Текст книги "Шаманский бубен луны (СИ)"

Автор книги: Сания Шавалиева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 18 страниц)

Глава 7
Скорая

Потрясенные до глубины души девчонки сиганули из квартиры.

– С ума сойти! – ахала Вера. – Чо она так орет? Блин, ни за что рожать не буду!

Ася с подозрением уставилась на подругу. Уж не специально ли она меняла тему разговора, пытаясь таким образом заболтать свой страх? Вера вечно строила из себя независимую бесстрашную девушку, а на самом деле при малейшем происшествии. Хотя Ася сама не до конца разобралась, какое событие подействовало на нее больше – уход или приход. Полный раздрайв! Как плакать? Одним глазом от радости, вторым – от печали?

Очередь за сахарной ватой продолжала струиться по тротуару, перекрывать дорогу. Только теперь новехонькая, из других людей, цветов и красок.

– Где здесь автомат? – спросила Ася у ближайшей женщины.

– Там у аптеки есть.

– Да там уж неделю трубка сорвана, – подсказали из толпы.

– Тогда у «Энергетика», – отозвались с головы.

– Тебе зачем?

– Скорую вызвать.

– Отседа до больницы быстрее добежать. – Очередь добродушно засмеялась.

– Там эта… рожает, – закричала Вера на толпу, – ребенок там будет.

– У продуктового есть телефон…дак тож другой край, к автостанции бегите, я утром звонил… Да у каруселей есть… У аптеки…– стали подсказывать со всех сторон и вдруг говор захлебнулся, словно людей переключили на другую радиоволну. – … как закончилась? Чего закончилась? Вата говорят, закончилась…Эх, хотел деток порадовать… полчаса проторчал!

Вера с Асей разделились. Вера побежала к автостанции, Ася к – аптеке.

В телефонной будке стояла блондинка в красном пальто и прикрыв трубку ладонью, от души делилась важным и бесконечным. – «Только не рассказывай никому, это тебе по секрету». – И дальше Ася слышала все подробности про Ваську оболтуса, Кирку пересмешницу. Все новые и новые мелкости с именами, визгами, возгласами.

Вокруг ни души. Город вдруг показался таким пустынным, словно объявили тихий час, день, год. Кругом неухоженные дома, стены с обвалившейся штукатуркой, окна с тусклыми выцветшими шторами. Унылый пейзаж не смягчали раскачивающиеся на ветру желтые березы, красные рябины. Слишком вокруг много серого, грустного, словно в баночке с водой, где художник промывал свои кисти.

Чем больше Ася наблюдала за блондинкой, тем больше в ней разочаровывалась. Все в ней казалось напускным, наигранным.«Цыпа» кокетливо хихикала, томно закатывала глаза, словно для поцелуя дула губы трубочкой. Зачем? Ее же не видно на том конце провода.

– Быстрее можно? – не выдержала Ася, постучала в стекло.

– Нельзя! – огрызнулась блондинка и отвернулась задом. На голове прическа больше глобуса: А-ля, Ежик в бигудях!

– Мне надо позвонить в больницу. – Потянула дверь на себя.

Ба-бах! Ба-бах! Ба-бах! – захлопала дверь открываясь-закрываясь.

Ася проиграла, красноречиво большим пальцем черканула себя по горлу. Блондинка демонстративно добавила в паз автомата монету.

Подошел дед.

– До сир пор болтает? – удивился он. Закурил, сел на ограждение из кривой пирамидки кирпичей. Жуя и отрывая мундштук папироски, докурил, кинул в траву, сплюнул, поднялся и за капюшон вытащил блондинку из будки.

– Да вы… да ты…гад… – верещала она и понимала бессмысленность выражения ярости.

– Будя орать! – Дед игриво хлопнул ее по заду. – Дай людям поговорить. Потом добалакаешь. – Подтолкнул Асю к телефону. – Давай шустро.

