Текст книги "Потемкин"
Автор книги: Саймон Джонатан Себаг-Монтефиоре
Жанр:
Биографии и мемуары
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 40 страниц)
13 сентября 1781 года великие князь и княгиня объявили, что в путешествие не поедут, мотивируя это тем, что боятся оставить детей, которым недавно сделали прививку оспы. Чтобы успокоить их, Екатерина пригласила докторов Роджерсона и Димсдейла. Двор бурлил три дня. Дипломаты прикидывали, насколько отказ наследника подчиниться императрице вредит сближению с Австрией. Потемкин был так «озадачен и даже подавлен», что почти решился отпустить Павла к хитрому берлинскому лису – Фридриху. Но, по словам вездесущего Харриса, именно благодаря его усилиям вопрос о поездке был решен: Харрис, все еще веривший, что союз России с Австрией даст Англии новую надежду, посетил Потемкина и напомнил ему, как опасно впадать в уныние. Светлейший, по своему обыкновению, ходил взад-вперед по комнате, а потом внезапно кинулся к императрице. Екатерина была, конечно, не Петр Великий, но отказ Павла повиноваться ее повелениям мог повлечь за собой самые серьезные последствия: Павел должен был ехать во что бы то ни стало. Через час все было решено.
Отъезд представлял собой маленькую трагедию. 19 сентября наследник и его жена, отправлявшиеся инкогнито под именем графа и графини Северных, поцеловали своих сыновей. Великая княгиня упала в обморок, и в карету ее отнесли без чувств. Великий князь последовал за женой с выражением ужаса на лице. Императрица, Потемкин, Орлов и Панин попрощались с ним. Садясь в карету, он что-то шепнул Панину.
Наследник опустил шторы на окнах и велел трогать. На следующее утро Панин получил отставку.[428]428
Joseph II – Cobenzl. Vol. 1. P. 170 (Кобенцль Иосифу II 5 июля 1781); Harris 1844. P. 391 (Харрис Стормонту 10/21 и 17/28 сен. 1781); Р. 399-408 (21 ОКТ./1 нояб. 1781); Р. 394 (21 сен./2 окт. 1781); Joseph II – Cobenzl. Vol. 1. Р. 209 (Кобенцль Иосифу II 26 авг. 1781).
[Закрыть]
Одерживая свои дипломатические победы, светлейший готовил между тем свадьбы своих племянниц – Александры и Екатерины Энгельгардт. 10 ноября 1781 года Катенька – «Венера», в которую в разное время была влюблена половина двора, включая сына Екатерины Бобринского, – обвенчалась в придворной церкви с графом Павлом Мартыновичем Скавронским. Слабый здоровьем, но богатый потомок ливонца, шурина Петра I, Скавронский был большой оригинал. Воспитанный в Италии, которую считал своей родиной, он устраивал Потемкина своим мягким характером. Страстный меломан, он прославился тем, что запрещал слугам обращаться к себе иначе как речитативом, а гости его общались с ним и друг с другом вокальными импровизациями. Императрица сомневалась в его способности понравиться женщине, находя его «глуповатым и неловким». Потемкин не соглашался; и слабость, и богатство Скавронского вполне ему подходили.[429]429
Joseph II – Cobenzl. Vol. 1. Р. 226 (Кобенцль Иосифу II 12 сен. 1781); Р. 291 (18 янв. 1782); Vol. 2. Р. 75 (1 нояб. 1786); Вигель 2000. С. 231; Переписка. № 616 (Екатерина II Потемкину, до нояб. 1781).
[Закрыть]
Через два дня состоялась свадьба Александры Энгельгардт – она вышла замуж за польского союзника своего дяди, великого коронного гетмана, 49-летнего Ксаверия Браницкого. Добродушный, но амбициозный, Браницкий сделал карьеру благодаря дружбе с королем Станиславом Августом Понятовским. Казанова, оскорбивший в Варшаве его любовницу, итальянскую актрису Би-негги, дрался с ним на дуэли. Оба были ранены, но стали друзьями. Фигуру Браницкого хорошо обрисовал французский посланник в Петербурге граф Сегюр – когда он проезжал через Варшаву, Браницкий встретил его в традиционном польском костюме – в красных сапогах, коричневой блузе, меховой шапке и с саблей на боку – и со словами: «Вот вам двое хороших спутников», – вручил два украшенных драгоценными камнями пистолета.
Поссорившись с королем, Браницкий начал искать поддержки в России. В 1775 году он познакомился в Петербурге с Потемкиным и скоро стал его опорой в Польше. 27 марта этого года он писал «своему дорогому генералу», что «Польша выбрала его», чтобы сообщить о получении князем польского дворянства. Женитьба Браницкого на племяннице светлейшего еще более упрочивала союз последнего с Польшей.[430]430
Казанова 1990. С. 604-609; Segur 1925. Р. 189; РГАДА 11.687.2 (великий гетман Браницкий Потемкину 9 апр. н.с. 1775). Переписка Браницкого с Потемкиным (РГАДА 11.867.1 -60) – это история русско-польских отношений с 1775 по 1791. Уже в 1775 при дворе было известно, что Потемкин протежирует Браницкому, создавая собственную польскую партию; см., напр., Сб. РИО. Т. 135. С. 68 (И.А. Остерман О.М. Штакельбергу 7 дек. 1775).
