Текст книги "Смертельный удар"

Автор книги: Сара Парецки

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 25 страниц)

– Мне нравится быть хозяйкой самой себе. И у меня нет желания ощущать это в тех масштабах, которых достигли вы.

– Ваши клиенты очень высокого мнения о вас. Буквально сегодня я говорил с Гордоном Фертом, и он упомянул, как благодарно вам правление «Аякса» за ваши услуги.

– Мне доставляет удовольствие слышать подобное, – ответила я, откинувшись в кресле и сделав еще глоток.

– Разумеется, Гордон делает много для моей уверенности.

Ну разумеется: Густав звонит Гордону и сообщает, что ему необходимо подстраховаться этак на тысячу тонн, и Гордон отвечает: «несомненно», а затем тридцать молодых мужчин и женщин работают в течение месяца по восемьдесят часов в неделю, и благодаря их совместным усилиям эти двое через некоторое время радушно пожимают друг другу руки, например, в «Стандарт клаб», и благодарят друг друга за собственные хлопоты.

– А посему я подумал, что смогу помочь вам с одним из ваших расследований. Выслушав восхваления Гордона в ваш адрес, я понял, что вы умны, осторожны и, похоже, не злоупотребляете информацией, полученной вами конфиденциально.

Я с трудом сдержалась, чтобы не подскочить в кресле и не залить коньяком подол платья.

– Мне трудно представить, где могли бы пересечься сферы нашей деятельности, сэр. Между прочим, это самый восхитительный коньяк… Он напоминает мне великолепный нектар превосходной выдержки.

В ответ на это Гумбольдт рассмеялся от души:

– Прекрасно, моя дорогая мисс Варшавски. Прекрасно. С такой выдержкой отреагировать на мое предложение, а затем еще и похвалить мой напиток, сопроводив упоминание о его достоинствах невероятно утонченным оскорблением! Я мог бы убедить вас перестать быть хозяйкой самой себе, предложив работать на меня.

Я улыбнулась и сделала глоток:

– Я люблю комплименты, как и все мы, впрочем. У меня был трудный день, и я могу по праву насладиться похвалой. Но я уже начинаю недоумевать: так кто кому способен помочь? Я сочла бы за привилегию возможность услужить вам.

– Полагаю, мы оба могли бы услужить друг другу. Вы поинтересовались, где пересекаются сферы нашей деятельности, – прекрасное выражение. И ответ таков: в Южном Чикаго.

На мгновение я задумалась. Конечно, мне следовало бы знать, что «Ксерксес» является частью «Гумбольдт кэмикел». Так повелось, что обычно я думала о Южном Чикаго как об одном из островков в мире моего детства. И естественно, что, когда позвонил Антон, я не уловила никакой связи.

Я пояснила, какие параллели я провожу с Южным Чикаго, и Гумбольдт снова кивнул:

– Очень хорошо, мисс Варшавски. Химическая промышленность внесла огромный вклад в военные достижения. Я имею в виду Вторую мировую войну. А исследования в области вооружений, в свою очередь, побудили научные изыскания и развитие промышленности в грандиозных масштабах. А также появление большинства видов продукции, которые всем нам – я имею в виду «Доу», «Циба», «Империал кэмикел» – обеспечивают сегодня кусок хлеба с маслом. А они восходят к тем исследованиям, которые мы начинали еще тогда. Один из немногочисленных фумигантов, то есть 1,2-дихлорэтанов, является одним из великих открытий Гумбольдта. А последний как раз позволил мне завоевать имя. – Он поднял руку, словно прерывая самого себя. – Вы не химик. Это должно быть вам совсем не интересно. Но мы назвали свою продукцию «ксерсин». Именно благодаря ксерсину, конечно же, и открыли в тысяча девятьсот сорок девятом году завод в Южном Чикаго. Моя жена была художницей. Она разработала нашу марку, наш торговый знак: корона на пурпурном фоне.

Он умолк, чтобы предложить мне следующую порцию коньяку, указав на графин. Я не хотела выглядеть невоздержанной, но, с другой стороны, мой отказ мог показаться неучтивым.

