Текст книги "Мушкетёр Её Высочества (СИ)"

Эпизод первый. Цесаревна Елизавета

Вечер только начинался. Хозяйка, двадцатидвухлетняя графиня Анна Гавриловна Ягужинская, дочь члена верховного совета Гаврилы Ивановича Головкина и просто красивая женщина, развлекалась на женской половине своего дома в обществе двадцативосьмилетней баронессы Марфы Ивановны Остерман, урождённой Стрешневой, статс-дамы императрицы Катерины I и четырнадцатилетней Маши Меншиковой. Анна Гавриловна открыла крышку клавесина и попросила Машу:

– Машенька, я хочу, чтобы вы сыграла Марфе Ивановне ту сонату, что вы музицировали в среду у Бассевича [1]

[Закрыть]

– Ах, Анна Гавриловна, – притворно засмущалась Машенька, сверкая глазками в сторону закрытого кабинета, – я, право, не знаю.

– Сыграйте, Маша, – попросила Марфа Ивановна, – о том, как вы музицировали, я приятно наслышана от Анны Гавриловны.

Маша откинула рукава платья, положила пальчики на клавиши клавесина и заиграла, беззвучно помогая себе пухлыми, полуоткрытыми губками. Зазвучала музыка, которая, несомненно, проникала за закрытые двери кабинета, что волновало Машу больше, чем восторженные взоры Анны Гавриловны и Марфы Ивановны.

В кабинете хозяина, сорокатрёхлетнего графа Павла Ивановича Ягужинского шла карточная игра в фаро. Павел Иванович и сорокалетний барон Андрей Иванович Остерман, член Верховного Тайного Совета, играли против пятидесяти трёхлетнего светлейшего князя Александр Данилович Меншикова и его будущего зятя, двадцатипятилетнего польского графа Пётра Сапеги, не без помощи светлейшего возведённого императрицей Екатериной в звание фельдмаршала.

Граф Пётр слышал игру невесты и улыбался: ему, несомненно, нравилась игра Маши, а ещё больше – сама Маша. Светлейший князь был хмур – игрок из зятя был никакой и Александр Данилович уже продул сорок рублей, для него сумма – тьфу, мелочь, но, обидно. Правила игры не предполагают разговоров, но светлейший не стерпел, чтобы мелким уколом не отомстить Ягужинскому:

– А, что, Павел Иванович, как там хомуты – не досаждают? – намекая на то, что императрица назначила его обер-шталмейстером на императорские конюшни.

– Хомуты не досаждают, – улыбаясь, невозмутимо парировал Ягужинский, – а вот жеребцы – замучили.

– А что так?

– Овса сверх меры требуют, – ехидно сказал граф, намекая об амуре Меншикова и Катерины. Осторожный Остерман дипломатично смотрел в карты и молчал, хотя в глубине души поддерживал Ягужинского – уж очень достал всех светлейший князь. Всё ему мало наград, денег, почестей. В последнее время в столице разговоры только о курляндском деле светлейшего князя.

А дело в следующем.

После разгрома шведов в полтавской битве Пётр I был приглашён королём Пруссии Фридрихом I Вильгельмом фон Гогенцоллерном в Мариенвердер для переговоров о будущем северной Европы. Вначале предполагали встретиться в Кёнигсберге, но там была чума, и встречу перенесли в благополучный Мариенвердер. Корабль Пётра I пристал к берегу близи города к вечеру15 октября 1709 года, где его ждали несколько карет, а перед самим городом его встречал сам Фридрих I.

Они по-братски сели в одну карету и поехали в замок. При въезде в город венценосных особ встречали торжественным строем и пушечным салютом. Пётр I, обговаривая политические дела, и находясь с Фридрихом I в весьма приятных отношениях, сговорился между делом обвенчать 16-летнюю племянницу Анну Иоанновну, дочь брата Пётра, Ивана Алексеевича, с семнадцатилетним племянником короля Пруссии, герцогом Курляндским и Ливонии, Фридрихом Вильгельмом фон Кетлером. Тем самым упрочив их союз политический.