Ася долго смотрела на серую коробку аппарата. Он словно устоял в схватке с петлюровцами: покоцанный по углам, с мелкими выбоинами, царапинами, но при том невероятно крепкий на вид. Похоже, главный принцип выжить, а не вызвать. На стенах – Аля… −17-, Валя, 5–63–55,… Серега (матерное слово)… позвони…

Паз в виде усеченного лотоса ждал мзду. Ах да! Две копейки! Где ж взять? Ася зашлепала по карманам пропитанными пустотой. Автомат, как и блондинка, бездушен к уговорам.

Дед отворил дверь, сунула монету в паз.

– Чего это? – удивилась Ася.

– Звони быстрей. А то паутиной зарастешь.

Воткнула палец в отверстие на диске и вновь застыла в ступоре.

– А скорая? Это куда?

Дед громко выругался.

– Тебе в скорую чоль?

– Ага.

Дед суетно вернул монету.

– 03! Бесплатно.

Ответили сразу.

– Ноль три. Слушаем!

– Тут это… рожает…

– Фамилия, адрес… – Голос монотонный, без эмоций.

Для Аси все вопросы на завал.

– … говорите громче, я вас не слышу, – напрягался голос на другом конце провода.

– Ну… – Ася тянула время, пугаясь, что голос сейчас разозлится и пропадет.

– Кто рожает-то? – Дед желтыми пальцами держал папироску, щурился от дыма.

– Сестра Лены Прокопович.

– Прокопович, говоришь… – задумался дед. Откусил кончик папироски, сплюнул. – Это Райка чоль? Так ей вроде рано еще.

– Так там это, кажется отец пов… – Ася не смогла выговорить это слово. Она никогда в жизни не скажет это слово. Это очень тяжелое, страшное слово, которое само по себе убийственно-опасное. Мать говорила, что сначала само слово пугает, потом произносишь-привыкаешь, а потом примеряешь-используешь.

– Чего гундосишь? Чего с Пашкой-то? – разозлился старик.

– Откуда я знаю! Их адрес знаете?

– Так тут рядом. Павлика Морозова 17, квартиру не помню. Если посчитать то…

Ася выкрикнула номер дома в телефонную трубку.

– Ждите, – пропел голос и перешел на вечное ту-ту-ту…

Ася даже боялась подумать, если скорая приедет не к той…

Уже стемнело. Промёрзшая насквозь Ася, сидела на крыльце своего дома и проклинала свою трусость – зайти в квартиру не хватало смелости. Враждебность матери сейчас казалась не по силам. Это так же сложно, как прийти в школу в очках, да еще в таких дебильных, какие ей выдали в аптеке: два кругляша в тонкой оправе с проволокой вместо дужек, как у пижона из Неуловимых мстителей. Тот пижон в кино смелый, решительный, он плевал на очки, желтый костюм в клеточку. Он герой, он сражался за правое дело и, если бы партия приказала станцевать в розовых трусах, он бы не задумываясь совершил этот подвиг. А Ася нет, она…добрых слов не подобрать. В последнее время обидные наезды матери уже не помещались в ней, выпирали колкостями, лихорадкой. С Асей, наверное, что-то не так: вместо того, чтобы как все нормальные люди, поговорить с матерью, она не находила себе места от тревог. Эх! была бы здесь Гульназ, она бы точно все разложила по полочкам.

От холода кеды задубели, превратились в колотушки. Ася процокала на третий этаж, прислушалась у двери. Вроде тихо. Заходя в квартиру, почувствовала запах свежей краски. Стала дышать ртом. Проверила обувную полку – нет, не покрашена – уселась, потянула кеды с пяток. Вздрогнула всем телом, когда услышала резкое «Ну!».

Вспыхнул свет. Мать стояла рядом с синей стеной, словно сигнализировала, что именно окрашено.

– Ну! – повторила мать. Такое отвратительное, гибельное «ну».

Первое что пришло на ум, это наговорить гадости «чего „ну“? не запрягла!», безусловно, в первую секунду получила бы удовольствие от своей смелости, а дальше стало бы стыдно, что не сдержалась. Мать потом обязательно отыграется на отце, заставит стыдиться за свою любимую дочь.

– Ну!

