Текст книги "Мушкетёр Её Высочества (СИ)"

Автор книги: Саша Суздаль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 14 страниц)

Через полчаса он сидел в «магнетике» [6]

[Закрыть]и летел в Киев.

* * *

Жан-Анри полдня проспал дома. Проснувшись, он лихорадочно думал – что же ему дальше делать? От его уравновешенности, граничащей с равнодушием, не осталось ни следа. Несомненно, он влюбился в неё и чувствовал, что только сейчас начинает жить, а до этого по жизни его вело простое любопытство и жажда острых ощущений.

«Вот и получай острые ощущения», – подумал он, и начал размышлять, как её найти и забрать, как окружить своей заботой и любовью. Он понял, что влюбился по уши, по самую макушку, утонул в своих чувствах к ней и пытался понять – внутри у него вечное или переходящее. Последний раз такое он чувствовал к Лауре в Авиньоне и сразу вспомнил, как когда-то декламировал ей Петрарку:

«Стрелу амура чувствую в себе.

Тревожит сердце сладостная мысль,

сбылись желания в моей судьбе,

с тех пор я счастлив, как вы родились».

Он поднялся и из томика стихов Франческо Петрарки вытащил её рисованный портрет. Но он, почему-то, уже не возбуждал в нем тех чувств, которые он чувствовал раньше до того, как познакомился с Елизавет. Да, прошло много лет, он знал многих женщин, но помнил только её.

И вот теперь этому пришёл конец. Жан-Анри чувствовал, что он как будто изменил ей, но радостные вспоминания о Елизавет начисто сносили эти мысли. Он захлопнул томик, встал и принялся одеваться. Надел на себя синий семёновский мундир, стряхнул голубую треугольную шляпу и решил идти в казармы, чтобы расспросить, по возможности, о Елизавет, но так, чтобы не возбудить лишнего интереса.

В дверь постучали, и она приоткрылась. В щели показалась остриженная кружком голова и спросила:

– Барин, одеваться будете?

– Уже, Еремей, – махнул рукой Жан-Анри, – оседлай мне вороного.

– Слушаюсь, барин, – поклонился Еремей и спросил: – Кушать подавать.

– Нет, – отмахнулся Жан-Анри, – пусть Акулина попить принесёт.

Еремей вышел и пока Жан-Анри надевал перчатки, в дверь снова постучали. Он открыл и увидел сияющую Акулину с кружкой сбитня, к которому Жан-Анри пристрастился в России. Он принял кружку и медленно выпил.

– Как ты? – спросил Жан-Анри, отдавая кружку и посматривая на округлый живот Акулины. Она зашлась румянцем и ответила, счастливо улыбаясь:

– Спасибо, барин, ножками сучит.

Акулина и Еремей служили у Жан-Анри с самого его появления в России. А потом поженились, чему Жан-Анри был рад, так как слуг своих менять не любил, как и привычные перчатки. Поэтому достроил в своём огромном доме ещё один флигель, где их и поселил.

Жан-Анри вышел. Был ясный день, но свежий ветер дул из Невы и приятно бодрил. Жан-Анри принял у Еремея заждавшегося коня и вскочил в седло. Конь коротко храпнул и затанцевал. Еремей украдкой перекрестил уезжающего барина.

Жан-Анри поскакал к Мойке, мимо гостиного и мытного двора, перебрался через деревянный мост, где возле будки его поприветствовал семёновский сержант, и выскочил на перспективу, шелестевшую по бокам стройными рядами берёзок. Копыта коня бодро выстукивали по камню красивое стаккато, и Жан-Анри полностью отдался движению и полёту. Впереди показался мост через Фонтанную речку и Семёновская слобода на том берегу. Конь, переходя в шаг, бодро застучал по деревянному помосту.

На посту у моста стояли преображенцы при шпагах, фузеи стояли прислонённые к шалашу. Чуть левее плотники строили караульный дом. Жан-Анри спешился и подошёл к улыбающемуся сержанту Васильеву Ивану.

– Здоров Иван Андреевич, – сказал он, прижимая Жан-Анри к груди: – Что же ты к нам не заходишь?

– Заходи к семёновцам, – сказал Жан-Анри, – я сегодня к ним. Держи алтын за проезд.

