Текст книги "Смертельный удар"

Автор книги: Сара Парецки

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 25 страниц)

– Нет, – неловко возразила я. – Ты не несешь ответственности за все, что случилось со мной.

Его ласковые карие глаза проницательно смотрели на меня.

– Ничего не проходит бесследно в нашей жизни. Если бы я не довел тебя до бешенства, говоря о докторе Чигуэлле, ты не стала бы действовать так безоглядно и не попала бы в беду.

Я хотела было ответить ему, но смолчала. Если бы он не привел меня в бешенство, я не потеряла бы хладнокровия и прихватила бы вчера оружие с собой, отправившись на пробежку. Может быть, я невольно подвергала себя опасности, чтобы отмести его упрек.

– Но я действительно чувствую за собой некую вину, – сказала я вслух. – Ты был недалек от истины, понимаешь. Я надавила на Чигуэлла, потому что он разозлил меня. Поэтому, возможно, я и явилась последним толчком к попытке самоубийства.

– Поэтому, возможно, нам обоим стоит извлечь урок и научиться быть осмотрительнее, прежде чем ринуться в бой.

Макс встал и преподнес мне изумительный букет цветов в китайской фарфоровой вазе.

– Я понимаю, что завтра ты уйдешь отсюда, но возьми их с собой для поддержания духа, пока твои бедные мышцы не перестанут ныть.

Макс был знатоком восточного фарфора. И ваза, похоже, была из его собственной коллекции. Я постаралась, чтобы он понял, как приятен мне этот его жест. Он принял мою благодарность с обычной для него приветливой учтивостью и вышел.

Глава 26
ВОЗВРАЩЕНИЕ ДОМОЙ

Утром у меня появилась новая соседка лет двадцати по имени Джин Фишбек. Любовник выстрелил и попал ей в плечо прежде, чем она выстрелила ему в живот. Пациентку косметической хирургии перевели на три комнаты дальше по коридору.

Я обрадовалась когда мисс Фишбек привели ко мне в палату. В полночь, я выслушала в подробностях всю историю о выстрелах, сопровождавшуюся громкой бранью. А в семь утра, когда утренняя смена пришла посмотреть, как мы пережили ночь, она дала выход своей ярости, громко ругаясь за то, что нас разбудили, сопровождая на сей раз свою ругань неожиданно вылезшим гундосым акцентом северо-западного выговора. К тому времени, когда в восемь тридцать появилась Лотти, я уже была готова идти куда угодно, хоть в психиатрическое отделение, лишь бы избавиться от непристойностей Фишбек и ее сигарет.

– Меня не беспокоит, в какой я форме, – раздраженно заявила я Лотти. – Просто подпиши мою выписку и отпусти меня отсюда. Если нужно, я уеду хоть в исподнем.

Лотти многозначительно взглянула на скомканные обертки от жевательной резинки и пачку сигарет, валявшиеся на полу. Когда из-за задернутой занавески извергся поток богохульства, пока молодой врач пытался провести осмотр Фишбек, Лотти подняла брови.

– Дежурная по этажу сказала мне, что ты вчера была невежливой со своей соседкой по палате и что они подселили тебе более подходящую личность. Ты умерила свою злость, влепив ей пару раз?

Она начала ощупывать мои плечевые мышцы.

– О, черт, мне больно! А то, что ты хочешь услышать, это «оставь!», или «не хватай!», или «прекрати!».

Лотти проверила мои глаза с помощью офтальмоскопа.

– После того как мы поместили тебя, мы сделали тебе рентген и компьютерный анализ. Каким-то чудом у тебя не оказалось никаких трещин и переломов. Еще немного физиотерапии в следующие несколько дней, и твои поврежденные мышцы перестанут болеть. Но не рассчитывай, что они восстановятся за ночь: заживление разрывов в тканях может длиться год, если ты не дашь мышцам отдохнуть должным образом. Если ты дашь мне свои ключи, я пошлю Кэрол, чтобы она привезла тебе какую-нибудь одежду за время обеденного перерыва.

