Текст книги "Шаманский бубен луны (СИ)"

Автор книги: Сания Шавалиева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 18 страниц)

– Давайте в комнату, – позвала Наташа и пошла встречать других гостей. Там уже новые войны за квадратные сантиметры прихожей – толкались, подпирались, вставали на цыпочки. Чей-то голодный палец уже залез в варенье, сладкой цепочкой изгадил подоконник, остывшую сковородку, стол, пол. Что за дурацкая привычка! Теперь весь пол станет липким. У дверей кривлялась Бородулина, рассказывала какую-то чушь, снова, наверное, сплетничала про кого-нибудь. Саму не видно, только трели на высоких нотах, басовитый хохот. Все благоговейно на нее смотрели, примеряли рассказ на себя – вздрагивали от ужаса. Не дай бог попасть в бородулинскую историю. Капец полный! Совсем с ума посходили. Вообще Ася старалась не пересекаться с Бородулиной ни в школе, ни за ее пределами. От ее насмешек хотелось плакать, а эти дуры ржали, гоготали даже в несмешных местах. Ася на месте Наташи гнала бы ее в три шеи. Хотя здесь чужой дом, чужие правила.

Ася уже решила, что пробудет здесь немного и потом слиняет.

– Натаха, а у тебя есть варенье персик? – сморщила носик Бородулина, с ногами взобрались на кровать, подсунула за спину подушку с шелковыми кисточками.

– Откуда у нас персики⁈ – парировала Наташа. Проворно убрала телевизор на пол, застелила тумбу газетой.

Наташа высокая, стройная и при этом неуклюжая, неаккуратная. Обувь стаптывала за месяц, на пальто вечные пятна. И все равно ее любили и уважали. В ней чувствовалась внутренняя стабильность, женственная нега, которую сложно изобразить. Наташа всегда горела добрым огнем и при этом себя не растрачивала. При улыбке на подбородке у нее появлялась ямочка, словно ловушка, тупичок для скверны. Бородулина играла с Наташей в подружек, притворялась замечательной, и при этом с ума сходила, чтобы напакостить, обидеть Наташу. Но не получалось, проливалось попусту, как вода в сито. И что бы она не вытворяла, в ответ получала до чертиков мягкую улыбку. Бородулину это корежило, выворачивало и виноваты в этом были другие одноклассники, которые боготворили Наташу и побаивались Бородулину. Старались с ней не спорить, не натыкаться, не дразнить. А в итоге своим равнодушием и настроением сотворили что-то гнусное и ужасное и дали ему волю. Асе все-таки было ее немного жаль, видно, что человек запутался в своих поступках. Настолько увлекся подлостями, что теперь сам боялся оказаться под ударом.

Бородулина в красках рассказывала про Вия из одноимённого фильма.

– У меня шиза поехала, – делилась она впечатлениями. – Прикинь! Подымите мне веки!

Наконец Наташа принесла блины. Кружила на месте с тарелкой в руках. Как в фильме «Вий», изо всех щелей потянулись руки, кривые пальцы. Кто-то ударился головой об лампочку – тускло запрыгали тени.

– Он здесь, – загробным голосом произнесла Бородулина и показала на ползущего по стене вверх призрака.

Девки взвизгнули, уставились на потолок. В полумраке при дерганном свете их лица становились ужасно некрасивыми, с уродливыми морщинами. Они уже не выглядели ровесниками – казались древними ведьмами, приспешниками Вия. Бородулина глотала блины и одновременно нагнетала жути. От Вия она перешла на «рогатого», приплела Гоголя, – Вчера вечером домой иду, а луна полная, яркая, красотень, а тут туча. Бах! И нет луны. А на меня «рогатый» идет, фосфором светится, копыта, как булыжники. Топ! Топ! Земля трясется, – рассказывала так подробно, будто и на самом деле видела. – Честное слово, смешно, думала Ася. – Нафига это слушать? Ася прошла к тумбе, свернула блин в треугольник, уголком макнула в мед, и тут Бородулина добила. – Идет, орет, пинает человеческую голову, а волосы, как у Аськи Мурзиной, только все в крови. – 'Вот ведь сволочь!" – поперхнулась Ася, с ухмылкой зажевала.

Блины быстро закончились, к слову сказать, досталось не всем. Самые мнительные не дотронулись, а остальные уже изобрели новое блюдо, макали в варенье и мед вареную картошку. Ася попробовала. Да уж, еще то извращение!

– Наташ, – вышла Ася на кухню, – давай, с днюхой тебя. А я домой.

Наташа скисла, глубже запахнула фланелевый халат. Весь ее вид говорил, что она и сама не очень довольна этим вечером, пару раз прерывала: «Ах, какой ужас… Не надо рассказов… Ну прошу тебя…Только не сегодня». – Но эту Бородулину ничем не остановить, если только кирпичом по балде.