– Так вот, этот завод в Южном Чикаго положил начало международной экспансии Гумбольдта, а это всегда имело для меня огромное значение. Поэтому, даже невзирая на то, что сам я больше не занимаюсь этим непосредственно и не бегаю изо дня в день на службу в компанию – у меня есть внуки, мисс Варшавски, и любой пожилой человек рядом с молодыми воображает себя молодым, – мои люди знают, что я пекусь об этом заводе. А посему, когда прелестный молодой детектив начинает проявлять любопытство к моему детищу и задавать разные вопросы, эти люди, естественно, докладывают мне.

Я покачала головой:

– Сожалею, что они напрасно встревожили вас, сэр. Я не проявляю любопытства к заводу. Я всего лишь пытаюсь найти кое-кого из мужчин, имеющих отношение к частному расследованию. По какой-то причине ваш мистер Джойнер – заместитель по кадровым вопросам – возжелал, чтобы я поверила, будто они никогда у вас не работали.

– И вы разыскали мистера Чигуэлла. – Его глубокий голос понизился до едва слышного бормотания.

– Который, как оказалось, был куда более раздражен моими вопросами, чем молодой Джойнер. Я даже не могла избавиться от мысли, а не связано ли это дело с его именем и не гложет ли его теперь, в старости, совесть, отягощенная грехами молодости.

Гумбольдт держал в руке рюмку и продолжал смотреть на огонь сквозь стекло.

– Как стремятся люди оберегать вас, когда вы становитесь стары, и как они хотят, чтобы вы знали, что они заботятся о ваших интересах! – Он адресовал это восклицание стеклу. – И сколько проблем они напрасно создают! А эти постоянные разногласия с моей дочерью?.. Одно из наиболее естественных беспокойств. – Он повернулся ко мне. – У нас были проблемы с этими мужчинами… Пановски и Ферраро. Достаточно серьезные, как вы понимаете, раз уж даже я помню их имена… среди пятидесяти тысяч служащих, рассеянных по всему свету. Они занялись вредительством на заводе. Правда, неудачным. Вредительством продукции фактически, ибо нарушили равновесие в смеси настолько, что мы получали существенные выбросы в виде пара и осадка, которые забивали поточные трубы. Чтобы все прочистить, мы вынуждены были трижды останавливать производство в тысяча девятьсот семьдесят девятом году. Год расследований ушел на то, чтобы выяснить, что стоит за этим. Они оба и еще двое других были уволены, а затем буквально преследовали нас, грозя судом за незаконное увольнение. Это был кошмар. Сущий ад! – Он поморщился и осушил свою рюмку. – Поэтому, когда вы появились, мои люди, естественно, предположили, что вас подослали некоторые не слишком щепетильные юристы из тех, что стремятся бередить старые раны. Но от моего друга Гордона Ферта я узнал, что это может быть совсем не так. Я решил рискнуть и пригласить вас сюда. И рассказал вам всю эту историю. И надеюсь, что я прав, полагая, что вы не собираетесь бежать к какому-нибудь представителю законности и уверять его, будто я пытался подкупить вас или что-то в этом роде.

– Подкуп – это было бы замечательно! – ответила я, прикончив свой напиток и покачав головой в ответ на предложение очередной порции. – И в свою очередь, могу благополучно заверить вас, что мои расспросы не имеют ничего общего с любой из тяжб этих мужчин, в которые они могли быть вовлечены. Это совершенно частное дело.

– Что ж, если это касается служащих «Ксерксеса», то я могу проследить, чтобы вам предоставили любую помощь, которая понадобится.

Я не люблю открывать дела своих клиентов. Особенно заинтересованным лицам. Но в конце концов я решилась рассказать ему: это был наипростейший способ добиться помощи. Разумеется, не во всех подробностях. Ни о Габриеле, ни о моем и ее сидении с ребенком, ни о настойчивой просьбе Кэролайн, ни о ярости Джиаков. Однако о том, что Луиза умирает, а Кэролайн желает знать, кто был ее отцом, но Луиза не хочет, чтобы ее дочь узнала это, я должна поведать.

– Я европеец и старомоден, – сказал он, когда я закончила свой рассказ. – Мне не нравятся девушки, которые не уважают желания своих матерей. Но если вам это поручили, значит, ничего не поделаешь. И вы считаете, что она могла предупредить Чигуэлла, зная, что он был врачом на заводе? Что ж, я позвоню и спрошу его. Он, вероятно, сам не захочет говорить с вами. Следовательно, моя секретарша позвонит вам через несколько дней и проинформирует вас.