Сержант принял монету и поднял шлагбаум. Жан-Анри сошёл с моста и вскочил на коня. До казармы было рукой подать. «Казармой» Жан-Анри называл длинный, в пять срубов, дом, выстроенный за его деньги для ротных чинов Семёновского полка по просьбе генерал-фельдмаршала Михаила Михайловича Голицына. Жан-Анри подъехал к дому, соскочил с коня и накинул повода на коновязь. Открыл дверь в первый сруб и в зале увидел поручика Кирила Каскова, который в рубахе, высунув язык, с усердием строгал ножом гусиное перо. Тут же, на столе, валялся искорёженный десяток прошедших попыток.

– Здорово! Ты что делаешь? – засмеялся Жан-Анри.

– Приветствую, Иван Андреич, – обнял его Кирила, – вот, сочиняю ответ родителю.

– Я смотрю, ты больше с гусями воюешь, – улыбнулся Жан-Анри, забирая у него ножик и перо, – оселок есть?

– Будет, – радостно воскликнул Кирила и полез на полку. Жан поточил ножик, и спросил: – Как вы тут?

– Пертурбации у нас, – доложил Кирила, – которые из полка в кавалергардию хотят бежать.

– Это кто же? – спросил, Жан-Анри.

– Да Тимофей, – вздохнул поручик. С подпоручиком Тимофеем Коробовым они жили вдвоём в доме.

– А где он?

– На неделю дежурит у Красного кабачка, – улыбнулся Касков.

– А ты, – улыбнулся Жан-Анри, стругая перо, – тоже в кавалергардию?

– А мне не сподручно, – горько ответил Кирила, – ростом не вышел, два аршина семь вершков.

– Не горюй, – ответил Жан-Анри, подавая перо поручику, – журавль, он жирнее, да далеко.

– И то, правда, – согласился Кирила и спросил: – Ты почто?

Жан-Анри помялся и доложил:

– Зазноба у меня, – помолчал и добавил, – в Зимнем доме служит.

– Ну, так и что? – удивился Кирила.

– Как её найти, – развёл руками Жан-Анри.

– Ты же вхож был, при Петре, – удивился поручик.

– Так то при Петре, – взгрустнул Жан-Анри. Да, с Петром Первым они вроде бы были друзья, но Пётр не особо любил пускать чужих людей в свою семью. Они были друзья по работе, а таких друзей у Петра Первого было пруд пруди.

– А как её кличут, – спросил поручик, отодвигая бумагу и перья и выставляя на стол бутылку вина.

– Елизавета, – сказал Жан-Анри, вспоминая её утром в лёгком платьице, развевающемся на ветру.

– Царёва дочка, – деловито спросил Кирила, наливая вино в кружки.

– Царёву дочку я знаю, – махнул головой Жан-Анри, он видел дочь Петра, правда давно, на его похоронах, – мала она ещё, говорю же – служит она там.

– Спроси кого-нибудь, – подсказал Кирила, подавая кружку Жан-Анри.

– Я тебя и спрашиваю, – ответил тот, принимая кружку.

Выпили, Кирила отщипнул от краюхи кусочек хлеба и пожевал.

– Я такой не знаю.

– Вы же возле Зимнего на карауле стоите, – настаивал Жан-Анри.

– Ну и что, что стоим? – двинул широкими плечами Кирила: – Мы же имени не спрашиваем. А какая она в лицо?

– Красивая, – только и сказал Жан-Анри, пытаясь вспомнить её лицо.

– Все они красивые, пока молодые, – философски заметил поручик.

– Нос чуть-чуть курносый, – вспомнил Жан-Анри.

– Да-а-а! Примета, – ехидно улыбнулся Кирила.

– Ты так и не поможешь? – сник Жан-Анри.

– Отчего же «не поможешь» – помогу, – сказал поручик, наливая по второй, – ты вот что, завтра со мной в караул пойдёшь.

– Как это? – опешил Жан-Анри: – Я же не служу!

– Мундир наш носишь – вот и послужишь, – улыбнулся Кирила, – и сам будешь смотреть свою Лизавету.

Жан-Анри застыл. Мог бы и сам догадаться.

– Ну, давай, за твою Лизавету, – поднял кружку поручик, но выпить не успели – в дом ввалились Иван Васильев с преображенцами.

– Встречай гостей Кирила, – засмеялся Васильев, обнимая Каскова и выставляя на стол бутылку. – Да вы уже приняли? И нас не дождались?

