Текст книги "Шкатулка с бабочкой"

Автор книги: Санта Монтефиоре

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 40 страниц)

– А как быть с твоими родителями? – спросила она, вздрагивая.

– Они не приедут до октября. Мы будем вдвоем – только ты и я.

Эстеллу не нужно было уговаривать, за последние шесть месяцев она обдумала все возможные варианты. А этот был именно тем, которого она жаждала больше всего.

– Только ты и я, – повторила она и радостно улыбнулась.

Глава 16

За последние шесть месяцев, после того как ее уволил дон Игнасио, Эстелла стала сильнее. Она вернулась к родителям в Запаллар и рассказала им о темноволосом красавце – мужчине, укравшем ее сердце и оставившем частицу себя, которая сейчас растет в ее чреве. Услышав такую весть, мать залилась слезами, а отец так стукнул кулаком в стену, что образовалась большая дыра в штукатурке, которая так и осталась на долгие месяцы, поскольку у них не было ни денег, ни времени для ремонта. Он поклялся, что если когда-нибудь увидит этого негодяя, то своими руками отрежет ему пенис. «Если он не умеет им пользоваться как следует, то не должен иметь его вовсе», – ревел он, потирая ушибленную руку. Эстелла пыталась убедить их, что ее возлюбленный обязательно к ней вернется. Она уверяла, что он обещал, и она ему верит. Но они смотрели на нее мудрыми глазами людей, много повидавших на своем веку, и лишь сокрушенно качали головами.

Пабло и Мария Рега были несколько староваты для двадцатидвухлетней дочери. Они поженились совсем юными и много лет пытались обзавестись детьми. Но после семи выкидышей супруги практически потеряли надежду. Было пролито море слез и в отчаянии нанесено множество ударов кулаком по всем подвернувшимся поверхностям, однако в итоге они отказались от этой мысли, устав от бесконечных неудач. Пабло погрузился в работу, занимаясь благоустройством кладбища неподалеку от моря и изливая неизвестным бедолагам, лежавшим под его ногами, свои печали. «Они не могут помочь мне, – говорил он жене, – но они хорошие слушатели». Мария продолжала работать в большом доме дона Карлоса Оливоса и его жены сеньоры Пилар, с утра до вечера убирая помещения и хлопоча в кухне. Естественно, что она всегда питалась продуктами из запасов хозяев. Однако окончательно осознав, что просто не в состоянии выносить ребенка, она стала постоянно что-то жевать, чтобы приглушить душевные страдания и заполнить часы, проведенные в раздумьях о своих нерожденных детях. Раньше, когда она была еще молода, ее дразнили «спагетти», за то, что она была тоненькая и хрупкая, как всем известное мучное изделие. Но потом она увлеклась едой и уже не сумела остановиться. Невзгоды трансформировались в ее теле в мощные наслоения жира, пока она не стала такой крупной, что едва могла вскарабкаться по лестнице дома дона Карлоса без одышки и использования перил, за которые приходилось держаться руками. Как ни странно, Пабло она в таком виде нравилась гораздо больше. Он мог забираться на нее и с упоением погружаться в колышущиеся волны ее тела. Теперь для любви ее было гораздо больше.

Когда одним прекрасным утром Мария собиралась преодолеть верхнюю ступеньку после долгого восхождения по лестнице, во время которого ей приходилось останавливаться после каждого шага, чтобы перевести дыхание, она внезапно потеряла сознание и упала на пол, где ее и обнаружила любовница дона Карлоса Серенидад, украдкой, на цыпочках, покидавшая его спальню. Серенидад предпочла бы проигнорировать женщину, распростершуюся на деревянных досках, подобно коровьей туше, но совесть заставила ее преодолеть отвращение и позвать своего любовника, одновременно обмахивая Марию пачкой банкнот, которыми снабдил ее дон Карлос для уплаты долгов. Дон Карлос был весьма смущен тем, что его застали с любовницей, и немедленно отослал Марию в частную клинику в Вальпараисо, где учтивый доктор сообщил, что у нее начинаются роды. Шофер дона Карлоса специально отвез Пабло в Вальпараисо, чтобы он мог находиться рядом с женой. Они держались за руки, когда у Марии начались схватки, но она не ощущала ни боли, ни дискомфорта. Их ребенок выскользнул из утробы матери как новорожденный тюлень с шелковистой смуглой кожей, блестящими черными волосами и нужным количеством маленьких пальчиков на руках и ногах. Мария и Пабло были настолько поражены свершившимся чудом, что даже не плакали. Они смотрели на свое дитя так, как если бы оно было первым младенцем, родившимся в этом мире. «Мы назовем ее Эстелла, – с благоговением произнесла Мария, – поскольку она звездочка, которую даровали нам небеса».

