Текст книги "Мушкетёр Её Высочества (СИ)"

Эпизод третий. Сестра Даша

Страшная стала Москва-матушка! И не матушка вовсе, а злая мачеха, которая своих детей, москвичей, превратила из добрых, хлебосольных и ласковых в озлобленных на всех, никому не доверяющих и перепуганных до смерти. Причём, смерть ходила за каждым, невзирая на бывшие регалии и звания, а скорее, наоборот, награждая собой титулованных.

Город в одночасье стал неряшливым, некогда нарядные особняки, как будто само собой осунулись и облупились, обнажая под штукатуркой израненные бока из красного кирпича. Москва, словно вымершая, затаилась, а тишину нарушали горластые, наглые и скорые на расправу. Вечерами и тут и там слышалась перестрелка, а фонари, потухшие с приходом татей, лишь пугали своими силуэтами в темноте.

Как только переставали ходить трамваи, и наступала тёмная ночь, привычно начинали свою работу неразговорчивые чекисты и налётчики. И от тех, и от других спасения не было, разве что бежать из Москвы, куда глаза глядят, да и то, на дороге поймают и прирежут, чтобы никто не трепыхался напрасно. Нет защиты в это страшное время, и в ужасе стынет кровь обывателя, так как дьявольские времена настали. Нелегкие испытания для людей послал на Землю Спаситель, чтобы проверить крепость их веры.

На втором этаже красивого особняка, на Никитском бульваре, который, после смерти родителей, принадлежал сёстрам Хоменковским, обосновался отдел какого-то железнодорожного министерства, который, вытесняя их постепенно, занял флигель и часть первого этажа, оставляя им только три комнаты. Однажды, в начале октября, уполномоченный данной конторы, в толстовке и круглых очках, появился без стука на пороге их комнаты, и, сунув Даше в руки какую-то бумажку с жирным чернильным штампом, предупредил, что они должны к концу месяца освободить оставшиеся комнаты «для революционных нужд пролетарского правительства».

– Знаю я, какие у них «нужды», – зло зашептала на ухо Вера, – водку жлуктают с самого утра, да свои революционные песни орут.

– Может, им, и правда, места не хватает, – возразила Даша, видя, что уполномоченный чувствует себя весьма стеснительно.

– Да, ну тебя, малахольную, – зашипела Вера на сестру, зная её сердобольный характер.

– Если желаете, я вам выпишу ордер на комнату в пролетарском общежитии, – сочувственно сообщил уполномоченный, но видя, что дамы не горят желанием кормить клопов, спешно ретировался.

– Что делать будем, сердешная? – смирившись с неотвратимым, спросила Вера, оседлав стул.

– К тёте Офелии едем в Одессу, – сказала Даша, наблюдая в окно, как уполномоченный засеменил во флигель, где занимал под свой кабинет спальню для гостей.

– Дашка! Ты с ума сошла ехать в такое время, в такую даль, – только и сказала Вера, понимая, что другого выхода у них нет. В Москве часто был недостаток продуктов, которые дорожали непомерно, а чтобы выстоять очередь у лавки, то нужно занимать её с вечера или покупать припасы у мешочников втридорога.

С этого времени у них начался кошмар, который организовывала Вера, пытаясь выжать из данной ситуации хоть какую-то каплю стабильности в будущей жизни. Не собираясь уезжать с голыми руками, Вера организовала в их квартире подобие мебельного салона, куда с утра до вечера приезжали покупатели и, поторговавшись, забирали то, что ещё осталось от мебели. От того, что дверью всё время хлопали, комнаты совсем выстудились, и Вера затопила печь, притащив дрова из сарая во дворе.

– А где мы будем спать? – робко спросила Даша, когда толстый крестьянин нагрузил на сани последнюю деревянную кровать, на которой они спали с Верой, так как в одиночке ночью оставаться боялись.

– В углу поспим на матрасе, – по-житейски просто ответила Вера, пересчитывая царские рубли и пряча их за пазуху, почему-то думая, что там их никто не отнимет. В итоге, далеко до последнего срока, их комнаты оказались пусты, а из посуды остались только серебряные ложки.