По совершеннолетию герцога Фридриха Вильгельма фон Кетлера в июне 1710 года был подписан брачный контракт с Анной Иоанновной, а в августе он прибыл в Россию, где его с удовольствием встречал Пётром I. Юный герцог в полной мере ощутил русское гостеприимство, и не просыхал до самого своего отъезда.

Пётр I устроил для своего нового родича флотские манёвры с пальбой из пушек, а 31 октября 1710 года во дворце князя Меншикова произошло торжественное бракосочетание Фридриха и Анны. Пиры и банкеты продолжались и дальше, до января 1711 года, когда Фридрих и Анна отбыли в Курляндию.

Но не проехали и полсотни вёрст, как у юного герцога, в результате неумеренного потребления русских горячительных напитков, отказало сердце. Так 10 января 1711 года Анна Иоанновна стала вдовой через 71 день после бракосочетания, толком не познав прелестей супружеской жизни. Она вместе с телом почившего мужа была отправлена в Митаву, столицу герцогства, где и прозябала в постели Пётра Михайловича Бестужева, управляющего герцогством русского резидента.

Последний представитель дома Кетлеров по мужской линии, дядя Фридриха-Вильгельма – Фердинанд, герцог Курляндии и Земгале, становиться герцогом не спешил, а проще сказать, не хотел и оставался в Данциге. В связи с этим, в последнее время появились множество претендентов жениться на вдове и занять курляндский трон.

Главным претендентом на руку вдовы, прозябающей в провинции, все считали Морица Саксонского, незаконнорождённого сына польского короля Августа, который настойчиво добивался женитьбы на вдовствующей герцогине. Светлейший князь, желая стать ещё и герцогом, несмотря на то, что был женат, послал хлопотать перед поляками Бестужева. Но Анне Иоановне напористый мужчина, каковым являлся Мориц, нравился больше, чем старый Меншиков, о котором она слышала только худое.

– А что, Александр Данилович, от Бестужева слышно? – безразличным голосом спросил Ягужинский, покрывая карту.

– Я более надежду составляю на Василия Лукича Долгорукова, – молвил светлейший князь, забирая взятку.

Между тем Анне Гавриловне доложили о новом госте, и та поспешила в прихожую. Молодой человек, лет около тридцати, в синем мундире гвардейца Семёновского полка терпеливо ожидал графиню. Увидев её, граф Жан-Анри Моризо, с лёгкой руки Петра Первого, прозванный Иваном Андреевичем Моризо, тут же, со светлой улыбкой, поцеловал руку Анне Гавриловне и на чистом русском спросил:

– Как ваше здоровье, Анна Гавриловна?

– Спасибо вам, не жалуюсь, – улыбаясь, ответила Анна Гавриловна. Она относилась к молодому человеку с любовью и была рада, что он принадлежит к кругу друзей мужа.

– Павел Иванович в кабинете, – многозначительно доложила она, так как игра в карты в недалёкие времена Петра I совсем не поощрялась.

– У вас гости? – спросил граф, проходя в зал и потирая руки.

– У нас Маша Меншикова, вы наверно её и уже видели, – подняла на него прищуренные глаза графиня.

– Признаться, издалека, на помолвке, – согласился с ней Жан-Анри.

– Только она с женихом графом Петром Сапегой, – предупредила Анна Гавриловна и погрозила пальчиком, – а то я знаю вас.

Жан-Анри улыбнулся, Анна Гавриловна явно преувеличила его подвиги, пусть он и не был монахом. Анна Гавриловна провела его на свою половину и представила его баронессе Марфе Ивановне, а потом Маше Меншиковой. Жан-Анри поцеловал ей руку и, улыбаясь, сказал:

– Вы разбили мне сердце, Маша.

– Отчего же, – смущаясь, спросила Маша.

– Я могу вызвать вашего жениха на дуэль и убить, – сказал Жан-Анри и, увидев неподдельный страх в глазах Маши, улыбаясь, добавил, – но тем самым разобью ваше сердце, а от этого дважды разбьётся моё.