Я почти опьянела. Соскользнув к краю кресла, чтобы встать не опираясь о подлокотники, я поднялась и обрадовалась, когда обнаружила, что могу идти ровно и выпитый коньяк не оказывает никакого воздействия. Если мне удастся еще и выбраться за дверь, не задев и не столкнув какое-нибудь бесценное произведение искусства, я уж точно сумею вести машину и доберусь до дома.

Я поблагодарила Гумбольдта и за коньяк, и за помощь. Он с усмешкой отклонил мою благодарность:

– Мне было приятно, мисс Варшавски, пообщаться с привлекательной молодой женщиной, да еще такой, которая достаточно бесстрашна, чтобы отстаивать свою точку зрения в разговоре со старым зубром. Вы непременно должны навестить меня опять, когда будете в наших краях.

Антон поджидал меня за дверьми библиотеки, чтобы проводить до лифта.

– Извините, – сказала я, когда мы вышли в вестибюль, – но я обещала не рассказывать о содержании нашей беседы.

Он неудачно притворился, будто не расслышал, и с отчужденным видом вызвал лифт. Я не знала, как поступить с привратником, чтобы получить свою машину, но когда я в порядке эксперимента предоставила в его распоряжение пятидолларовую банкноту, она мигом исчезла в его лапе, и он услужливо усадил меня в автомобиль, почему я и уехала, чувствуя себя намного лучше.

Путь до дома я проделала, размышляя о том, почему мне лучше оставаться частным детективом, чем быть миллиардером-химиком. Перечень преимуществ оказался куда длиннее, чем путь, который я проделала.

Глава 10
СТРЕЛЯЙ, КОГДА ПРИЦЕЛИШЬСЯ

Я тонула в тяжелом свинцовом море ксерсина, захлебывалась, задыхалась, а Густав Гумбольдт и Кэролайн преспокойно стояли на берегу, разговаривая о чем-то серьезном и игнорируя мои крики о помощи. Проснувшись в четыре тридцать, мокрая, с колотившимся сердцем, я испытала жуткий страх и уже не смогла заснуть.

Когда начало светать, я выбралась из постели. В спальне было не холодно, но я дрожала. Я натянула на себя пуловер, который выудила из кучи вещей на стуле рядом с кроватью, и принялась мотаться по квартире, пытаясь найти, чем бы отвлечься. Я начала подбирать по слуху гамму на пианино, но вовремя спохватилась: было бы несправедливо беспокоить соседей, пробуя свой осипший голос в такой ранний час. Я направилась на кухню, решив сварить кофе, но, вымыв кофейник, потеряла интерес к этой процедуре.

Обычно четыре комнаты, которые я занимала, казались мне просторными и даже полупустыми, но сейчас мне почему-то стало тесно в них. Стопки книг, газет, вещи на стульях, разбросанная тут и там одежда всегда создавали во мне ощущение уюта и обжитого помещения, однако в эти утренние часы все следы моей жизнедеятельности воспринимались как свидетельство постыдной небрежности и запустения.

Только не подумай, что ты заражена духом Джиаков, сказала я себе сердито, иначе следующим шагом на пути твоего преображения станет упорный физический труд по утрам, ибо ты начнешь, стоя на четвереньках, драить полы.

В конце концов я натянула джинсы и кроссовки и вышла. Собака, заслышав мои шаги за дверью, взвизгнула и залаяла. Мне следовало взять ее с собой за компанию, но дверь в квартиру мистера Контрераса оказалась заперта, а ключей у меня не было. В одиночестве я поплелась к озеру, будучи не в силах осуществить энергичную пробежку.

Наступил еще один серый день. О том, что солнце все же поднимается там, на восточном горизонте, можно было догадаться лишь по возраставшей интенсивности подсветки за облаками. Под угрюмым небом озеро напоминало тяжелую серую жидкость из моего ночного кошмара. Я уставилась на воду, пытаясь представить свой нарастающий испуг и то, как я исчезаю под меняющей цвет поверхностью воды.