– А как мы будем кушать? – снова спросила Даша, наперёд зная ответ Веры, но та неожиданно сообщила:

– Здесь нам кушать больше не придётся.

Оторопевшая Даша смотрела на сестру и Вера объяснила:

– Мы сегодня уезжаем.

– Как? – оторопело спросила Даша.

– Что же мы даром помещение освобождаем! – возмутилась Вера и объяснила Даше: – Я сегодня к нашему уполномоченному ходила и потребовала бумагу на проезд до Одессы.

– И что?

– Дал, как миленький, – сказала Вера, вытягивая из-за пазухи бумагу, и, глядя на удивлённое лицо Даши, добавила: – У них же контора – железнодорожная!

Даша прочитала бумагу, прибитую всё той же грязной фиолетовой печатью, и подняла на Веру восторженные глаза:

– Верунчик, ты даёшь, – сказала она, вчитываясь в бумагу, а потом подняла удивлённый взгляд на Веру: – Мы что, едем втроём?

– Да, – сказала Вера и скомандовала: – Собирай вещи, через час приедет извозчик.

Даша не стала спорить и расспрашивать Веру о таинственном третьем пассажире, а принялась собирать вещи в чемодан.

– Ты что делаешь? – спросила Вера, глядя, как Даша пытается запихнуть в него свои вещи.

– Пакую вещи, – сообщила Даша и спросила: – А что?

– Возьми, вот, – сказала Вера и подала ей мешок.

– В нем же всё помнётся, – возразила Даша.

– А чемодан у тебя отберут через десять минут, – убеждённо сообщила Вера. Даше ничего не оставалось, как переложить свои вещи в мешок.

В дверь постучали, и Даша пошла к двери. Открыв её, Даша увидела невысокую женщину средних лет в черном подряснике, опоясанном поясом, на котором висели чётки, а голову закрывал такой же чёрный апостольник, под которым угадывалась скуфейка.

– Верку позови, – властно сказала женщина, озираясь на голые стены. Даша потопала во вторую комнату и шепнула Вере: – Там к тебе какая-то монашка пришла.

– А Василиса! – воскликнула Вера, когда увидела женщину и троекратно с ней поцеловалась.

– Принесла? – спросила она, и Василиса вытащила из мешка чёрные одежды.

– Переодевайся, – приказала Вера, и Даша растерянно спросила: – Зачем?

Вера посмотрела на неё, как на юродивую и спросила: – Дашка, ты дура?

– Не богохульствуй! – грозно сказала Василиса, но по блеску её глаз Даша поняла, что у Веры с монахиней полное взаимопонимание. Видимо, она была из ближайшего Никитского монастыря на их улице. Василиса помогла Даше облачиться в подрясник, на голову водрузила апостольник, а поверху надела пальто.

Одевшись, Даша увидела Веру, которая крутилась возле не проданного зеркала. Чёрная форма ей несказанно шла и если Вера хотела замаскировать в себе девушку, то церковные одежды делали обратное – в них она выглядела сексуально. Даша глянула на себя и увидела, что её бледное лицо только оттенялось апостольником, делая её загадочной.

«Напрасно мы вырядились», – с сожалением подумала она, но делать было нечего: взяв мешки, они вышли на улицу дожидаться извозчика. Товарищ уполномоченный, подошедший к ним, пытаясь выяснить, что делают монашки возле вверенного ему подразделения, с удивлением узнал Веру и Дашу, отчего у него полезли глаза на лоб.

– Вы куда? – спросил он, глядя на Веру: видно она вызывала в нём отнюдь не железнодорожные мысли.

– В монашки идём, – театрально закатив глаза, грустно сказала Вера и, глянув на уполномоченного, сказала: – Извёл нас, ирод!

– Да я ... вы погодите ... мы в комитете как-нибудь решим ... – начал ответственный товарищ, но Вера поцеловала уполномоченного в щёчку и трагически сказала: – Прощай, любимый!

Видимо, Вере роль так понравилась, что она пустила слезу, но продолжения спектакля не последовало, так как подъехал извозчик, и они забрались в бричку.

