кингстонша» надоела и Екатерине, и Потемкину. «Она служила всеобщим посмешищем», – записал Бентам. Тем не менее она посылала в лондонские газеты всяческие небылицы о своем общении с российской императрицей. «Екатерина держится приветливо на публике, – замечал Бентам, – но она [Кингстон] не имела с ней никаких приватных бесед, которыми хвастается в английских газетах». Герцогиня держала открытый дом, но «к ней не ходил никто, кроме русских офицеров, желающих бесплатно пообедать». После неудачной попытки выйти замуж за одного из Радзивиллов, она посетила «Чадли» и снова уехала в Кале. В 1784 году она снова приехала, уехала в 1785-ом и больше уже не могла обгонять время. Герцогиня Кингстон умерла в Париже в 1788 году, и Гарновский, получивший 50 тысяч рублей по ее завещанию, сумел распорядиться большей частью имущества «Чадли» и трех других имений, составив себе отличное состояние.[365]365
В рассказе о герцогине Кингстон учтены сведения из следующих исследований и документов: Grundy 1999. Р. 1-10, 526; Corberon 1904. Vol. 2. Р. 179 (22 сен. 1777); РГВИА 52.33.539 (С. Бентам отцу 17 мая 1780); РГАДА 39.33.539 (8 апр. 1780); ВМ 120.33555 (8 апр. 1780); Mavor. Р. 157, 175, 184;Cross 1977. P. 390; Cross 1997. P. 363-367; Валишевский 1911. С. 132; White 1950. P. 147-149; Yusupov 1953. P. 6-9.
[Закрыть]
Герцогиня несомненно повлияла на эстетические вкусы Потемкина: к нему перешли самые дорогие предметы ее коллекции.{52} «Часы-павлин», произведение механика Джеймса Кокса, привезенные герцогиней в 1778 году – один из известнейших экспонатов петербургского Эрмитажа, – ходят и по сей день. Составляющие его фигуры – золотой павлин в натуральную величину, стоящий на золотом дереве, и сова в золотой клетке высотой 12 футов, с подвешенными по кругу колокольчиками. Циферблат вделан в шляпку гриба, над которым каждую секунду подпрыгивает стрекоза. Каждый час, когда бьют куранты, сове вращает головой, а павлин поет и распускает роскошный хвост. Кингстон привезла также часы-орган, еще один предмет удивительной красоты, – возможно, этот орган и играл на ее яхте. Эти часы стоят теперь в Меншиковском дворце, филиале Эрмитажа, и бьют по воскресеньям, в полдень. Их музыка доносит до нас звуки, раздававшиеся в гостиной Потемкина двести лет назад.
Светлейший приобрел эти вещи после смерти герцогини и – вероятно, они перевозились в разобранном виде – приказал своим механикам собрать их и установить в его дворце.
Впрочем, герцогиня оставила о себе и менее красивые воспоминания. В 1779 году, когда ей были еще рады, она привезла с собой молодого англичанина довольно благородной наружности, который назвался специалистом по военному делу и коммерции. «Майор» Джеймс Джордж Семпл действительно служил в британской армии, сражаясь против американцев, и несомненно знал толк в торговле, хотя особого рода. Приехав в Россию, он был уже известен как «северный самозванец» или «король мошенников». Через несколько лет вышла целая книга о нем: «Северный герой. Удивительные приключения, любовные интриги, хитроумные предприятия, непревзойденное лицедейство, чудесные избавления, инфернальные обманы, дерзкие прожекты и злодейские подвиги». Семпл был женат на кузине Кингстон, но, когда она готовилась ко второму русскому путешествию, находился в долговой тюрьме. Она выкупила его и предложила сопровождать ее в Петербург. Возможно, проходимец стал любовником «герцеговитой графини».[366]366
The Northern Hero: The Life of Major S-le The Celebrated Twindler (British Library 1493 r35, 1786); Castera 1798. Vol. 2. P. 399, 445. Mavor. P. 184; Cross 1977. P. 394-395.