Ну не спроста же она затеяла свое бесконечное «ну». Словно хотела оставить Асю голодной или, наоборот, опоить отравой. Вот пьешь, пьешь и не умираешь. А она смотрит и не понимает, почему ты не подыхаешь «ну, же, ну, – горят пламенем ее глаза, – я тебе в чай полтонны яда вылила!»

Через какое-то время Ася четко поняла, чего от нее ждала мать. Она хотела, чтобы Ася заметила и осознала, что тот прекрасный олимпийский мишка, которого она в прошлом году нарисовала на стене, пропал под толстым слоем синей краски.

Это и правда обидно. До слез обидно. Мишка получился обалденный, характерный. Задорная улыбка, добрый прищур, – все в точности как у художника Виктора Чижикова – автора мишки.

Мать угадала, попала в самое сердце.

Дверь отворилась, ударила Асю по плечу. Ася не заметила, отошла в сторону лишь тогда, когда ее стали дверью отжимать к шкафу.

Отец сразу все понял. На лице появилось чувство вины. Он потянулся к карману, словно у него там был припрятан еще один олимпийский медведь, вытащил кошелек, протянул Асе двадцать копеек.

– Сходи за хлебом. Купи черный.

Ася выскочила на улицу. Сейчас на улице казалось безопаснее, чем дома.

В магазине на полке осталась последняя булка, да и то, наверное, потому что один бок был примят, словно хлеб катали, пинали, топтали. Заплатила, сразу начала откусывать со скошенного края. Она уже съела полбулки, а домой идти не хотелось. Может, отсидеться у Веры или сбежать к Гульназ. Поймала себя на мысли, что сегодня, наверное, в десятый раз вспомнила о бывшей жене брата. После ее ухода семейный уют превратился в труху, словно рухнул дом, который кропотливо и методично строили. Гульназ умела говорить безболезненную правду и принимала решения только с заботой о семье и близких.

В какой-то момент Ася вдруг увидела Веру с Сергеем. У него новая черная куртка, с металлическими молниями на рукаве и карманах. Видно, что импортная одежда придавала Сергею уверенность. Он держал руки в карманах, топорщил локти, чтобы песочная нашивка эмблемы «Союз-Аполлон» на рукаве максимально отсвечивала в слабом свете окон.

Из их разговора выпадали слова… я ему раз… а он мне… вот сюда в челюсть… – не больно? – фигня!.. – я ему по хребетнику…хлебальнику… маман утрясла…

Разговор прервал звук мотора. Уступая, они перешли с дороги на обочину, в траву. Когда машина проехала, воцарилась тишина, нарушаемая лишь шелестом опавшей листвы. Они уходили по траве в сторону тайги, откуда приветливо скрипели деревья, ухали совы, кричали зайцы. Почудилось, что в полумраке за деревьями стоят три женщины, очень-очень высокие, объёмные, в длинных хвойных платьях со звездами, и головами с заостренными кокошниками.

Вдоволь наплакавшись, Ася сунула остатки хлеба в карман, хвостиком косы стерла слезы с лица, шеи. Когда она поднималась на третий этаж, в чужих квартирах шумели телевизоры, хрустели голоса, тукали звуки, словно гномы рыли под домом выход к свету, добру, любви – для них это было сокровищем.

Ася грузила себя надеждой, что мать уже успокоилась, забылась, а может, и спит. Сунула ключ в замок. Сзади распахнулась дверь, выглянула соседка баба Нюра. Ася вздрогнула, уронила ключ. Нагнулась за ключом, выронила хлеб.

Растяпа! мысленно себя отругала, подняла хлеб, ключ.

– Ну и ну! – тяжело вздохнула баба Нюра. – Я думала, воры.

– В магазин ходила за хлебом. – Ася замолчала, упорно тыкала ключ в замочную скважину, царапала дверную краску.

Баба Нюра стояла сзади, скучала, шевелила губами. Ага, морщинки разгладились, словно пустили в плаванье горячий утюг.

– Сыграем в карты? – Баба Нюра чихнула. Пустота унесла звук по этажам. – Чих…чих…чих…

Ха-ха…

– Апчи…

Хи-хи…

Ася нарочно прислушивалась к отголоскам. Это походило на марсианскую музыку. Интересно, как называется инструмент, который издает звук космического ветра?