[Закрыть]
Утром невесту отвели в покои императрицы, где та «собственноручно украсила ее своими драгоценностями». У нас есть описание похожей свадьбы – одной из фрейлин императрицы, дочери Льва Нарышкина: «Платье невесты было наподобие итальянского пеньюара из серебряной парчи, с длинными рукавами [...] и широким кринолином». Невеста обедала с императрицей. В церкви она стояла на «полотнище из зеленого шелка, вышитом золотом и серебром». Когда жених и невеста обменялись кольцами, священник «взял шелковую ленту длиной два или три ярда и обвязал их руки». После венчания был праздничный обед, а затем невеста вернула драгоценности императрице и получила 5 тысяч рублей{62}.[431]431
Dimsdale. 27 авг. 1781.
[Закрыть]
Екатерина Скавронская, как мы будем теперь ее называть, вероятно, еще долго оставалась любовницей Потемкина, несмотря на замужество. «Между нею и ее дядей все по-старому, – доносил Кобенцль Иосифу II. – Муж очень ревнует, но не имеет смелости этому воспрепятствовать». И через несколько лет после свадьбы Скавронская была «хороша, как никогда», и по-прежнему оставалась «любимой султаншей своего дяди».
В 1784 году Потемкин устроил назначение Скавронского на место посла в Неаполь, в страну обожаемых им маэстро. Екатерина, однако, не сразу отправилась в Италию вместе с супругом, и тому приходилось наслаждаться итальянской оперой одному, а Потемкин тем временем мог наслаждаться обществом своей смиренной родственницы в Петербурге. В конце концов Екатерине все же пришлось уехать, впрочем, не надолго.
Письма ее мужа светлейшему – шедевры подобострастия. Выражая свою благодарность и вечную преданность, Скавронский умолял князя помочь ему избежать дипломатических ошибок. Должно быть, Потемкин усмехался, читая эти эпистолы, хотя ему нравились статуи, которые Скавронский присылал ему из Италии. Павел Мартынович никогда не забывал сообщить князю, что его жена жаждет вернуться в Россию и увидеться с ним. Возможно, это было правдой: «ангел» скучала по родине, но не флиртовать она не могла. Она сделалась первой кокеткой Неаполя – немало для города, в котором вскоре заблистала Эмма, леди Гамильтон. Но когда успехи Потемкина обратили на него внимание всей Европы, Катенька поспешила вернуться, чтобы разделить его славу.[432]432
Joseph II – Cobenzl. Vol. 1. P. 291 (Кобенцль Иосифу II18 янв. 1782); Vol.2. Р. 75 (1 нояб. 1786); Vol. 1. Р. 93 (13 дек. 1780); РГАДА 11.901.5 (Скавронский Потемкину 20 июня 1784); РГАДА 11.901.19 (Скавронский Потемкину 4/15 июня 1785); Vigee Lebrun 1879. Vol. 1. P. 192-194.
[Закрыть]
Графиня Александра Браницкая тем временем отправилась с мужем в Польшу, но по-прежнему оставалась конфиденткой Потемкина и императрицы. В то время как ее муж делал все, чтобы промотать их состояние, она многократно его увеличивала. Она жила в своих польских и белорусских поместьях, но часто приезжала в Петербург. Ее письма к дяде дышат искренним чувством. «Батюшка, жизнь моя, мне так грустно, что я далеко от вас [..,] Прошу об одной милости – не забывайте меня, любите меня всегда, никто не любит вас как я. Господи, как я буду счастлива вас увидеть». Ее уважали и считали «примером верности супругу», что немало для той эпохи и для женщины, состоящей замужем за старым ловеласом. У них была большая семья. Возможно, она действительно полюбила грубоватого Браницкого.[433]433
РГАДА 11.857.8; РГАДА 11.857.40; Вигель 2000. С. 17.
[Закрыть]
Великий князь выехал из Царского Села, смертельно ненавидя Потемкина. Последний же стремился сохранять баланс соперничающих придворных партий и иностранных дипломатов. По словам английского посланника, в ноябре 1781 года он собирался вернуть часть полномочий Панину. Может быть, он хотел тем самым уравновесить возвышающегося Безбородко. Но стоит заметить, что одним из его лучших качеств, редких даже в политиках-демократах, было отсутствие мстительности, и, возможно, он просто хотел смягчить опалу Панина. Как бы то ни было, триумф Потемкина сломил бывшего министра: в октябре Панин серьезно заболел.