– Давай покурим, – вдруг предложила Наташа, чем ввела Асю в легкий ступор. – Надо же когда-то начинать. – Я тут у брата припрятала Мальборо! Слышала про Мальборо?

– Не. – Вот тебе и тихоня, удивилась Ася.

– Чего вы тут? – навалилась Вера сзади на Асю.

– Натаха предлагает покурить. Чего ты там говорила?

– Мальборо, – напоминала Наташа.

– А давай, – потянулась за спичками Вера.

– Не-не. Не здесь. Родители услышат запах, ругать будут, – сразу предупредила Наташа, сунула в карман халата пачку сигарет, спички. – Пошли в сарай.

Холод стоял жуткий. Ася вытащила из кармана пальто вязаную шапку, надела. В сарае чуть теплее. Стылый воздух наполнен запахом мочи, сырых поленьев. Привыкая к темноте, потоптались у порога, дальше заходить опасались.

– Дверь закрывайте, – шепотом потребовала Наташа. – Осторожно. Справа корыто. Не наступите.

А впереди пропасть, подумала Ася, и приготовилась умереть, потому что кто-то толкнул ее в спину.

– Что тут у вас? – зашептали чужие голоса. Кажется, узнала Риту Герн, Бородулину. Вот ведь зараза! Приперлась. – Чего вы тут?

– Курить будешь? – грозно спросила Ася, надеясь, что Бородулина откажется и сгинет из сарая. Но она затворила за собой дверь, и было понятно, что эта затея ей нравилась и она ни за что ее не пропустит. Наташа несмело чиркнула спичку, подождала, когда разгорится, огонек подергался из стороны в сторону и погас.

– Черт! – выдохнула Наташа, – руки замерзли.

Вновь чиркнула. Огонек вспыхнул, яркнул и… потух.

– Дай я! – Вера забрала коробок.

Чирк, чирк, чирк…

– Да фигня полная, спички сырые!

Темноту осветил огонек, устаканился в ровный столбик.

– Закуривай!

– Не ори! – рука вздрогнула, спичка погасла.

– Дай я. – Ася сунула сигарету в рот, подожгла спичку, схоронила в коробочке из ладоней, видела, как водители в гараже у отца так делали, поднесла к сигарете. Кончик носа обожгло жаром. Еще не хватало остаться без носа!

– Затягивайся, затягивайся! – застонала Вера, видя, как умирает спичка.

Глубоко вдохнула. Горячий дым обжог горло. Задохнулась, закашлялась, на глазах выступили слезы.

– Дай я! – Бородулина вырвала сигарету у Аси.

И у нее получилось. Присев на корточки, поспешно затягивалась и было похоже, что делала это не в первый раз. Дым тонко заструился к потолку. И тут весь воздух сарая вздрогнул.

– Мамочки?!. – с тихим воем Вера схватилась за Асю.

Ася остолбенела.

Прямо над головой Бородулиной появилась красноглазая морда – грязная, щетинистая с круглым носом, черными ноздрями, выдающими клубы пара.

– Черт! – потрясенно сказала Ася, отступила к двери.

– Бл…Осторожно! Ты мне на ногу наступи…ла…бл…

Ася отпрянула, стала задом тыркаться в дверь. Она так струсила, что не соображала, в какую она открывается сторону. Впрочем, Ася не одна испугалась, рядом колотились Рита и Вера. Наташа и Бородулина находились спиной к черной морде и поэтому не понимали чужой истерики:

– Да не ссыте вы, – невинным голосом уговаривала Бородулина и протягивала дымящуюся сигарету. – Зассыхи сраные. Я с ашниками курила, клевые чувихи.

Морда за Бородулиной фыркнула.

– Черт! – взвизгнула Ася.

Наташа обернулась, поправила:

– Свинья!

Бородулина моментально отреагировала.

– Сама ты свинья!

Сзади ее фыркнуло, хрюкнуло, Бородулина застыла на полуслове, ее храбрости хватило только оглянуться. И тут она заорала: «Вий! Вий!». И все побежали.

Ася шла домой и понимала, что никогда в жизни не притронется к сигаретам. Любая зажжённая папироска теперь будет подмигивать красноглазым чудовищем из сарая. Внутри стало противно, словно выпила очередную ложку рыбьего жира.

Глава 14
Зачем пилить деревья?

Класснуха одернула свою зеленую трикотажную юбку, пригладила живот. Она всегда так делала, когда хотела сказать нечто гадостное. В этот момент тоска брала за жабры, Ася ногтем ковыряла краску на парте и готовилась к неприятным сюрпризам. Скоро каникулы, пусть класснуха забудет о своих учениках на неделю, так нет же сейчас начнет заливать рыбий жир за пазуху, заставит таскать металлолом, мыть парты у первоклашек.