– Сыграем? – повторила баба Нюра.

Ася кивнула. И тут распахнулась дверь. Мать улыбалась, как добрейшее существо.

– Баб Нюра! Как дела, как здоровье?

У них завязался веселый разговор. Очень скоро Ася поняла, что есть шанс проскочить без препятствий. Пока соседки занудно беседовали на два голоса, один мудрее и добрее другого, Ася проскользнула в свою комнату, быстро разделась, натянула одеяло на голову, поджала ноги к подбородку.

Всю ночь снились резиновые красные лебеди. Тянули к небу шеи, нежно пели. Это была первая ночь, когда Асе приснилась музыка, которую захотелось записать. Как жаль, что у нет слуха. Как жаль, что она не умеет записывать музыку.

– Ла-ла-ла, – гундосила все утро, бесполезно вспоминая мотив. Она топталась на перекрестке в ожидании Веры. – Какие странные метрические доли, мелодические вздохи! Ну почему я такая дура! – Ла-ла-лай. В небе солнце встало рано – трум-бум-бум… Рано, рано, спозорана!

– Ты чего разоралась? – Ноты просыпались, уши заложило Веркиным голосом. – У тебя что за диктант?

– О-хо-хо! Даже не смотрела.

– У меня два. В слове худеем пропустила «д».

Ася прикусила губы, чтобы не заржать в голос. Это точно обрушит настроение Веры в минус, а им еще топать полчаса. У Веры просто талант находить такие парадоксальные слова. Вот что плохого в словах хулиган, заколебал, к окну, не психуй? Верка в сочинениях написала хули-ган, за кол ебал, какну, не пси-хуй Класснуха зачитывала вслух, записывала на доске, разбирала, как правильно делать переносы. Слово «заколебал» не делится! – тыкала она мелом в доску. Мел ломался, сыпался на пол крупной крошкой. Класснуха облизывала пальцы и обводила написанное мокрой линией. Учила как правильно пишутся другие скользкости – передаст, усугублять, переписка, без даты. – Записка пишется слитно, мягкий знак не нужен. – При этом краснела, терла ладони о широкие бедра, утянутые зеленой трикотажной юбкой. – И вообще, – продолжала воспитывать класснуха, – старайтесь эти слова не употреблять!.. – кашляла, исправлялась, – не говорить.

– Вер, а ты сможешь записать мелодию, если я напою?

– Давай, – неуверенно согласилась она.

– Ла-ла-лай… лай-ла-ла…

– Блин! – Вера подозрительно присмотрелась. – Лай-лай-лай, гав-гав-гав… У тебя точно все хорошо? Может, тебе к врачу?

Ася обиделась, быстро зашагала по тропинке поперек поля. Вера тоже разозлилась, пошла в обход.

Ася пришла в школу раньше. Быстро скинула куртку в раздевалке, проскользнула через дежурных. Сменной обуви не было и поэтому приходилось в кедах ходить и на улице, и в школе. Хорошо Галина (Галина Дмитриевна – завуч) отвлеклась на первоклассника. Тот краснел, что-то мявкал, а Галина высилась над ним Крестовой горой. Ася улыбнулась: самое смешное, что первоклассник был в сменной обуви, она сама видела, как он переобувался в раздевалке. Можно, конечно, заступиться, но тогда Галина свое внимание переключит на Асины кеды. Если присмотреться, то на них видна уличная грязь.

Ася подошла к классу. Лариса Конева сидела на подоконнике в пальто.

– А ты чего в пальто?

– У меня куртку украли, – призналась Лариса.

– Когда?

– Так позавчера вечером. – И Лариса внимательно уставилась на Асю. – Случайно не ты?

– С ума сошла!

– Ну тебе же понравилось. Ходила по раздевалке.

– Конева, почему ты в пальто? – властно спросила класснуха и отодвинула Асю в сторону.

– У меня куртку украли. Я теперь все время буду ходить в пальто, а то и его украдут.

– Слезь с подоконника! – ледяным тоном произнесла класснуха, – я требую снять пальто.