[Закрыть]
Потемкин, ценивший артистизм, был очарован – еще только начиная свои контакты с западным миром, он не проявлял щепетильности в знакомствах. Но и в последующие годы общество занятных безродных плутов предпочитал скучным аристократам. «Северный герой» органично вписался в англо-французский кружок «заднего двора», куда также входили ирландский рыцарь удачи по фамилии Ньютон, впоследствии гильотинированный во Франции, француз де Вомаль де Фаж, расстриженный монах, его любовница и таинственный шевалье де Ла Тессоньер, помогавший Корберону в отстаивании французских интересов.[367]367
Валишевский 1911. С. 132; Corberon 1904. Vol. 2. P. 227 (10 мая 1779).
[Закрыть] Очень жаль, что авантюрист века номер один приезжал в Россию пятнадцатью годами раньше: Казанова и Потемкин понравились бы друг другу.
Международное население потемкинского двора представляло собой миниатюрную пародию на дипломатический мир. Серьезно занявшись военными делами и обустройством юга России, светлейший стал вторгаться в сферу Никиты Панина: внешнюю политику. Неофит в дипломатии, Потемкин тем не менее обладал всеми качествами, необходимыми для этой области политической деятельности.
Дипломатию XVIII века часто описывают как балет, в котором все танцоры знали каждое па наизусть. На должность послов назначались высокообразованные аристократы, которые, в зависимости от расстояния до их столиц, обладали некоторой степенью свободы в отстаивании интересов своих королей, хотя иногда их инициативы расходились с линией их правительств и подписанные ими трактаты дезавуировались их собственными министрами иностранных дел. Дипломатическая корреспонденция доставлялась нескоро: депеши из столицы в столицу везли курьеры, покрываясь дорожной пылью и останавливаясь на ночлег в трактирах, полных тараканов и крыс. Дипломаты любили делать вид, что отправляют свою должность как аристократы-любители – чтобы чем-то занять избыток свободного времени. Министерства иностранных дел имели крошечный штат (например, британский Форин Оффис в 1780 году состоял из 20 человек).
Дипломатия считалась прерогативой королей. Иногда монархи вели тайную переписку, диаметрально противоположную по содержанию стратегии их министерств. Послы и военные служили своим королям, а не странам. В тот космополитичный век иностранцев принимали на службу к любому двору, особенно в дипломатические миссии и в армии. Сегодняшнее убеждение, что человек должен служить той стране, где родился, показалось бы тогда глупым и ограниченным.
«Мне нравится быть иностранцем повсюду, – говорил вельможа без родины, принц де Линь, своей подруге француженке, – пока вы со мной и где-нибудь у меня есть небольшое имение». Де Линь объяснял, что, «если вы остаетесь в одной стране слишком долго, вас перестают уважать».[368]368
Mansel 1992. P. 9; Ligne 1809. P. 71.
[Закрыть] Посольства и армии были наполнены ливонскими баронами, итальянскими маркизами, немецкими графами, вездесущими шотландцами и ирландцами-якобитами. Итальянцы специализировались на дипломатии, а шотландцев и ирландцев считали искусными вояками.
После якобитских восстаний 1715 и 1745 годов многие кельтские фамилии рассеялись по разным странам; некоторые из этих «перелетных гусей», как их называли в Англии, поступили на русскую службу{53}. Лейси, Брауны и Кейты{54} командовали европейскими армиями. Братья Кейты – Джордж, изгнанный лорд-маршал Шотландии, и его брат Джеймс – воевали с турками в русской армии, а затем стали близкими друзьями Фридриха Великого. Встретившись во время русско-турецкой войны с оттоманским посланником, генерал Джеймс Кейт был немало удивлен, услышав шотландскую речь, – тюрбан украшал голову уроженца Керколди,[369]369
Mansel 1995. P. 202; MacDonogh 1999. P. 193-194; Fraser 2000. P. 248; Harris 1844. P. 181 (Харрис Саффолку 21 сен./2 окт. 1778); P. 184 (Харрис Саффолку 5/16 окт. 1778).