Мария резко похудела. Это произошло буквально в течение месяца. Ее больше никогда не дразнили «спагетти», как в юности, но такой она тоже понравилась Пабло. Теперь у него было двое любимых людей.

* * *

Пабло всегда испытывал трудности в общении с другими людьми, даже с собственной женой. Поэтому он предпочитал разговаривать со все возраставшей молчаливой аудиторией подземных постояльцев кладбища с той плавностью речи, которая покидала его, когда он обращался к живым. Он похлопал рукой по своему излюбленному надгробному камню, стоявшему на могиле Освальдо Гарсия Сегундо, умершего в 1896 году от единственного выстрела, сделанного человеком, с женой которого он собирался бежать. Позже эта женщина тоже застрелилась из того же оружия. Но муж отказался хоронить ее где-либо поблизости от любовника и бросил ее тело в море. Пабло не был уверен, видит ли ее Освальдо Гарсия Сегундо с этого места, расположенного высоко на скале. Он надеялся, что да. Эта история всегда волновала его, и поэтому именно здесь, на этом месте, он сейчас высказывал свои тревоги о дочери и мужчине, укравшем в короткой и бессмысленной интрижке не только ее сердце, но и будущее, поскольку чувствовал, что Освальдо его поймет.

– Теперь она никогда не сможет выйти замуж, – делился он, постукивая пальцами по могильному камню. – Теперь уже никогда… Кто захочет ее взять? Она довольно привлекательна, но ее живот разгонит всех претендентов. Кому нужен чужой ребенок? Она верит, что этот мужчина вернется, но ты ведь знаешь, как оно бывает в действительности. Не понимаю, кто внушил ей эти романтические мысли, но ни к чему хорошему это не приведет. Попомни мои слова. Ни к чему хорошему. Я не знаю, что делать. Мария уже залила весь дом своими слезами, а я кулаком пробил стену. Что теперь с нами будет? – вздохнул он, припоминая, каким замечательным ребенком была его девочка и сколько радости она им доставила. – Ты даешь им все, что имеешь, свое имущество, свои заработки, свою любовь, свои мечты, и что получаешь взамен? Ничего, кроме неблагодарности, – продолжал он, глядя в морскую даль. – Кроме черной неблагодарности.

Эстелла сумела стать сильной. Временно погрузившись в отчаяние после увольнения с работы, в дальнейшем она заставила себя сосредоточиться на двух важных вещах в ее жизни – Рамоне и ребенке. Поскольку она по-прежнему верила в его возвращение, у нее оказалось достаточно силы воли, чтобы забыть о работе и сконцентрироваться только на будущем. Не обращая никакого внимания на упреки и мрачные предсказания родителей, она ждала, как и просил ее дон Рамон, и одновременно трезво оценивала свои мечты, как фармацевт, взвешивающий лекарства. Дон Рамон должен вернуться – в этом она даже не сомневалась, но что же будет с ней? Он до сих пор оставался женатым. Да и у нее не было желания уезжать и жить в городе – она не стремилась к светской жизни. В равной степени она не испытывала и желания увидеть мир. Но она также не хотела привязывать Рамона к жизни, которая его не устраивала. Она просто хотела дышать тем же воздухом, что и он, заниматься с ним любовью под размеренный рокот океана и с заботой и нежностью растить их ребенка. Она так ждала его возвращения, что могла сказать со всей искренностью, что большего от него и не ожидает.

