Текст книги "Смертельный удар"

Автор книги: Сара Парецки

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 25 страниц)

Глава 28
БЕСЦЕННЫЕ ЗАПИСИ

Каппельман и мистер Контрерас установили зыбкое перемирие, распив бутылочку граппы. Когда я вышла, Рон поспешно вскочил, прервав длинный рассказ мистера Контрераса о том анекдотическом случае, когда тот подумал, увидев Рона впервые, что это один из моих бывших любовников.

В свою очередь я бойко поведала о том, что пришел сигнал о безотлагательной помощи от моей тети, что проживает в пригороде, и что я не могу проигнорировать его.

– Вашей тети, куколка? Я думал, что вы и она… – Но тут мистер Контрерас поймал мой жесткий взгляд. – О-о, ваша тетя! С ней что-то случилось?

– Больше того, она просто в панике из-за меня, – уверенно произнесла я. – Она единственная оставшаяся в живых родственница моей матери. Она старая, и я не могу оставить ее без внимания.

Конечно, было несправедливым смешивать отважную мисс Чигуэлл с Розой – сумасшедшей тетей моей матери, но пришлось воспользоваться тем, что под рукой.

Каппельман вежливо согласился со мной. Не знаю, поверил ли он мне. Он сделал долгий глоток, поморщившись, когда виноградная водка пролилась в его пищевод, и заявил, что проводит меня до автомобиля.

– Родственники – это пытка, не так ли? – ехидно добавил он.

Он терпеливо ждал, пока я осматривала машину, ища очевидные признаки того, что она заминирована, а затем закрыл за мной дверцу со старомодной учтивостью, не вязавшейся с его затрапезным нарядом.

Температура упала до десяти градусов. После унылого тумана, стоявшего последние несколько недель, пронизывающий ледяной ветер взбодрил меня. Снежные хлопья летели в ветровое стекло, но дороги были расчищены, и я быстро выехала с Эйзенхауэр на Йорк-роуд.

Мисс Чигуэлл ждала меня в дверях. Неприветливое, почти свирепое лицо не изменилось, несмотря на ужасные события последних дней. Она без улыбки поблагодарила меня за приезд, но я начала понимать ее и могла утверждать, что ее неучтивость не означала, что она настроена недружелюбно, как это могло показаться.

– У меня чай готов. Мой брат все твердит, что пристрастие к чаю – признак слабости, попытка прибегнуть к возбуждающим средствам, когда чувствуешь беспокойство, но я думаю, я доказала, что более вынослива, чем он. Хотите чашечку?

Еще одно чаепитие я уже не могла выдержать. Вежливо отклонив ее предложение, я проследовала за ней в гостиную, являвшую собой островок домашнего уюта, достойного пера Гарриет Бичер-Стоу. Огонь, ярко горевший за каминной решеткой, отражался цветными языками на серебряном чайном сервизе, расставленном на низеньком столике. Мисс Чигуэлл жестом пригласила меня сесть в одно из обитых ситцем кресел, стоявших у камина.

– В дни моей молодости молодые леди не имели собственной жизни вне семьи, – с ходу заявила она, наливая чай в полупрозрачную китайскую чашку. – Предполагалось, что мы должны выйти замуж. Мой отец был здешним врачом, тогда это был практически отдельный маленький городок, а вовсе не часть города. Я обычно помогала ему. К тому времени, когда мне исполнилось шестнадцать, я могла вправить вывих, лечить простой перелом и простудные заболевания. Но когда пришло время поступать в медицинский колледж, настала очередь Куртиса. После того как отец умер в 1939 году, Куртис пытался наследовать его практику. Он не слишком преуспел в этом, однако пациенты продолжали обращаться в другие места, и в конце концов он вынужден был получить место на этом заводе. – Она мрачно взглянула на меня. – Я понимаю, вы – энергичная молодая женщина, вы делаете все, что хотите, и ни перед кем не отчитываетесь. Хотела бы я обладать вашей твердостью характера в таком же возрасте.