Перед тем как совершить в среду утреннюю пробежку, я привязала ключи к шнуркам кроссовок, Лотти взяла их, прежде чем дать указание выбросить мою одежду, в которой я поступила в «Бет Изрейэль».

Она встала и строго посмотрела на меня. Когда она заговорила снова, вдруг зазвучал ее венский акцент:

– Я попросила бы тебя, чтобы ты не была такой безрассудной, Виктория. Попросила бы, если бы ты не была так влюблена в опасность и смерть. Ты очень осложняешь жизнь тем, кто любит тебя.

Я не нашлась, что сказать ей в ответ. Она долго смотрела на меня своими очень темными глазами, выделявшимися на худом лице, затем слегка покачала головой и вышла.

Подведем итоги моей репутации, сложившейся за двадцать четыре часа. Получалось не слишком привлекательно: бессердечная самка, влюбленная в смерть и опасность, вынудившая робкую пациентку косметической хирургии искать убежища у обслуживающего персонала.

Когда час спустя пришло время принимать физиотерапию, я угрюмо побрела вниз. Обычная больничная рутина, которая обезличивает любого пациента, лишая его собственной значимости, приводит меня в состояние ледяного сарказма. Сегодня я наслаждалась ею, как хорошим зарядом просветления.

После физиотерапии я сама сбежала от своей бранившейся соседки и ждала, пока мне привезут одежду, устроившись в кресле холла с кипой старых «Глэмоурз» и «Спортс иллюстрэйтед». Кэрол Альварадо, медсестра и помощник заведующего в клинике Лотти, прибыла чуть раньше двух. Она тепло поздоровалась со мной, крепко обняла и поцеловала, коротко ужаснувшись по поводу выпавшего мне на долю тяжелого испытания.

– Даже моя мама молилась Божьей Матери за ваше спасение, Вик.

Это действительно было нечто, ибо миссис Альварадо обычно смотрела на меня с молчаливым презрением.

Кэрол привезла джинсы, свитер и ботинки. Одежда и нижнее белье показались мне ненатурально чистыми. Я забыла, что оставила их в прачечной в среду. Очевидно, одна из моих соседок по лестничной клетке подбросила мокрую кучу моих тряпок к дверям моей квартиры, а Кэрол великодушно нашла время пропустить их еще раз через машину.

Она помогла мне ускорить выписку, ибо была знакома с большинством медицинских сестер на этаже. Их враждебность ко мне немного поубавилась, когда они увидели меня рядом с ней. Держа фарфоровую вазу Макса, я и Кэрол, тащившая горшок с геранью, прошли по длинным коридорам к месту парковки машин персонала на задний двор госпиталя.

Моя голова, казалось, была набита ватой и не принадлежала моему телу. Я тоже отрешилась от всего окружающего. Прошло только два дня с моей злополучной пробежки, но я чувствовала себя так, словно была оторвана от мира на месяцы. Мои ботинки казались мне новыми и чужими, и я не ощущала своих джинсов, обычно плотно облегавших тело. В том, что они сидели не так плотно, можно было винить последние несколько дней – я потеряла добрых пять фунтов за это время.

Когда мы добрались до моего дома на Расин, мистер Контрерас ждал меня. Он привязал на шею Пеппи большую красную ленту и вычистил ее золотисто-каштановую шерсть так, что она сверкала в пасмурный серый день, словно в лучах солнца. Кэрол вручила меня им, еще раз поцеловала и откланялась при входе.

Я предпочла бы побыть в одиночестве, чтобы привести в порядок свои мысли, но мистер Контрерас заслужил право позаботиться обо мне, и я покорилась. Он взял меня под руку, подвел к креслу, снял ботинки и, усадив, мягко подоткнул шерстяное одеяло под мои ноги, укутав мне колени. Он приготовил живописный поднос с фруктами и сыром и поставил его около меня, не забыв и про чайник.