Как и прежде, бегуны трусцой уже появились на тропинке, шедшей к озеру. Они наматывали свои мили по утрам, прежде чем переодеться в модные полосатые брюки. Они казались бесплотными, почти призраками. Каждого окутывало облако персональных звуков, исходивших из радиоприемников, которые они прихватили с собой. Лица бегунов были невыразительны, а их отрешенность в беге удручала. Я поглубже засунула руки в карманы и, дрожа от озноба, побрела к дому. По пути я зашла в «Честертон-отель», где проживают в основном богатые вдовы и где в маленьком венгерском ресторанчике подают отличный кофе капуччино с рогаликами, а обслуживание просто превосходное – все делается неспешно и в самой изысканной манере.

Помешивая пену во второй чашке кофе, я сообразила вдруг, почему Густав Гумбольдт вызвал меня к себе. Да, он не хотел, чтобы я вынюхивала что-то на его заводе. Нет такого босса, которому понравилось бы это. Да, он располагал секретной информацией о Пановски и Ферраро. Но чтобы президент правления вызывал скромного детектива, желая поговорить с ним лично? Несмотря на все его рассказы о Гордоне Ферте, я никогда даже не видела президента «Аякса» собственной персоной, хотя участвовала в трех расследованиях, касавшихся страховой компании.

Любой руководитель мультинациональной корпорации, будь он даже в возрасте восьмидесяти четырех лет и со множеством внуков, над которыми он трясется, всегда имеет целую иерархию подчиненных, способных выполнить за него любую работу.

Прошлым вечером мне удачно пощекотали тщеславие. Само приглашение было волнующим, не говоря уже об утонченной атмосфере и редкостном коньяке. Я не переставала удивляться дружеским откровениям хозяина, но, похоже, мне стоило поразиться этому с самого начала.

А что же малышка Кэролайн? Что она знала и о чем не сообщила мне? Что два приятеля Луизы были вредителями? А может, и сама Луиза имеет отношение к неудавшемуся срыву производства на заводе? Возможно, именно Густав Гумбольдт был ее любовником, и теперь он лично влез в это дело, встав на ее защиту. Это объяснило бы его участие. Возможно, он и есть отец Кэролайн и ей причитается огромное наследство, часть из которого, послужив скромным вознаграждением мне, показалась бы сущим пустяком. По мере того как мои предположения становились все более невероятными, настроение мое улучшалось. Я вернулась домой куда более бодро, чем покинула его, на ходу приветствуя соседей с третьего этажа, спешивших на работу, и весело желая им доброго утра, словно стюардесса.

Мне опротивели башмаки без каблуков, но я снова предпочла их, чтобы создать о себе благоприятное впечатление в департаменте труда. Мой приятель по юридической школе работал там в отделении чикагского офиса и мог бы поведать мне о саботаже и о том, действительно ли интересующие меня мужчины судились с Гумбольдтом из-за незаконного увольнения. Мои испорченные красные туфли все еще валялись в прихожей, как и деловой костюм. А почему бы и нет?.. Я подняла их с пола и взяла с собой.

Когда я наконец нашла место для парковки неподалеку от Федерального здания, был одиннадцатый час. Луп погубила страсть к строительству, возросшая за последние несколько лет. Благодаря ей этот деловой район превратился в шумное и загроможденное подобие Нью-Йорка. Большую часть общественных гаражей снесли, дабы расчистить место для строительства небоскребов, более высоких, чем позволяло городское законодательство, а потому жителей и автомобилей стало в четыре раза больше, чем мест для парковки.

Когда я добралась до семнадцатого этажа Дирксен-Билдинг, настроение у меня ухудшилось. Улучшению его не способствовало и поведение секретарши, которая мгновенно разгадала, куда я направляюсь, и прежде чем вернуться к своей пишущей машинке, резко дала мне понять, что мистер Джонатан Микаэлс недоступен.

– Он что, умер? – выпалила я. – Уехал из города? Находится под следствием?

Она холодно посмотрела на меня:

– Я сказала, что он не принимает, и это все, что вам следует знать.