– И не подумаю. Я же говорю, директор разрешил. – Лариса, сжав зубы, запахнула пальто глубже.

– И тем не менее, я повторяю свою просьбу.

– А я повторяю, что не сниму. – На лице Ларисы появились красные пятна.

Класснуха качнулась в сторону Аси.

– Мурзина…

– Я не принесла. – огрызнулась Ася. – Вычеркните меня. И мне жаль, что весь класс не поедет в Пермь.

Класснуха прижала журнал к груди, развернулась на пятках, громыхнула дверью в класс.

На уроке русского языка класснуха не отвечала на Асины вопросы, да и после уроков тоже. Ася надеялась, что конфликт не перерастет в тройку за четверть. Сегодня суббота. Суббота всегда ленива и простительна. Но в понедельник класснуха вызвала родителей в школу. Ася об этом узнала только когда возвращалась домой. Увидела мать издалека. Она стояла около автолавки и рассматривали рыжие унты. Красивые пухлые сапоги из телячьего ровного меха, с черной резиновой подошвой, таким же наборным каблуком. Ася незаметно свернула на тропинку, но мать окликнула по имени.

Вернулась. Стояла, била портфелем по коленкам.

– Пошли в магазин?

Ася скисла.

– Не хочу.

– Я зарплату получила.

И что? Первый раз в жизни что ли?

– Пошли сапоги тебе купим.

Ася напряглась. В чем подвох?

– Твои совсем прохудились.

– Лучше заплати за экскурсию в Пермь, а то класснуха достала.

– Заплатила. Я же не знала, а ты не сказала. Если бы ты сказала, я бы заплатила.

Молодец! Как всегда, все вывернула наизнанку.

– Спасибо. Я домой.

– А сапоги? Пошли за сапогами. Завуч жалуется, что ты все время в кедах, – улыбнулась мать той улыбкой, из детства. Вот мать вся здесь, на людях ангел, а дома зверь. – Я тут в автолавке присмотрела обувь – вдруг понравится.

Чего смотреть. Рыжий мех унт в скупых лучах солнца отливал золотом – волшебная обувь Персея.

– Померь.

Ну померила, ну замечательно. Прям идеально, словно ласково обняли ногу.

– Нравится? – огляделась мать по сторонам, словно спрашивала не у Аси, а всего честного мира. Весь ее вид призывал заценить заботу.

– Маленькие, – потянула Ася унты с ноги.

– Чего это маленькие⁈ – Словно богиня с неба, с высоты кузова возмутилась продавщица. – Видно же, как по маслу зашли.

– Так я же без носков, – пробормотала Ася.

– Зачем сюда носки? – распалялась продавщица, чем крайне удивила всех. Одета по-русски – цигейковая шубейка, крест на крест, завязанная на спине, серая шалюшка. Обычно продавщицы без эмоций, а это чудо-чудное, диво-дивное. Расхваливала, выворачивала, пристукивала. Она крутила сапогом, словно управляла длинной шпагой. Приятно было наблюдать за ее крепкой и гибкой кистью.

– Натуральный мех, ватиновая подкладка. Подошву ни один мороз не прокусит. Все ручная работа. Да ни в каком магазине не найдете, – с ловкостью атаковала она покупателей. Потом встала в позицию: развернувшись на три четверти, подняла правую ногу.

– Ан-гард, господа. Туше. У меня такие же унты.

Ух ты! Кузов автолавки был ее подиумом.

Ася застыла с открытым ртом, она не поняла и половины слов. С восхищением смотрела на ее тонкую талию, тяжелую грудь, белозубую улыбку. Конечно, она – Хозяйка Медной горы, именно так породисто горели у нее глаза в одноименном фильме.

Через пятнадцать минут мать жаловалась тучной седой женщине с родимым пятном на лбу.

– Ах, Ниночка, я и рта не успела раскрыть как эта… всучили эти унты. Пятьдесят шесть рубликов, как с куста.

– Ага. А не малы? – разглядывала Ниночка обувку.

– Так это ей, – кивнула мать на Асю. – Все деньги на нее уходят. Работаешь, работаешь, а в кармане шиш.