– Да, – спокойно сказала я. – Но мне помогли. Моя мать доживала свои дни в чужой стране… она так и не выучила этот язык. Единственное, что она могла делать, – это петь. Она чуть не погибла, а потому поклялась, что я никогда не буду такой беспомощной и напуганной, как она. Поверьте мне: это меняет дело. Вы слишком многого требуете от себя, полагая, что вы могли во всем поступать по-своему.

Мисс Чигуэлл пила чай большими глотками, то сжимая в кулак, то разжимая левую руку. Наконец она почувствовала, что достаточно владеет собой, чтобы снова говорить.

– Что ж, как вы можете догадаться, я никогда не была замужем. Моя мать умерла, когда мне было семнадцать. Я вела хозяйство в доме своего отца, а потом у Куртиса. Я даже научилась печатать, так что могла помогать им в работе. – Она нерадостно улыбнулась. – Я не пыталась следить, что Куртис делает для компании, на которую он работал. Мой отец был выдающимся провинциальным врачом, мастером диагностики. Я полагаю, все, что делал Куртис, это измерял температуру, когда люди чувствовали недомогание, чтобы затем определить, имеют ли они законное оправдание для выхода на отдых раньше срока. В 1955 году, когда он начал вести подробные записи, я уже ничего не знала из того, что происходило в медицинском мире: перемены были слишком велики со времени моих школьных дней. Но я все еще умела печатать, поэтому печатала все, что бы он ни приносил домой.

Ее история повергла меня в дрожь. И я пробормотала несколько слов благодарности усопшей душе моей матери. Неистовая, энергичная, колючая… С ней трудно было ужиться, но мои самые ранние воспоминания о ней свидетельствовали о ее безграничной вере в меня, в то, что я сумею чего-то достичь в жизни. Мисс Чигуэлл, должно быть, заметила, что я впала в задумчивость.

– Не жалейте меня. В моей жизни было много прекрасных моментов. И я никогда не жалела себя… это куда большая слабость, чем чай, и это как раз то, что отличает Куртиса.

Некоторое время мы сидели молча. Она налила себе вторую чашку и медленно выпила ее маленькими глотками, слепо глядя в огонь. Закончив, она поставила чашку на столик с решительным стуком и отодвинула поднос на край:

– Хорошо, я не должна задерживать вас, развлекая своей болтовней. Вы проехали огромное расстояние, к тому же, смею утверждать, вы достаточно натерпелись, несмотря на то, что пытаетесь скрыть это.

Она поднялась с незначительным усилием. Я тут же встала вслед за ней, но с трудом, и пошла по устланной ковром лестнице на третий этаж.

Верхняя лестничная площадка была обставлена книжными полками. Очевидно, большую часть тех прекрасных моментов, о которых говорила мисс Чигуэлл, она извлекла из книг. Их были тысячи, и со всех была аккуратно стерта пыль. Они стояли на полках, расставленные заботливой рукой. Как она догадалась, что чего-то не хватает среди этой аккуратной шеренги, было для меня загадкой. Мне понадобилось бы, чтобы кто-то топором взломал мою входную дверь, и только тогда я поняла бы, что было вторжение в дом.

Мисс Чигуэлл кивком указала на открытую дверь справа от меня:

– Рабочий кабинет Куртиса. Я вошла к нему в прошлый понедельник вечером, потому что учуяла запах гари. Он пытался сжечь свои записи в мусорной корзине. Жуткая идея, ибо корзина была обшита кожей, которая начала гореть с ужасным запахом. Я поняла тогда: его беспокоило то, что было связано с этими записями. Но я подумала, что это неправильно – убегать от фактов с помощью уничтожения их.

Я испытала невольное сочувствие к Куртису Чигуэллу, живущему бок о бок с этим бастионом справедливости. Это раздражало бы меня куда больше, чем ее чай.