– Теперь, дорогая, я оставляю ее высочество здесь, чтобы она составила вам компанию. Если захотите чего-нибудь, вам стоит только позвать меня. Я записал свой номер и оставил его рядом с телефоном, чтобы вам не искать его. И прежде чем вы сунетесь головой в новое ужасное предприятие, дайте мне знать. Я не должен вертеться около вас – я знаю, что вы этого не любите, – но кто-то должен знать, где потом искать вас. Вы лучше пообещайте мне это, или мне придется нанять детектива, чтобы он сопровождал вас.

Я протянула ему руку:

– По рукам, дядюшка.

Почетное обращение так взволновало его, что он строго заговорил с собакой, объясняя Пеппи ее обязанности в отношении меня, затем похлопал меня по больному плечу и направился вниз по лестнице в свою квартиру.

Я не большой любитель чая, но мне было приятно оставаться там, где меня усадили. Я налила себе чашку, добавила побольше сливок и принялась поедать виноград, поочередно отщипывая ягоду то себе, то собаке. Она сидела на задних лапах, наблюдая за мной немигающими глазами, едва дыша, преисполненная серьезности, сознавая собственные обязанности, а заодно удостоверяясь, что я не собираюсь вновь исчезнуть, забыв про нее.

Я напрягла свою утомленную память, возвращаясь к периоду до совершения нападения. Только три дня прошло, а нервы мои взвинчены, как будто я переживала напряжение годы. Когда болит каждая мышца, трудно целостно воспринимать окружающее.

Мне посоветовали убраться из Южного Чикаго в понедельник ночью. В среду со мной расправились более эффективно. Это значит, что я что-то сделала во вторник, за чем и последовала незамедлительная реакция. Я нахмурилась, пытаясь вспомнить все, что случилось в тот день.

Я нашла отчет о страховании Юршака и поговорила об этом с Роном Каппельманом. Я также оставила сообщение для молодого Арта, намекнув, что располагаю важными бумагами. Это были подлинные документы, и выходило заманчиво, что они содержали нечто настолько опасное, что люди готовы тебя убить, лишь бы сохранить это в тайне. Трудно добиться правды от Каппельмана, если он скрывает что-то, но Юршак – такой хрупкий молодой человек… Я подумала, что смогла бы выбить какие-то факты из него, если бы сумела найти его. Если только он еще жив.

Однако я не остановилась бы на обработке этих двоих в ущерб другим, которые, возможно, тоже причастны, Куртис Чигуэлл например. Рано утром во вторник я направила Мюррея Райерсона по его следу, и двенадцатью часами позже он попытался убить себя. Да, была еще крупная рыба – сам Густав Гумбольдт. Что бы Чигуэлл ни знал, что бы они ни скрывали о Джое Пановски и Стиве Ферраро, Густав Гумбольдт обладает исчерпывающей информацией. Иначе он никогда не разыскал бы меня, чтобы попытаться влить в меня глоток лжи относительно двух мелких служащих его всемирной империи. Кстати, отчет о страховании, который нашла Нэнси, тоже имеет отношение к его компании. Это должно что-то значить – я просто еще не знала что.

В конце концов, конечно, есть еще малышка Кэролайн. Теперь, когда я поняла, что она оберегает Луизу, я решила, что можно пригласить ее поговорить. Она могла знать, что увидела Нэнси в отчете по страхованию. Значит, Кэролайн – лучшая отправная точка в моих поисках.

Я скинула одеяло и встала. Собака немедленно поднялась на лапы, завиляв хвостом: если я на ногах, значит, пора пойти побегать. Когда она увидела, что я направилась к телефону, разочарованию ее не было предела.

– Кэролайн на совещании, – сказала мне секретарша ПВЮЧ. – Ее нельзя беспокоить.

– Вы только напишите ей записку и передайте в зал. В записке должно быть: «История жизни Луизы на передней полосе „Геральд стар“». Поставьте вопросительный знак и добавьте мое имя. Я гарантирую, что она будет у телефона через секунду. – Мне пришлось еще немного поуговаривать секретаршу, но в конце концов она согласилась.

Я перенесла телефон к креслу. Пеппи с обидой взглянула на меня, но мне хотелось услышать проклятья Кэролайн сидя.

