Текст книги "Шаманский бубен луны (СИ)"

Автор книги: Сания Шавалиева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 18 страниц)

– Что-то случилось? Ты же сказала с ночевкой.

– Я тоже так думала. Но мы их не нашли.

– Кто мы?

– Да я с Шилковым. – Ася бросила на пол кофту со снежными шарами по подолу.

– Ты чего вся в снегу?

– В воронку упала. Во смотри, – и Ася показала красную кривую царапину от трусов до подмышек.

– На глисту похожа, – вздохнула мать. – Алоэ приложи.

Мать заботливо собирала, отряхивала, шарилась по карманам. Нашла кусок коры.

– А это зачем?

– Да так, – Ася забрала трофей, положила на крышку шкафа. – Не трогай, мне для школы надо.

Раскидав по прихожей одежду, побежала греться в ванную. Попробовала встать под душ. Но через секунду пискнула от боли, оберегая рану от горячей воды, встала боком. Вехоткой поелозила по ногам, хозяйственным мылом намылила голову, расчихалась от его резкого запаха.

После душа быстро уснула, привиделся сон: на вершине горы стояли два человека, один – настоящий шаман, в птичьем оперении, с раскраской на лице, второй – похож на гигантский кусок коры. Оба били в огромный бубен. Ася присмотрелась, и вовсе это не бубен, это огромная луна, краем лежащая на вершине…

Глава 23
Теория развала схождения

– Ну и где вы были? – ехидно спросила Ася у Кропачева.

– А где ты была? – спросил он вместо ответа.

– Мы с Шилковым всю тайгу облазили. Вы палатку вернули? Паспорт давай.

– Тут это, – затараторил Кропачев, – мы вчера поздно пришли, а там мороз минус сорок, ну ты же знаешь.

– Да не было вчера минус сорок, – сказала Ася и тотчас спохватилась. – Палатку вернули?

– Давай вечером.

– Что вечером?

– Вечером отнесем палатку.

Ася вытаращила глаза и превратилась в статую.

Кропачев смущенно зыркнул по сторонам, зорко всмотрелся в Палаускаса, зашедшего в класс.

– Серега! – Кропачев переместился между партами, догнал Палаускаса и стал что-то ему говорить и доказывать. Палаускас слушал, кивал. – Мурзина, – позвал Кропачев. – Я договорился с Серегой, он поможет.

Вечером Палаускас тащил тяжелый туб палатки. По горбатой тропинке, ведущей от универмага к пункту проката, в обе стороны двигались редкие фигуры, мимо медленно проползали усталые машины с усталыми шоферами. Вдвоем вошли в пустое помещение проката. В холодном воздухе тускло дрожала лампа, сил хватало только согреться и не перегореть. Закутанная в шаль крест на крест, как оборонительное сооружение, в зал вошла Марьюшка, на столе открыла книгу. Фамилия Мурзиной обведена красным жирным карандашом.

– Просрочка! – Марьюшка ткнула коготком в запись. Штраф – три рубля.

Ася вздрогнула и приготовилась спорить.

– … и еще плата за один просроченный день. Я вчера как дура из-за вас выходной потеряла.

– Вы не говорили… – стала мямлить Ася.

– Вы палатку сдаете? Или еще будем оформлять на сутки?

– Сдаем.

– Разворачивайте. Будем проверять.

Они выдернули тяжелый брезент из мешка, на пол посыпалась хвоя, стружка, зола. Марьюшка стояла рядом, охала, потирала поясницу.

– Вот! – бодро сказала Ася, раскрутила ткань и с ужасом увидела посреди зеленого брезента дыру с неровными выжженными краями.

– Что это? – взвыла Марьюшка.

– Не-е… – помотала Ася головой, словно пыталась сбросить картинку. – Это не наша палатка.

– Да ла-дно! – Марьюшка сунула руку в карман, вытащила носовой платок, громко высморкалась.

– Откуда это? – Ася коготками царапала дыру, словно пыталась ее уничтожить.

– Это точно она? – оглянулась на Палаускаса. Он кивнул. – И ты знал? – «Знал».

– Да не мое это, – продолжила буксовать Ася, повернула, перевернула, сунула-высунула руку сквозь дыру. – Подсунули чужую? Себе забрали хорошую, а мне это? – Попыталась выкрутиться, обмануть. – Так и было.

– Ну конечно! – заговорила в платок Марьюшка, сморкаясь. – Так что⁈ Будем оформлять акт порчи государственного имущества?