– Как бы там ни было, я взяла их и спрятала за книгами по лодочному плаванию. Очевидно, это было глупо, так как лодочный спорт всегда был моей большой любовью. Это первое место, где искал бы Куртис. Но я полагаю, что он испытал такое унижение, когда я застала его за этим занятием, а может, и испуг, что оказался неспособным избавиться от своей тайной вины и на следующий день попытался убить себя.

Я покачала головой. Итак, Макс оказался до некоторой степени прав. Подогретый мною котел «Ксерксеса» раскалился до того, что давление пара подействовало на Чигуэлла, и он почувствовал, что у него нет выбора. Мне стало тошно.

Я бесшумно следовала за мисс Чигуэлл по коридору, – ноги мои утопали в мягком сером ворсе ковра.

Комната в конце коридора изобиловала растениями в горшках, которые притягивали взгляд. То была гостиная мисс Чигуэлл, с ее креслом-качалкой, корзиной для вязания и вполне пригодным старым «Ремингтоном», стоявшем на небольшом столе. Книги размещались и здесь, но полки доходили только до половины стены и служили подставками для красных, желтых и пурпурных цветов.

Она опустилась на колени перед одной из полок рядом с пишущей машинкой и принялась вытаскивать переплетенные в кожу сброшюрованные тетради. Это были старинные дневники в богатой зеленой коже с золотым тиснением: «Горас Чигуэлл, доктор медицины».

– Я ненавидела Куртиса за то, что он использует личные дневники отца, но, похоже, не было оснований не разрешать ему это. Конечно, это война – война с Гитлером положила конец таким вещам, как переплетение личных дневников, и Куртис никогда не имел таковых. Он их ужасно домогался.

Их было всего двенадцать, охватывающих период в двадцать восемь лет. Я с любопытством пролистала их. Доктор Чигуэлл писал аккуратным тонким почерком. Страницы выглядели четко, все записи были сделаны ровными рядами, но оказалось, что их трудно читать. Похоже, они представляли перечень историй болезни служащих «Ксерксеса». По крайней мере, я предположила, что имена, написанные по слогам из-за трудного произношения, принадлежали служащим.

Сидя в плетеном кресле с высокой спинкой, я приступила к поиску, пока не нашла записи 1962 года, то есть того времени, когда Луиза начала работать у Гумбольдта. Я медленно водила пальцем по именам – они были записаны не в алфавитном порядке. В 1963 году, после того как Луиза проработала там год, она была занесена в записи и появилась в конце списка как белая женщина, возраст – семнадцать лет, адрес – Хьюстон. Имя моей матери – Габриела – всплыло перед моими глазами: ее упоминали как того человека, которого следовало уведомить о непредвиденном случае. Ничего о ребенке, ничего об отце. Конечно, это не доказывает, что Чигуэлл не знал о существовании Кэролайн, просто он не включил эту информацию в свои записные книжки.

Остальные записи представляли ряд заметок медицинского характера: КД 110 72, ГМБ 13, АКМ 10, БИЛИ 0,6, ЦР 0,7. Я предположила, что КД – это кровяное давление, но не могла даже представить, что означают другие аббревиатуры. Я спросила мисс Чигуэлл, но она покачала головой:

– Все эти медицинские показания появились много позже. Мой отец никогда не делал анализов крови – в его дни даже не знали о распечатке показателей крови, не говоря уже о том, что они умеют делать теперь. Я полагаю, мне было слишком обидно, что я не стала врачом, поэтому у меня не было желания узнавать что-то новое.

Несколько минут я поломала голову над записями, но это была работа для Лотти. Я сложила тетради стопкой. Пора приступать к тому, что я в состоянии понять: я спросила ее, как налетчики попали в дом.

– Я полагаю, их впустил Куртис, – уверенно заявила она.

Откинувшись в кресле, я задумчиво смотрела на нее. Может, сегодня днем никого и не было в доме. Может быть, она воспользовалась случаем, представившимся благодаря отсутствию своего брата, чтобы отомстить ему за себя, за его плохую работу в области практики их отца все эти годы. А возможно, в суматохе последних нескольких дней она забыла, куда спрятала отпечатанные записи. В конце концов, ей было уже около восьмидесяти.