Нина внимательно уставилась на Асю. Пришлось делать вид, что ей не холодно в кедах и штормовке.

Мать с Ниночкой работали в столовой на Верхней Губахе. Там была целая история. В то время на Верхней Губахе было пять точек общепита: три столовые, две забегаловки (рюмочные), и только в одной из пяти была установлена электрическая плита, все остальные топились углем. – Как в мартене на Коксе, – жаловалась мать отцу, – полтонны угля и дров, будто не котлеты жарим, а сталь плавим. – Естественно, все повара стремились устроиться в эту современную столовую №1. А что! Пришел! Рубильник включил и вот тебе праздник! Мать терзала отца, чтобы он устроил ее по блату. Отец суетился, договаривался. Долго ждали. Однажды пришла разнарядка, – мать отправили в Новый город. Мать побежала в управление отказываться.

– Да как я с Верхней Губахи в Новый город таскаться стану. Не буду я там работать.

Ее внимательно выслушали и упрекнули.

– Вы достали! Тут не буду, там не надо. Чего хотите?

– Хочу в первую столовую.

– Так вы уже три раза отказались от первой. Мы что для вас новую столовую строить должны?

– Когда это я отказывалась⁈ – негодовала мать.

Ей показали три ее отказных заявления.

Ох-хо-хо! – выговаривала она отцу. – Нинка, дрянь этакая, всю свою родню обустроила. От меня значит, заявление с отказом, а от нее предложение с показом…

Мать с Ниной любезно облобызались и разошлись. Мать всю дорогу бухтела, какая Нинка сволочь и гадина. Зашли в обувной магазин. Как в сказке, – налево пойдёшь, резиновые сапоги найдешь: здесь же галоши, бурки, прощайки. Направо – другой отдел, там красиво и дорого, посередине – отдел уцененки. Ася ненавидела этот отдел, обычно мать все покупала там, как правило это было пальто или сапоги на два-три размера больше и обязательно поносного цвета.

Странным образом мать изменила своим правилам и сразу ушла направо. В маленьком отделе толкались шесть бабонек, энергично обсуждали чехословацкие бордовые туфли за сорок рублей. У всех в мозгу пограничная цена тридцать, а эти сорок. Правда, красоты небесной: на полуплатформе, каблук сужен, удлинен, в цвет кожаные бордовые шнурки, лак выше похвал – чистосердечно отражал любые завистливые взгляды. Такие туфли только в кредит взять, да и то дорого. Бабоньки туфли крутили, вертели, соображали куда надеть: свадьбы и юбилеи не предвиделись. Да и бордовый цвет тормозил решение купить. – Вот если бы черные! Вот если бы за тридцать! Вот если бы каблук пониже, чтобы и в пир, и в мир, и в добрые люди! Одна все-таки для примерки присела на лавку. Надела, от души рассмеялась, растопырила ноги веером, встала, пристукнула об пол каблуками. Ася узнала Игнессу Львовну, руководительницу хора в музыкалке. По закону все ученики должны были проходить дополнительные занятия: оркестр или хор. Помнится, Игнесса Львовна попросила Асю спеть любимую песню.

Старательно подражая Шаляпину, Ася почему-то выдала: – Э-э-э ухнем! Э-э-э ухнем! – Хорошо, – откликнулась Игнесса Львовна, – Контральто. – Я еще так могу, – Ася проглотила похвалу, добавила, – Саловей мо-о-о-й са-а-а-оло-о-о-вей! – Игнесса Львовна сдержала смех, – А это сопрано, скорее колоратурное сопрано. А ты можешь спеть так, как ты поешь обычно? – Ася обычно так и пела. Старалась повторить в точности, как на пластинке. Раньше, когда у них был патефон, Ася не особо любила петь, а когда купили проигрыватель, тут и пригодились все старые диски. Они кружили на скорости 78 оборотов в минуту и рождали голоса и песни. Ася торопливо тянула вслед, – … у любви, как у пташки крылья… Лямур! Лямур!