Цесаревич, прибыв в Вену, жестоко разочаровал пригласившую его сторону, особенно после того, как Иосиф открыл ему союз с Россией. Как писал Иосиф своему брату, «слабость и малодушие великого князя» не позволят ему стать хорошим правителем. Павел провел в австрийской столице полтора месяца, рассказывая Иосифу о своей ненависти к Потемкину. Прибыв в итальянские владения Габсбургов, он донимал брата Иосифа, герцога Тосканского, гневными тирадами против двора своей матери, и рассказывал ему о греческом проекте и альянсе России с Австрией, о «бессмысленных» планах Екатерины «возвыситься за счет турок и возродить Константинопольскую империю». По словам Павла, Австрия подкупила ренегата Потемкина, и когда он, Павел, взойдет на трон, то немедленно посадит его за решетку.[434]434
Harris 1844. Р. 391, 408, 412; Joseph II – Cobenzl. Vol. 1. Р. 282; Joseph II und Leopold von Toscana. Vol. 1. P. 114-124; Joseph II – Cobenzl. Vol. 1. P. 301; McGrew 1992. P. 129; Сб. РИО. Т. 23. С. 145, 157-159; Grifflts 1970. P. 565; Ransel 1975. P. 211; Сб. РИО. Т. 9. С. 64; Joseph II – Cobenzl. Vol. 1. P. 342.
[Закрыть]
За перепиской Павла и всех членов его свиты следили. Потемкин попросил через Кобенцля сообщать ему осуществляемые австрийским «черным кабинетом» перлюстрации почты Павла. Но не дремала и русская тайная полиция: в апреле 1782 года было перехвачено и перлюстрировано письмо флигель-адъютанта императрицы бригадира Павла Бибикова к Александру Куракину из Петербурга в Париж. Бибиков писал о том, что «кругом нас совершаются дурные дела [...] отечество страдает», «кривой» (Потемкин) делает ему «каверзы и неприятности» по службе, и изъявлял надежду на то, что сможет послужить когда-нибудь великому князю Павлу Петровичу не только словом, но и делом.
Бибикова немедленно арестовали. Императрица собственноручно составила вопросы, по которым его допрашивали. Бибиков оправдывался своей обидой на то, что его полк расквартировали на далеком юге. Екатерина послала протокол допроса Потемкину и распорядилась передать следствие в Тайную экспедицию Сената, где Бибикова нашли достойным казни за поношение властей и чести генерала князя Потемкина.
Потемкин просил Екатерину помиловать несчастного: «Естьли добродетель и производит завистников, то что сие в сравнении тех благ, которыми она услаждает своих исполнителей [...] Вы уже помиловали, верно. Он потщится, исправя развращенные свои склонности, учинить себя достойным Вашего Величества подданным, а я и сию милость причту ко многим на меня излияниям». Бибиков плакал перед следователями, говорил, что боится мести Потемкина, и предлагал принести светлейшему публичные извинения.
«Моего мщения напрасно он страшится, – писал Потемкин Екатерине, – ибо между способностьми, которые мне Бог дал, сей склонности меня вовсе лишил.»[435]435
Joseph II – Cobenzl. Vol. 1. P. 262, 318; Переписка, hfebfe 620, 621 (Потемкин Екатерине II15 и 19 апр. 1782); Сб. РИО. Т. 23. С. 621.
[Закрыть]
Бибикова отправили служить в Астрахань, Куракин по возвращении из путешествия вынужден был жить в собственном имении, а Павел Петрович после этой истории оказался в еще большей изоляции, чем до путешествия.
Союз с Австрией скоро пришлось проверить на деле – в Крыму, последнем оплоте татар и ключевой точке потемкинской экспансионистской политики. В мае 1782 года князь отправился в Москву, чтобы осмотреть свои поместья. Когда он находился в пути, турки инспирировали в Крыму восстание против хана Шагин-Гирея, который снова бежал с полуострова. В ханстве опять воцарилась анархия.
Императрица послала к Потемкину курьера. «Мой дорогой друг, возвращайтесь как можно скорее», – писала она 3 июня 1782 года. Она сообщала также новость о победе английского флота под командованием адмирала Родни над французским в битве при острове Святых в Карибском море 1(12) апреля, которая несколько улучшила положение Англии, потерявшей свои американские колонии. Екатерина понимала, что ее крымская политика поддержки Шагин-Гирея устарела, но деликатный вопрос «что делать?» зависел от позиции европейских держав – и от Потемкина. «Все сие мы б с тобою в полчаса положили на меры, – писала она своему супругу, – а теперь не знаю, где тебя найти. Всячески тебя прошу поспешить своим приездом, ибо ничего так не опасаюсь, как что-нибудь проронить или оплошать».[436]436
Переписка. № 622 (Екатерина II Потемкину 3 июня 1782).