– Береги наш дом, – наказала Вера своему неожиданно созревшему любимому и Даша по его глазам поняла, что тот воспринимает всё всерьёз.

– Прощай, коварный обольститель, – никак не успокоившись, бросила Вера и, спрятавшись за Дашу, уткнулась в её плечо, сотрясаясь от смеха.

Они приехали на Брянский вокзал и, расплатившись с извозчиком, потащились искать поезд. На перроне возле него толпилась куча народу, а весь поезд был набит битком.

– Господи прости! – сказала монашка и поперлась вперёд, выкрикивая во весь голос: – Посторонись, Христа ради, родимые!

Какая-то дама в кожаной куртке и красной повязке на рукаве, увидев монашек, несмотря на свою пролетарскую принадлежность, сжалилась над ними и втиснула их в теплушку, где сестёр и Василису затолкали в угол, подальше от буржуйки. Все нары были заняты, так что они устроились в проходе, прижавшись друг к другу спиной.

Рядом с ними расположился молодой парень в солдатской шинели без знаков отличия, из-за ворота которой выглядывала вышитая украинская рубашка. Довершая его непонятный образ, на голове у парня красовалась папаха-кубанка, верх которой был подбит красным сукном.

– Барышни, вы замёрзнете напрочь, – улыбаясь, сообщил он Вере, – прячьтесь ко мне под шинель, вместе теплее.

Василиса неодобрительно посмотрела попутчика и скорчила Вере предупредительную рожу. Та ответила аналогично, а парню улыбнулась и сказала: – Мы, как-нибудь сами!

Поезд, прогудев пару раз, застучал колёсами, успокаивая пассажиров, и те занялись самым необходимым, что присуще дорогам: разворачивали котомки и жевали, что Бог послал. В теплушке разнеслись запахи и Вера, не вытерпев, развязала и свой мешок, сунув Даше и Василисе по паре бутербродов с колбасой.

Глянув на попутчика, она сунула бутерброд и ему, несмотря на выразительные жесты Василисы. Тот поблагодарил и взял, а когда они прожевали бутерброды – высыпал из кармана пригоршню шоколадных конфет в бумажной обёртке, буркнув равнодушно: «Угощайтесь».

Их пару раз останавливали и выгоняли из вагона, проверяя документы. Попутчик, именующий себя Семёном, с интересом заглядывал через плечо в документ Веры, несмотря на то, что она, из баловства, переворачивала бумажку и прятала за пазуху.

Видимо, он всё-таки вычитал документ, так как на лице у него на мгновение возникло недоумение, а вот проверяющие, увидев чернильную печать их уполномоченного, сразу возвращали бумажку, лишь мельком взглянув на монахинь.

Несмотря на то, что октябрь в этом году был необычайно тёплым, когда наступила ночь, неизбежные щели выдували помещение. К утру, Вера сама собой положила голову на грудь Семёна, а Даша и Василиса с двух сторон её так придавили, что ей было не то что тепло, а жарко.

Окружённый женщинами Семён представлял собой необычное зрелище, так что утром монахинь рассматривали не как служителей Богу, а как гарем данного мужского индивидуума.

Остановились на какой-то остановке. Семён, вытащив из мешка медный чайник и котелок, бросил: «Я сейчас», – и выпрыгнул из теплушки. Любопытный народ вывалил наружу, боязливо не отходя от вагона. Чтобы размять ноги, Даша поднялась и тоже соскочила на землю.

На здании станции было написано «Брянск-Льговский». Было раннее утро. Солнце ещё не поднялось, и воздух был студёный. Вокруг бегали торговки с картошкой и огурцами. Даша собралась было разнообразить их меню, купив горячей картошки, и уже выбирала опрятную торговку , как вдруг её остановил появившийся Семён.

В руках он держал кипящий чайник и картошку в котелке.

– Зови Веру и Василису, – крикнул он Даше.

– Зачем? – не поняла она.

– Мы перебираемся в купе, – объяснил Семён и поторопил: – Быстрее, а то займут!

Вера предложение Семёна приняла с восторгом, а Василиса, пусть и недовольная, потянулась за ними. Они, действительно, поднялись в купейный вагон этого же поезда, и подобострастный проводник провел их в закрытое купе, где и оставил поражённых пассажиров.