Жан-Анри взял кусочек бумажки и перо, так и не дождавшееся письма, и написал записку бывшему шведскому лейтенанту, а ныне управляющему французской винной лавки Жана-Анри.

– Иван, пошли кого-нибудь к Шенстроу, – сказал Жан-Анри, подавая Васильеву записку.

– Я сейчас, – подмигнул Васильев, и тот час выскочил за дверь.

Гуляли долго, почти до утра. Жан-Анри, крепкий на напитки, заснул, даже не заметив.

* * *

Ранним утром его разбудил Касков:

– Вставай, соня, невесту проспишь!

Жан-Анри вскочил, схватил шпагу и погонял Кирилу по избе, чуть не разбив остатки посуды на столе, и остановился только тогда, когда Касков, припёртый к стенке, не сказал: – Всё, хватит, это тебе сегодня не понадобиться!

Выбежав на берег Фонтанной реки, и окунувшись в воде, Жан-Анри, свежий, с дрожью в теле, как у рысака перед забегом, торопил Каскова, завтракающего кашей:

– Ты долго будешь хобот набивать? – на что Касков улыбнулся: – Слону такая порция на зуб.

К дому подъехали ещё шесть человек, солдат и капралов, которые стояли у коновязи, гыгоча по обычаю и поджидая прапорщика.

– Ну, всё, вперёд, – поднялся Касков и повернулся к Жан-Анри, – я тебя в караул ставить не буду, будешь рядом с часовым. Если что, можешь уйти, – он улыбнулся и добавил: – За зазнобой.

Парами двинулись к мосту. Отсалютовали шпагами улыбающимся преображенцам, чинно перешли мост и пустили коней рысью. Переехали Мойку и подъехали к Зимнему дому, обложенному строительными лесами – царица Екатерина достраивала флигеля. Работный люд уже шевелился на стенах, матерясь с подрядчиками. Поручик развёл караулы и, оставив старшим сержанта Ефима Блудова, подъехал к Жан-Анри:

– Оставляю тебя, – сказал он и улыбнулся, – смотри в оба и потом мне доложишь.

– Слушаюсь, мой командир, – снял треуголку Жан-Анри, – муха не пролетит.

Фурманщики давно уже погасили фонари, и солнце легко вставало за Летним садом, озаряя его силуэт своими лучами, а Нева, позади, была ещё темной, ударяясь волнами в деревянные набережные, и пытаясь сковырнуть человеческое упрямство. Где-то запоздало кукарекали одинокие петухи, не съеденные на обед.

На Адмиралтействе вяло стучали топоры – достраивали заложенный ещё Петром Первым линейный корабль «Пётр Первый и Второй», но денег на это не хватало, поэтому, работа велась, скорее, по инерции, чем по принуждению. По улицам ездили молочницы и водовозы, разливая свой продукт выбегающим кухаркам и заспанным поварятам с вёдрами и кружками.

Лёгкий бриз дул с Невы, приятно освежая лицо Жан-Анри, которое, почему-то, горело, точно пропаренное утюгом. Сержант, проверив все посты, подошёл к Жан-Анри и подмигнул ему:

– Да не дрейфь ты, найдём твою кралю!

Жан-Анри только улыбнулся и подумал: «Ну, всё! Об этом знает уже весь полк!» – но сердце от вспоминания о Лизавете, счастливо ёкнуло, разливаясь по жилам благодатью. К подъезду подкатила карета, дверку которой с поспешностью отворил соскочивший с запяток один из лакеев и оттуда с трудом выполз светлейший князь Меншиков. Он, поддерживаемый слугой в ливрее, подошёл к крыльцу и увидел Жан-Анри.

– Князь? Ты ли это? – удивился он, и спросил: – По какой надобности?

– Я с друзьями, – сказал Жан-Анри.

– А-а-а! – промычал Меншиков, взглянув на мундир Жан-Анри, и кивнув сержанту Блудову.

– Хорошие у тебя друзья, – добавил он и, махнув рукой, сказал: – А я к матушке… дела государственные, понимаешь …

Светлейший князь скрылся за дверью, а сержант Блудов хмыкнул:

– Опять надерутся с матушкой. Вчерась на Васильевском и не были, в городе ночевали.