[Закрыть]
В крымском мятеже князь увидел исторический момент: Англия и Франция были заняты войной, им было не до Крыма. Он немедленно прискакал в Петербург. Решено было снова восстановить Шагин-Гирея во главе Крымского ханства, а в случае, если это повлечет за собой войну с Портой, прибегнуть к обещанной помощи Австрии. Иосиф с такой готовностью откликнулся на призыв «его императрицы, его друга, его союзника, его героини», что, пока Потемкин организовывал военную кампанию для преодоления крымского кризиса, Екатерина превратила греческий проект из потемкинской химеры в факт реальной политики. 10 сентября 1782 года она предложила Иосифу проект: в первую очередь она желала восстановить «древнюю греческую монархию на руинах [...] теперешнего варварского правительства», для своего младшего внука, великого князя Константина. Затем она хотела образовать королевство Дакию – так называлась некогда римская провинция, занимавшая территорию сегодняшней Румынии. Это должно было быть «государство, независимое от трех монархий [...] под властью христианского государя [...] которому смогут доверять оба императорских двора.» Дакия предназначалась Потемкину.
Ответ Иосифа был не менее решителен: он в принципе одобрял проект, а взамен хотел получить крепость Хотин, часть Валахии и Белград Днестровский. Венеция должна была уступить ему Истрию и Далмацию в обмен на Морею, Кипр и Крит. Все это, добавлял он, невозможно без французской помощи, и спрашивал, может ли Франция рассчитывать на Египет.[437]437
Joseph II und Katarina. P. 136,169 (Иосиф II Екатерине II и Екатерина II Иосифу II 13 нояб. 1782; Екатерина II Иосифу II 10 сен. 1782); Joseph II – Cobenzl. Vol.1. Р. 344 (Кобенцль Иосифу II 4 дек. 1782); Harris 1844. (Харрис Грэнтаму 23 дек./3 янв. 1783).
[Закрыть]
Верил ли сам Потемкин, что Византийская империя возродится под скипетром Константина, а сам он станет королем Дакии? Повторим, что он всегда был гением возможного: в середине XIX века действительно было создано румынское государство, так что эти планы вовсе нельзя считать беспочвенными.
В 1785 году, обсуждая турецкую проблему с французским послом Сегюром, он утверждал, что мог бы занять Стамбул, но новая Византия – «химера», «бессмыслица». Однако затем лукаво заявлял, что три из четырех великих держав могли бы отодвинуть турок в Азию и освободить Египет, Архипелаг, Грецию и Балканы от оттоманского ига. Однажды светлейший спросил у своего секретаря, читавшего ему Плутарха, может ли он, Потемкин, занять Константинополь. Секретарь тактично ответил, что это вполне вероятно. «Этого довольно! – воскликнул Потемкин. – Если бы кто-нибудь мог сказать мне, что это не для меня, мне следовало бы застрелиться».[438]438
Segur 1825-1827. Vol. 2. P. 382-383,401; Castera 1798. Vol. 3. P. 307.
[Закрыть]
Потемкин приказал своему племяннику, генерал-майору Самойлову, начать подготовку к восстановлению порядка в Крыму, но главную операцию решил возглавить лично. Отъезд светлейшего на юг стал финалом петербургского периода его партнерства с Екатериной. Императрица поняла, что отныне они будут так же много времени проводить в разлуке, как раньше проводили вместе.
1 сентября 1782 года князь оставил столицу и отправился усмирять крымских татар.
17. ПОТЕМКИНСКИЙ РАЙ
То плен от персов похищаю,
То стрелы к туркам обращаю...
Г.Р. Державин. Фелица
Крым был не только ослепительно красив; он представлял собой скрещение торговых путей, сменявшиеся хозяева которого держали под контролем Черное море. Древние греки, готы, гунны, византийцы, хазары, евреи-караимы, грузины, армяне, генуэзцы и явившиеся позднее татары были здесь только торговыми гостями на земле, не принадлежавшей в конце концов ни одной нации.
Крымская династия Гиреев вела свою родословную от Чингисхана, превосходя знатностью род Османов. Если бы род Османов вдруг пресекся, подразумевалось, что им наследуют чингизиды Гиреи, всегда считавшиеся скорее их союзниками, чем подданными.
Ханство было основано в 1441 году, когда Газы-Гйрей отложился от Золотой орды и провозгласил себя ханом Крыма и черноморского побережья. Его преемник Менгли-Шрей признал верховную власть турецкого султана, и с этого времени государства поддерживали напряженные, но уважительные союзнические отношения. Татары охраняли Черное море, защищали северные границы Турции и поставляли славянских рабов на константинопольские невольничьи рынки и галеры. Их армии числом от 50 до 100 тысяч всадников держали под контролем восточные степи и вторгались в Московию каждый раз, когда требовались новые рабы. Вооружение татар составляли мушкеты, пистолеты, луки со стрелами и круглые щиты. Гиреи считали, что выше их нет никого. «Крымский трон озарил своим сиянием весь мир», – велел написать один из них на стене Бахчисарайского дворца, где татарские правители восседали в своем серале под охраной 2100 секванов, константинопольских янычар.