Увидев, что монашки пялятся на него, Семён объяснил:

– Вам это ничего не стоит, – но, поняв, что дамы не уловили смысла, растолковал ещё раз: – Я не хочу сидеть в купе с пьяными мордами.

Данный аргумент успокоил даже Василису, а Семён, разряжая обстановку предложил: – Давайте пить чай! – и высыпал из карманов горку конфет.

– Вы что, работаете на конфетной фабрике? – удивилась Даша.

– Да нет, – сказал Семён, – проходил мимо разграбленного магазина и нагреб в карманы.

Столь явное признание в краже развеселило компанию и все дружно засмеялись. Даже Василиса.

В следующую ночь Даша и Василиса спали внизу, а Вера и Семён, хихикая, шептались на верхних полках. Убаюканная стуком колёс, Даша заснула с теплой мыслью, что в мире всё не так плохо.

* * *

Не напрасно Вера боялась ехать на Украину, так как она в это время бурлила, как кипящий казан, наполненный до краёв. Не успела Центральная Рада провозгласить в Киеве независимость Украинской народной республики, как сбежавшие в Харьков коммунисты сформировали 2 января 1918 года Украинскую рабоче-крестьянскую республику.

Полковника Муравьев был назначен командующим Восточным фронтом и под его начало отдали две армии под командой Ремнева и Берзина, с приказанием наступать на Киев. Муравьев, взяв Полтаву, двинулся к Киеву, сужая кольцо вокруг него. Рабочие «Арсенала», узнав о наступлении коммунистов, подняли в январе восстание, которое было жестоко подавлено Симоном Петлюрой, удиравшим от Муравьева из Гребёнки в Киев.

Большевики с ходу заняли Дарницу, откуда начали обстрел Киева бронепоездом. Возникли уличные бои с оставшимися в городе большевиками и петлюровцами. Войска Муравьева перешли Днепр в районе Печерска и накрыли сильным артиллерийским огнём центр города. Чтобы захватить мосты через Днепр и днепровские кручи, Муравьев использовал отравляющие газы.

Войска УНР вынуждены оставить город, а вместе с ними вся Центральная Рада, во главе с председателем Грушевским. Сев на автомобили, они уехали в Житомир, а вскоре после этого в Сарны.

Войска Муравьева устроили кровавую резню для офицеров, юнкеров, петлюровцев и монархистов в Киеве, отплатив за расстрел арсенальцев. Пойманных офицеров, несмотря на то, что большинство из них не принимали участия в войне с большевиками, расстреливали на месте или уводили в Мариинский парк, где во дворце располагался штаб Муравьева. На площади перед дворцом их судьбу решал командарм Афанасий Ремнев, впрочем, ненадолго переживший свои жертвы: в апреле 1918 он был расстрелян красными, так же, как и командарм – морфинист Муравьев.

9 февраля 1918 года был подписан сепаратный мир между УНР с одной стороны, и Германией, Австро-Венгрией, Турцией и Болгарией, с другой, весьма выгодный для Украинской республики, так как ей отходили западноукраинские земли.

За то, что Германии и Австро-Венгрии окажет военную помощь Украинской народной республике, последняя должна, согласно тайному соглашению, поставить огромное количество хлеба и продовольствия, а также железную и марганцевую руду для союзников.

Опасаясь окружения, большевицкие войска покидают Киев, и первого марта 1918 года Симон Петлюра въезжает в свободный город. На железнодорожный вокзал прибывают вагоны с немецкими и австро-венгерскими войсками, которые, прежде всего, наводят на нём порядок и чистоту.

Немцы и петлюровцы восстанавливают Украинскую народную республику, а Красная армия, ожесточённо сопротивляясь, к концу апреля покидает всю восточную Украину и Крым.

3 марта 1918 года советская Россия вынуждена подписать Брестский мир с Германией, Австро-Венгрией и Турцией, который гласил:

«МИРНЫЙ ДОГОВОР

МЕЖДУ СОВЕТСКОЙ РОССИЕЙ, С ОДНОЙ СТОРОНЫ, И ГЕРМАНИЕЙ, АВСТРО-ВЕНГРИЕЙ, БОЛГАРИЕЙ И ТУРЦИЕЙ, С ДРУГОЙ СТОРОНЫ

3 марта 1918 г.