– Сегодня, в канун Великой Октябрьской социалистической революции, – начала класснуха издалека, – Мы с вами должны подвести итоги первой четверти учебного года. За успехи в учебе, почетной грамотой награждается Василий Гордеев. – И как подобает монументальному торжеству события, класснуха строго приказала аплодировать, вручила грамоту, посмотрела на Асю. – Мурзина, по решению общественного совета школы, грамоту тебе будут вручать на общешкольной линейке.

Обалдеть. Приятно.

– Спасибо, – промямлила Ася. Честно говоря, обрадовалась. Не то что бы самой грамоте, а то, что класснуха простила сложности с оплатой экскурсии.

– Я уверена, – патетично заявила она, – что ты оценишь решение партии и внимание комсомола в оценке твоих заслуг. Я была против твоей кандидатуры, но Риата Георгиевна настояла. Хотя мы обе члены партии, но она еще и директор, и ее слово весомее. Так что цени.

Директриса Асе нравилась, она вела себя понятно, от школьников абстрагировалась, ко всем относилась одинаково, любимчиков не держала, зря не ругала. От нее в школе была большая польза. Она все время что-то проводила, разрешала, инициировала, разговаривала, советовала. Недавно первый этаж выделила начальной школе. Первыши там переодевались, учились, зажигали на переменах. Теперь в раздевалке и на лестничных клетках стало просторнее, а то при переходе с этажа на этаж Ася боялась столкнуть какую-нибудь мелочь в пропасть. Уж больно эта малышня была слабая и незаметная, а перемена такая короткая. За пятнадцать минут надо было успеть сбегать в столовую, туалет, поболтать, списать домашку, найти свою тетрадку. Короче, чертова туча дел, а эти спиногрызы вечно путались под ногами. Еще Риата Георгиевна придумала всегда носить белые фартуки. – Теперь я в городе различу своих школьников от чужих, – оппонировала она своим недоброжелателям. Для школьниц это было неудобно, приходилось быть аккуратной, опрятной и часто стираться. Это же мука – каждые выходные отпарывать воротнички, манжеты и кипятить вместе с белым фартуком в воде с хозяйственным мылом. Еще та вонища.

– Завтра во дворце «Энергетик» состоится отчетно-перевыборная конференция Коксохимического завода.

Все недовольно вздохнули, загудели. Коксохим был подшефным предприятием школы. Естественный теплообмен: они деньги, школа – смену поколений, воспитание будущих коксоваров, строителей коммунизма. На конференциях школьники приветствовали победителей соцсоревнований, новаторов, изобретателей, стахановцев. Это, конечно, хорошо прогулять занятия, но мерзнуть в стылом ДК не хотелось. На дворе поздняя осень, а радоваться передовикам производства приходилось в платье, белых гольфах. Для согрева носились по коридорам, получали нагоняй от администрации, жались по углам, как пингвины на льдинах. Когда школьники в торжественный момент заполняли проходы между рядами кресел, то мелко дрожали, выглядели посиневшими, как дохлые курицы. Несчастные тупо улыбались, судорожно ожидали окончания бесконечных речей активистов. Под бой барабанов заносился флаг. Горластая девица долго с трибуны уверяла, какие они молодцы, и как они рады достижениям коксохима, что у комсомола и пионерии есть на кого равняться. Ася жутко не любила этих кривляк. Голоса звонкие, отточенные, под революцию заточенные. Сказать по правде, никогда не вникала в пафосную суть лозунгов, всегда казались одинаковыми, сделанными под копирку. Хоть бы одна рассказала с естественной интонацией, задушевным голосом. Непонятно, какого черта они буровят одно и то же. Тут же без вариантов: правительство учило любить партию, страну, родину. И Ася, конечно, любила.

Ася обернулась к Вале Бородулиной.

– Она не говорила, когда поедем в Пермь?

– Сама спроси. – фыркнула Бородулина.

Ася подняла руку.

– Чего тебе? – моментально отреагировала класснуха.

– Я про Пермь.

– У нас важный разговор, – сурово напомнила она.

– Но вы говорили про осенние каникулы.

– Пора уже научиться не отвлекать учителя по мелочам. Я говорила про Октябрьскую демонстрацию. И пора привыкнуть, что в канун «7 ноября» мы говорим только о ней.