Ответить Жан-Анри не успел – двери стремительно раскрылись, и на пороге появился юноша с маленькими, точно нарисованными, усиками и в офицерском мундире семёновского полка. Он слетел со ступенек и, улыбаясь, подошёл к сержанту Блудову:

– Здорово, Ефим!

– Здравия желаю, – вытянулся Блудов, улыбаясь на всё лицо. Жан-Анри застыл и не знал, что сказать. Что-то больно знакомое поразило его в облике офицера, но сразу же выпало из памяти, как ни старался он вспомнить.

– Мушкетёр, – обратился офицер к нему, – вы пойдёте за мной.

Жан-Анри, недоумевая, тем не менее, подчинился, и пошёл за стремительно идущим офицером. Сзади, на крыльце, появилась куча народу, впереди которого бежала Мавра Шепелева и истошно кричала:

– Подожди меня! Подожди меня!

За ней шагал смеющийся Иван Иванович Лесток [7]

[Закрыть], а сзади, приподняв юбки, серьёзно и сосредоточено спускалась по ступенькам Анна Петровна, поддерживаемая длинноногим, с кислой физиономией, Карлом Фридрихом [8]

[Закрыть]. Заключал весёлую компанию гоф-интендант Пётр Иванович Мошков улыбающийся во весь рот и несущий в руках две огромные корзины с провизией.

Когда процессия уже отошла на несколько шагов от крыльца, в двери появилась императрица Екатерина, ещё в ночном и растрёпанная, поддерживаемая светлейшим князем, и крикнула им вдогонку:

– Wo sind Sie, die Mädchen, nicht gefrühstückt. [9]

[Закрыть]

– Матушка, дело то у них молодое, – успокоил её светлейший. Екатерина бессильно взмахнула платком и скрылась за дверью, ведомая Меншиковым.

Жан-Анри едва поспевал за офицером, летящим впереди, точно его несли крылья. Мавра догнала офицера и, повиснув у него на плече, что-то ему шептала на ухо, беспрестанно оглядываясь и хихикая. Жан-Анри все ещё был в недоумении, что попал в такую конфузию, и, чтобы не подводить Каскова, решил молчаливо следовать за незнакомым офицером.

Между тем они вышли на берег, где их ждал ялик с шестью матросами на вёслах. Как только весёлая компания расположилась на судне, мичман взмахнул рукой, и матросы дружно налегли на вёсла. На фок-мачте одиноко трепыхался Андреевский флаг, укоризненно глядя на мичмана, не желавшего поднимать фок или, по крайней мере, кливер.

Жан-Анри стоял, опираясь на фок мачту, и смотрел вперёд на нос ялика, где, согнувшись от ветра, стояли молодой офицер и Мавра, которая продолжала кривляться и хихикать, оглядываясь назад. На корме расположились Анна и её муж, Карл, который, бросая косые взгляды на Мавру и офицера, всё с той же недовольной физиономией, портил окружающее веселье. Лесток с Мошковым, вытянув из корзинки полуштоф, плеснули себе в кружки. Мичман, которого они приглашали в компанию, благоразумно отказался, сославшись на службу, и они выпили, никого более не приглашая.

Гребцы дружно налегли на весла, и ялик понёсся по волнам, рассекая их острым носом. Через некоторое время впереди показалась блистающая золотом яхта со спущенными парусами, которая состязалась с солнцем своим ярким блеском. «Принцесса Елизавета» прочитал Жан-Анри вырезанное на её корме название, и сердце ёкнуло приятными воспоминаниями. Его сегодняшняя неудачная попытка найти свою неожиданную любовь, немного обескуражила, но он знал, что всё равно найдёт понравившуюся ему девушку. Из яхты грохнули салют и опустили парадный трап.

– Суши вёсла! – весело бросил мичман, подтягивая ялик к трапу. Офицер отмахнулся от Мавры и, поманив рукой Жан-Анри, направился к трапу. Мичман бросился помогать, но офицер легко и быстро, не держась за перила, поднялся на палубу яхты.

– Здравия желаем, Ваше Высочество, – вытянулся во фрунт капитан. Жан-Анри его узнал, это был капитан Зверев. «Поторопился, капитан, – подумал Жан-Анри, поглядывая на ялик, где топталась возле своего Карла Фридриха совсем не весёлая Анна Петровна, – царская особа ещё внизу».