– Без акта можно? – спросил Параускас.

– Можно, если возместите ущерб.

– Сколько? – оглянулся Палаускас на Асю, словно приготовился спасать ее от обморока.

– Сейчас посмотрим. – Марьюшка деловито плюхнулась на стул, дернула дверцу стола и вытащила тяжелую амбарную книгу. Долго листала страницы с закругленными ветхими углами, сверяла, била по костяшкам счетов и наконец зачитала приговор. – Девяносто шесть рублей…

«Бьют часы на башне, бьют часы на башне – Бим! Бом! Бом!» – Ася плелась по дороге и никак не могла освободиться от музыкальной распевки. – Бим! Бом! Бом! колотило в виски, голову, сердце. – Девять! Шесть! Девять! Шесть!

От снегопадов дорога сузилось до узкоколейки. Проспекту зимой тротуаров не полагалось, предлагались только сугробы, колдобины, ухабы, голодные собаки. Одна всю дорогу тащилась следом, иногда с надеждой отвлекалась на бумажку, с подозрением поглядывала на проходящие ноги. Ася чувствовала себя гороховой шутихой, над ней посмеивались, расслаблялись и никому не было дела до ее порядочности и отзывчивости, пикнуть не успела, как ей подсунули проблему. Она шла и шла, а улица все тянулась и тянулась, а настроение ухудшалось и ухудшалось, ближе к дому совсем испортилось, скукожилось. Теперь Ася и сама напоминала эту голодную собаку с облупившийся шерстью, просевшими глазами, увешанную махровыми шарами чертополоха. На фоне света фонарей тень собаки горбато вытягивалась вверх и смотрелась зловеще.

– Вот что ты ко мне пристала? – спросила Ася у собаки. – Меня и саму скоро из дома погонят.

Собака исчезла, и Асю тут же догнал Дрыщ. Совсем другой Дрыщ, не тот, что когда-то открывал ей дверь. В длинном кожаном пальто, в лаковых ботинках, в шапке, похожей на чугунок. И внутренне он как-то изменился. Вид довольный, взгляд глубокий.

– Привет, котенок… – хохотнул он Асе, и уступая место мусорке, за руку втащил ее на сугроб. Теперь с высоты можно было видеть кузов, женщину в фуфайке, в брезентовых варежках, сквозь дыры в шали просвечивал белый платок.

Дрыщ схватился за борт машины и, утопая в снегу высокой обочины, пошел рядом.

– Ма, я женюсь.

Женщина встрепенулась, стянула с губ на подбородок платок, улыбнулась черными зубами, несмело перекрестила.

– Ма…приходи, я тебя с женой познакомлю… – Дрыщ шел вдоль обочины под низко склонившимися ветками тополя, которые умудрялись стряхивать снег ему за шиворот. Сугроб закончился. Машина проследовала мимо и остановилась у шестого дома.

На минуту Ася забыла про палатку, про свои проблемы, уверенно схватила Дрыща за руку.

– Почему ма? Реально ваша мать?

– Скажи, что ты не знала? – сквозь зубы процедил Дрыщ.

– Откуда?

Дрыщ сплюнул в сторону.

– Харе врать! – сказал раздражённо и Ася вновь уловила того Дрыща, которого знала. – Я же видел, как ты поносила мать при Верке. Я бы на ее месте припарковал бы тебе пару звезд, чтобы оба глаза светились.

Ася открыла рот.

– Ты чо, совсем? Да я не в зуб ногой. Честно.

– Честно? Верка ревела, как корова. А еще подруга называется. Правильно она тебя бортанула.

По сути прав. Вспомнила, что пару раз отвратительно отзывалась об этой женщине, но она никогда бы не подумала… а чего Верка молчала, не предупредила? Когда ездили в Пермь, чуть Асю с поезда не сбросила, все докапывалась и провоцировала. Она вроде говорила, что мать умерла? Или не говорила?

– Ну и чтобы совсем понятно. – Дрыщ повернул к Асе красное мокрое лицо со злыми глазами. – Да! Она алкашка. Да! Ее лишили материнских прав. А я женюсь. Слышь, ты? Женюсь!

– Чего разорался? Женись сколько влезет… – В груди у Аси что-то хрустнуло, словно разбилось сердце.

– Всякое изменение силы, будь то болезнь или здоровье, сводится к перемещению сил в пространстве. Это явствует из физики. Ты же изучаешь физику в школе? – уточнила шаманка у Аси. – Это называется законом сохранения энергии, на деле пустот не существует, они заполняются плюсами или минусами, отрицательной или положительной энергией.