Кэролайн мгновенно появилась на линии и начала без преамбулы: я-де отличаюсь отвратительным характером, и она сожалеет, что мне удалось выбраться невредимой из болота. Она даже горько посетовала, что я не лежу теперь похороненная в грязи. Я слушала ее, не прерывая несколько минут, но на последней фразе решила прекратить ее излияния:

– Кэролайн, это подло и обидно. Позволь тебе заметить, что если бы у тебя была хоть капля воображения или сострадания, ты никогда и думать не посмела бы о таких вещах, не то что произносить их вслух.

На минуту она замолчала.

– Извини, Вик. Но тебе не следовало посылать мне записку с угрозами в адрес мамы.

– Правильно, детка. Я поняла. Я догадалась, что единственная причина, по-которой ты вела себя более подло, чем обычно, состоит в том, что кто-то угрожает Луизе. Мне необходимо знать кто и почему.

– Откуда ты знаешь? – вырвалось у нее.

– Я знаю твой характер, дорогая. Правда, мне понадобилось некоторое время, чтобы вспомнить об этом. Ты манипулируешь людьми, способна обойти любые правила всеми способами, лишь бы заполучить то, что тебе хочется, но ты не малое дитя. Ты можешь испугаться только по одной причине.

Она надолго замолчала.

– Я не собираюсь говорить, права ты или нет, – наконец изрекла она. – Я просто не могу говорить об этом. Если ты права, то ты сумеешь понять почему. Если не права – я полагаю, это потому, что я – лошадиная задница.

Я попыталась внушить ей:

– Кэролайн, это важно. Коли кто-то сказал тебе, что это повредит Луизе, если ты не заставишь меня прекратить поиски твоего отца, то мне нужно знать это. Потому что это значит, что существует связь между смертью Нэнси и дознанием относительно Джоя Пановски и Стива Ферраро.

– Тебе придется предать меня, но я думаю, что ты на это не способна. – Тон ее был очень серьезным. Она говорила по-взрослому, что так было на нее не похоже.

– По крайней мере, позволь мне попытаться, детка. Приезжай сюда завтра утром. Как ты понимаешь, я не в форме сейчас. Или я соберусь с силами и нагряну сегодня вечером?

Наконец она неохотно согласилась приехать ко мне после обеда. Мы повесили трубки, расставшись по-дружески, что я считала невозможным десятью минутами раньше.

Глава 27
НА ПУТИ К ЖЕЛАЕМОМУ

Отвратительная слабость сковала мое тело. Даже короткая беседа с Кэролайн вымотала меня совершенно. Я налила еще немного чаю и включила телевизор. Пробежав по всем программам и убедившись, что ничего интересного, кроме мелодрам и сериалов, не показывают, я с отвращением выключила его. Разобрать газеты или привести в порядок счета мне тоже было не под силу. Я закуталась в одеяло и прилегла на софу вздремнуть.

Проснулась я за двадцать минут до того часа, когда мы условились о встрече с Каппельманом. Я потащилась в ванную, чтобы обмыть лицо холодной водой. Кто-то убрал грязные полотенца, вычистил раковину и ванну, привел в порядок и расставил туалетные принадлежности и косметику. Заглянув в спальню, я поразилась: постель застелена, а одежда и обувь убраны. Я бы никогда не допустила этого, но чистые комнаты приятно радовали глаз и улучшили мое настроение.

В тот день я спрятала документы Нэнси в кипе нот на пианино. Добрые волшебники аккуратно переложили ноты в ящик, но бумаги по страхованию остались непотревоженными и лежали там же – между «Итальянскими романсами» и «Концертными ариями» Моцарта.

Я подобрала одну мелодию, тема которой оказалась настолько восхитительной, что я не услышала, когда Каппельман позвонил в звонок переговорного устройства. Прежде чем я сумела отвлечься от музыки и ответить, мистер Контрерас успел выскочить в прихожую, чтобы выяснить, кто пришел. Открыв дверь, я услышала их голоса на лестнице – они поднимались вместе. Мистер Контрерас стремился избавиться от подозрений, которые он теперь испытывал к любому посетителю мужского пола, а Каппельман едва сдерживал раздражение, подчинившись провожатому. Мой сосед заговорил со мной, как только голова его показалась из-за последнего поворота лестницы:

– О, вы здесь, дорогая? Вы хорошо отдохнули? Я иду только для того, чтобы забрать ее высочество. Ей надо на прогулку и поесть. Вы не давали ей сыра? Я хочу сказать, что она не выносит его.