[Закрыть] В сражении при Цорндорфе, одной из главных битв Семилетней войны, командующих русской, прусской и шведской армиями звали Фермор, Кейт и Гамильтон.
Пышный этикет скрывал жестокую войну послов за информацию и политическое влияние. Их правительства оплачивали авантюристов, ловких актрис, шифровальщиков, курьеров и соблазнительниц – горничных и аристократок. Большую часть депеш перехватывали так называемые черные кабинеты – секретные отделы, где вскрывали, переписывали и снова запечатывали письма, а затем расшифровывали их содержание. Российский «черный кабинет» был одним из самых эффективных{55}. Когда короли и дипломаты желали что-то сообщить иностранному правительству неофициальным путем, они посылали нешифрованную депешу – это называлось писать «еп clair», в открытую.
Соперничавшие друг с другом послы управляли дорогостоящей сетью шпионов, в основном домашних слуг, и тратили огромные суммы на «пенсионы» министрам и придворным. Фонды секретных служб использовались либо для получения информации (английские подарки Александре Энгельгардт), либо для влияния на политику (ссуды английского посольства Екатерине в 1750-х годах). Последняя статья расходов чаще всего не приносила никакого эффекта, и в целом представление о продажности петербургского двора было сильно преувеличено.[370]370
Harris 1844. Р. 321. (Харрис Стормонту 13/24 дек. 1780).
[Закрыть] Россия считалась особенно коррумпированной, но вряд ли отличалась в этом отношении от Франции или Англии. За влияние на Петербург соревновались между собой в первую очередь Англия, Франция, Пруссия и Австрия. Теперь они употребляли весь арсенал своих средств, чтобы завоевать благосклонность Потемкина.
В 1778 году политическая ситуация в Европе была весьма напряженной. Франция, жаждавшая отомстить англичанам за Семилетнюю войну, собиралась поддержать американские колонии Англии в их борьбе за независимость (война началась в июне 1778 года, и в следующем году к Франции присоединилась Испания).
Россию волновали другие проблемы. Турецкий султан не хотел мириться с условиями Кючук-Кайнарджийского трактата 1774 года; больше всего его раздражали независимость Крыма и открытие Черного и Средиземного морей для русских торговых судов. В ноябре 1776 года Екатерине и Потемкину пришлось посылать в Крым армию, чтобы посадить на ханский престол лояльного к России Шагин-Гирея и предотвратить беспорядки, подстрекаемые Константинополем. Теперь в Крыму начинали роптать против русской креатуры, и две империи опять приближались к войне.
Между тем Австрия, и Пруссия соперничали из-за немецких княжеств. С 1726 года Россия союзничала с Австрией и переключилась на Пруссию только в 1762-м, с воцарением Петра III. В Австрии не прощали этого предательства, так что теперь у Екатерины и Фридриха не было иного выбора, как держаться друг друга. Никита Панин поставил на этот союз свою дипломатическую карьеру, однако дальше его замыслов «северной системы» – блока североевропейских стран, к которому должна была присоединиться и Англия – дело не пошло. Зато Фридрих получил такое влияние на русскую политику в отношении Польши и Турции, которое почти равнялось праву вето.
Потемкин всегда считал , что интересы России лежат не на севере, а на юге. Австро-прусский и англо-французский конфликты интересовали его в той мере, в какой они затрагивали русские отношения с Портой. Территориальные приобретения, сделанные во время Первой русско-турецкой войны, были сокращены благодаря двуличной политике Фридриха и доказали невыгодность союза с Пруссией.
Светлейший начал изучать дипломатию. «...Он нонеча учтив предо всеми. Веселым всегда и говорливым делается. Видно, что сие притворное только. Со всем тем, чего бы он ни хотел и ни просил, то, конечно, не откажут», – писала Е.М. Румянцева.[371]371
Румянцева 1888. С. 197 (2 фев. 1776).
