Текст книги "Смертельный удар"

Автор книги: Сара Парецки

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 25 страниц)

– Вы скорее оставите вашу подругу без практики, женщину, которая стала вам как мать. И все это ради нескольких человек, которых вы никогда в глаза не видели и которые никак не стоят вашего внимания.

– Если вы собирали сведения обо мне, то вам известно, что Луиза Джиак – не случайная моя знакомая, – набросилась я. – Категорически пренебрегаю тем, что вы замышляете против доктора Хершель, честной репутации которой нет равных.

Он улыбнулся, и его лицо стало очень похоже на акулье.

– Послушайте, мисс Варшавски. Вы должны научиться не быть такой опрометчивой. Я не делал бы никаких угроз, не чувствуя возможности их исполнить.

Он нажал на кнопку звонка, вделанного в облицовку камина. Антон появился мгновенно. Должно быть, он ошивался где-то в коридоре, рядом.

– Приведи другого гостя, Антон.

Дворецкий кивнул и вышел. Через несколько мгновений он вернулся с женщиной лет двадцати пяти. Ее каштановые волосы были уложены вокруг головы тугими маленькими спиралями. Но прическа слишком сильно оголяла покрытую пятнами шею. Очевидно, она тщательно готовилась к своему приходу сюда. Я предположила, что гофрированное ацетатное платье было ее лучшим нарядом, а высокие самшитовые каблуки ее туфель были заранее покрашены подходящей краской. Под толстым слоем грима, скрывавшего ее прыщи, она выглядела воинственной и одновременно немного испуганной.

– Это миссис Портис, мисс Варшавски. Ее дочь была пациенткой доктора Хершель. Это верно, миссис Портис?

Та энергично кивнула:

– Моя Менди! Доктору Хершель лучше бы сперва знать, чем проделывать такое с маленькой девочкой. Менди кричала, когда вышла из смотровой комнаты. Мне потребовалось много дней, чтобы успокоить ее и выяснить, что там происходило. Но когда я выяснила…

– Вы пошли к прокурору штата и подали подробный отчет, – закончила я спокойно, несмотря на то что от ярости мои щеки горели.

– Она, естественно, была слишком расстроена, чтобы знать, что предпринять, – сказал мистер Гумбольдт сладким голосом, от которого мне захотелось пристрелить его.

– Очень трудно обвинить в чем-либо семейного врача, особенно такого, который крепко стоит на ногах, как, скажем, доктор Хершель. Вот почему я испытываю благодарность к этой женщине, которая предоставляет мне возможность помочь ей в ее бедах.

Я недоверчиво уставилась на него:

– Вы всерьез полагаете, что можете вызвать в суд человека с репутацией доктора Хершель, имея свидетелем особу вроде этой женщины? Да опытный адвокат растерзает ее на куски! Вы не только маньяк, Гумбольдт, вы еще и глупец.

– Будьте осторожны с тем, кого вы называете глупцом, молодая леди. Опытный адвокат способен сломать любого. Никто не настроит присяжных враждебно более искусно, чем адвокат. И кроме того, как отнесется общественность к практике доктора Хершель? Не говоря уже о государственной лицензии? Особенно если миссис Портис объединится с другими, такими же обеспокоенными матерями, дочерям которых угрожала доктор Хершель. В конце концов, доктор Хершель почти шестьдесят, и она никогда не была замужем. Так что присяжные будут склонны подозревать определенные сексуальные предпочтения с ее стороны.

Вена на моей шее пульсировала так сильно, что я едва могла дышать, не то что думать. Собака тихо скулила у моих ног. Я заставила себя погладить ее. Это помогло мне унять сердцебиение. Я встала и направилась к телефону. Пеппи следовала за мной по пятам.

Лотти все еще была в клинике.

– Вик! Ты в порядке? Сейчас около семи.

– Физически я в порядке, доктор Хершель. Но морально я несколько расстроена. Я должна объяснить тебе кое-что и узнать твою реакцию. У тебя была пациентка по имени миссис Портис?

Лотти, видимо, удивилась, но не стала задавать вопросов. Она попросила немного подождать, а потом, вернувшись к телефону, сказала:

– Женщина, которая приходила ко мне однажды два года назад. Ее дочери Аманде было восемь лет в то время, и я отказалась осмотреть ее. Я предположила психологические проблемы, и это вызвало вспышку гнева у матери.