Он вошел в комнату и ринулся к Пеппи, пытаясь обнаружить у нее признаки недомогания.

– Теперь ей уже не погулять с вами, а вам – не гулять и одной не выходить на свои пробежки. Не позволяйте этому молодому парню оставаться здесь, если почувствуете усталость. Если вам понадобится помощь, мы с Пеппи наготове. Стоит только позвать нас.

Сделав столь утонченное завуалированное предостережение, он, забрал Пеппи. Но сразу не ушел, а все еще топтался у двери, высказывая свои соображения, пока я наконец мягко не поставила его на место.

Каппельман с раздражением посмотрел на меня:

– Если бы я знал, что пожилой человек собирается изучать мой характер, я привел бы своего адвоката. Я бы сказал, что вы были бы в большей безопасности, если бы держали старика при себе. Он заговорит до смерти любого, кто покусится на вас.

– Ему просто нравится воображать, что мне шестнадцать, а он – сразу оба мои родителя в одном лице, – пояснила я с куда большей снисходительностью, чем испытывала на самом деле. Будучи обязанной жизнью мистеру Контрерасу, я все же находила его слегка утомительным.

Я предложила Каппельману выпить. Он предпочитал пиво, которое не часто бывало у меня в доме, так же как и бурбон. Наконец я отыскала бутылку в глубине бара.

– Опытный баскетбольный нападающий этих мест должен быть не прочь выпить глоток пива, – проворчал он.

– Я полагаю, это лишний раз доказывает, насколько я оторвалась от своих корней.

Я провела его в гостиную и убрала одеяло, оставленное на софе. Он присел на краешек. Моя квартира никогда не сравнится с его жилищем на Пульман, но, по крайней мере, она была сегодня в порядке. Я не удостоилась каких-либо комплиментов, но ведь он и не знал, как она обычно выглядит.

После нескольких минут обмена вежливыми вопросами о моем здоровье и о том, как прошел его день, я протянула ему пакет с бумагами Нэнси. Он достал очки из нагрудного кармана своего поношенного пиджака и внимательно прочел каждую страницу, не отрываясь. Я потягивала виски и читала газету, стараясь не докучать ему.

Закончив чтение, он снял очки и развел руками – жест недоумевающей беспомощности.

– Я не понимаю, зачем Нэнси хранила их или почему считала их важными.

Я заскрипела зубами:

– Не говорите мне, что они абсолютно ничего не значат.

– Я не знаю. – Он сидел понурый. – Вы сами можете понять, что они значат, точно так же, как и я. Я не слишком осведомлен в страховании, но, похоже, «Ксерксес» платил больше, чем остальные компании, и Юршак пытался убедить… – он заглянул в документ, ища название, – этих «Маринерз рест» снизить цифры. Очевидно, это что-то означало для Нэнси, но не для меня. Извините.

Я сделала гримасу, забыв о морщинах, насчет которых предостерегали «звезды».

– Может, суть дела – не в цифрах, а в самом факте, что Юршак держал в руках страхование. Возможно, он все еще отвечает за это. Я бы не доверила ему это ни в качестве агента, ни как попечителю.

Рон едва заметно улыбнулся:

– Вам легко рассуждать – вы не пытались вести дела в Южном Чикаго. Возможно, Гумбольдт считал, что лучше быть заодно с Юршаком, привлекая его, чем пользоваться услугами независимого агента. А возможно, это чистой воды человеколюбие – попытка ввести в дело общественность тех мест, где он основал свой завод. Юршак никогда не котировался в Южном Чикаго, тем более в его промышленно-деловых кругах… если говорить о тех временах.