Маша счастливо улыбнулась, а Жан-Анри добавил:

– Сейчас я освобожу вашего любимого, – и прошёл в кабинет.

– Приветствую вас, господа, – с улыбкой поздоровался Жан-Анри, и взоры играющих тут же переместились на него.

– А не сыграть нам в квинтич, Иван Андреевич, – сказал ему светлейший князь, пожимая руку.

– С удовольствием, – согласился Жан-Анри, пожимая руки Ягужинскому и Остерману и представившись Петру Сапеге.

– Петя, сынок, иди к Маше, она, поди, соскучилась, – сказал Меншиков зятю, и, улыбаясь, добавил: – А то, я смотрю, игра тебе не в сладость.

Князь Пётр Сапега с удовольствием поднялся из-за стола и, попрощавшись, быстро вышел.

– Ну-с, в банке десять рублей, – сказал Меншиков и положил пяток новых золотых с левым профилем Екатерины I. Посмотрел на игроков и перетасовал карты. Молчаливо, протянул карты Остерману и тот сдвинул. Светлейший князь раздал по одной карте и вскрыл свою десятку:

– Что скажешь, Павел Иванович? – Ягужинский глянул мельком на карту и сказал:

– Банк.

Меншиков хмыкнул и бросил ему одну.

– Ещё, – невозмутимо улыбаясь, сказал Ягужинский. Меншиков бросил вторую карту.

– Свои, – сказал Ягужинский, глядя на Меншикова. Тот медленно вытянул карту и бросил на стол. Десятка! Ягужинский бросил свои карты и принялся отсчитывать монеты от кучки перед собой.

– Что скажем, Иван Андреевич? – спросил довольный Меншиков, открывая свою семёрку.

– Десять, – сказал Жан-Анри.

– Что так? – спросил Меншиков, кидая ему карту.

– Оставлю вам на развод, – засмеялся Жан-Анри, выбрасывая десятку и туза, и забирая пять монет.

Игра шла несколько часов и горка возле Жан-Анри заметно выросла. Светлейший князь тоже был весьма доволен – с приходом Жан-Анри ему удалось отыграться и, даже, соорудить перед собой на столе изрядную кучку золотых монет.

Анна Гавриловна пригласила всех на домашний ужин и мужчины, оживившись, прошли к буфету, принять перед ужином бокал вина, а светлейший князь махнул водочки. Все, не чинясь, уселись за стол и принялись за стерляжью уху с расстегаями.

Из библиотеки к ужину появились Маша Меншикова и князь Пётр. Усаженные напротив друг друга, они всё время перебрасывались взглядами и улыбались друг другу, стараясь соблюсти приличия. Разнесли ботвинью с раками и, почти сразу же, жаркое из телятины. Подали красное вино. Светлейший князь Меншиков попробовал и сказал, обращаясь к Жану-Анри:

– Вашего завозу? – Жан-Анри кивнул головой и князь добавил:

– Зайду как-нибудь к вам. Хорошее вино.

– Я скажу приказчику, – сказал Жан-Анри, – вам покажут все коллекции.

– Весьма хорошее, – сказал весь вечер молчавший барон Остерман, – пожалуй, будет лучше рейнского.

Подали пироги с визигой, пряженцы с сёмгой, и прочие заедки. Гости почтили их с трудом, но крепким сбитнем запили с удовольствием.

Жан-Андре почти тут же распрощался, несмотря на приглашение светлейшего князя остаться ещё на пару часов и вышел на крыльцо. Глубоко в небе светила полная луна, пряча в своём сиянии звезды, и только некоторые из них осмеливались с ней равняться. Жан-Анри вздохнул полной грудью и неспешной ходой пошёл вдоль улицы, намереваясь прогуляться по Екатерининскому саду, прежде чем идти к себе.