Статья I

Россия, с одной стороны, и Германия, Австро-Венгрия, Болгария и Турция – с другой, объявляют, что состояние войны между ними прекращено. Они решили впредь жить между собой в мире и дружбе.

Статья II

Договаривающиеся стороны будут воздерживаться от всякой агитации или пропаганды против правительства или государственных и военных установлений другой стороны. Поскольку это обязательство касается России, оно распространяется и на области, занятые державами Четверного союза.

Статья III

Области, лежащие к западу от установленной договаривающимися сторонами линии и принадлежавшие раньше России, не будут более находиться под ее верховной властью: установленная линия обозначена на приложенной карте...*, являющейся существенной составной частью настоящего мирного договора. Точное определение этой линии будет выработано русско-германской комиссией.

Для означенных областей из их прежней принадлежности к России не будет вытекать никаких обязательств по отношению к России.

Россия отказывается от всякого вмешательства во внутренние дела этих областей. Германия и Австро-Венгрия намереваются определить будущую судьбу этих областей по снесении с их населением.

Статья IV

Германия готова, как только будет заключен всеобщий мир и проведена полностью русская демобилизация, очистить территорию, лежащую восточнее указанной в абзаце 1 статьи 111 линии, поскольку статья VI не постановляет иного.

Россия сделает все от нее зависящее, чтобы обеспечить скорейшее очищение провинций Восточной Анатолии и их упорядоченное возвращение Турции.

Округа Ардагана, Карса и Батума также незамедлительно очищаются от русских войск. Россия не будет вмешиваться в новую организацию государственно-правовых и международно-правовых отношений этих округов, а предоставит населению этих округов установить новый строй в согласии с соседними государствами, в особенности с Турцией.

Статья V

Россия незамедлительно произведет полную демобилизацию своей армии, включая и войсковые части, вновь сформированные теперешним правительством.

Статья VI

Россия обязывается немедленно заключить мир с Украинской Народной Республикой и признать мирный договор между этим государством и державами Четверного союза. Территория Украины незамедлительно очищается от русских войск и русской Красной гвардии. Россия прекращает всякую агитацию или пропаганду против правительства или общественных учреждений Украинской Народной Республики.

Эстляндия и Лифляндия также незамедлительно очищаются от русских войск и русской Красной гвардии. Восточная граница Эстляндии проходит, в общем, по реке Нарве. Восточная граница Лифлявдии проходит, в общем, через озеро Чудское и Псковское озеро до его юго-западного угла, потом через Любанское озеро в направлении к Ливенгофу на Западной Двине. Эстлявдия и Лифляндия будут заняты германской полицейской властью до тех пор, пока общественная безопасность не будет там обеспечена собственными учреждениями страны.

Финляндия и Аландские острова также будут немедленно очищены от русских войск и русской Красной гвардии, а финские порты – от русского флота и русских военно-морских сил.

Статья IX

Договаривающиеся стороны взаимно отказываются от возмещения своих военных расходов, т.е. государственных издержек на ведение войны, равно как и от возмещения военных убытков, т.е. тех убытков, которые были причинены им и их гражданам в зоне военных действий военными мероприятиями, в том числе и всеми произведенными во вражеской стране реквизициями.

Статья X

Дипломатические и консульские сношения между договаривающимися сторонами возобновляются немедленно после ратификации мирного договора (...)

Статья XIV

Настоящий мирный договор будет ратифицирован (...) мирный договор вступает в силу с момента его ратификации».

29 апреля 1918 года гетман Скоропадский посредством бескровного переворота распускает Центральную Раду Украины, сменив болтунов во главе с Грушевским. Немцы, как будто сохраняя нейтралитет и не вмешиваясь, помогают Скоропадскому арестовать членов Центральной Рады. Украинская народная республика прекращает своё существование, превращаясь в Украинскую Державу, во главе которой становится гетман Павел Скоропадский, бывший российский генерал, поддерживаемый немцами.