Триста лет ханство являлось одним из сильнейших государств в Восточной Европе, а татарская конница – лучшей. В XVI веке, в период своего расцвета, татары владели территорией от Трансильвании и Польши до Астрахани и Казани: их границы с русскими землями проходили на полпути от Крыма к Москве.[439]439
Рассказ о Крымском ханстве и его присоединении России опирается на мемуары барона де Тота (Tott 1786); Дубровин 1885-1889. Т. 2; «Бумаги князя Г.А. Потемкина-Таврического 1774-1788» (Сб. ВИМ. Т. 1, 6), а также Fisher 1970; Fisher 1978.
[Закрыть] Ханы получали престол не по наследству, а выбирались. Ниже ханов стояли мурзы – главы династий, также происходящих от монголов, которые и выбирали одного из Гиреев ханом, а другого, не обязательно его сына – наследником, калгай-ханом. Значительную часть подданных Бахчисарая составляли кочевники-ногайцы.
В 1768 году, когда Порта объявила войну России, хан Кирим-Гирей выступил из Крыма во главе 100-тысячной армии, чтобы атаковать русских на бессарабско-польской границе, где служил тогда Потемкин. Там Кирим-Гирей умер (возможно, был отравлен), и татары задержались в Бессарабии, чтобы провозгласить нового хана, Девлет-Гирея. Сопровождавший татарское войско французский советник Османов барон де Тотт стал одним из последних свидетелей первобытного величия монархии чингизидов: «Одетый в плащ с брильянтами и плюмажем, с луком и колчаном, предшествуемый стражей, ведшей под уздцы лошадей с султанами на головах, и сопровождаемый знаменем Пророка и всем своим двором, он вошел во дворец, где воссел на трон в зале Дивана и стал принимать почести от своих вельмож». Выступая на войну, хан, как и его потомки, останавливался в шатре, «обитом изнутри пурпурным сукном».[440]440
Tott 1786. Vol. 2. P. 98; Fisher 1970. P. 6-21.
[Закрыть]
Русско-турецкая война 1768-1774 годов стала катастрофой для ханства. Девлет-Гирей погиб, и его место занял менее талантливый воин. Татарская армия осталась вместе с турками на Дунае, и в 1771 году русская армия под командованием Василия Долгорукова без труда заняла Крым. Пугачевский бунт и дипломатические интриги не позволили России сохранить все, что она завоевала в ходе этой войны, но Екатерина II Потемкин настояли, чтобы Кючук-Кайнарджийский трактат 1774 года включал пункт о независимости татар от султана, за которым оставалась только роль калифа, духовного лидера. «Независимость» стала шагом к падению.
У трагедии Крыма было имя и лицо. Шагин-Гирей, калгай-хан, или, как называла его Екатерина, татарский дофин, получил образование в Венеции. В 1771 году он приезжал в Петербург во главе крымской делегации. «Нежная натура, – писала она Вольтеру, – он пишет арабские стихи [...] Когда ему разрешат смотреть на танцующих дев, он присоединится к моим воскресным собраниям».[441]441
Сб. РИО. Т. 8. С. 227 (Екатерина II Вольтеру).
[Закрыть] Русский двор произвел на Шагин-Гирея огромное впечатление.
В апреле 1777 года он был избран на ханский трон. Знакомство с западной культурой не долго скрывало его неспособность к политике, некомпетентность в военных делах и природную жестокость. Просвещенный деспот-мусульманин, он опирался на наемную армию во главе с польским шляхтичем.
Русские тем временем поселили в Еникале на Азовском море 1200 греков, примкнувших в Архипелаге к армии Алексея Орлова. Эти, как их называли, «албанцы» скоро поссорились с татарами. Османы выслали флотилию с одним из бывших татарских ханов, чтобы сместить русского ставленника с бахчисарайского престола. В Крыму начался мятеж, и Шагин-Гирей бежал. В феврале 1778 года Потемкин приказал готовить военную операцию, а турки объявили Шагина неверным за то, что он «спит на кровати, сидит на стульях и не молится, как подобает мусульманину».[442]442
Fisher 1970. Р. 95.
[Закрыть] Восстановленный на престоле Шагин-Гирей, вообразивший себя, по словам Потемкина, крымским Петром Великим, зверски расправился со своими врагами.
Торговля Крыма держалась на православных – греческих, грузинских и армянских купцах. Татары, раздраженные «албанцами», подстрекаемые муллами и провоцируемые польскими сторонниками хана, стали преследовать православных. В 1779 году Россия организовала выход с полуострова 31 098 человек. Православные были рады найти прибежище в единоверном государстве, тем более что им обещали экономические привилегии. Однако жилье для них не подготовили, и многие умерли в пути, но все же Потемкину удалось поселить большую их часть в Таганроге и недавно основанном Мариуполе.