Я попробовала предположить это вслух, но получилось не очень ловко. Она сердито нахмурилась:

– Молодая леди, пожалуйста, не обращайтесь со мной, как с дряхлой слабоумной старухой. Я вполне владею своими способностями. Пять дней назад я видела, как Куртис пытался сжечь эти записки. Я даже могу показать вам то место, где под мусорной корзиной прогорел ковер. Почему он хотел уничтожить их, я не представляю. Так же как и почему он пустил кого-то сюда, чтобы украсть записные книжки. Но оба эти случая имели место.

Кровь бросилась мне в лицо. Я встала и сказала, что проверяла версии. Она, по-прежнему сердясь, повела меня осматривать дом. Хотя она восстановила нарушенный порядок среди книг и серебряных безделушек, она не пылесосила и не вытирала пыль. В результате тщательных поисков, достойных Шерлока Холмса, я обнаружила следы засохшей грязи на покрытой ковром лестнице. Я не была уверена, что это уже доказательство, но я без труда могла поверить, что их оставила не мисс Чигуэлл. Ни один из замков не имел признаков взлома.

Я считала, что она не должна оставаться здесь ночью одна: тот, кто пришел сюда однажды таким путем, может вернуться, с ее братом или без него. И если они видели, что я приезжала, они тем более могли вернуться, чтобы потребовать от нее зачем. Сколько бы она ни упрямилась, она не сумела бы противостоять им.

– Никто не выгонит меня из моего дома. Я выросла в этом доме и не оставлю его сейчас. – Она свирепо взглянула на меня.

Я сделала все, что могла, чтобы разубедить ее, но она была непреклонна. Или она была испугана, но не хотела признать это, или знала, почему ее брат так отчаялся, что хотел уничтожить эти записи. Но тогда она не захотела бы отдать мне оригиналы.

Я ощутила раздражение. У меня не было сил, плечи болели, в голове, в том месте, где меня ударили, начало покалывать от прилива крови. Если мисс Чигуэлл не сказала правду, то сегодня вечером у меня не будет времени выяснить это – мне нужно лечь в постель и проспать ночь. Когда я уже уходила, кое-что еще пришло мне на ум:

– У кого остался ваш брат?

Это привело ее в замешательство – она не знала.

– Я удивилась, когда он сказал, что собирается остаться у друзей, потому что у него их не было. Ему позвонили в среду после обеда, около двух часов, после того как он вернулся из госпиталя, а чуть позже заявил, что собирается уехать на несколько дней. Но он ушел, когда я дежурила в больнице, поэтому не имею понятия, кто мог зайти за ним.

Мисс Чигуэлл также не имела представления, кто звонил ее брату. Однако это был мужчина, потому что она сняла трубку одновременно с Куртисом. Услышав, что мужчина назвал ее брата по имени, она сразу же положила трубку. Мне было жаль, что ее честность и нравственность оказались слишком велики, чтобы подслушивать, но нельзя иметь все в этом несовершенном мире.

Было около одиннадцати, когда я наконец уехала. Оглянувшись, я увидела ее мрачный силуэт в дверном проеме. Она подняла руку, прощаясь, и закрыла дверь.

Глава 29
НОЧНЫЕ ПРЕСМЫКАЮЩИЕСЯ

Я не понимала, насколько измучена, пока не села в машину. Боль в плечах вернулась внезапно, и я с трудом добралась до переднего сиденья. Мелкие слезы обиды и жалости к себе выступили на глазах. Тот, кто выходит из игры, никогда не выигрывает, а победители никогда не бросают достигнутого, с горечью процитировала я своего старого баскетбольного тренера. Играть вопреки боли, но не назло ей.

Я опустила окно в машине – больная рука плохо слушалась команд моего мозга. Прежде чем включить передачу и направиться домой, я некоторое время посидела в салоне, наблюдая за домом Чигуэллов и прилегающей улицей, даже немного подремала и наконец уверилась, что упрямая пожилая дама не под надзором и можно уезжать.