Она разработала свои условия, основываясь на подслушанных разговорах между доном Игнасио и сеньорой Марианой, когда те обсуждали своего «безответственного» сына. Сеньора Мариана оправдывалась, объясняя мужу, что у Рамона свободная душа, что он является личностью, наделенной необычайными творческими способностями. Это вполне объясняет, почему он не может слишком долго оставаться на одном месте и почему он неспособен быть нормальным мужем и отцом для жены и детей. Уши дона Игнасио налились краской, и он грохнул кулаком по столу, отрезав, что уже давно наступило время Рамону повзрослеть и перестать вести себя как испорченный, раздражительный и эгоистичный ребенок. – Мир будет продолжать вращаться и без помощи его горящих жаждой бродяжничества пяток, – прорычал он, – а вот страдания Элен и его детей не возместить ничем. Эстелла поклялась тогда, что не будет уподобляться Элен. Она даст ему свободу взамен на его любовь.

Эстелла уехала из Запаллара с Рамоном, оставив родителям записку о том, что ее любимый вернулся, в чем она никогда и не сомневалась. Рамон не испытывал никакого желания с ними встречаться, а Эстелла не настаивала, поскольку побаивалась, что отец попытается выполнить свою угрозу. Таким образом, они вернулись в летний дом в Качагуа, где стены еще хранили эхо их любовной истории, напоминая им, как все было, когда они предавались своей ночной страсти, наслаждаясь друг другом без всяких мыслей о будущем. Сейчас перед ними предстало это будущее, которое нужно было выстроить из настоящего, и прежде всего предстояло решить, что же делать дальше.

Они спустились к океану. Солнце уже село, оставив холодный берег наедине с шумным прибоем. Взявшись за руки, влюбленные погрузились в воспоминания о прошлом лете.

– Я наблюдала, как ты плавал в ту ночь, когда не мог заснуть, – призналась Эстелла улыбаясь. – Я тогда тоже не спала и следила за тобой, прячась в тени.

– Правда?

– Да, я видела, как ты голый шел по берегу. Я так захотела тебя в тот момент, что просто не знала, что с собой делать, – хрипло произнесла она.

– Что мы с тобой будем делать дальше? – спросил он, и в его голосе прозвучала неуверенность.

Эстелла вздохнула.

– Я провела последние шесть месяцев, занимаясь подготовкой речей, с которыми буду обращаться к тебе. Я планировала, что скажу, когда ты вернешься, но пока ничего из этого не высказала, – тихо произнесла она, глядя на свои голые ноги, ритмично погружавшиеся в мелкий песок.

– Полагаю, я знаю, что ты хочешь мне сказать, – заявил Рамон, сжимая ее руку.

– Не думаю, что это так.

– Все женщины хотят одного и того же, – произнес он таким тоном, что это можно было принять за обвинение.

– Итак, чего же хотят все женщины?

– Они хотят защищенности. Они хотят брака, детей и защищенности, – вяло ответил он.

– Ты, пожалуй, прав. Именно этого я и хотела для себя раньше. Но потом я встретила тебя, и ты оказался не похож на других мужчин. Поэтому я решила, что это не то, что мне нужно.

– Тогда что же тебе нужно? – с удивлением спросил он.

Эстелла остановилась напротив, пристально глядя на него в сумеречном свете. Она засунула руки в карманы своего шерстяного кардигана и переминалась с ноги на ногу, готовясь к речи, которую уже давно отрепетировала.