Шагин-Гирею, оставшемуся без торговли и сельского хозяйства, оставалось уповать на милость России. Летом 1782 года в Крыму начался новый бунт. Шагин-Гйрей снова бежал, умоляя русских о помощи, а ханом избрали одного из его братьев, Батыр-Гирея.
Потемкин прискакал на Черное море с Балтийского всего за шестнадцать дней – скорость, с какой обычно ездили только курьеры. 16 сентября 1782 года он въехал в свой новый город, Херсон, 22 сентября в Петровске (теперешнем Бердянске) встретился с Шагин-Гиреем, чтобы обсудить план русской интервенции, а затем отдал приказ генералу де Бальмену о вступлении в Крым. Русский корпус подавил мятеж, убив около 400 человек, занял Бахчисарай, и Шагин-Гирей снова воцарился в своей столице под охраной русских солдат. К 30 сентября, дню именин Потемкина, которые он обыкновенно отмечал с Екатериной в ее апартаментах, заботливая императрица послала ему подарок – несессер и дорожный столовый прибор: «Заехал ты, мой друг, в глушь для своих имянин».[443]443
Переписка. № 630 (Екатерина II Потемкину до 30 сен. 1782).
[Закрыть]
В середине октября спокойствие в Крыму было частично восстановлено, и Потемкин вернулся в Херсон. Отныне и до конца жизни он будет проводить очень много времени в этих краях. Екатерина тосковала по нему, но, как она писала, «хотя не люблю, когда ты не у меня возле бока, барин мой дорогой, но признаться я должна, что четырехнедельное пребывание твое в Херсоне, конечно, важную пользу в себе заключает». Он торопил строительство Херсона и ездил осматривать работы в Кинбурнской крепости напротив Очакова. «Как сему городишке нос подымать противу молодого Херсонского Колосса!» – восклицала Екатерина.[444]444
Переписка. № 633, 631 (Екатерина II Потемкину ок. 14 окт., 30 сен. 1782); Дубровин 1885-1889. Т. 2. С. 98, 313-319, 322, 550, 558, 752-753 (переписка Потемкина с Прозоровским, Румянцевым и Суворовым); ПСЗ № 14879 (21 мая 1779, хартия грекам); ПСЗ № 14942 (14 нояб. 1779, хартия армянам); ЗООИД. Т. 2. С. 660; Т. 1. С. 197-204; Т. 4. С. 359-362.
[Закрыть] Они гадали, объявит ли Порта войну. К счастью, оказалось, что объединенные силы России и Австрии нагоняют на турок должный страх. Колосс поспешил обратно в Петербург, чтобы убедить Екатерину присоединить Крымское ханство к России.
Когда в конце октября 1782 года Потемкин вернулся в Петербург, все заметили в нем решительную перемену. «Теперь он рано встает, занят делами, любезен со всеми», – докладывал Харрис новому британскому министру иностранных дел Грэнтаму.[445]445
Harris 1844. Р. 483 (Харрис Грэнтаму 8/19 нояб. 1782).
[Закрыть]
Он начал продавать свои дома и поместья, собрал «тьму наличных денег» и даже уплатил свои многочисленные долги. Казалось, и Господь Бог решил вернуть долги Потемкину: 31 марта 1783 года умер граф Никита Панин, а еще через две недели – князь Григорий Орлов. «Как же они удивятся, встретившись на том свете», – сказала Екатерина.[446]446
Сб. РИО. Т. 23. С. 274-275 (Екатерина II Гримму 20 апр. 1783).
[Закрыть] Никита Панин скончался от удара, Григорий Орлов – в мрачном умопомешательстве, приключившемся с ним после того, как в 1781 году умерла его молодая жена. Оба, хотя и признавали таланты Потемкина, всегда противостояли ему и люто соперничали друг с другом.
А Потемкин готовился к делу всей своей жизни. Идеи сыпались из него, как искры из вензеля императрицы во время фейерверка. Он решил добиться от нее окончательного решения крымской проблемы. Историки описывают Екатерину как упрямого стратега, а Потемкина – как осторожного тактика, но в разных ситуациях они вели себя по-разному. В данном случае он несомненно занял более жесткую линию и добился своего.
В конце ноября князь наконец убедил Екатерину, что Крым, который «положением своим разрывает наши границы», должен быть присоединен к России, иначе Османы смогут беспрепятственно войти через полуостров «к нам, так сказать, в сердце». И присоединять Крым надо именно сейчас, пока еще есть время, пока Англия отвлечена войной с американцами и французами, Австрия не остыла к потемкинским проектам, а Стамбул не оправился от внутренних бунтов и чумы.