Дверь, открывавшая доступ к кабинетам, была закрыта. Если бы мне удалось туда прорваться, кто-нибудь из приемной помог бы мне и позвонил Джонатану, но эта тетка явно не собиралась пропускать меня внутрь и позволить разгуливать среди кабинетов в поисках нужного человека. Я уселась в одно из кресел с прямой спинкой и пояснила ей, что намерена ждать.

– Поступайте, как вам угодно, – выпалила она, неистово барабаня на машинке.

При виде одетого в черный деловой костюм мужчины, вошедшего в помещение, она продемонстрировала невероятное радушие, расплылась в сахарной улыбке, определенно флиртуя и изображая крайнюю любезность. Пока она ворковала, желая ему удачного рабочего дня, я приготовилась и, когда она открыла дверь, проскочила вслед за ним. Моя прыть застигла ее врасплох, она настолько оторопела, что не сумела даже закричать. Мой спутник удивленно поднял брови:

– Вам тоже сюда?..

– Да, – ответила я. – Я плачу вам жалованье. И я пришла сюда, чтобы поговорить об этом с Джонатаном Микаэлсом.

На мгновение он испытал испуг, пытаясь сообразить, к каким из вашингтонских служб я принадлежу. Наконец мое объяснение дошло до него, и он сказал:

– Так, может, будет лучше, если вы подождете за дверью, пока Глория не пригласит вас?

– Поскольку она даже не потрудилась узнать мое имя и существо дела, я не могу предположить, что ее заинтересованность и стремление быть полезной обществу налогоплательщиков достаточно велики.

Я знала, где кабинет Джонатана, и ускорила шаг, чтобы опередить своего спутника. Я слышала, как он заспешил, тяжело ступая по ковру и бормоча на ходу:

– Мисс… ах, мисс…

Но я уже открыла дверь в нужное мне помещение.

Джонатан стоял в приемной, повернувшись лицом к столу секретаря. Когда он увидел меня, его цветущее лицо осветилось улыбкой:

– О, это ты, Вик!

Я улыбнулась ему:

– Глория уже позвонила тебе, чтобы предупредить, что подземные течения устремились сюда, грозя смыть твой офис, а лихие бураны – чтобы вырвать с корнем твои волосы?

– То, что от них осталось, – посетовал он.

Он частично полысел, что делало его похожим на молодого Уильяма Шекспира.

Среди учеников нашего выпуска юридической школы Джонатан Микаэлс был скромным идеалистом. Пока многие, в том числе и я, затянутые в смирительные рубашки нашего либерализма, как выразился один консервативный доктор права, ринувшись в жизнь, усердствовали, чтобы стать гражданскими защитниками, Джонатан преспокойно расследовал общественные разногласия. Он прослужил клерком в ряде федеральных судов в течение двух лет, а затем продвинулся и попал в департамент труда. И теперь стал генеральным консулом чикагского округа.

Он пригласил меня в свой кабинет и закрыл дверь.

– У меня в зале заседаний сидит с десяток адвокатов из Сан-Луи. Можешь ты изложить свое дело за тридцать секунд?

Я наскоро объяснила:

– Я хочу узнать, проводились ли какие-либо судебные расследования по запросам истцов по имени Ферраро и Пановски. Вредительство и суды. Можно ли проследить это по документам или архивам?

Я записала имена этих двоих в одном из его блокнотов и добавила туда же Луизу Джиак.

– Она могла быть с ними заодно. Я не хочу рассказывать о существе дела сейчас – нет времени. Но у меня есть сведения, полученные лично от Густава Гумбольдта. Понятно, что он не стремится сделать их достоянием общественности.

Джонатан поднял телефонную трубку, когда я еще продолжала говорить.

– Мира, не пришлете ли ко мне Даттона? У меня есть для него поручение. – Сказав эти несколько слов, он повесил трубку. – Вик, в следующий раз сделай мне одолжение, то есть, как говорят, дай знать заранее, проще – сначала позвони…

Я чмокнула его в щеку:

– Хорошо, Джонатан. Но только если смогу позволить себе потратить два дня на телефонные игры, прежде чем дозвониться тебе. Чао, бамбино.

Он вернулся в зал заседаний еще до того, как я пошла к двери. Увидев, что я вышла в приемную, Глория снова начала яростно печатать на машинке. Оказавшись за дверью, я выждала секунду, а затем заглянула к ней опять. Она уже читала «Геральд стар».