Сзади, возле Морской Академии, были слышны громкие голоса курсантов, не желающих спать в такую прекрасную ночь. Несмотря на то, что в ночное время ходить по улицам Санкт-Петербурга было опасно, Жан-Анри не боялся, так как его тело было тренированным, шпага остра, а душу наполнял бодрый задор. Важнее всего постараться не убить нападавшего, поддавшись естественному инстинкту.

О Жан-Анри в Санкт-Петербурге ходили разные слухи. Поговаривали, что Жан-Анри Моризо из Буржа, провинции Берри, герцогства Беррийского во Франции, где он был бенедиктинским монахом. Что отчасти было правдой. Называли его любимчиком Петра Первого, купленным у регента Франции Филиппа Орлеанского, что тоже было полуправдой.

С Петром Первым Жан-Анри познакомился в Париже в апреле 1717, когда тот нагрянул в столицу Франции. Пётр I, как обычно, гулял инкогнито по Парижу и забрёл в винный погребок Жан-Анри. Они быстро нашли общий язык. Жан-Анри сразу понравился высокий любознательный, с благородной осанкой, северный царь, в выпуклых черных глазах которого всегда горел живой огонёк интереса.

Они до утра дегустировали вина его огромной коллекции, и к рассвету Жан-Анри бегло говорил на русском, чем немало потешил Петра Первого. Пётр тут же уговорил его ехать с ним в Санкт-Петербург, чтобы открыть там такой же погребок, как в Париже. Жан-Анри согласился, и они ударили по рукам, а затем принялись обмывать заключённый договор.

Но тут их нашёл князь Борис Куракин, посол Петра Первого во Франции, и устроил обструкцию продолжению банкета. Куракин напомнил, что сегодня понедельник и к Петру I в этот день с визитом должен пожаловать семилетний Людовик XV. Царь тут же поднялся и вместе с Жан-Анри уселся в карету, заблаговременно подогнанную Куракиным. Карета быстро доставила их в отель Ледигьер на улице Серизе в аристократическом районе Парижа, принадлежащий маршалу де Вильруа и отданный Петру Первому на время его визита в Париж.

Не успели они подняться, как перед отелем показались экипажи юного короля. Пётр Первый вышел и встретил его у кареты. Взявши Людовик XV за ручку, он повёл его в отель, где они, как равные, уселись в одинаковые кресла. Король продекламировал заученную речь, которую на ухо Петру Первому переводил Жан-Анри, к большому неудовольствию князя Куракина. Пётр, слушая короля, растрогался и прослезился, а потом поднял Людовика XV на руки и поцеловал.

Маленький король улыбался, но немного поморщился – от дяди Петра немного разило вином. Пётр Первый, с помощью Жан-Анри, мило побеседовал с королём, рассказывая ему о Санкт-Петербурге, о кораблях и сражениях, и тот с интересом слушал, и, нарушая церемониал, придвинул кресло к Петру, чем вызвал неудовольствие своего воспитателя, семидесяти трёхлетнего маршала Вильруа.

Так началась эта странная дружба царя и неизвестного француза. В Санкт-Петербурге Жан-Анри поразил Петра Первого ещё раз. Как-то, глядя на чертежи английского фрегата, изготовленные собственноручно Петром Первым, Жан-Анри объявил царю, что чертёж не верен, и тут же, по памяти, искусно исправил ошибку. Пётр посмотрел атласы, увидел, что он, действительно, дал маху и расцеловал Жан-Анри:

– Эх, светлая голова, мне бы, таких как ты, полсотни душ, я бы всю Россию-матушку перевернул.

С тех времён Пётр всегда звал своего друга на комиссию чертежей не только своих, но и других кораблестроителей. Федосей Скляев, знатный петровский строитель, пыжился, обзывал Жан-Анри «французишкой», но перечить царю не смел – нёс чертежи Жан-Анри, стоял у него за спиной и дулся, пока Жан-Анри, с улыбкой возвращая ему чертежи, похваливая, что сделаны «знатно» и предлагал по этому случаю распить бутылочку вина. В конце концов, Федосей стал «французишке» крепким друзякой.