– Ваша каюта, как обычно, на носу, – сказал капитан Зверев, подавая офицеру позолоченный ключ.

– За мной, – бросил офицер через плечо и пошёл в направлении внутреннего трапа. Жан-Анри, недоумевал, зачем он ему понадобился, но выяснять не стал – время покажет. Офицер быстро слетел с лестницы, чуть не сшибая матросов. При его виде они прижимались к стенке и, широко улыбаясь, орали: «Здравия желаем, Ваше Высочество». «Совсем матросики с ума сошли», – улыбаясь, подумал Жан-Анри, шагая за офицером. Тот остановился перед дверью каюты и открыл её.

– Заходи, – сказал он, пропуская Жан-Анри вперёд. Жан-Анри зашёл в каюту и посмотрел в открытый круглый иллюминатор на Неву и просыпающийся город. Офицер закрыл дверь. Когда Жан-Анри повернулся, офицер страстным поцелуем впился в его губы. Жан-Анри ошалел, застыл на месте и потерял дар речи.

* * *

Прошло много лет после затопления, а Киев, если смотреть на него сверху, ещё имел следы разрушений, которые, пока, не имелось возможности восстановить, так как не позволяет экономика планеты. Мурик смотрел с магнетика на волны, перекатывающиеся на месте Оболони, Троещины, Дарницы, с ужасом вспоминая пережитое им во время Потопа.

Не всё оставшееся население желало селиться в не разрушенных городских коробочках – некоторые предпочли жилища рядом с возрождающейся природой, поэтому строили индивидуальные дома, а восстановление исторических зданий оставили на потом.

К тому времени, когда появилась возможность строить, неожиданное открытие решило транспортную проблему – у людей появились магнетики, простые капсулы, двигающиеся под действием магнитного поля Земли и огромные ресурсы, требующиеся для восстановления дорог, не понадобились.

Он приземлился прямо возле полуразрушенного Владимирского собора и нажал на кнопку капа, освобождая магнетик. Его нетерпеливо ожидал Гильберт Ламбре. Видя сопливое настроения шефа, он предусмотрительно не подал ему руки, а вместо приветствия поторопил:

– Доктор нас ожидает.

Они покинули здание Владимирского собора, и перешли на другую сторону бульвара. Здесь, как помнил Мурик, располагалась восемнадцатая больница, а застеклённые окна говорили о том, что здание привели в порядок и используют. Ламбре, как будто здесь родился, провёл Мурика на второй этаж, откуда по переходу перешли во второе здание, где находилась прозекторская.

– Нам выделили десять минут, – предупредил Ламбре и постучал в дверь. Немолодой лысоватый доктор окинул их взглядом и сразу перешёл к делу:

– Потерпевший убит острым длинным и тонким предметом прямо в сердце. Кроме раны на груди, других повреждений не обнаружено. Смерть наступила мгновенно. Следов борьбы нет.

– Что вы можете сказать о предмете, который причинил смерть потерпевшему? – спросил Мурик, разглядывая на трупе дырку в области сердца.

– Ничего не скажу, – ответил доктор, глянув на Мурика, – вероятнее всего, длинный штырь или заостренная длинная отвёртка, так как сердце проколото насквозь и задета задняя сторона грудной клетки. Заключение я напишу позже и отправлю секретарю на ресепшене. А сейчас я должен идти, готовиться к операции.

Мурик кивнул, а доктор, взглянув на него, спросил:

– Кстати, может вам дать что-нибудь от аллергии?

Мурик поблагодарил, но задерживать доктора не стал. Они вышли на улицу, где Мурик вздохнул грудью и вытер нос большим платком.

– Пойдём смотреть квартиру потерпевшего, – скучным голосом предложил Ламбре, полагая, что ничего интересного сегодня не произойдёт. Они спустились к университету и свернули направо, на улицу Владимирскую, где жил потерпевший. Поднявшись на третий этаж четырёхэтажного здания, остановились возле квартиры, на двери которой Мурик увидел красную ленточку с надписью: «Коронер СН».

Мурик никогда такую ленту не использовал и, ухмыльнувшись, глянул на Ламбре, который деловито открывал дверь квартиры. В прихожей ничего интересного не было, так же как и в спальне, а в зале, который находился справа, царил полный бардак: вещи были разбросаны, все ящики стенки старого образца варварски вытянуты, а книжные полки, расположенные выше, были пусты, так как все книги в беспорядке валялись на полу.