– Я нуждаюсь в твоей любви и в твоей защите, – начала она. – Я хочу этого для себя и для своего ребенка. Я хочу, чтобы он знал отца и рос, ощущая его любовь и мудрую опеку. Но я не хочу привязывать тебя к дому. Путешествуй по миру и пиши свои рассказы, но только обещай, что будешь возвращаться к нам домой как сейчас, так и впредь. Я буду хранить в сердце твои поцелуи, но когда их останется мало, ты должен будешь вернуться, чтобы пополнить запасы. Я не хочу когда-нибудь обнаружить, что там совсем пусто. – Она улыбнулась ему, поскольку понимала его лучше, чем он понимал себя сам.

Рамон буквально опешил, не зная, что сказать. Он ожидал, что она будет умолять его остаться с ней и не уезжать, как это сделала Элен при рождении Федерики. Но Эстелла смотрела на него уверенно, и он знал, что она говорит совершенно искренне.

Обняв, он целовал ее виски и щеки, вдыхая запах роз и ощущая свою близость с ней, как никогда раньше. Он попытался найти в себе признаки знакомого ощущения клаустрофобии, но не смог их обнаружить. Эстелла любила его настолько беззаветно, что подарила ему свободу. Но никто из них не был готов испытать на себе гнев Пабло Реги.

Пабло и Мария вернулись домой на закате и обнаружили аккуратно написанную записку Эстеллы.

Он приехал за мной, как я вам и обещала. Пожалуйста, не сердитесь. Я скоро вернусь.

Пабло уже готов был колотить кулаками в стену, если бы не жена, которая бросилась между ним и дырой в стене, оставленной в прошлый раз, заклиная его остыть и попытаться мыслить разумно.

– Это божье благословение, что он приехал за ней, – настаивала она, молитвенно сложив руки на груди. – Ведь она больше никому не нужна.

– Можно ли ему доверять? – яростно возражал он. – Он даже не изволил попросить ее руки, чтобы жениться.

– Жениться? – запинаясь, пробормотала Мария.

– Конечно. Он не смеет орошать ее чрево своим семенем и не жениться на ней.

– Возможно, именно по этой причине он не захотел с нами встретиться.

– Он женится на ней. Клянусь Богом, он женится на ней, или я отправлю его в преисподнюю.

– Куда ты собрался? – закричала Мария, беспомощно наблюдая, как муж выскочил из дома.

– Хочу найти их, – ответил он, забираясь в свой ржавый грузовик и съезжая с холма в облаке дорожной пыли.

Пабло Рега не знал, с чего начать поиски, но был абсолютно уверен, что должен это сделать, чтобы не сойти с ума. Он поехал по берегу в направлении Качагуа. Солнце повисло почти над самым горизонтом, как сверкающий персик, заставляя морские волны мерцать теплым розовым светом. Он думал о дочери и о чуде ее рождения, не желая, чтобы какой-то безответственный негодяй сейчас все разрушил. Этого нельзя было допустить после того кровавого пота, который был пролит, чтобы вырастить ее. Подъезжая к деревне Качагуа, он решил узнать адрес дома, где жили ее предыдущие наниматели, дон Игнасио и сеньора Кампионе. Он не знал, где следует искать, поэтому вполне разумно было начать именно с этого дома.

Он въехал в деревню, дремавшую в тусклом вечернем свете. Вокруг было безлюдно, и только трехногая дворняжка с энтузиазмом обнюхивала землю. Когда он увидел автомобиль, припаркованный на въезде в дом дона Игнасио, сердце дрогнуло в его груди – по крайней мере кто-то был дома. Если Эстелле понадобится какая-либо помощь, она наверняка обратится к сеньоре Мариане, которую очень любила. Он посмотрел на свое отражение в зеркале, лизнул руку и провел ею по своим жидким волосам, пытаясь придать себе более респектабельный вид. Затем Пабло спрыгнул из кабины грузовика, отряхнул пыль с рубашки и брюк и застегнул все пуговицы на груди, кроме верхних, чтобы был виден серебряный медальон с изображением Девы Марии, который он носил на счастье и для защиты от злых духов, проклинавших его на кладбище. Потом он глубоко вздохнул, вспоминая, что живот следует втянуть, а плечи расправить, и направился к парадной двери.