А ещё был случай, после которого Жан-Анри стал семёновским мушкетёром. Как-то Пётр Первый принимал тульские фузей и мушкетёры Семёновского полка делали пробные стрельбы. Жан-Анри, наблюдая за стрельбой, заметил Петру Первому, что стреляют мушкетёры не сильно метко.

Заводной царь тут же организовал соревнование для мушкетёров и Жан-Анри, к тому же и сам принял в них участие. Каждому дали по три патрона и выставили мишени на сто метров. В итоге первыми оказались Жан-Анри и Пётр Первый. Жан-Анри предложил стрелять на двести метров, а вместо мишеней – глиняные тарелки. Взяли по три патрона и Жан-Анри все три тарелки расстрелял. Царь сумел расстрелять только одну.

– Знатно стреляешь, – сказал Пётр Первый, – нарекаю тебя почётным мушкетёром Семёновского полка, с правом ношения мундира и выслугой лет.

После этого они, вместе с Семёновскими мушкетёрами, поехали в погребок Жан-Анри и обмыли звание не одной бутылочкой «Эрмитажа».

Вот так Жан-Анри стал мушкетёром.

Улыбаясь вспоминания, Жан-Анри шагал мимо потушенных окон дома генерал-кригскомиссара Чернышева, и в воздухе приятно запахло гороховником. Он перешёл по мосту через Зимнюю канавку и двинулся вдоль Немецкой, мимо здания Зимнего дома, и хотел уже сворачивать в сторону Мало-Конюшенного моста, как услышал сдавленный вскрик: «Карау…».

«Не иначе, кого-то придушили», – подумал Жан-Анри, ускоряя шаг. Впереди, возле дома, копошились три тела. Скорее одно копошилось, а два других его тискали. Жан-Анри легко подскочил, ткнул одного и тот сполз на землю. Второй испуганно обернулся – но было уже поздно, Жан-Анри поднял его над собой и опустил на стену дома.

На земле лежала девушка, которая пугливо смотрела на Жан-Анри и орала:

– Не подходите, я буду кричать.

– Не беспокойтесь, – сказал Жан-Анри, подавая девушке руку, – опасность уже миновала.

Девушка взглянула на него и заметила его семёновский мундир. Взявшись за его руку, она легко поднялась и Жан-Анри, при лунном свете и огоньке фонаря, рассмотрел её лучше. Высокая и стройная, в простом белом платье, перетянутом на поясе красной лентой, она, несомненно, была необычайно красива. Девушка гордо посмотрела на него, встряхнув белокурыми, в свете луны, волосами, и, чуть приподняв свой немного курносый носик, сказала:

– Благодарю вас.

– Был рад вам служить, – сказал Жан-Анри, немного склонив голову. Девушка, вероятно, была из челяди одного из ближайших домов.

– Что вы здесь делали одна и ночью, – спросил он у девушки.

– Искала кота, Матвея, – сказала девушка. И, как будто подтверждая её слова, из темноты раздался громкий «мяв», а под ноги девушки выполз здоровенный котяра рыжей масти. Он по-хозяйски тёрся об ноги девушки и громко урчал от удовольствия.

– Где ты был, негодник? – схватила его девушка, нежно прижимая к груди.

– Вероятно, бегал за кошками, – засмеялся Жан-Анри. Девушка рассмеялась, и её лицо тут же изменилось и стало милым и приятным.

– А что здесь делаете вы? – спросила девушка, глядя на него большими, вероятно, голубыми глазами.

– Хотел прогуляться в саду Её Величества, – сказал Жан-Анри. Девушка на минуту задумалась и потом сказала:

– Подождите меня немножко, я отнесу Матвея, – и вопросительно взглянула на Жан-Анри, – я хочу прогуляться с вами.

– Буду рад, – сказал он совсем искренне. Девушка понеслась к зданию Зимнего дома, который со всех сторон окружала стройка, затеянная Екатериной I. Через несколько минут запыхавшись, примчалась.

– А что с этими делать будем? – спросила она, указывая на лежащие тела нападавших разбойников.