– Возможно. – Я вертела в руках бокал, изучая, как меняет цвет жидкость, превращаясь из золотистой в янтарную в свете лампы. Арт и Густав платят обществу добром за добро. Я могла поверить рекламным щитам и плакатам, но не так было в реальной жизни. Но я выросла при Арте, поэтому следила за его разоблачениями, точнее – за разоблачениями дел, которые имели отношение к нему и его партнеру, Фредди Парма – директору… и надежному поставщику местных грузовых перевозок, сталелитейной фирмы, железнодорожных перевозок и так далее. Вклады от этих предприятий текли в компанию благодатным потоком. Компания «Маринерз рест» могла не знать этих вещей, но Рон Каппельман должен был.

– Вы смотритесь очень угрожающе, – прервал мою задумчивость Каппельман, – будто думаете, что я – жестокий убийца.

– Это всего лишь мое обычное выражение лица бессердечной самки. Пыталась понять, что вы знаете о деятельности Арта Юршака в области страхования.

– Вы имеете в виду «Мид стейтс рейл»? Конечно, знаю. Почему вы… – Он запнулся на середине предложения, и глаза его расширились от удивления. – Да. В этом свете обращаться к Юршаку за содействием не имеет смысла. Вы думаете, что Юршак имеет что-то против Гумбольдта?

– Возможен и другой вариант. Может быть, Гумбольдт пытается скрыть что-то и просчитал, что Юршак – тот человек, который сделает это для него.

Я хотела понять, можно ли доверять Каппельману, – ему не нужно было растолковывать это. Я взяла у него документы и начала задумчиво листать их.

Помолчав немного, Каппельман заговорщически улыбнулся мне:

– Как насчет того, чтобы пообедать, прежде чем я отправлюсь на работу? Вы достаточно здоровы, чтобы выходить?

Настоящая еда! Я думала, что стоит попытаться выползти на улицу. Однако на тот случай, если Каппельман вдруг вздумает привезти меня обратно к моим приятелям в черных плащах, я пошла в спальню и взяла оружие. Я намеревалась и позвонить из другой комнаты.

К телефону подошла мать молодого Арта. Он еще не появился, сообщила она взволнованным шепотом. Мистер Юршак даже не знает, что он исчез, поэтому она отдает должное моему умению хранить тайны.

– Если он появится или если вы будете иметь известие о нем, убедите его, чтобы он связался со мной. Не могу передать, как важно, чтобы он сделал это.

Я сомневалась, не будучи уверена, что драматизм ситуации не лишит ее дееспособности. У меня не было гарантий, что она передаст мое сообщение сыну.

– Его жизнь может быть в опасности, но, если мне удастся поговорить с ним, думаю, я сумею сделать так, чтобы с ним ничего не случилось.

Она принялась выспрашивать напряженным шепотом, но большой Арт вошел в комнату и пожелал знать, с кем она разговаривает. Она поспешно повесила трубку.

Чем дольше отсутствовал молодой Арт, тем меньше мне это нравилось. У парня не было никаких друзей и ни малейшей тяги к бродяжничеству. Я покачала головой, ощущая всю тщету моих надежд, и засунула «смит-и-вессон» за пояс джинсов.

Когда я вернулась в гостиную, Каппельман преспокойно читал «Уолл-стрит джорнал». Мне не показалось, что он подслушивал мой телефонный разговор, но если в действительности он принадлежал к коварным гадам, ему ничего не стоило выглядеть простодушным. Я отказалась от мысли рассматривать эту вероятность.

– Я должна сказать мистеру Контрерасу, что выйду, в противном случае, не обнаружив меня, он вызовет полицейских и вас арестуют.

Он сделал жест, означавший «ничего не поделаешь!».

– Я думал, что расстался с подобными бреднями, когда покинул дом своей матери. Именно поэтому я поселился в Пульман; только под этим предлогом я убрался из Хайленд-парка.