В хоре Ася продержалась только одно занятие. Игнесса Львовна все никак не могла найти ей место, то ставила слева во второй ряд, то справа в третий. Ася делала глубокий вдох, на выдохе выдавала фальцет, провоцировала Игнессу Львовну на хохот, раздражение.

– Мурзина, смотри за моей правой рукой, я тебе покажу, когда именно тебе вступать.

Но вся засада в том, что Игнесса Львовна бесконечно махала, кивала, кланялась, и Ася искренне не понимала, когда ей надо начинать петь.

– Раненая птица, – артикулировала учительница, – в руки не давалась… – Мурзина! Следим за руками… раненая птица, птицей оставалась… Мурзина опоздала…люди великаны, есть у вас винтовки… Мурзина!..Господи!..девочки снова, со второго акта, третий куплет…Мурзина, внимательно, пожалуйста, – … не убивайте зря! – палочка Игнессы Львовны нацелилась в сердце Аси, – не убивайте зря! – учительница постучала палочкой по пюпитру, словно сама сдерживалась от убийства.

Если бы Ася осталась в хоре, то сейчас бы тоже готовилась к фестивалю. Мало того, что Екатерина Алексеевна не взяла ее в сольную программу так еще отстранила от участия в фестивале в составе оркестра. – Ну как тебя угораздило? – искренне переживала она, разглядывая Асины руки, изъеденные известью. С того момента, когда Ася отмывала полы, прошла неделя. За это время болячки перестали расти, начали подсыхать, покрываться коростами, только одна гноилась. Но как назло именно на нее приходился гриф инструмента. – Не переживайте! – роптала Ася, таясь, сжимала кулачки. – У меня получится! Домр ведь не хватает, а я алоем вылечусь, честно! – умоляла она и как собака преданно заглядывала учительнице в глаза. Потом схватила инструмент, медиатор: тремоло, тремоло, удар, проигрыш. Рука летала, ловила ноты. Не заметила, как об струну сорвала коросту. Когда на грифе появилась розовая растяжка, учительница прикрыла ладонью струны, остановила. – Не майся дурью! Иди домой лечить руки.

Сейчас она завидовала энергии, с которой Игнесса Львовна мерила туфли. Чувствовалось прекрасное настроение, интерес к жизни.

– Наш хор, – хвасталась учительница, – прошел отборочный тур на фестиваль Чайковского.

Зависть с усиленной силой полоснула сердце Аси. Почувствовала себя никчемным нахлебником музыкалки – имела свои два урока на домре, урок сольфеджио, оркестра, баяна – и все.

Мать хмуро обошла теток и потянулась к сапогам-чулкам. Новое чудо, словно к лаковым ботинкам были пришиты лаковые гольфы. Новинка еще непривычная, не обласканная. На нее пока сподобились только отчаянные модницы. Еще для такой обувки нужны ровные тротуары и стройные ноги.

– Хочешь? – мать развернула сапог перед Асей.

Издевается! – поняла Ася. Но с удовольствием потянулась мерить. Хоть секунду постоять. Продавщицы такие сапоги пацанкам мерить не разрешали, ворчали, вытягивая из рук, гнали прочь. С родителями – да, с родителями можно. Мерьте на здоровье.

Померила. Как ни странно, сапоги идеально легли на ногу, обхватили голенище красотой.

– Сколько? – обернулась мать к продавщице.

– Шестьдесят пять!

У матери не дрогнул ни один мускул, гордо продефилировала к кассе.

Ошарашенная Ася сидела рядом с Игнессой Львовной на лавке и точь-в-точь как учительница веером, качала ноги, притоптывала, переставляла с пятки на носок.

– Очень красиво, – похвалила учительница и вытянула свои ножки. – Как вам?

– Да-да, – кивала Ася, растерявшись, что учительница обратилась к ней на вы.

– Покупаем?

– Ага.

Игнесса Львовна ушла в кассу, а мать уже вернулась и теперь ждала, когда сапоги завернут в белую (тоже странно) вощеную бумагу.

После обувного зашли в соседний магазин одежды. И тут мать вновь поразила Асю тем. что купила коричневую куртку с золотыми пуговицами. Больше, конечно, понравились пуговицы, чем куртка.