Прежде чем нажать на звонок, он какое-то время колебался. Высокие акации окружали его, как часовые, а дом был огромным, как крепость. Внезапно он ощутил робость и растерянность оттого, что вообще сюда приехал. Он уже собирался повернуться и уйти, как вдруг услышал голоса, раздававшиеся из дальней части дома. Не могло быть никакой ошибки – он явственно различил смех Эстеллы. У нее был очень необычный смех, похожий на веселое журчание ручья. Пабло любил этот звук больше всего на свете и ощутил, как его горло душит приступ ярости. Он сжал кулаки и стиснул зубы, ощущая себя в роли быка, учуявшего ненавистного тореро, и решительно позвонил.

Смех мгновенно стих, растворившись в быстром перешептывании и легком шуме шагов. Пабло снова нажал на звонок, а затем застыл на месте, сохраняя всю свою энергию для схватки. После долгой паузы дверь открылась и в дверном проеме появился дон Рамон Кампионе.

– Чем я могу вам помочь? – учтиво спросил он. Пабло стал подыскивать подходящие слова, но он никогда не был силен в общении с людьми, поэтому просто отвел руку и затем двинул кулаком прямо в самодовольную физиономию своего гораздо более крупного противника, заставив того отшатнуться внутрь дома и затем упасть на пол, откуда он ошеломленно взирал на Пабло Регу.

– Хийо де пута! – воскликнул Рамон, вытирая рукой окровавленный подбородок и изучая кровь, оставшуюся на ладони. – За что это, черт возьми? – Но он прекрасно понимал, за что.

– Папа! – закричала Эстелла. – Что ты наделал? – в ужасе всхлипнула она, увидев, как Рамон, покачиваясь, с кровью на лице, поднимается на ноги.

– Как ты посмел украсть мою маленькую девочку? – запинаясь, прорычал Пабло, готовясь к повторной атаке.

– Он не украл меня, папа, я пошла с ним добровольно. Разве ты не читал мою записку? – гневно прервала его Эстелла, храбро закрывая собой любовника от отца. – Хватит, папа, – приказала она. – Ты уже достаточно натворил!

– Вы обязаны жениться на ней, сеньор, – Пабло угрожающим жестом указал пальцем на Рамона, который с неприязнью смотрел вниз на взбешенного коротышку.

– Есть небольшая проблема – я уже женат, – дерзко сообщил Рамон.

Лицо Пабло стало пунцовым, а губы задрожали.

– И как же вы намерены поступить? – хрипло произнес он, скептически качая головой и едва сдерживаясь.

– Папа, прошу тебя, зайди в дом, и мы спокойно все обсудим, – сказала Эстелла, взяв отца за руку и заходя с ним в дом. Рамон увидел, что они прошли через холл и гостиную на террасу. Он обратил внимание, что уверенность в себе растет у Эстеллы вместе с ребенком, и этот факт заставил его в очередной раз восхититься своей возлюбленной. Он припомнил застенчивую маленькую девчонку, которую соблазнил, и улыбнулся, несмотря на саднящую боль в челюсти.

Пабло плюхнулся в кресло и смотрел на дочь с усталой покорностью. Эстелла уселась напротив, положив руки на свой большой живот. Рамон прислонился к двери со скрещенными на груди руками. Он предоставил Эстелле инициативу разговора, не испытывая никакого желания вести душеспасительные беседы с престарелым папашей. Рамон вообще полагал, что его любовные отношения с Эстеллой – это их личное дело, которое никого больше не должно касаться.

– Папа, я люблю Рамона. Он – отец моего ребенка, и я хочу быть с ним. Замужество меня не интересует. Рамон купит нам дом в Качагуа и позаботится о нас. Только об этом я и мечтаю, – спокойно сообщила она.

– Твоя бабушка перевернулась бы в гробу, – пробурчал он, глядя на дочь водянистыми глазами.

– Значит, ей придется это сделать, папа, – решительно ответила Эстелла.