[Закрыть] В 1773-1774 годах Потемкин особенно усердно ухаживал за Никитой Паниным.
Панин являл собой воплощение медлительности русской бюрократии. Дипломаты считали его «великим обжорой, заядлым игроком и большим любителем поспать». Как-то раз одна депеша пролежала нераспечатанной в кармане его халата четыре месяца. Он проводил жизнь «среди дам и придворных средней руки», отличаясь при том «прихотливостью вкусов изнеженного юноши». Когда шведский посол попробовал заговорить с ним о государственных делах за столом, Панин остановил его: «Видно, дорогой барон, что вы не привыкли возиться с политикой, раз позволяете ей мешать вам обедать». «Вы не поверите мне, если я скажу, что граф Панин уделяет своим служебным обязанностям не больше получаса в день», – сообщал Харрис в Лондон.[372]372
Harris 1844. Р. 136-137 (Саффолк Харрису 9 янв. 1778); Р. 140 (Харрис Саффолку 26 янв./б фев. 1778); Р. 170 (Харрис У. Фрейзеру 16/27 мая 1778); Валишевский 1911. С. 22; Castera 1798. Vol 2. P. 282.
[Закрыть]
Поначалу Потемкин «думал только об упрочении своего фавора и не вмешивался в иностранные дела, в управлении которыми Панин выказывал предпочтение королю прусскому», – писал польский король Станислав Август.[373]373
Stanislas-August 1914. Vol. 2. P. 233.
[Закрыть] Теперь он стал показывать свою силу. Скорее всего, с самого начала своего романа с Екатериной он убеждал ее, что интересы России состоят в том, чтобы поддержать завоевания Петра на Балтике, сохранить влияние на Польшу, а затем заключить союз с Австрией и овладеть Черным морем. Екатерина никогда не любила Фридриха, не доверяла Панину, но переориентация на Австрию предполагала полную перестройку внешней политики. Императрица не хотела торопиться, однако напряжение между ней и Потемкиным стало расти. На одном из заседаний Совета он сообщил, что получены известия о волнениях в Персии, которые, по его мнению, можно обратить на пользу России. Панин не желал ничего слышать о южных делах, и их столкновение заставило прекратить заседание.[374]374
Сб. РИО. Т. 19. С. 407 (Ганнинг Саффолку 7/18 мар. 1774).
[Закрыть] Панин не собирался сдаваться без боя, а Потемкин еще не доказал своей компетентности в иностранных делах. «Подождите немного. Это не будет длиться вечно», – сказал как-то Панин одному из своих доверенных лиц. Но Потемкин с каждым годом только укреплял свои позиции. Екатерина поощряла его дипломатические стремления: она поручила ему переговоры с принцем Генрихом Прусским; когда Густав III, восстановивший абсолютную монархию в Швеции, прибыл в Петербург, его встречал и сопровождал все тот же Потемкин. Замысел князя состоял в том, чтобы убедить императрицу отказаться от «северной системы» и заключить союз, который позволил бы ему заняться осуществлением его мечты на юге России.
В начале 1778 года в центре и на юго-восточной окраине Европы одновременно вспыхнули два конфликта. Они еще раз подтвердили, что ориентация Панина на Пруссию устарела, и развязали руки Потемкину, рвавшемуся заняться обустройством южной России. В обоих случаях Екатерина согласовывала с ним и военные, и дипломатические демарши.
Первый конфликт получил название «картофельной войны». В декабре 1777 года умер курфюрст баварский. Император Иосиф II, чье влияние росло по мере того, как старела Мария Терезия, давно планировал обменять австрийские Нидерланды на Баварию, чтобы распространить австрийское присутствие в германских землях и компенсировать Австрии потерю Силезии, отошедшей к Пруссии. В январе 1778 года Австрия заняла большую часть Баварии. Это поставило под угрозу недавно приобретенный Пруссией статус великой державы в рамках Священной Римской империи. 65-летний Фридрих собрал немецких князей, не желавших расширения границ Австрии, и в июле вторгся в принадлежавшую Габсбургам Богемию, Иосиф двинул свои войска ему навстречу.