– Если очухаются – убегут, – сказал Жан-Анри, – а если нет – попадут в руки приставов генерал-полицмейстера Девиера.

Они шагали некоторое время, молчаливо слушая ночь.

– Гороховником пахнет, – сказал Жан-Анри.

– Это из Летнего сада, – объяснила девушка, и, взяв Жан-Анри под руку, добавила, – расскажите о себе.

– Я мушкетёр Семёновского полка, – улыбнулся Жан-Анри, и начал рассказывать свою французскую историю. О том, как попал в Россию, о кораблях с бочками вина, каждый год приходящих из Франции, о своих управляющих во Франции и тут, в России. О своём знакомстве с Петром Первым и о том, как они с ним стали друзьями.

При вспоминании о Петре Первом девушка оживилась и дальше слушала его рассказ с настороженным интересом, но потом снова растаяла и смеялась вместе с Жан-Анри над его похождениями. Он рассказывал о Франции, вначале о придворной жизни, потом о жизни в провинции, об известных зданиях, о художниках и поэтах.

«Un doulx Nenny avec un doulx soubzrire

Est tant honneste, il le vous fault apprendre

Quant est d’Ouy, si veniez à le dire,

D’avoir trop dict je vouldroys vous reprendre;

Non que je soys ennuyé d’entreprendre

D’avoir le fruict dont le desir me poinct;

Mais je vouldroys qu’en le me laissant prendre

Vous me disiez: «Non, vous ne l’aurez point»» [2]

[Закрыть]– неожиданно продекламировала девушка и тут же, засмеявшись, прикрыла свой прелестный рот рукой.

– Вы знаете Клеман Маро? – удивился Жан-Анри.

– Читала когда-то, – махнула рукой девушка.

– А вот это стихотворение вы знаете? – спросил Жан-Анри и прочитал на русском:

" Пленён я самою прекрасной

Из женщин, живших в мире сём,

За что хвалу своим стихом

Пою Венере громогласно.

Когда б Амур себе напрасно

Глаз не завязывал платком,

Он в девушку с таким лицом

И сам бы мог влюбиться страстно.

Она ко мне небезучастна,

А я готов поклясться в том,

Что счастлив, став её рабом,

Служить ей всюду и всечасно". [3]

[Закрыть]

– Нет, не слышала, – сказала девушка, вздыхая, и странно поглядывая на Жан-Анри. Слева показался Царицын луг, освещённый луной, очерченный вдали темной, кудрявой полосой Летнего сада.

– А вы, я заметил, работаете в зимнем доме, – спросил Жан-Анри. Она хитро улыбнулась и прыснула в ладошку.

– Вы, что, подсматривали? – спросила она. Жан-Анри не ответил, а взял её за руку, и они ступили на Мало-Конюшенный мостик через Мойку. Сад встретил их ночным пением соловьёв, славок и даже совы ухали иногда, нарушая гармонию. Воздух пропах сиренью, вишней и яблоней.

«Наверное, – подумал Жан-Анри, – так пахнет только в раю». Девушка уверено свернула налево и пошла вдоль грядок с морковью, луком и прочей зеленью, едва различимой при лунном свете. Они подошли к небольшому дому с восьмиугольной башенкой наверху, которую украшал золочёный шпиль. Название домика «Золотые хоромы» в точности соответствовало очаровательной ночи.

– Хотите посмотреть? – спросила девушка, останавливаясь перед домиком. Жан-Анри кивнул головой. Они поднялись на крылечко. Девушка пошарила в темноте, и в руках у неё появился ключ. Она открыла дверь, и они вошли внутрь.

– Зажечь огонь? – спросил Жан-Анри, вытягивая огниво.

– Не нужно, – сказала девушка и потянула его за собой. Они, толкаясь в темноте, пошли вдоль каких-то комнат. Жан-Анри, идя за ней, натыкался на углы, а девушка неслась всё дальше и дальше. Поднялись по каким-то ступенькам, потом ещё комнаты и снова крутая лестница. Девушка поднялась наверх, а Жан-Анри, спотыкаясь, полз за ней.