– Ты совершила адюльтер. Бог тебя накажет, – заявил он, инстинктивно касаясь своего серебряного медальона с изображением Девы Марии. – Он накажет вас обоих.

– Бог все поймет, – возразил Рамон, который ненавидел способы, которыми церковь держала людей в узде, вселяя в их сердца страх неминуемого возмездия.

– Вы безбожник, дон Рамон.

– Вовсе нет, сеньор. Я верующий. Но только я не собираюсь слепо верить той неубедительной чепухе, которую говорят мне эти смертные, именующие себя священнослужителями и утверждающие, что постоянно ведут диалог с Богом. Они не более святы, чем я сам.

– Папа, Рамон хороший человек.

– Пусть радуется, что он не мертвый человек, – отрезал Пабло, поднимаясь. – Ну что же. Давай, продолжай жить в грехе. Я тебя больше знать не хочу.

– Папа, пожалуйста! – со слезами взмолилась Эстелла, протягивая к нему руки. – Прошу, не отворачивайся от меня.

– Пока ты будешь оставаться с этим себялюбивым безбожником, я не желаю тебя видеть, – с горечью отрезал он. Эстелла следовала за ним до самого грузовика. Она попыталась уговорить его дать Рамону шанс, но Пабло отказался слушать. – И это после всего, что мы для тебя сделали, – сказал он напоследок, поворачивая в машине ключ зажигания.

– Папа, пожалуйста, не уходи вот так, с камнем на сердце, – всхлипывала Эстелла.

Но он уехал, даже не бросив на нее последний взгляд в зеркало заднего вида.

Эстелла родила мальчика в той же клинике Вальпараисо, где двадцать два года назад родилась сама. Рамон был горд, как и любой отец новорожденного, и, взяв крошечное создание в свои руки, провозгласил, что ребенок нарекается Рамоном. Он поцеловал сына в лобик.

– Рамон Кампионе, – произнес он и улыбнулся Эстелле. – Нам нет нужды жениться, когда у нас есть Рамонсито, который связывает нас еще крепче.

Эстелла ужасно скучала без матери. Без ее трав и ласковых слов роды были очень болезненными. Она нуждалась в общении с ней, но боялась оказаться отвергнутой. Суровые слова отца нанесли ей глубокую душевную рану и оставили ее в одиночестве и в еще большей зависимости от Рамона, чем раньше. Через месяц после рождения малыша они переехали в прелестный домик на берегу, который Рамон купил на окраине Запаллара, так что она оказалась совсем близко от родителей и друзей, с которыми выросла. Он постарался заверить Эстеллу, что со временем отец одумается и простит ее.

– Время все лечит, – уверенно говорил он. – Даже мой отец когда-нибудь сможет простить меня за то, я что разрешил Элен уехать.

В конце октября Игнасио и Мариана переехали на летний сезон в свой дом в Качагуа. Мариана наняла новую служанку, Гертруду, угрюмую старую женщину, которая ни о ком ничего хорошего не говорила и постоянно жаловалась на плохое здоровье. Игнасио она понравилась, поскольку была так несговорчива, что ему не было никакой нужды изображать свое хорошее к ней отношение. В сущности, она гораздо лучше реагировала на придирки, свойственные его характеру, чем на попытки Марианы смягчить ее добрыми словами и улыбками. Сама Гертруда никогда не улыбалась. Когда Мариана к слову упомянула Эстеллу, Гертруда сочла своим долгом сообщить ей о слухах, что Эстелла родила обезьянку, что является прямым следствием ее внебрачной беременности.

– Вот что случается с теми, кто нарушает заповеди Божьи, – злорадно прокаркала она.

Игнасио и Мариане даже в голову не могло прийти, что их сын может оказаться отцом ребенка Эстеллы.

– А я скучаю без Эстеллы, – сообщила Мариана мужу.

– Понимаю, – ответил он, раскладывая элементы огромного пазла на карточном столе в гостиной.

– Как может Гертруда быть такой недоброй? Надо же такое выдумать, обезьянку, – она безнадежно вздохнула. – И как люди могут болтать подобные глупости?