Мурик глянул на Ламбре и тот сказал:

– Здесь ничего не трогали.

Возле открытой двери на балкон, нарисованная мелом на полу фигура обозначала потерпевшего. Несколько капель засохшей крови отметили занавески из белого полотна, точно на них брызнули вишнёвым соком.

– Кто обнаружил труп? – спросил Мурик.

– Его каждую среду посещал разносчик овощей, – сообщил Ламбре и добавил: – Разносчик включил кап и передал сообщение диспетчеру города.

– Что искали? – спросил Мурик сам себя.

– Если судить по двум золотым ангелам на тумбочке у зеркала и золотому обручальному кольцу на подставке, то преступника не интересовали ценности, – ответил Ламбре, показывая на сияющие крылатые миниатюры.

– Что же тогда? – спросил себя Мурик и Ламбре с готовностью ответил:

– Я думаю, что это маньяк.

– Что же он здесь «наманьячил»? – задумчиво сказал Мурик и, спохватившись, спросил:

– Надеюсь, ты не сообщил об этом в бюро?

По растерянному виду Ламбре, Мурик понял, что попал в точку, и подумал, как придётся оправдываться перед начальником бюро Максимилианом Броннером за своего помощника.

«Как нибудь обойдётся», – решил Мурик и сказал:

– Хорошо, заберёшь заключение врача и можешь возвращаться в бюро.

– А вы? – спросил Ламбре.

– Я останусь в этой квартире, – сказал Мурик, взяв папочку, которую таскал Ламбре. На его молчаливый вопрос ответил:

– Немного побуду на родине.

Ламбре понимающе кивнул и, показывая на папочку, сообщил:

– Я распечатал специально для вас, – на недоумение Мурика он показал на кап и добавил:

– У меня все в электронном виде.

Ламбре тут же вызвал магнетик и ушёл, снисходительно махнув Мурику рукой. Мурик взял в руки папку, закрыл дверь, оборвав яркую ленту, и спустился пониже, на бывшую площадь Толстого, где собирался импровизированный базар, куда жители окрестных мест привозили на телегах овощи и фрукты.

Купив кулёк антоновских яблок, он поднялся вверх в заросший кустарником сквер, где лежал памятник поэту Шевченко и присел на лавочку. Вгрызаясь зубами в белую сочную мякоть яблока, Мурик, смачно хрустя, открыл папку и принялся листать странички дела.

«Потерпевший, Сотников Валерий Павлович, рождения 2002 года», – читал Мурик и подумал: «Почти, как я». Дальше перечислялись умерший отец и мать, а также жена, живущая в Швейцарии.

«Нужно будет ее навестить», – подумал Мурик, вчитываясь в скупые слова официальных бумаг. Сотников оказался физиком на отдыхе, участвовавшем в создании магнетиков, но потом бросил науку и преподавал в местном университете.

«Может, убийство связано с бывшей работой?» – подумал Мурик, но сразу отбросил эту идею: общество людей слишком малочисленно, чтобы затевать какие-либо склоки. Правду сказать, больше всего Мурику приходилось разбирать несчастные случаи, в отличие от убийств: событий редких в послепотопном мире.

Полистав дело, и не выудив из него ничего стоящего, Мурик отправился в квартиру, собираясь неспешно всё осмотреть. Квартира встретила тишиной и затхлым запахом. Мурик подержал двух позолоченных ангелов, вытащил золотое кольцо из замысловатой подставки, потом положил всё на место. Раскрыв окна, коронер принялся подбирать с пола книги и ставить их на место, угадывая порядок их расположения на полках. Раскрытые страницы он перечитывал и закрывал, на всякий случай, запоминая текст в памяти.

Вскоре порядок был восстановлен и Мурик критично оценил свою работу. В конце нижнего второго ряда, который преступник не сбросил на пол, его глаз приметил прореху в расположении книг. Он нагнулся и вытянул соседние книги, которые оказались дневниками исторических деятелей.

Мурик оглянулся, разыскивая взглядом пропавшую книгу, но всё, что лежало на полу, он уже разложил по полкам. «Может, я сунул книгу не туда?» – подумал он, ругая себя за то, что не зафиксировал книги капом перед сортировкой.