– Ну, где же вы? – торопила она его, и Жан-Анри поспешил к ней. Они оказались в тесной, восьмиугольной башенке, из окон которой открывался вид на ночной Санкт-Петербург. Луна освещала притихший город, кое-где светившийся колеблющимся светом запоздалых окон и блеклыми рядами фонарей, с коптящими, от масла, огоньками. Вдали видна была Нева, а за ней – Васильевский остров. В башенке было тесно и, волей-неволей, они прижимались друг к другу. Она обернулась к нему и, почему-то шёпотом, спросила:

– Правда, прекрасно? – Жан-Анри хотел ответить, но, неожиданно для себя, обнял девушку за талию и поцеловал, прильнув к его губам. Она ответила, подчиняясь и его, и своему желанию. Несколько минут они молчали, лаская друг друга, потеряв над собой контроль, поддаваясь тому, чем нельзя управлять. Когда они, задыхаясь, оторвались друг от друга, она сказала, спрашивая и, одновременно, утверждая:

– Пойдём вниз.

Они спустились по крутой лесенке, и Жан-Анри снова путался в коридорах, едва поспевая за девушкой, пока они не оказались в большой комнате освещённой лунной дорожкой из окна. Посредине, под балахоном, находилась большая кровать, на которую присела девушка.

– Иди сюда, – позвала она его, и они снова принялись неистово истязать друг друга, мимоходом, раздеваясь. А потом они занялись делом, у которого если и есть бог, то ему каждую минуту, с наслаждением и усердием, поклоняются миллионы людей на Земле. Девушка вскрикнула и ещё крепче прижалась к Жан-Анри, не прерывая настойчивого ритма движений.

Когда они, изнеможённые, отпали друг от друга, девушка повернулась и доверительно шепнула ему на ушко: «Ты моя первая любовь, – немного помедлила и прошептала, горячо обнимая, – и последняя». Жан-Анри повернулся к ней и шепнул ей в ответ: «Я буду помнить об этом всегда». Они заснули, потом проснулись, и снова потянулись друг к другу, истязая себя, растворяясь в неиссякаемой взаимной нежности, пытаясь до капли выпить то, что послал им Бог.

Когда на окнах в свинцовой оправе заалел первый солнечный луч, девушка вскочила и заторопилась:

– Мне нужно идти, – и они быстро собрались, чувствуя себя немного неловко, друг перед другом. Молчаливо прошли мостик и двинулись вдоль утренних улиц. Город ещё спал, только молочники, подстёгивая сонных лошадок, ходили вдоль улиц, заглядывали во дворы, переговаривали с кухарками и разгружали кувшины и деревянные вёдра. Злоумышленников, напавших на девушку, на месте не оказалось – видать очухались. Появился Зимний дворец, весь в лесах, на которых уже копошились работники, понукаемые подрядчиком.

– Я побежала, – сказала девушка, сворачивая возле строительного забора.

– Подожди, – крикнул Жан-Анри и спросил, – как тебя зовут?

– Елизавета, – бросила девушка и улыбнулась. Жан-Анри хотел ещё что-то спросить, но она махнула рукой и скрылась за поворотом.

* * *

«Огромная тёмная волна, неотвратимо двигаясь вперёд, ватным одеялом многометровой толщины накрыла город. Придавленные весом воды, многоэтажные дома плющились, как картонные, взрываясь окнами и пузырясь остатками воздуха.

Господь Бог молчаливо взирал с небес на содеянное раздражённой природой и только рядом стоящий Пётр слышал тихо сказанные слова:

«По делам вашим ...»

Наклонившись из колесницы и зорко взирая вниз, Георгий Громовержец мечет молнии, поражая грешников, но смерть от молнии им не кара, а освобождение: остальные, накрытые волной, утонут в воде.