Такие события происходили вблизи Киева, а южнее, возле Екатеринослава, уже гулял по городкам и посёлкам посланный большевиками Нестор Иванович Махно, кусая немецкие и австро-венгерские войска. Будучи человеком весьма оригинальным, он не гнушался попавшими ему в руки царскими офицерами и расстреливал их пачками.

На юге Украины немецкие и австро-венгерские войска контролировали только большие города и немецкие колонии, а чуть в стороне любого чужака ожидали крестьянские вилы. Крестьянам не нравилось, что немцы выгребают у них хлеб до донышка, и до осени вся Украина была охвачена крестьянскими восстаниями.

Революция, произошедшая в Германии, привела к тому, что она подписала Компьенское перемирие со странами Антанты, тем самым завершив Первую мировую войну. Украина автоматически освободилась от германских войск, уходящих домой, и гетман Скоропадский в ноябре 1918 года провозгласил Акт федерации, в котором он желал соединить Украину и белогвардейскую Россию в одно государство.

В пику ему в Белой Церкви появляется новое правительство во главе с Владимиром Винниченко, называемое Директорией. Восставшие войска под командованием Симона Петлюры через месяц взяли Киев, переместив туда правительство Директории УНР. Гетман Скоропадский, обмотав голову бинтами, в форме немецкого офицера бежал из Киева в Берлин.

Такой была обстановка в Киеве в 1918 году, и не напрасно Василиса предложила Вере и Даше переодеться в монахинь, чтобы таким образом сохранить себе жизнь.

* * *

Французские линейные корабли «Мирабо», «Дидро» и «Верньо» стояли на рейде Мудроса, морского порта на греческом острове Лесбос, когда 30 октября 1918 года представители Антанты и уполномоченные великого визиря и султана Мехмед VI Вахидеддина на борту британского линкора «Агамемнона» подписали акт капитуляции Османской империи.

По данному перемирию турки соглашались с оккупацией Константинополя и проливов Босфор и Дарданелла, к тому же, лишались огромной территории своего государства, но с победителями не поспоришь.

Сразу же после этого все корабли Антанты, находящиеся в Мудросе пошли в сторону пролива Дарданелла, чтобы следовать в Константинополь.

Военврач Рене де Моризо стоял у борта, накинув фуфайку, и смотрел на рассыпающиеся перед могучим носом «Мирабо» мелкие волны, вряд ли способные причинить тяжёлой громаде металла какой-либо вред. Носовая двенадцати дюймовая пушка, размером в несколько буксиров, по сравнению с человеком выглядела монстром, а два якоря на каждом борту, ставили на место любого, напоминая о ничтожности человека.

Моризо откровенно скучал на войне, и работа военного совсем не льстила его самолюбию, а всегда неожиданные смерти товарищей, даже от подхваченного гриппа, раздражали своей нелепостью. Будучи в строю с самого начала войны, он пресытился её прелестями, а вспоминал родной Невер, мечтая о тихом месте в маленьком городке, где-нибудь возле Бурже, на своём винограднике, а рядом с ним несуетливая жена, хорошо его понимающая и любящая.

К сожалению ни жены, ни виноградника он не имел, так что мечтать ему не возбранялось, только голос за плечом прервал его размышления.

– О чём мечтаешь, Рене? – спросил Абель Жюль, командующий броненосцем, подходя сзади.

– Виноват, задумался, – вытянулся Моризо, но командующий похлопал его по плечу:

– Знаю, все устали, – он помолчал немного и добавил: – Мне тоже хочется тишины, где нибудь на винограднике.

Моризо вытаращил глаза от удивления: «Откуда он знает?» – на что Абель Жюль сам же и ответил: – На море все мечтают об одном.

Он посмотрел вдаль, немного постоял, а потом спросил: – Как больные?

– Всё в порядке, – доложил Моризо, напрягаясь.

– Хорошо, – сказал командующий и ушёл по палубе: маленький усатый человек, управляющий мощью в восемнадцать тысяч лошадиных сил.