– Так вот, Гумбольдт разыскал ее в какой-то сточной канаве и заставил согласиться заявить, что ты оскорбила ее дочь. В сексуальном плане, понимаешь?.. Если мы не вернем ему записные книжки Чигуэлла.

С минуту Лотти молчала.

– Другими словами, моя лицензия за записные книжки, – наконец сказала она. – И ты считаешь, что должна была позвонить мне, чтобы получить мой ответ?

– Я не чувствовала себя вправе решать за тебя такие вещи. Он также предлагает мне двести тысяч в фондовых долях – просто чтобы ты знала размер взятки. И мою закладную.

– Он там с тобой? Я поговорю с ним сама. Но ты должна знать: я скажу ему, что не затем наблюдала, как моих родителей убивали фашисты, чтобы потом кланяться этим зверям в старости.

Я повернулась к Гумбольдту:

– Доктор Хершель хочет поговорить с вами.

Он встал со своего кресла. Почти единственным признаком его возраста было усилие, которое он сделал, чтобы подняться. Я стояла рядом с ним, пока он говорил с Лотти. Мое дыхание вырывалось, словно шумное пыхтение. Я могла слышать на расстоянии ее выразительное контральто. Она читала ему лекцию, как отстающему студенту. Но я не могла разобрать слов.

– Вы делаете ошибку, доктор, самую серьезную ошибку, – твердо возразил Гумбольдт. – Нет-нет, я не желаю, чтобы меня продолжали оскорблять по моему собственному телефону. – Он повесил трубку и взглянул на меня. – Вы будете очень сожалеть. Обе! Я не думаю, что вы недооцениваете, как велика моя власть в этом городе, молодая леди.

Кровь в вене все еще продолжала пульсировать.

– Существует так много вещей, которых вы не учитываете, Густав, что я твердо знаю, откуда начать. Вы погибли. Вас не будет в этом городе. «Геральд стар» займется вашими контактами со Стивом Дрезбергом, и, поверьте, они разберутся. Вы полагаете, что упрятали их на пятьдесят этажей в глубину, но Мюррей Райерсон – опытный археолог и горит желанием прямо сейчас приступить к раскопкам. И кроме того, ваша компания пропала. Ваша маленькая химическая империя просто недостаточно велика, чтобы сдержать удары, когда посыплются иски за ксерсин. На это может уйти шесть месяцев или два года, но вы просто помните: иски на полбиллиона. Это начнется, как охота на крыс, и мы докажем наличие злостных намерений с вашей стороны, Гумбольдт. Эта компания, которую вы построили, напоминает тыкву, выросшую за ночь, но и высохшую за ночь. Вы – мертвое мясо, Гумбольдт, и вы настолько безумны, что даже не способны насмердить.

– Ты ошибаешься, маленькая польская сука! Я покажу тебе, как ты не права!

Он швырнул свой бокал с виски через комнату, и тот врезался в один из книжных шкафов.

– Я разобью тебя так же легко, как этот бокал. Гордон Ферт никогда не наймет тебя снова. Ты потеряешь свою лицензию. Ты никогда не получишь ни одного клиента. Я скоро увижу тебя на Вест-Медисон с другими пьяницами и безработными и вдоволь посмеюсь над тобой. Я буду хохотать во все горло.

– Вам это предстоит, – беспощадно подтвердила я. – Уверена, что ваши внуки будут развлекаться этим спектаклем. На самом деле держу пари, они захотят услышать в подробностях, как вы травили людей, чтобы максимально поднять свой проклятый жизненный уровень.

– Мои внуки! – зарычал он. – Если ты посмеешь подойти к ним близко, ни ты, ни твои друзья никогда не узнают, что такое ночной покой в этом городе!

Он орал. Его угрозы сыпались не только на голову Лотти, но и на других моих друзей, имена которых раскопали его сыщики. Шерсть на загривке у Пеппи поднялась дыбом, и собака угрожающе рычала. Держа одну руку на ее ошейнике, другой я нажала на кнопку звонка в облицовке камина. Когда вошел Антон, я кивнула на разбитый бокал:

– Может быть, вы хотите убрать это? И также думаю, что миссис Портис было бы удобнее, если бы вы проводили ее вниз к Маркусу и вызвали такси. Пойдем, Пеппи!