– Вернитесь к своим обязанностям. Налогоплательщики ждут от вас, чтобы вы служили им за их деньги.

Она недовольно взглянула на меня. Я направилась к лифту, смеясь над собой и надеясь, что в один прекрасный день я стану выше подобных инфантильных выходок.

Проехав четыре квартала, я добралась до своего офиса. Служба ответа сообщила, что со мной пыталась связаться Нэнси Клегхорн. Как раз в то время, когда я мысленно истязала себя на берегу озера ранним утром. Нэнси звонила еще раз десять минут назад. Как это обычно бывает, она не позаботилась оставить свой номер.

Я огорченно вздохнула и выудила из-под кипы бумаг, сваленных на подоконнике, городской справочник. Под моими окнами проходила подвесная железная дорога Уобош, и на справочнике образовался тонкий слой сажи.

Нэнси была исполнительным директором группы общественного развития и занималась проблемами окружающей среды. Там же работала и Кэролайн. Я листала справочник, ища ее служебный телефон в графе на аббревиатуру ПВЮЧ, а затем, догадавшись, просмотрела перечень телефонов, приведенный под полными названиями. Однако я лишь попусту потратила время, так как Нэнси там не появлялась. Ее не было весь день, и они не знали, когда ее ждать. И конечно, они не могут дать мне номер ее домашнего телефона, тем более что я представилась ее сестрой, а ведь каждый знает, что у нее четыре брата и никакой сестры нет, и если я не перестану их беспокоить, то они сообщат в полицию.

– Можете вы по крайней мере принять информацию к сведению? Я имею в виду, не прибегая к услугам полиции?

Я медленно дважды продиктовала свое имя, но совсем не потому, что это имело для меня какое-то значение, а просто на всякий случай, ибо скорее всего они передали бы ей, что звонила некая Ватчски или еще что-нибудь в этом роде. Словом, исказили бы мою фамилию до неузнаваемости. Секретарша пообещала, что передаст мое сообщение, однако говорила таким тоном, словно давала понять, что она выбросит эту записку, как только я повешу трубку.

Я вернулась к справочнику. Нэнси не было в списке директората, зато Элен Клегхорн все еще проживала на Маскегон. Разговор с матерью Нэнси составил приятное исключение среди всех событий этого дня: она отлично помнит меня, любит читать статьи о моих расследованиях, если материалы попадают в газеты, хочет, чтобы я как-нибудь заехала к ним на обед, когда окажусь по соседству.

Нэнси приобрела дом на Южном побережье. Один из тех огромных старых особняков, что разваливаются на куски. Она оформила его как свою собственность. Для одинокой женщины он огромен, но он ей нравится.

Она дала мне новый номер телефона Нэнси и повесила трубку, не забыв повторить свое приглашение на обед.

Нэнси дома не было. Я махнула рукой. Если я ей очень нужна, она позвонит снова.

Я взглянула на себя. Мой испачканный деловой костюм все еще Лежал в машине. Если я поеду домой прямо сейчас, то смогу переодеться в джинсы, сдам вещи в химчистку и потрачу остаток дня на себя.

Было около пяти, когда я счастливо преодолела синкопу, овладевая мелодией, которую обычно исполняла Кэтлин Беттл. Но тут зазвонил телефон, и я неохотно оставила пианино. Однако, сняв трубку, я еще больше огорчилась: это была Кэролайн.

– Вик, мне необходимо поговорить с тобой.

– Валяй, – покорно ответила я.

– Я имею в виду, с глазу на глаз. – Ее голос был настойчивым, но таким он бывал всегда.

– Если желаешь полюбоваться «Лейк вью», будешь моей гостьей. Я лично не собираюсь тащиться в Южный Чикаго сегодня вечером.

– Черт возьми, Вик! Можешь ты хоть раз поговорить со мной, не будучи полной мразью?

– Это возможно, Кэролайн. Хочешь говорить со мной – говори. В противном случае я намерена вернуться к тому, что делала, когда ты прервала меня.

Последовала пауза, в течение которой я мигом представила себе, как яростно вспыхнули ее фиалковые глаза. Наконец она проговорила, но так быстро, что я едва поняла:

– Я хочу, чтобы ты все прекратила.