Справа виднелись зубцы крепости на удаляющемся острове Бозджаада, а слева, вдалеке горбился остров Гёкчеада. Когда Моризо собирался спускаться вниз, в ординаторскую, над кораблём пролетел двукрылый самолет. Моризо, рассматривая отличительные знаки, задрал голову, а дежурный по палубе кричал издалека: «Вниз! Вниз!»

Заработали зенитные пулемёты и сзади, за кормой, запоздало взорвалась бомба, но самолёт уже отвернул в сторону и улетел, испугавшись разрывов, преследующих его.

Рене спустился в кают-компанию, где нашёл отдыхающих от смены мичмана Ив Жиль Мара и лейтенанта Жан Ив Роллана, которые резались в дурачка.

– Привет Рене, – отозвался мичман Мар, и показал карты: – Не везёт мне сегодня.

– Зато тебе везёт с девушками, – парировал лейтенант Роллан и походил с козырной семёрки.

– Беру, – беспомощно ответил мичман. Лейтенант выбросил козыря и повесил мичману шестёрки.

– Садись, Рене, – подвинулся лейтенант, – а то мне с этим ловеласом скучно.

– Нет, мне больных обойти нужно, – сказал Моризо и лейтенант с сожалением хлопнул его по плечу.

Возле его каюты его ожидал Себастьян с подносом.

– Мсье доктор, я вам принёс покушать.

Санитар Себастьян был земляком Моризо из деревни близ Вьерзона и всегда старался опекать «своего доктора». Моризо не разочаровывал земляка, принимая его мелкие услуги за должное.

Закусив консервированными бобами и отбивной, Моризо отправился к своим больным, большей частью простуженных или получивших мелкие травмы при обслуживании оборудования, что при наличии восемнадцати тысяч тонн железа на борту было естественным. Остальных раненых оставили на борту плавучего госпиталя крейсера «Дюге-Труэн» возле острова Мудрос.

Самым тяжёлым больным был Эжен Марсо, которому отрубило два пальца при закрытии замка пушки. Чтобы уменьшить матросу боль, Моризо колол ему морфий. Осмотрев его руку, и заглянув в зрачки, Моризо оставил его, но был остановлен окликом: – Доктор, а укол?

– Эжен, следует соблюдать дозу, – строго сказал Моризо.

Недовольный матрос, морщась, отвернулся к стенке.

* * *

Раздался сигнал и Мурик включил кап.

– Мсье Михаил собирайтесь, – не здороваясь, сообщил Максимилиан Броннер, возникнув перед Муриком в воздухе.

– Куда?

– В Нью-Йорк, – буркнул Броннер.

– Нью-Йорк под водой, – удивился Мурик.

– Не весь же, – возразил Броннер, – в Запад-Ориндж, – сообщил он и хотел отключиться. Смутно представляя, где находится Запад-Ориндж, Мурик, всё же, спросил: – Что там случилось?

– Нашлось орудие убийства и Ламбре тебя ждет. Только ты там аккуратно: местная община не очень жалует общественные службы и «world money» [17]

[Закрыть]не разбрасывается. В общем, создай впечатление, – сказал начальник бюро и отключился.

Мурику ничего не осталось, как собраться и вызвать магнетик, чтобы отправиться в Северную Америку.

* * *

К вечеру второго дня поезд остановился на станции Зерново. Пассажиры высыпали из вагонов, пытаясь выяснить, насколько долго будет стоянка, но ничего вразумительного не услышали, пока кочегар с паровоза не объяснил, что дальше пути нет, а за пересечение границы отвечает уполномоченный.

Поиск ответственного товарища, именуемого «уполномоченный» ничего не дал, так как он или просто удрал, или на этой станции у него кончились полномочия. Что же касается машиниста паровоза, то тот сообщил, что он на пулемёт не поедет без разрешения немецкого коменданта, находящегося на хуторе Михайловском в трёх верстах от этого места.

Семён, повертевшись возле поезда, вернулся к вагону и сообщил Вере:

– Зайдите в купе, закройтесь и никого не пускайте, пока я не вернусь.

А сам отправился к машинисту. Тот, услышав, что должен проводить Семёна на хутор Михайловский, категорически отказался, но Семён вытащил из кармана железный аргумент и объяснил машинисту, что он будет гореть в топке, если откажется.