Дополняя имперскую риторику исторической эрудицией, он восклицал: «Положите ж теперь, что Крым Ваш и что нету уже сей бородавки на носу [...] Всемилостивейшая Государыня! [...] Вы обязаны возвысить славу России. Посмотрите, кому оспорили, кто что приобрел: Франция взяла Корсику, Цесарцы без войны у турков в Молдавии взяли больше, нежели мы. Нет державы в Европе, чтобы не поделили между собой Азии, Африки, Америки [...] Поверьте, что Вы сим приобретением бессмертную славу получите и такую, какой ни один Государь в России еще не имел. Сия слава проложит дорогу еще к другой и большей славе: с Крымом достанется и господство в Черном море». И заканчивал: «Нужен в России рай».[447]447
Переписка. № 635 (Потемкин Екатерине II до 14 дек. 1782).
[Закрыть]
Екатерина колебалась: не поведет ли такое решение к новой войне? Может быть, достаточно занять только Ахгиарскую гавань? Потемкин жаловался Харрису на ее нерешительность: «Никогда не глядят вперед либо назад, но руководствуются только сиюминутным побуждением [...] Если бы я был уверен, что за доброе дело меня одобрят, а за ошибочное осудят, я бы знал, на что опереться».[448]448
Harris 1844. Р. 498 (Харрис Грэнтаму 20/31 янв. 1783); Madariaga 1959. Р. 135.
[Закрыть] Харрису удалось принести реальную пользу: Потемкин получил от него заверение, что Англия не станет препятствовать расширению России за счет Порты.
Наконец, 14 декабря 1782 Тода, Екатерина выдала ему «секретнейший» рескрипт о присоединении Крыма – но только в том случае, если Шагин-Шрей умрет или будет свергнут, или откажется отдавать Ахтиарскую гавань, или если турки объявят войну... Условий было столько, что это означало: Потемкин может действовать, если уверен в успехе. Все-таки Османы могли начать войну, а великие державы– вмешаться.[449]449
РГАДА 5.85.3.158-180 (рескрипты Екатерины II Потемкину о Крыме, дек. 1782-апр. 1783).
[Закрыть]
Не удивительно, что Потемкину приходилось столько работать, Он должен был подготовиться к войне с Турцией, хотя и надеялся ее избежать. Екатерина держала Иосифа в курсе, тонко рассчитав, что, чем менее неожиданной станет для него запланированная акция, тем меньше вероятность его протеста. Европа же, если все пройдет быстро и бескровно, просто не успеет ничего понять. Надо было торопиться – Франция и Англия уже начали переговоры об Америке и 9/20 января подписали в Париже предварительное соглашение о мире. Время до ратификации давало России еще полгода. Дипломаты гадали, как далеко зайдут ее правители: «Виды князя Потемкина простираются все дальше с каждым днем, – сообщал Харрис в Лондон, – и, кажется, уже превосходят амбции самой императрицы, [...] хотя он старается это скрыть. Он [...] сожалеет, что наша война заканчивается».[450]450
Harris 1844. Р. 487, 492 (Харрис Грэнтаму 6/17 дек. 1782 и 27 дек. 1782 / 7 янв. 1783).
[Закрыть]
Миссия Джеймса Харриса в Петербурге также заканчивалась. Когда его друг Чарльз Джеймс Фокс, сторонник пророссийской политики, вернулся в министерство, Харрис попросил отозвать его, пока отношения с Россией не испортились. Сэр Джеймс виделся с Потемкиным в последний раз весной 1783 года. Через несколько месяцев, 20 августа, английский посланник получил прощальную аудиенцию императрицы и отбыл на родину.
Харрис ошибся, возложив надежды на человека, который с удовольствием разыгрывал роль друга Британии, но на самом деле придерживался совершенно иной стратегии. Когда австрийский альянс вступил в силу, стало ясно, что Потемкин обманул чаяния англичанина.
Сэр Джеймс уехал из Петербурга, составив себе прекрасную репутацию на родине, поскольку, сделавшись другом Потемкина и преподав ему основы английской цивилизации, он подошел ближе к вершине российской власти, чем все британские послы и до, и после него. Но сам он не мог не испытывать смешанных чувств к тому, кто обвел его вокруг пальца. «Князь Потемкин нам более не друг», – с грустью констатировал он. Архивы Потемкина тем, не менее показывают, что они долго еще поддерживали вполне дружескую переписку. Харрис снабжал путешественников – например, автора знаменитых мемуаров, архидиакона Кокса – рекомендательными письмами к князю. «Я знаю, что должен принести вам свои извинения, – писал Харрис Потемкину, – но знаю и то, как вы любите сочинителей...» Екатерина в конце концов стала считать Харриса «смутьяном и интриганом», а Потемкин говорил следующему послу, что много сделал для Харриса, но тот «сам все испортил». Позже их дружба вовсе угасла из-за возросшей враждебности Англии и России (еще один пример печальной судьбы дружбы дипломатов).[451]451
Harris 1844. Р. 380-381 (Харрис Стормонту 14/25 июля 1781); Сб. РИО. Т. 23. С. 431 (Екатерина II Гримму 30 нояб. 1787); Harris 1844. Р. 275 (Харрис Стормонту 15/26 июня, 6/17 окт., 24 нояб./5 дек., 13/24 дек. 1780); АКВ. Т.13.С. 77 (Безбородко С.Р. Воронцову 8 июля 1785); PRO FO SP106/67, У. Фокнер лорду Грэнвиллу 18 июня 1791; Harris 1844. Р. 431-432 (Ч.Дж. Фокс Харрису и Харрис Фоксу 19/30 апр. 1782); Р. 342-350 (Харрис Стормонту 13/24 марта, 30 апр. / 11 мая 1781).