Эйзенхауэр практически никогда не бывает свободна: движение по ней продолжается и ночью. Именно ночью через город едут грузовики, спешат машины тех, кто направляется на работу в ночную смену, едут и те, чья деятельность начинается только в темноте. Я присоединилась к потоку многочисленных машин, направлявшихся в Хилл-Сайд. Утомительная лента цветных огней разворачивалась и переливалась перед моими глазами: красные огни легковушек, оранжевые – на бортах грузовиков, ряды уличных фонарей по обеим сторонам шоссе тянулись вдаль насколько хватало глаз, их сияние вызывало у меня чувство одиночества. Маленькая частица в огромной световой Вселенной, пылинка атома, которому предстояло смешаться с грязью Мертвого озера, не оставив следа.

Тоскливое настроение не отпускало меня всю дорогу, пока я медленно ехала вдоль Белмонт, направляясь к себе домой на Расин. Какой-то частью своего мозга я втайне надеялась, что мистер Контрерас и Пеппи еще не ложились и встретят меня, но остальная часть сознания противилась тому, чтобы пожилой человек все время был занят мною. Однако мои тайные надежды, возможно, и спасли мне жизнь.

Я задержалась у входной двери в квартиру мистера Контрераса на первом этаже, опустила на пол записные книжки, чтобы завязать шнурок на кроссовке, но медлила, поджидая, пока мое присутствие разбудит чуткую собаку и у меня появится компания перед сном.

Тишина за дверью означала, что квартира пуста. Пеппи непременно дала бы знать, что почуяла меня, а пожилой человек никогда не оставил бы ее одну снаружи поздним вечером. Я взглянула на лестницу, наивно полагая, что они ждут меня наверху. Неожиданно я подсознательно поняла: что-то не так. Я застыла, пытаясь заставить свой усталый ум соображать. Верхняя площадка была погружена во тьму. Одна лампочка, положим, могла перегореть, но чтобы обе в один вечер – это уж слишком странная случайность. Коридор, однако, был освещен, и это означало, что любого, кто поднимается по ступенькам на третий или четвертый этаж, можно увидеть сверху в пролет лестницы. С самой верхней площадки слабо доносилось какое-то воркование, не похожее на голос мистера Контрераса, беседующего с Пеппи. Одной рукой я подняла кипу записных книжек, другой вытащила оружие и сбросила предохранитель. Затем повернулась лицом к выходу и, пригнувшись, открыла наружную дверь. Я выскользнула в ночь.

Никто не выстрелил в меня. Единственным прохожим на улице был угрюмый молодой человек, который жил в нашем квартале. Он даже не взглянул на меня, когда я торопливо пробежала мимо него, устремляясь на Белмонт. Я не пожелала сесть в свой автомобиль – если кто-то ждет меня еще и снаружи, то он наверняка следит за моим «шеви». Пусть думает, что я все еще мнусь у входа. Если кто-то действительно ждет… исключено, что именно страх и усталость толкнули меня в фантастический мир ночных огней и уличных звуков.

Выйдя на Белмонт, я засунула «смит-и-вессон» за пояс джинсов и взяла такси до дома Лотти. Всего-то миля, не больше, но я была не в состоянии пройти пешком такое расстояние сегодня ночью. Я попросила таксиста подождать, пока не узнаю, появится ли кто-то, чтобы впустить меня в дом. В принятой у нынешних таксистов манере он огрызнулся:

– Вы мне не хозяйка. Я вас подвез, дальше – не моя забота.

– Отлично. – Я спрятала пятерку, которую протянула ему. – Тогда я заплачу вам после того, как узнаю, останусь ли здесь на ночь.

Он стал кричать на меня, но я проигнорировала его недовольство и открыла дверцу. Это разъярило его, и он попытался применить силу: развернувшись на сиденье, он замахнулся на меня. Со всей силой сдерживаемого последние дни отчаяния я хлопнула его по руке стопкой дневников.