Машинисту ничего не оставалось, как отправится по путям впереди Семена. Железный аргумент Семён спрятал в кустике, когда увидел впереди горящий костёр, а на путях пулемёт.

Подняв руки вверх, они подошли к патрулю и объяснили, что представляют пассажиров поезда, возвращающихся домой. Их послали на станцию в хуторе Михайловском в сопровождении двух немецких часовых. Когда пришли в комендатуру, долго ждали коменданта, который, как оказалось, выпивал в компании лейтенанта размещённой здесь роты.

Когда они, порядком подвыпившие, появились на пороге комендатуры, Семён вышел вперед, подал свой паспорт и, вытянувшись, доложил:

– Herr Kommandant, der Bahnhof ist Zernovo Zug mit Passagieren nach Hause. Lassen Sie sie sich hier zu bewegen, in der St. Michael-Bauernhof [18]

[Закрыть].

– Sie bayerischen Akzent, Sie deutsch [19]

[Закрыть]?

– Ja, Herr Kommandant, von Saratov. Außerdem landete ich an der Technischen Universität München [20]

[Закрыть].

– Wo gehen [21]

[Закрыть]?

– In Cherson, wo meine Werkstatt [22]

[Закрыть].

Комендант заглянул в паспорт и сказал, возвращая его:

– Freut mich, einen Landsmann, Herr Friedrich Schmidt zu sehen. Können Menschen führen. [23]

[Закрыть]

Комендант козырнул и ушёл, сопровождаемый лейтенантом, а Семён, зашёл в дежурную часть к фельдфебелю, чтобы получить пропуск. Положив бумагу в карман, Семён отправился вместе с машинистом и двумя часовыми назад, к поезду. Оставив солдат у костра, Семён подобрал свой револьвер и вернулся к поезду.

– Ты, братец, заночуешь в Зерново, а завтра освободим вагоны, и уезжай с Богом.

Машинист засопел, но ничего не сказал. Ночь народ провёл в вагонах, а утром к колее подкатили местные подводы: торговаться за перевоз на хутор Михайловский. Семён, не торгуясь, взял первую, и по-джентльменски подсадил на них своих дам. За ними пристроились остальные возы, а в конце шли те, кто был налегке и не хотел платить бешеные деньги за перевоз.

Машинист, прогудев на прощанье, резво укатил назад с полупустыми вагонами, так как пассажиров, желающих ехать в большевицкую Москву, в этом захолустье не наблюдалось. Когда подводы привезли пассажиров на станцию хутора Михайловского, их беды не кончились: всех загнали в бараки на карантин.

Немецкий комендант, свысока наблюдающий за происходящим, увидев Семёна, кивнул ему хлыстом, который он держал в руках, несмотря на то, что лошади рядом не было.

– Sie können passieren, Herr Schmidt [24]

[Закрыть], – сказал он Семёну, указывая на поезд под парами, на который шла посадка пассажиров уже прошедших пятидневный карантин.

– Ich bin nicht allein, Herr Kommandant [25]

[Закрыть], – сказал Семён, показывая на трёх монашек.

– Sie Lovelace, Herr Schmidt [26]

[Закрыть], – усмехнулся комендант и милостиво разрешил Семёну забрать монашек.

– Быстрее, пока он не передумал, – шепнул Семен, оглядывая на Веру. Они понеслись к кассе, где им выдали билеты в одно купе и только когда они зашли в вагон и уселись, девушки облегчённо вздохнули.

– Спасибо вам, Семён, – проникновенно сказала Даша, – без вас нас бы мариновали здесь целую неделю.

– Не нужно меня благодарить, Даша, – сказал Семён, осматривая в окно перрон, – всё, что мы делаем для других, мы, прежде всего, делаем для себя.

– Ты знаешь немецкий язык? – подозрительно спросила Вера.

– Почему бы мне его не знать? – удивился Семён.

– Я слышала твою немецкую фамилию, – продолжила допрос Вера.

– У меня поддельный паспорт, – легко признался Семён. Даша сделала круглые глаза, а Василиса одобрительно улыбнулась Семёну.