Он опустил глаза на пол и тут, под диваном, увидел тёмный коричневый переплёт. Открыв книгу, Мурик уже знал, что нашёл пропажу: в книге была вырвана страница. Всего одна страница.

Книга была написана от руки и чернила в некоторых местах обесцветились, но, если тщательно присмотреться, то можно было свободно прочитать. По содержанию Мурик понял, что читает дневник молодого человека. На первой странице было написано карандашом «Дневник Петра Апостола». Вероятно, отметку оставил хозяин книги, который лежит в морге, ожидая очереди в крематорий.

Мурик порылся в памяти, но никакой Апостол, если не считать апостолов, описанных в Библии, в голову не приходил. На улице наступил вечер, а так как электричества в городе не наблюдалось, так же, как и во всём регионе, то следовало ложиться спать, следуя природным циклам.

Поднялся Мурик рано, как только начало светать. Взяв в руки пустое ведро, вышел на улицу и долго искал колодец, возле которого уже образовалась очередь: жаворонков, как оказалось, в Киеве хватает. Набрав воды, Мурик поднялся на третий этаж и умылся в умывальнике, который, вероятно, работал, поглощая пролившуюся воду.

Откусив оставшееся яблоко, Мурик присел на кресло возле окна и углубился в чтение дневника Петра Апостола. События, описанные в дневнике, происходили в 1726-1727 годах и рассказывали о приезде молодого Апостола в Санкт-Петербург к своему отцу, Даниле Апостолу. В записях фигурировали известные исторические личности, видимо, молодой Апостол был вхож в самые знатные дома тогдашней столицы.

* * *

В пятницу 27 мая 1926 года Пётр Данилович Апостол сидел за столом и писал письма домой, к своей жене, оставшейся на родине – в любимых Сорочинцах. Его отца, миргородского полковника Данилу Апостола, после долгой волокиты признали, наконец, невиновным и позволили уехать домой, оставив вместо себя в Санкт-Петербурге сына.

Старый полковник торопил казаков, укладывающих багаж на двух возах, надеясь выехать, пусть и в ночь, но подальше от коллегии Иностранных Дел и высшего суда. Собственно говоря, его сына, Петра Даниловича, оставляли не только из-за отца, а потому, что светлейшему князю Меншикову было удобно иметь под рукой умного юношу, хорошо знающего языки, и часто используемого им, как переводчика и секретаря.

Да, к тому же, Петя, как его ласково называл Меншиков, давно был в его доме своим, проведя свое детство, здесь же, в обществе его несовершеннолетнего сына, Александра и обучаясь вместе с ним языкам и наукам.

Несмотря на то, что Пётр Данилович Апостол был старше Александра Александровича Меншикова, общая учеба сдружила их, и они тянулись друг к другу, как братья. Подросший Пётр Апостол вскоре женился, что разлучило их, но коллизия с его отцом заставила его приехать в Санкт-Петербург, чему несказанно был рад младший Меншиков, в тут пору двенадцатилетний отрок и требовавший советов своего старшего друга.

А началось все давным-давно…

Иван Мазепа служил при польском короле Иоанне Казимире в качестве комнатного дворянина, но, за драку в королевском дворце, был оттуда удалён и отправился домой, а потом, в 1669 году, пристал к гетману правобережной Украины Петру Дорошенко, у которого дослужился до генерального писаря.

В 1674 г. гетман Дорошенко отправил Мазепу к крымскому хану Селим-Гирею, сыну Бегадир-Гирея, для переговоров о совместных действиях против левобережного гетмана Ивана Самойловича, присовокупив подарок из пятнадцати невольников – пленённых левобережных казаков. Сопровождала Мазепу охрана из татар.

На своё несчастье Мазепа напоролся на засаду запорожского атамана Ивана Сирка. Запорожцы татар перерезали и освободили казаков, а Мазепу, после его слёзных просьб, атаман Сирко отправил к гетману левобережной Украины Ивану Самойловичу, у которого с Россией был подписан договор о казачьих вольностях и совместной поддержке.

Мазепа очаровал своим красноречием Самойловича, и настолько добился его доверия, что стал учить его детей. Вскоре он дослужится до чина генерального есаула. По поручению Самойловича он часто ездит в Москву, где своими лестными разговорами очаровал князя Василия Голицына, фаворита царевны Софьи.