В Центральной Европе снова началась война. Но союзница Австрии Франция была занята войной с англичанами, а Екатерина не спешила поддержать Фридриха. В результате ни австрийская, ни прусская армия не решались дать генерального сражения и ограничились вялой перестрелкой. Солдаты перезимовали, питаясь мерзлой картошкой с богемских полей, отчего инцидент и получил свое название.
Тем временем в Крыму свергли Шагин-Гйрея. Потемкин приказал войскам, стоявшим на полуострове, восстановить власть хана. Турки, желавшие возвращения Крыма под их покровительство, ничего не могли поделать без европейской поддержки. Австрийская и прусская армии собирали урожай на богемских полях, а Франция готовилась отстаивать независимость Северо-Амери-канских штатов.
И Потемкин, и Панин согласились с Екатериной, что России, хотя и связанной союзным договором с Пруссией, не стоит вступать в европейскую войну. Франция также не хотела серьезной войны, ее единственной целью было не позволить Англии обзавестись союзником на континенте, и она занялась миротворчеством в обоих конфликтах. Россия предложила выступить вместе с Францией посредницей между Австрией и Пруссией, а Франция за обязательство Екатерины не помогать Пруссии обещала помочь ей в переговорах с Портой.
Посредники убедили Австрию отступить. Не прекращая ссор об отношениях друг с другом, о ее фаворитах и его племянницах, Екатерина II Потемкин напряженно сотрудничали. «Батя, – писала она ему, – план операции из рук Ваших с охотою прийму [...] Пеняю, сударь, на тебя, для чего в притчах со мною говорить изволишь». Потемкин приказал корпусу Репнина выступить на запад, на подмогу Пруссии. Говорили, что обе стороны конфликта в Германии предложили Потемкину крупные взятки: австрийский канцлер Кауниц – большую сумму денег, а Фридрих – герцогство Курляндское. «Если бы я согласился принять Курляндию, – якобы заявлял позднее Потемкин, – мне ничего не стоило бы добавить к ней и польскую корону: императрица заставила бы короля отречься в мою пользу».[375]375
Переписка. № 537 (Екатерина II Потемкину 25 мая 1778); Memoirs. Р. 48-49.
[Закрыть] Тем не менее нет никаких доказательств тому, что взятки предлагались или принимались, особенно если вспомнить скупость Фридриха, вошедшую в пословицу{56}.
В марте 1779 года в Айналикаваке была заключена русско-турецкая конвенция, подтверждавшая независимость Крыма под управлением Шагин-Гирея. 2/13 мая было подписано Тешенское мирное соглашение; Россия выступала гарантом статуса-кво в Священной Римской империи. Оба эти соглашения еще больше упрочили престиж Екатерины в Европе.
В 1778 году светлейший в Петербург снова прибыл прусский принц Генрих, чтобы подтвердить пошатнувшийся русско-прусский альянс. Генрих изо всех сил старался подольститься к Потемкину: «Я польщен оказанными мне знаками благорасположения императрицы, дружбой великого князя и вашим вниманием, князь», – писал он ему.[376]376
РГАДА 5.167.1 (принц Генрих Потемкину 25 окт. 1778).
[Закрыть] К тому времени принц Генрих уже хорошо знал Потемкина. Остается только гадать, было ли ему смешно, когда Потемкин спустил с поводка свою обезьяну во время деловой беседы с Екатериной, которая начала с ней играть и не скрывала своего удовольствия по поводу изумления Генриха. Понимал то Принц или нет, эти шутки означали, что союз с Пруссией Потемкина больше не интересует. Он искал средства подорвать линию Панина и внедрить собственную стратегию.