Ася сидела на старом диване, на покрывале с темными масляными пятнами. Диван жесткий, с далекой спинкой. Шаманка стряхивала пепел на мокрый мох в тарелке. Что она курит? Это не запах табака. Асе уже не стыдно, что она сегодня в школе всем наговорила гадостей, ей уже не обидно, что все отказались сброситься на палатку. Хихикали, уходили, убегали, отнекивались, доказывали, что их в тот день в походе не было. Только Кропачев и отдал рубль.

– Почему только я? – злобно орал он и оглядывал класс. – Я вообще не хотел ни в какой поход!

Эта открытая неприязнь класса показалась Асе бетонной стеной. Хотя в какой-то момент мелькнула надежда, что у нее хватит сил и смелости разрушить эту преграду, а в итоге почувствовала, что разрушается сама. Она разбилась о нее вдребезги. Теперь она сидела у шаманки. Похожая на Млечный путь в облаке осколков звезд, на разбитую глиняную кружку Половинки. Кружке не суждено собраться воедино, а Асе надо. Она ждала от шаманки чуда, была уверена, что ее волшебная сила поможет восстановиться: склеит, вдохнет жизнь – иначе жить так невозможно, в душе только боль и обида, которая рассыпала Асю по вселенскому миру.

– Пойми, что на земле не существует колдовских действий, иначе бы разрушился весь мир.

– Но как же. Пишут же в сказках, – удивлялась Ася.

– Если бы такое и существовало, то это было делом рук дьявола.

– Ну вот же, значит, возможно. Откуда-то это пришло?

– Это была еретическая лженаука. Следуя учению святого Фомы, где он говорил о вредительстве ведьм. Он утверждал, что чародейства не существует и что оно живет лишь в воображении людей – приписывал ведьмам и шаманам махинации с естественными явлениями, причина которых скрывалась в невежестве.

– Значит, я зря притащила кору? – скисла Ася.

– Ну почему? – пробормотала шаманка, озираясь по сторонам. – Я тоже не признаю существование ведьм, но свято верю в закон сохранения энергии: то что убыло у тебя, прибыло другому. Вот сформулируй свое самое заветное желание.

Ася заерзала на диване. Чего она хочет? Помириться с Верой, но, наверное, можно попросить прощения, объяснить, что не знала подробностей о ее матери. Вспомнила о ссорах со своей матерью, теперь они показались мелкими и неубедительными. Ссора с одноклассниками тоже повернулась другим боком, она словно шепнула правду, но разобрать смысл Асе еще не хватало мудрости и мозгов. Она может потратить всю жизнь, чтобы разобраться в этой шараде. Шаманка говорила, что у каждого человека свой фейерверк. Свое игровое поле, где он или выигрывает, или проигрывает, а потом прячется подальше от толпы, и так же страдает, плачет, переживает. Как бы, наверное, им хотелось, чтобы учителя на торжественных линейках громко объявляли их имена, дарили грамоты. Шилкову вчера вручили, а у него в глазах только боль и тоска. Палаускаса не оценили, признали мудаком, когда он взял грех соседки на себя, и теперь у них летом свадьба и рождение ребенка. Вокруг еще много проблем, но зачем ей чужие? Своих выше крыши. Ася взглянула на шаманку и хотела рассказать про одиночество в кинотеатре, сгоревшую палатку, про Алексея и… так много вокруг несправедливого! Какой-то развал схождения.

Ася поднялась с дивана, воткнула ноги в валенки, накинула рыжее пальто.

– А как же желание?

– Тысяча, – отмахнулась Ася. – На место одного тут же приходит другое. Придется всю жизнь бить в бубен?

– Ну ты определись. На мать не серчай, добра желала. Я слышала, как она в кафе выговаривала тренеру, чтобы тот запретил Алексею за тобой ухаживать.

Ася посмотрела на нее недоверчиво.

– Не удивляйся. Тебе по жизни еще пёхать и пёхать, а мать твоя уже у горизонта, повидала, пообжигалась. Может, и права была. Но ведь со стороны не поймешь. Был бы витамин счастья, так и я бы его тоже выпила…

– Вы точно это слышали? – все еще сомневалась Ася.

– Я ж как раз шубу мерила, а тут спортсмены пришли на обед, вот мать и рванула.

– Какую шубу?

– Шубу купила у твоей матери. А ты не знала? Хорошая вешь. Такую в Губахе ни за какие коврижки не отыскать…

Мать сидела на табуретке около кухонного стола и слушала по радио песни Людмилы Зыкиной. На дочь не отреагировала.