Мы поспешили выйти. На всем пути к вестибюлю я слышала рев маньяка, раздававшийся нам в спину.

Глава 43
ВСЕ ВОЗВРАЩАЕТСЯ НА КРУГИ СВОЯ

Несколько следующих дней мы с Лотти провели, беседуя с моим адвокатом. Не знаю, из-за чего – то ли благодаря усилиям Картера Фримэна, а может быть, Антона, а может, из-за сцены, разыгравшейся в доме на Роэноук, – миссис Портис утратила интерес к делу и не выставила обвинений против Лотти. Мы пережили трудное время из-за моей закладной: в течение нескольких недель дело выглядело так, будто мне предстоит подыскивать новое место. Но Фримэн ухитрился как-то уладить и это. Я всегда подозревала, что он сам поручился за меня, но он только поднимал бровь, притворяясь несведущим, и переводил разговор на другое, когда я пыталась расспрашивать его об этом.

Спустя некоторое время моя жизнь вернулась в нормальное русло. Я бегала по утрам с Пеппи, общалась с друзьями, болела за чикагские спортивные команды, точнее, за «Черных Ястребов», выступавших в этом сезоне. Я также вернулась к своей обычной сфере деятельности, расследуя промышленное мошенничество, занимаясь сбором информации и сведений второго плана относительно кандидатов на видные финансовые должности, и так далее.

Работала напряженно, чтобы не допускать мыслей о Гумбольдте и Южном Чикаго. При обычном ходе вещей никогда не позволила бы упустить концы и расслабиться на последней стадии прохождения дела, но теперь просто не могла больше жить проблемами моих земляков. Поэтому я решила оставить Рона Каппельмана в покое, словно вопрос без ответа. Если обвинение, высказанное Бобби, было верным и Рон действительно снабжал Юршака сведениями о моем местонахождении, то я имею полное право пойти на Пульман и посмотреть ему в лицо. Однако у меня просто не оставалось душевных сил, чтобы заниматься этим дальше. Пусть во всем разбирается прокурор штата, когда Юршак и Дрезберг явятся на судебное заседание.

Сержант Мак-Гоннигал символизировал другую оборванную нить, которой не предстояло когда-либо восстановиться. Я видела его с Бобби пару раз, когда проходила через бесконечные дознания и допросы. Он вел себя очень холодно, пока не понял, что я не собираюсь доносить на него за нарушение полицейского этикета той поздней ночью. Спустя какое-то время я поняла, что была права, не решившись провести время с полицейским, хотя и настойчивым, но мы никогда не возвращались к этому.

К маю дочерние компании «Гумбольдт кэмикел» уже откатились на последнее место, а сама корпорация была отброшена в конец пятидесятых. Фредерик Манхейм много консультировался с опытными юристами и медиками, которые теперь нашептывали о возможных ужасах, что ожидают виновных, и слухи разносил ветер, летевший на Уоллстрит. Манхейм пару раз приходил ко мне за советом, но я была измучена своими опасениями в отношении Гумбольдта.

Я пообещала Манхейму, что дам показания на любом судебном разбирательстве, рассказав о своей роли в изучении этого дела, но пусть он не рассчитывает на какую-то иную поддержку с моей стороны. Поэтому я не знала, что предпринимает Гумбольдт, чтобы ринуться в контратаку. Из газет узнала через несколько дней после нашего последнего столкновения с ним, что он в Пассаванат и находится в депрессивном состоянии, но поскольку «Геральд стар» поместила его фотографию, когда он делал первый бросок, играя за «Ястребов» в день открытия чемпионата, я решила, что он справился с этим.

Примерно в это же время я получила открытку из Флоренции.

«Не ждите, пока вам будет семьдесят девять, чтобы увидеть ее».

Я пробежала глазами короткое сообщение, написанное паутинообразным почерком мисс Чигуэлл. Вернувшись домой спустя несколько недель, она позвонила мне:

– Я только хотела сообщить вам, что больше не живу с Куртисом. Я выкупила у него его долю недвижимости. А он живет в уединенном доме в Кларедон-Хиллз.

– Как вам нравится жить одной?