– Это народный фольклор, женщина, – ответил Игнасио, поправляя очки.

– Но ведь любой образованный человек должен знать, что это неправда.

– Ты ведь веришь в Бога, разве не так?

– Да.

– Но у тебя нет никаких доказательств, что он существует.

– Начо!

– Это всего лишь пример, женщина.

– Но на совершенно ином уровне.

– Ну, как хочешь, – ответил он, втайне надеясь, что жена оставит его в покое и позволит сосредоточиться на пазле.

– Знаешь, я хочу попробовать разыскать, где она живет, и навестить ее. Просто чтобы убедиться, что у нее все в порядке.

– Комо куэрас, мухер, – раздраженно произнес он. Мариана покачала головой и оставила его наедине с головоломкой. – Подробности, присущие миру моей жены, никогда не перестанут изумлять меня, – вздохнул он после того, как она ушла, и с азартом продолжил свое занятие.

Рамон наблюдал за сыном, спавшим в колыбели. Ребенок не двигался, даже не шевелился. Его охватила паника, что сын мог умереть. Он наклонился к кроватке, чтобы послушать его дыхание. Ничего не услышав, он прижался к младенцу лицом, чтобы ощутить его дыхание на щеке.

– Ми амор, ты снова беспокоишься? Рамонсито жив и здоров, – прошептала Эстелла, выкладывая чистое белье на комод.

– Я просто хотел убедиться. – Он застенчиво улыбнулся.

– Ты просто забыл, как это бывает, – хихикнула Эстелла, нежно целуя его в щеку.

– Верно, так и есть.

– Тогда поезжай к ним, – неожиданно сказала она.

– Что?

– Поезжай и навести своих детей, Рамон, – уточнила она.

– Но зачем?

– Потому что ты нужен им.

– Я не могу.

– Нет, ты можешь. Если ты покинешь меня и начнешь жить с другой женщиной, я хотела бы надеяться, что ты останешься хорошим отцом для Рамонсито.

– Я не намерен покидать тебя, Эстелла, – твердо заявил он.

– Я вовсе не это имела в виду. Эти дети нуждаются в том, чтобы ты оставался для них отцом. То, что у вас не сложилось с Элен, не имеет к ним ровным счетом никакого отношения. Если ты не объявишься, они будут обвинять себя. Они, должно быть, очень скучают без тебя. Я присмотрю за Рамонсито, он такой уязвимый и невинный. Он нуждается в нас обоих.

– Я поеду, но позже, – сказал он неопределенно.

* * *

Эстелла оказалась первой из всех его женщин, которая не просила остаться с ней. Он был удивлен, что она предложила ему уехать. Внезапно его встревожила мысль, что она начинает уставать от него. Не стоило забывать, что она была на двадцать лет моложе. Возможно, она нуждается в мужчине своего возраста. Потом он убедил себя, что она никак не может думать о ком-либо еще. Он был отцом ее ребенка. Кроме того, она обещала, что никогда не станет возражать, если он надумает уезжать, при условии, что затем время от времени будет возвращаться. Ирония ситуации состояла в том, что сейчас у него не было никакого желания уезжать куда бы то ни было. Он мог работать в их доме на берегу, совершать долгие прогулки под солнцем, плавать в море, заниматься любовью в послеполуденные часы и радоваться, наблюдая, как день за днем растет его малыш. Он обнаружил, что его стихи с какой-то особой легкостью стали выходить из-под пера. У него не было нужды находить нужные слова в путешествиях по дальним странам, они появлялись прямо здесь, в их доме. Эстелла читала их и плакала, когда они затрагивали ее сердце. Она никогда не спрашивала, когда он собирается уезжать, и никогда больше не предлагала ему это сама. Но ее слова нашли почву в его душе и принесли свои плоды. Рамон понимал, что Эстелла права, и знал, что должен поехать и увидеть детей, но каждый раз откладывал это на завтра. Завтра стало долгой дорогой в прошлое…