Но, вероятно, человеку давали шанс выжить, так как старый толстостенный дом выдержал первый напор волны, и только звенящая тишина напоминала о сжатом в несколько атмосфер воздухе. Из ушей Михаила струилась кровь, но он об этом не знал и поражался внезапно возникшей тишиной.

Окна не устояли перед многотонной тяжестью и лопнули, наполняя комнаты водой, а он барахтался под самым потолком, возле железной входной двери в пузыре воздуха. Пол в зале, вместе с деревянными перекрытиями, вибрируя, не выдержал и рухнул вниз вместе с водой, но потолок каким-то чудом оставался целым, что и спасло Михаила, так как вода, вместе с уходящей волной, начала медленно исчезать через окна нижних этажей».

Михаил Васильевич вздрогнул и проснулся. Сон, с дотошными подробностями повторяющий былое, в последнее время посещал его не так часто, как раньше, но всё равно болезненно опустошал душу, а тело покрывал мерзким липким потом. Тогда самые большие города мира: Рим и Париж, Пекин и Варшава, Берлин и Копенгаген, Амстердам и Лондон, Дублин и Нью-Йорк, Монреаль и Буэнос-Айрес, Рио-де-Жанейро и Каир, Тель-Авив, Стамбул и Токио исчезли с лица Земли, смытые и затопленные водой.

Он окинул взором синюю карту затопленных территорий, старомодно лежащую под стеклом на столе, и бросил взгляд на кап [4]

[Закрыть], снятый с пальца, который молчаливо поглядывал на него стеклянным глазом.

Глаза слезились, из носа текло, и Михаил вытянул из кармана большой носовой платок, устраняя последствия насморка и аллергии. Каждое лето, в самую жару, с нехорошим постоянством его посещала данная болезнь, перед которой Михаил был бессилен.

Ходить по врачам он не любил, зная наперёд, что будут долго проверять аллергические реакции, а по истечению двух недель мокрый процесс бесследно исчезнет, как будто истёк срок наказания. Обычно, на эти пару июльских недель он брал отпуск, чтобы в одиночестве, закрыв все окна, просидеть дома, читая литературу, но в этом году его попросил сам Оробели, главный координатор Совета Наций.

Михаил разделся, выбросив мокрую рубашку в стиральную корзину, и отправился под холодный душ, смывая неприятные воспоминания и липкий пот, освежая не только тело, но и душу.

Старший коронер Совета Наций Михаил Васильевич Мурик на своём посту находился полных двадцать лет и уже давно имел возможность отдыхать где-нибудь в экзотическом месте, вместо того, чтобы шляться по странам и весям, вылавливая преступников, неадекватных людей, с порушенной психикой.

Но коронер Мурик не любил отдыхать и на отдыхе чувствовал себя точно с подрезанными крыльями, поэтому любое сообщение капа в такое время воспринимал, как манну небесную и, обрывая отпуск, рвался на поиски очередного сумасшедшего. Он был давно одинок, потому что первая жена, она же и последняя, увидев его приоритеты, несмотря на ребёнка, покинула его, предпочитая построить счастье с другим, менее занятым на работе.

Возможно, на характер коронера накладывали отпечаток преступники, которые тоже никогда не отдыхали, а если отдыхали, то не забывали о себе напомнить. Тем не менее, если человек тянул работу, то его с удовольствием нагружало не только начальство, но и сослуживцы, не прочь спихнуть Мурику какое-нибудь тёмное дело.

Мурик не успел выключить душ, как его кап издал знакомую мелодию. Коронер, накинув на себя полотенце, вышел из кабинки душа и надел на палец кап. Перед ним возникла знакомая фигура его помощника Ламбре, который стоял возле какого-то здания, показавшегося Мурику знакомым.

– Мсье Михаил, я с вашей родины, – улыбаясь, сообщил Ламбре на «универе» [5]

[Закрыть], показывая рукой на очертания полуразрушенного здания. Мурик, присмотревшись, узнал Владимирский собор в Киеве и спросил:

– Что случилось?

Ламбре в двух словах сообщил и Мурик понял, что нужно лететь.