– Очень. Я жалею, что не сделала этого шестьдесят лет назад, но тогда у меня не нашлось мужества. Я хотела поделиться с вами, потому что вы – одна из тех, кто сделал это возможным, показав мне, что женщина может жить независимой жизнью. Вот и все.

Она повесила трубку, не дослушав моих бессвязных возражений. Я улыбнулась: вот она, эта ее резкость, – во всем. Хотела бы я быть столь же стойкой лет через сорок.

Теперь меня беспокоила только Кэролайн Джиак. Я так и не смогла вызвать ее на разговор. Она снова появилась через день, но не захотела позвонить, а когда я приехала на Хьюстон-стрит, она захлопнула передо мной дверь, не позволив даже увидеться с Луизой. Я продолжала думать, что совершила ужасную ошибку, и не только тогда, когда рассказала ей о Юршаке, но еще и когда продолжила эти чертовы поиски ее отца, хотя она и пыталась остановить меня.

Лотти строго покачала головой, когда я пожаловалась ей на это:

– Ты – не Бог, Виктория. И не можешь выбирать, что лучше для той или иной человеческой жизни. Если ты собираешься проводить часы, слезно жалея себя, то, пожалуйста, делай это где-нибудь в другом месте, не устраивай мне спектакль. Или приобрети другую специальность. Твои чертовы поиски, как ты их называешь, возникают от фундаментальной ясности видения. Если ты больше не обладаешь таким зрением, то вряд ли годишься для своей работы.

Ее слова не рассеяли моих сомнений, но на сей раз отступило на второй план даже мое беспокойство о Кэролайн. Когда она позвонила в начале июня сообщить, что Луиза умерла, я сумела выслушать даже ее резкий тон с относительным хладнокровием.

Я пришла на похороны в «Святой Венцлав», а не домой на Хьюстон. Если бы появились родители Луизы и начали изображать благочестивую печаль или возводить коварную хулу на божественное провидение, мне было бы трудно отвечать за себя и удержаться от желания придушить их.

Кэролайн не сделала попытки поговорить со мной и на отпевании. К тому времени, когда я вернулась домой, моя слезная жалость к себе сменилась старым как мир знакомым чувством – раздражением на ее ребячество. Поэтому когда месяц спустя я неожиданно столкнулась с ней у себя на пороге, то встретила ее отнюдь не с распростертыми объятиями.

– Я здесь с трех, – начала она без предисловия. – Я боялась, что ты уехала из города.

– Извини, что не оставила свое расписание твоему секретарю, – ехидно ответила я, – но ведь я, конечно, не предвидела удовольствия, которое меня ожидает.

– Не надо так, Вик, – попросила она. – Я знаю, что заслужила это, была негодяйкой последние четыре месяца. Но мне необходимо извиниться, или объясниться, или…

– Ладно, что бы там ни было, я не хочу, чтобы ты бесилась, когда вспоминаешь обо мне.

Я открыла дверь в вестибюль.

– Понимаешь, Кэролайн, ты все время напоминаешь мне Люси и Чарли Браун. Помнишь, как она каждый раз обещала, что на этот раз не сделает пас в сторону, как только мяч достанется ей, и тем не менее она всегда делала это. У меня такое ощущение, что я еще не раз окажусь в заднице.

Она покраснела.

– Вик, пожалуйста!.. Знаю, что заслужила все, что ты хочешь мне сказать, но я пришла просить прощения. Не усложняй моей задачи.

Это убедило меня в том, что я должна промолчать, но это не усыпило мою бдительность. Я провела ее в квартиру, предложила кока-колу, пока готовила ром с тоником, и пригласила ее выйти на маленький балкончик, который служил мне террасой. Мистер Контрерас помахал нам, оторвавшись от своих томатов, но остался внизу, а собака поднялась к нам составить компанию.

Почесав у Пеппи за ухом и выпив содовой, Кэролайн сделала глубокий вдох и сказала:

– Вик, прости, что я убежала от тебя прошлой зимой… и избегала тебя потом. Только когда умерла Луиза, я смогла посмотреть на все с твоей точки зрения и понять, что ты никогда не шутила надо мной.

– Шутила над тобой? – Я была удивлена безмерно.