Когда закрывала дверь, зазвонил телефон. Решив, что это может быть молодой Арт, я извинилась перед Роном и вернулась в квартиру. К моему огромному изумлению, звонила мисс Чигуэлл, пребывавшая в ужасном беспокойстве. Я взяла себя в руки, подумав, что она звонит, чтобы обвинить меня в том, что я довела ее брата до попытки самоубийства. Я попыталась выдавить из себя несколько неуклюжих извинений.

– Да-да, это было очень грустно. Но Куртис никогда не обладал сильным характером, так что его поступок не удивил меня. Не то что бы он не способен был проделать это эффективно, я подозреваю, он полагал, что его найдут, ибо оставил все лампы в гараже горящими. Он знал, что я пойду взглянуть что к чему. В конце концов он уверился, что я толкнула его на этот шаг.

Я решила не реагировать на снисходительность и сожаление, послышавшиеся в ее голосе. Она определенно звонила не затем, чтобы облегчить мое ощущение вины. Я задала наводящий вопрос.

– Так вот, просто сегодня после обеда произошло что-то… очень странное. – Она неожиданно запнулась, лишившись своей обычной резкой самоуверенности.

– Да? – спросила я, ободряя ее в признании.

– Я понимаю, что невежливо беспокоить вас, когда вы только что подверглись такому ужасному тяжелому испытанию, но вы – следователь, и мне казалось, что вы более подходящая фигура, чем полицейские…

Последовала еще одна долгая пауза. Я прилегла на кушетку, надеясь, что боль в предплечьях ослабнет.

– Это Куртис. Я уверена, что это он побывал здесь днем.

Услышанное насторожило меня, и я снова села:

– Побывал? Я думала, что он живет с вами.

– Да, конечно. Но я отправила его в госпиталь, во вторник. Он был не в очень плохом состоянии, поэтому его выписали в среду. Куртис был ужасно раздражен и не желал встречаться со мной за столом во время завтрака, а затем сказал, что собирается побыть у друзей. Буду откровенной с вами, мисс Варшавски: я просто счастлива, что избавилась от него на несколько дней.

Каппельман вернулся с порога ко мне в комнату. Он помахал перед моим носом запиской: они внизу с мистером Контрерасом, он просит у соседа разрешения на мою прогулку. Я машинально кивнула и попросила мисс Чигуэлл продолжать рассказ.

Она издала глубокий вздох:

– Вы понимаете, по пятницам я обычно дежурю в больнице, добровольно ухаживаю за пожилыми одинокими дамами… Впрочем, ладно, вам ни к чему знать об этом. Но когда я вернулась, я поняла, что в доме побывали…

– Вы вызвали полицию и остались у подруги, пока они не приехали?

– Нет-нет. Потому что почти сразу поняла, что это, должно быть, Куртис. Или кто-то, кому он позволил войти, но кто недостаточно хорошо знает наш дом. Поэтому я обнаружила некий беспорядок.

Потрясение подействовало на меня, и я начала проявлять нетерпение. Я прервала ее, спросив, не исчезли случаем какие-нибудь драгоценности.

– Ничего подобного. Но вы понимаете, пропали медицинские записи Куртиса. Я спрятала их после того, как он попытался сжечь их, вот почему… – Она запнулась. – Я так сбивчиво говорю… Вот почему я надеюсь, что вы приедете, несмотря на огромное расстояние и усталость. Я уверена: во что бы ни был вовлечен Куртис на заводе «Ксерксес», о чем он не хотел рассказать вам, содержится в этих записках.

– Которые пропали, – вставила я.

Она издала смешок:

– Только копии. Я сохранила оригиналы. Многие годы я перепечатывала эти записи для него. Пропали только перепечатки. Я никогда не говорила ему, что храню все оригиналы. Вы понимаете, он заносил данные в старые кожаные тетради отца, те, которые он сам переплетал еще в Лондоне. Мне казалось кощунством выбросить их, но я знала, что Куртис ужасно рассердится, решив, что я сохранила их в память об отце. Поэтому я никогда не говорила ему.

Я ощутила легкий укол в основание шеи – выброс адреналина, обычно случающийся при испуге, когда понимаешь, что неожиданно выскочил навстречу саблезубому тигру.

Я сказала, что буду у нее дома через час.