В 1687 году генеральные старшины и несколько полковников, не без участия Мазепы, подали донос князю Голицыну на Самойловича, обвиняя его в том, что он хотел из Малороссии сделать отдельное государство. К тому же на него свалили неудачу крымского похода на татар и турок.

Самойловича сослали в Сибирь, в Тобольск, вместе с сыновьями, которых учил Мазепа, где они вскоре и скончались, а самому младшему, Григорию, в том же году отрубили голову.

В июле 1687 году казачьей Радой сорока шестилетний Иван Мазепа выбирается, не без помощи князя Голицына, гетманом Украины. Он подписал в Коломаке договор с российскими малолетними царями, Иваном и Петром и их регентом Софьей, в котором подтверждались казацкие права и вольности, но, по сравнению со статьями, подписанными с предыдущими гетманами Демьяном Многогрешным или Иваном Самойловичем, права гетмана были урезанны.

Данила Павлович Апостол, к тому времени уже миргородский полковник и сторонник Самойловича, был для Мазепы лицом неугодным и он лишил его звания полковника. Лишить-то лишил, но, в скорости, казачество вновь выбрало его полковником. С тех пор у Данилы Апостола и Мазепы было большое отчуждение друг от друга.

При князе Голицыне Иван Мазепа был в фаворе, но тут в 1689 году Пётр взял управление государством в свои руки, а князя Василия Голицына отправил в ссылку. Мазепа, со свойственным ему обаянием, сумел понравиться молодому царю, и заслужить его доверие. С тех пор Мазепа – верная рука Петра Первого во всех его военных начинаниях, а на Украине выше его власти никого нет. Мазепа и его старшина взяла всё казачество в свое безраздельное владычество.

Как-то случилась у Ивана Мазепы большая любовь – шестидесяти девятилетний гетман влюбился в свою крестницу, шестнадцатилетнюю Мотрю Кочубей, дочь своего стольника Василия Кочубея. Родителям, в особенности матери, такая любовь не понравилась и Кочубей, вместе со своим свояком, бывшим полтавским полковником Искрой написал донос на измену гетмана.

Пётр Первый доносу не поверил и поручил канцлера Головкину доносчиков допросить. В апреле 1708 года их препроводили в Витебск, где находился Петр, и допросили с пытками. Доносчики признались в своём навете и их отдали Мазепе. 12 июля, при огромном стечении народа, им отрубили головы в Борщаговке, небольшом городке возле Белой Церкви. После всего этого Пётр был уверен в Иване Мазепе, как в себе.

В 1708 году Карл XII хотел идти на Москву, но потом передумал и вторгся в Украину. Пётр, уверенный в Иване Мазепе, шлёт ему депеши с требованием идти в крепость Стародуб, куда направлялись войска царя. В политике главное – лицемерие, а им Мазепа, так же как и Пётр, владел в совершенстве. Мазепа, под видом болезни, отказывается от каких либо действий, к тому же пишет, что в Украине неспокойно и доверять никому нельзя.

Меншиков мчится к Мазепе, но тот прячется и переезжает с одного города в другой, а 24 октября отправляется к Карлу XII, уверенный, что тот победит Петра и оставит Мазепе и его старшине Украину. Меншикову донесли, что Мазепа ушёл под крыло Карла XII, и он отправляет об этом донесение Петру Первому, а сам мчится в Батурин. Там приверженцы Мазепы заняли оборону и не пускают туда Меншикова. После неудачных переговоров Меншиков штурмует Батурин и сравнивает его с землёй.

6 ноября 1708 в Глухове казаки выбирали нового гетмана. Предложены были Ивана Скоропадский и Павел Полуботок, но выбрали Скоропадского, как более приемлемого Петру Первому.

В конце ноября с табора Карла XII возвращается Данила Апостол, которому пришлось идти с Мазепой, боясь его расправы. Пётр Первый простил его, как и полковника Игнатия Галагана, вынужденно исполнявшего приказы Мазепы. Из ссылки вернули семейство Кочубея и Искры.

В 1709 году в битве под Полтавой русские войска вместе с казаками Скоропадского разбили Карла XII, который, вместе с Мазепой, бежал к туркам в Бендеры. Скоропадский так и остался гетманом до самой своей смерти в июле 1722 года. После смерти Скоропадского наказным гетманом Войска Запорожского казаки выбирают черниговского полковника Павла Полуботка.