Она опять начала канючить:

– Я считаю… ты понимаешь, что у тебя был удивительный отец. Я очень любила твоего отца и хотела, чтобы он был и моим отцом. Обычно, ложась в постель, я воображала, как весело было бы у нас, если бы мы все вместе… как семья: он, и я, и мама, и Габриела. И ты настоящая сестра, и тебе не противно ухаживать за мамой.

Теперь настала моя очередь смутиться. Я пыталась проворчать что-то, но в конце концов сказала:

– Ни один одиннадцатилетний не желает быть обремененным и ухаживать за малым ребенком. Если бы ты на самом деле была моей сестрой, я бы раздражалась куда больше. Но я не смеялась над тобой только потому, что у тебя другой отец. Это никогда не приходило мне в голову.

– Теперь-то я знаю это, – сказала она. – Просто мне понадобилось много времени, чтобы понять это. Я испытывала такое чувство унижения при мысли о том, что им был Арт Юршак… ну, что он проделал это с мамой, понимаешь? Потом, когда она умерла, я неожиданно поняла, что это похоже на нее. И благодаря этому я поняла, что она была замечательной женщиной, потому что была такой хорошей матерью. Она была полна жизни и действительно любила жизнь и… все остальное. И ей было так легко разгневаться и быть жестокой и взвалить всю эту вину на меня.

Она серьезно взглянула на меня.

– На прошлой неделе я пошла… пошла увидеться с молодым Артом, моим братом, как я понимаю. Он был очень вежлив со мной, несмотря на то что, как я заметила, это просто наказание для него. Я имею в виду, разговаривать со мной… Для него это было ужасно – внезапно повзрослеть. Арт не был ему отцом. Он женился, только чтобы угодить Джиакам, лишь бы они не навредили его политической карьере. После того как у него родился сын, он переехал в отдельную спальню. Он никогда не хотел иметь ничего общего со своим собственным сыном. Поэтому, в своем безумии, могу поверить, что мне было лучше от него вдали. Ты понимаешь, только с мамой! Даже если… даже если бы он не был ее дядей, было бы гораздо хуже жить с ним вместе, чем вырасти без отца.

В горле у меня стоял ком.

– Я занималась самобичеванием все эти последние четыре месяца, полагая, что сделала колоссальную ошибку. И, ведомая гордыней, продолжала дело, после того как ты просила меня прекратить поиски. И потом, когда я рассказала тебе о нем…

– Нет, – возразила она, – я рада, что знаю. Лучше выяснить все наверняка, чем воображать нечто, пусть даже то, что я выдумала, намного лучше того, чем все оказалось в действительности. Кроме того, если бы Тони Варшавски действительно был моим отцом, он выглядел бы как очень большой распутник, когда переселил нас с мамой в соседний дом рядом, с тобой и Габриелой.

Она засмеялась, а я взяла ее за руку. Немного погодя она нерешительно проговорила:

– Я… это мое следующее сообщение мне трудно сделать после всех оскорблений, которые я бросала тебе, напоминая, что ты уехала из Южного Чикаго. Но я тоже уезжаю. Я действительно покидаю Чикаго. Я всегда хотела жить в деревне, в настоящей деревне, поэтому собираюсь в Монтану, чтобы изучать лесоводство. Я никогда не признавалась в этом никому, ибо думала, что если бы не занималась, как ты, активной социальной борьбой, то ты презирала бы меня.

Я издала какой-то нечленораздельный возглас, отчего Пеппи вздрогнула.

– Нет, правда, Вик! Но когда я как следует поразмыслила над этим, то увидела, что ты никогда не хотела, чтобы я была похожа на тебя. Это было только частью моего воображения. Я все думала, что если бы я делала те же вещи, что и ты, ты бы полюбила меня и признала бы частью твоей семьи.

– Вовсе нет, дитя мое! Я хочу, чтобы ты делала то, что хорошо для тебя, а не то, что правильно для меня.

Она кивнула:

– Итак, я выбросила глупые мысли из головы. И уезжаю через две недели. Я вынудила родителей мамы купить наш дом на Хьюстон, и это даст мне определенную сумму, чтобы уехать. Но я хотела сказать тебе еще одно – и, надеюсь, ты пойдешь меня: ты всегда будешь моей сестрой, потому что… ну, в общем, я надеюсь, ты поняла это.

Я опустилась на колени возле ее кресла и обняла ее:

– Пока смерть не разлучит нас, дитя!