[Закрыть]
Февраль и март 1783 года князь провел, выстраивая военные планы в отношении Швеции и Пруссии, потенциальных союзников Турции, и одновременно усиливая южную границу. Главным пунктом ожидавшейся войны была турецкая крепость Очаков, возвышавшаяся над Днепровским лиманом и контролировавшая выход к Черному морю. Тогда же Потемкин начал реформу обмундирования и вооружения русских солдат. Неожиданно для русского генерала и военачальника XVIII века он проявил заботу о нуждах «пушечного мяса» и предложил отказаться от прусских порядков.
Русские пехотинцы должны были пудрить волосы и заплетать их в косу, на что иногда уходило до 12 часов. На ногах они носили высокие узкие сапоги, чулки, штаны из лосиной кожи, а на головах жесткие треугольные шляпы, не защищавшие ни от ветра, ни от холода. «Одежда войск и амуниция таковы, что придумать почти нельзя лучше к угнетению солдата», – писал Потемкин и предлагал «всякое щегольство [...] уничтожить». Протест против прусских кос – одно из самых известных высказываний Потемкина: «Завиваться, пудриться, плесть косы, солдатское ли это дело? У них камердинеров нет. На что же пукли? Всяк должен согласиться, что полезнее голову мыть и чесать, нежели отягощать пудрою, салом, мукою, шпильками, косами. Туалет солдатский должен быть таков, что встал, то готов».[452]452
Переписка. № 642 (Потемкин Екатерине И, март 1783).
[Закрыть] Уже через несколько месяцев своего пребывания на посту фаворита он распорядился, чтобы офицеры учили солдат, не прибегая к «бесчеловечному битью», а заменяли его «отеческим и терпеливым разъяснением». С 1774 года он работал над облегчением вооружения конницы, создавая новые драгунские полки и совершенствуя снаряжение кирасир.
Не подверженный пруссомании большинства западных и русских генералов и опережая время, Потемкин взял за образец легкое снаряжение казаков и создал новую военную форму: теплые удобные шапки, позволявшие закрывать уши, коротко стриженные волосы, портянки вместо чулок, свободные сапоги, штыки вместо церемониальных шпаг. Потемкинская форма установила стандарт «красоты, простоты и удобства [...] обмундировки, приспособленной к климату и духу страны».[453]453
Masson 1800. Vol. 1. P. 103; РГАДА 5.85.3.81 (указ Екатерины II Потемкину о преобразовании драгунских и гусарских полков и иррегулярных войск 15 дек. 1774); Сб. ВИМ. Т. 1. С. 74-78; см. также: PC. 1873. Т. 7. С. 722-727; РА. 1888. Кн.2. С. 364-367; Трегубов 1908. С. 101; Бегунова 1988. С. 86-87. Стоит также отметить, что в британской армии пудру и помаду отменили только в XIX веке.
[Закрыть]Настало время уезжать. Если крымская кампания удастся, говорил он, «меня скоро увидят в новом свете, а если мои действия не встретят одобрения, я удалюсь в деревню и никогда больше не появлюсь при дворе».[454]454
Harris 1844. Р. 498 (Харрис Грэнтаму 20/31 янв. 1783).
[Закрыть] Но князь опять лукавил: он был уверен, что может делать все, что пожелает.
Перед отъездом он постриг волосы. «Великая княгиня изволила говорить, – сообщал светлейшему Михаил Потемкин, – как вы остриглись, то ваша фигура переменилась в дезавантаже».[455]455
Переписка. С. 730.
[Закрыть] Оплатив все счета и обрезав вместе с волосами все старые связи – моральные, политические и финансовые, – 6 апреля 1783 года Потемкин в сопровождении свиты, включавшей его младшую племянницу, Татьяну Энгельгардт, отправился завоевывать рай.
По дороге на войну Потемкин заехал в Белую Церковь, имение другой племянницы – Сашеньки Браницкой, – на крестины ее ребенка, и пробыл там несколько дней. В этот раз князь ехал на удивление неспешно. Его догоняли все более тревожные письма императрицы: «Пожалуй, не оставь меня без уведомления о себе и о делах».