– Сука! – зарычал он. – Уходи! Убирайся из моего такси. Мне не нужны твои деньги.

Я соскользнула с заднего сиденья машины и выбралась, а затем искоса следила, пока машина не рванулась с места, резко взвизгнув шинами. Все, что мне было нужно теперь, это чтобы Лотти оказалась дома, а не на срочном вызове, и не спала слишком крепко, чтобы не услышать звонка.

Но боги распорядились, чтобы со мной не случилось несчастья в тот вечер. Через несколько минут, в течение которых мое раздражение нарастало, я услышала ее голос через переговорное устройство.

– Это я – Виктория. Могу я подняться?

Она встретила меня в дверях квартиры, облаченная в ярко-красный халат, похожая на маленького китайского мандарина. Она щурила со сна свои темные глаза.

– Извини, Лотти… прости, что разбудила тебя. Мне пришлось выйти сегодня вечером. Когда я вернулась домой, то мне показалось, что там кто-то поджидает меня.

– Если ты хочешь, чтобы я пошла с тобой и вступила в перестрелку с несколькими грабителями, то я со всей определенностью отвечу «нет», – ехидно сказала Лотти. – Но я рада, что ты все же несколько беспокоишься о своей шкуре, чтобы преследовать их самой.

Я не могла разделить ее веселого настроения:

– Я хочу позвонить в полицию. И не хочу возвращаться на Расин, пока у них есть шанс обследовать местность.

– Очень хорошо, в самом деле, – воскликнула изумленная Лотти. – Начинаю думать, что тебе, может быть, удастся дожить до сорока.

– Премного благодарна, – буркнула я, направляясь к телефону. Не люблю подключать других к решению своих проблем. Но отказаться от помощи только потому, что Лотти источает сарказм, казалось мне безумием.

Бобби Мэллори оказался дома. Как и Лотти, он был настроен поддеть меня по поводу моего обращения за помощью, но стоило только ему получить сведения, как профессионал в нем взял верх. Он задал мне несколько четких вопросов, а затем заверил, что пошлет бригадную машину без полицейских огней до того, как сам выйдет из дома. Прежде чем повесить трубку, он все-таки не удержался и ткнул меня носом:

– А ты оставайся там, где находишься, Вики. Я поверить не могу, что ты предоставишь полиции возможность заниматься их собственным делом, но помни: меньше всего мы хотим, чтобы ты крутилась подле и встревала между нами и парой подонков.

– Хорошо, – сердито сказала я. – Я загляну в утренние газеты, чтобы узнать, чем кончилось дело.

Он повесил трубку. Ближайший час я провела в беспокойстве, меряя шагами гостиную Лотти. Поначалу она пыталась уговорить меня заснуть, потом приготовила мне горячее молоко с бренди, но в конце концов оставила меня в покое.

– Мне нужно поспать, даже если ты не собираешься ложиться, Виктория. Я не стану читать тебе лекцию о необходимости отдыха после тяжелого физического испытания. Если ты и теперь не понимаешь, что должна делать, то у меня нет слов, которые возымели бы действие. Только помни: твое тело – стареющий организм. С течением времени он будет восстанавливаться все более и более медленна, и чем меньше ты будешь помогать ему, тем меньше сможешь рассчитывать на него.

По ее тону и лексике я поняла, что Лотти действительно злится, но я все еще была слишком разбитой, чтобы хоть как-то отреагировать. Она любит меня, она боится, что я подвергну себя такому риску, в результате которого умру или покину ее. Я поняла это, но я просто не могла думать об этом сегодня ночью.

Только когда она сердито захлопнула дверь, я вспомнила про записные книжки Чигуэлла. Не время стучать в дверь ее спальни и просить помочь в расшифровке медицинских сокращений. Я выпила немного молока и прилегла на кушетку, сбросив ботинки, но не смогла расслабиться. Единственное, о чем я могла думать, так это о том, что я убежала от своих проблем, передав их полиции, а теперь смиренно жду, как настоящая старомодная барышня, не способная рисковать.