– Ужинать будем?

Мать промолчала, кивнула. Ася успела заметить ее потрясенный взгляд. Мать тотчас уткнулась в радио. Уши пылали красными флагами.

– Ты чего?

Мать вытянула руки, веером раскрыла пальцы. И Ася между пальцами увидела лопнувшие ранки, словно кожу ровненько подрезали ножницами.

– Я сегодня медкомиссию не прошла.

На памяти Аси это было впервые. Каждые три месяца все работники кафе в местной поликлинике проходили медкомиссию, и у матери никогда не возникало проблем.

– И что делать?

– Пока неделю на больничном. Потом легкий труд. Если за месяц не выправлюсь, уволят.

– Отчего это?

– Врач сказал – нехватка витаминов. – Мать кивнула на пузырек с рыбьим жиром. – Выписал. Я уже половину выпила.

Вновь наполнила столовую ложку, сглотнула, посмотрела на пальцы, ничего не изменилось.

На седующий день, перед уроком истории, когда Ася пыталась запомнить определение шовинизма, к ней подошел Шилков и положил на парту пять рублей. Ася подняла голову.

– Что это?

– На палатку.

– Ты-то при чем?

Вместо ответа он достал из кармана еще монеты и ссыпал ей в ладонь.

Подошла Наташа Бердникова:

– Это от нас с Верой.

От Василекиной перепало четыре рубля, Герн – три, Палаускас – пять… В итоге собралось тридцать восемь рублей. Все равно мало, но и за это низкий поклон.

Ася зашла в пукт проката вместе с облаком холодного воздуха. У стойки с лыжами толпилась малышня, наверное, класс третий. Усердно тормошили облезлые лыжи и беспрерывно гундели, расхваливая или позоря, обзывая досками, дровами.

Марьюшка устало возрилась на Асю.

– Деньги принесла, не все правда. – Ася стала выгребять из кармана мятые рубли, желтые и белые монеты.

Марьюшка отмахнулась.

– Твоя мать еще позавчера погасила долг, – увидев округлившиеся глаза Аси, пояснила. – А что ты хотела? Да, позвонила, поговорила. Мне зачем проблемы с учетом? Вы нашкодили и в кусты, а мне за решетку? Чего я должна всех вас покрывать, у меня тоже дети. И так скомпенсировала на амортизации, хотя палатка новехонькая была.

Тут девочка подтащила новые лыжи, чуть ли не вдвое выше неё.

– Вот откуда ты такая хитрая? – взвилась Марьюшка. – Лыжи должны быть на уровне вытянутой руки, а эти даже мне велики. Ваша стойка там.

– А паспорт? – наконец очнулась Ася.

– Так матери и отдала. Что ты на меня вылупилась, иди давай…

И тут стойка с лыжами стала медленно заваливаться на бок, малышня бросилась врасыпную.

– Иттить колотить! – взвилась Марьюшка. – Ах вы засранцы, кто ж вас воспитывает?

От грохота никто не видел и не слышал, как в салон зашел человек с баулом.

Марьюшка узрилась цепким взглядом.

– Тут это, – неуверенно начал человек, – тут вот палатка у моей сеструхи в походе сгорела.

Марьюшка взглянула на Асю. Ася отрицательно покачала головой, это не ее брат, вообще незнакомый человек, хотя кого-то напоминает.

– Палатка хорошая, мне без надобности. – Человек принялся поднимать стойку, собирать разбросанные лыжи и палки.

– И мне без надобности, – бухнула Марьюшка, – вон ее маманька заплатила, отдай ей.

– Мне зачем? – удивилась Ася.

– Возьмите, – потребовал незнакомец. – Мне надо ее отдать. – И так дернул плечами, что Асе вновь это показалось знакомым.

– Как ваша фамилия? – стала листать бухкнигу Марьюшка.

– Зачем?

– Ну вдруг еще кто должен. Хотя я не помню, чтобы брали.

– Бородулин.

– Валя Бородулина ваша сестра? – неуверенно спросила Ася, – так значит это вы…

Договорить не дал, вышел на улицу.

Ася с трудом дотащила палатку до дома, сунула под кровать и первым делом залезла в коробку с документами. Ее паспорт лежал сверху, словно напоминал, что она уже взрослая. Она перешагнула, вступила в серьезную жизнь, напитанная детством, юностью, рыбьим жиром и верой в чудо.