На секунду я пришла в замешательство:

– Кэролайн, если бы ты только поняла, насколько неприятно мне сознавать, что ты морочишь мне голову, ты сообразила бы, почему я обращаюсь с тобой так скверно.

– Я не об этом, – нетерпеливо пробормотала она. – Прекрати поиски моего отца, я хотела сказать.

– Что?! – воскликнула я. – Два дня назад ты, хлопая своими наивными голубыми глазами, умоляла меня, а затем патетически заявила, что рассчитываешь на меня.

– Это было тогда. Тогда я не понимала… я не знала… во всяком случае, именно поэтому мне и необходимо увидеть тебя лично. Ты не сможешь понять все это, говоря со мной по телефону, раз ты так раздражена. Я просто прошу тебя: не предпринимай больше никаких попыток, пока я не поговорю с тобой лично… ради Бога.

Не скажу, что в ее голосе не ощущалось панической угрозы. Мысль моя заработала. Кэролайн знает о Пановски и вредительстве на заводе?.. Да нет, она не знает…

– Ты слишком опоздала, дитя, – наконец ответила я.

– Ты имеешь в виду, что нашла его?

– О нет! Я имею в виду, что прекратить расследование не в твоей власти.

– Вик, я наняла тебя. Я могу и уволить тебя! – сказала она с пугающей непреклонностью.

– Нет, – повторила я твердо. – Ты могла бы сделать это… на прошлой неделе. Но расследование пошло на новый виток. Ты не можешь уволить меня. То есть я не это хотела сказать. Разумеется, ты можешь уволить меня. Вернее, ты можешь только поставить меня об этом в известность и не заплатить мне, но ты уже не властна остановить мое расследование. И самое главное, почему ты не можешь этого сделать, заключается в том, что ты не рассказала мне о Ферраро и Пановски.

– Я даже не знаю, кто они такие! – закричала она. – Мама никогда не рассказывает мне о своих прежних любовниках. Она – как ты… она считает, что я недоделанный ребенок.

– Ты не о том не сообщила, были ли они ее любовниками. Ты не сказала о вредительстве и их увольнении. О суде…

– Я не понимаю, о чем ты говоришь, черт возьми, всезнающая Варшавски, и я не обязана выслушивать все это. Что бы я сделала, так это посыпала бы дустом всех этих твоих букашек, за которых ты выступаешь. Будь у меня только дуст… – Она с грохотом бросила трубку.

Подобное наивное оскорбление убедило меня, что Кэролайн и в самом деле не знала об этих двух мужчинах. Внезапно я сообразила, что не понимаю, почему она уволила меня. Рассерженная, я позвонила в ПВЮЧ, но она отказалась подойти к телефону.

– Ах, чтоб тебя! Ты, маленькое отродье… – проворчала я и тоже швырнула трубку.

Я попыталась вернуться к игре на пианино, но мой энтузиазм пропал. Я подошла к окну гостиной и принялась следить за возвращавшимися домой служащими, трудившимися с девяти до пяти. Предположим, что мои утренние размышления были недалеки от истины. Предположим, что Луиза Джиак участвовала в саботаже и Гумбольдт защищал ее. Возможно, он позвонил Кэролайн и заставил ее уволить меня. Хотя Кэролайн не из тех, кого легко заставить. Если кто-то из людей Гумбольдта попытается добраться до нее, она скорее вцепится ему зубами в икры и будет висеть до тех пор, пока он не лишится сознания от боли.

Внезапно мне пришло на ум: о чем бы ни намеревалась говорить со мной Нэнси, все это могло пролить свет на главную проблему. Я снова набрала ее номер, но ее все еще не было дома.

– Валяй в том же духе, Клегхорн, – проворчала я. – Очевидно, я не очень нужна тебе и зря оставила два сообщения. Тебя что, поезд переехал или произошло еще что-нибудь в этом роде?

В конце концов я надоела самой себе, устав от вспышек собственного гнева. Я позвонила Лотти Хершель. Она оказалась свободна и была рада составить компанию. Мы отправились в «Джипси» и вдвоем прикончили жареную утку, а затем пошли к ней домой, где она пять раз подряд обыграла меня в карты.