Это было уже слишком. Немногим за полночь я снова надела кроссовки. Оставив записку для Лотти на кухонном столе, я выбралась из квартиры, бесшумно закрыв за собой дверь. Я пошла на юг, держась главных улиц и надеясь поймать такси. Моя неуемная энергия не поддавалась усталости. Когда я добралась до Белмонт, я остановилась, высматривая такси, но последние полмили прошла быстрым шагом.

Я представляла себе улицу во вспышках голубых и белых огней и одетых в полицейскую форму мужчин, дежурящих вокруг. К тому времени, когда я добралась до дома, от всякой активности полиции не осталось и следа. Я осторожно вошла в вестибюль, пригнулась и, держась стены, поднялась на один марш.

Лампы на верхнем этаже снова горели. Дойдя до первой лестничной площадки, я вжалась спиной в стену, но тут открылась дверь квартиры мистера Контрераса. Вслед за стариком выскочила и Пеппи.

Когда он увидел меня, слезы побежали по его щекам.

– Ох, куколка, благодарю Бога, что с вами ничего не случилось. Здесь были полицейские, они ничего не захотели сказать мне и не позволили узнать, где вы находитесь. Они не сказали мне и то, знают ли они, где вы. Что с вами случилось? Где вы были?

Спустя несколько минут взаимного бессвязного лепетания, мы оба поделились своими историями. Около десяти тридцати кто-то позвонил ему, сказав, что я в офисе и мне плохо. Ему не пришло на ум вызвать помощь или поинтересоваться, кто был этот звонивший. Вместо этого он вывел Пеппи, заставил водителя проезжавшей машины взять их обоих и понесся в деловую часть города. Он никогда не был в моем офисе, поэтому потратил какое-то время на поиски. Увидев, что дверь моя заперта, а свет выключен, он так разволновался, что не стал искать ночного сторожа и сам выломал замок гаечным ключом.

– Извините, куколка, – печально сказал он. – Утром я починю его. Если бы я хоть чуть-чуть соображал, я должен был бы догадаться, что кто-то пытался выманить нас с Пеппи из дома.

Я отрешенно кивала. Кто-то из достаточно близких мне людей прекрасно знал, что мой сосед с нижнего этажа заметил бы, если бы мне устроили ловушку. Рон Каппельман. Кто еще, кроме него, убедился в заботе мистера Контрераса обо мне?

– Полиция обнаружила кого-нибудь? – спросила я.

– Они увезли двух парней в фургоне, но я их не видел. Я даже это не мог сделать для вас. Они пришли за вами вооруженные, а меня убрали с дороги, действуя обманом, на который не купилась бы и шестилетняя девочка. А ведь я не знал, куда вы пошли. Я знал, что вы не могли быть у тети… после всего того, что вы рассказали мне о ней и о своей матери, но я просто не имел никакого представления, где вы вообще могли быть.

Мне пришлось потратить некоторое время, чтобы успокоить его и убедить, что я могу провести ночь в одиночестве. Продолжая повторять слова озабоченности на мой счет и упреков в свой адрес, он наконец заметил, что я уже поднялась по лестнице к своей двери. Кто-то пытался вломиться в мою квартиру, но стальная дверь, которую я успела установить после последнего взлома, выдержала. Они не смогли проникнуть через нее и не сумели справиться с тремя замками. Несмотря на это, я сделала полный обход помещений, сопровождаемая мистером Контрерасом и собакой. Затем он оставил собаку и подождал снаружи, пока не услышал, что последняя задвижка встала на свое место. Только тогда он пошел вниз и спокойно улегся спать.

Я попыталась позвонить Бобби в центральный округ, но он исчез… а может, не хотел отвечать на звонки. Никого из остальных офицеров, которых я знала, не было на месте, и никто, как я понимала, не рассказал бы мне ничего о мужчинах, задержанных у дверей моей квартиры. Я вынуждена была отложить это до утра.