«Я привыкла». – пожала плечами Ася. Сколько себя помнила, всегда с отцом ходила на демонстрации. В этот день он надевал лучший костюм с наградами. Праздничное нетерпение овладевало им загодя: зубным порошком начищались диски, проверялись крепления. Самой потасканной была медаль «За победу». Долгое время валялась хламом среди пуговиц и ниток. Для отца самой большой наградой было то, что он прошел-выжил, а медали – это сущие пустяки. С возрастом произошла переоценка ценностей. Все кропотливо собралось, отряхнулось, заняло почетное место на лацкане пиджака. Медаль «За победу» уже крепилась на обычную хозяйственную булавку, да и первоначальная муаровая лента была поменяна на полосатую шелковую. Специально с матерью искали что-то подобное, полгода таскались по магазинам, пока однажды в уцененке не приметили куртку, у которой подкладка была схожа с георгиевской лентой – полотно с оранжево-черными полосами. Голь на выдумки хитра, пошутила мать, и на радостях потратилась на куртку, велела Асе обновить медаль. Ася взялась с охотой. Чтобы в точности повторить обтяжку пятиугольной колодки, надо было разобраться с направлением, обхватом, защипами, заломами. Шелковая ткань скользила, теряла форму, благородно рассыпалась на нитки. Реально – взрыв мозга разобраться в этих дорожках. Искромсала подкладку вдоль и поперек, пока, не добилась результата. Зато получился шикиблеск. Правда, теперь лента отличалась качеством, блестела атласным шелком. Но все лучше, чем истлевшие лохмотья.

Отец долго стоял перед зеркалом, придирчиво оглядывал себя со всех сторон, требовал от Аси перевесить то одну, то другую медаль. Диски бликовали тусклым глянцем, пели мелким перезвоном. Там, на демонстрации под пальто, конечно, не будет видно, но перед трибуной отец неизменно расстегнёт пальто, и все увидят иконостас во всем его разнообразии. От мороза металл начинал звенеть по-особенному звонко, как в храме. К этому звуку примешивалось бесконечное затяжное «Ур-а-а-а!» – С трибуны приветствовали гараж, в котором работал отец. – Да, здравствует Губахинское Автотранспортное предприятие… Ур-а-а, товарищи… – У-р-а-а-а…!!! – За этот год Автотранспортное предприятие пополнилось на семь автобусов, три таксомотора, пять грузовых машин… Ур-а-а, товарищи… – У-р-а-а-а…!!! – Запущена механизированная мойка, заложено строительство производственного корпуса… Ур-а-а, товарищи!.. – У-р-а-а-а…!!! – За год предприятие перевезло сто тридцать четыре тысячи пассажира…– У-р-а-а-а…!!!

Символами праздника были красные банты, искусственные цветы. Вперед выдвигались знаменосцы. Каждая колонна несла транспаранты с лозунгами, портреты Маркса, Энгельса, Ленина, членами Политбюро КПСС.

Во время ожидания парада администрация гаража дарила детям воздушные шары, конфеты, а мужикам разливала портвейн. Кругом играла музыка, люди навеселе танцевали, закусывали портвейн хлебом. А потом разгоряченные демонстранты шли мимо трибун и клялись партии в своей любви и преданности. Ася держалась за руку отца, размахивала шариком, кричала «Ура!». А дома ждали пельмени.

– На демонстрации быть всем, – сказала класснуха и сурово глянула на Бородулину.

– Я была на первомайской, – моментально отреагировала она.

– Всегда есть прогульщики.

– Вы мне сказали, что я наконец-то пригуляла бедрами.

– Я не могла такого сказать!

– Это слышал Кропачев.

– Ну, блин, – приходя в себя от подставы, отреагировал парнишка с задней парты. – Не так все было, я сказал ягоди шевелицами.

– А это еще что? – поперхнулась класснуха.

– Шевели ягодицами, – перевел Кропачев и заодно перевел стрелки. – А на самом деле, когда едем в Пермь?

Вместо ответа класснуха встала, пошла к стене, где висела карта мира и пальцем ткнула куда-то в правый нижний угол.

– Вот тут находится Вьетнам. – При этом вид у нее был такой, будто она ужасно устала и ей все надоело. – Там погибают дети. Голодают. Собираем на помощь нашим братьям. Кто сколько может.

– Даю копейку. – откликнулись с левой парты.

Класснухе даже смотреть не надо, кто сказал, узнала этого сукина сына по голосу.

– Убирайся из класса. Завтра мать в школу. Воспитала ничтожество! Вы все наказаны. В Пермь едем на зимние каникулы. Достаем дневники, записываем: сбор на демонстрацию у школы в девять. Одеваемся тепло. На Вьетнам по рублю. Под роспись родителям. Собрание окончено. Все свободны.

Все стали расходиться. Ася долго ждала Веру, которая перешептывалась с Наташей Бердниковой.

– Вер, ты долго?

– Иду, – ответила она, но с места не тронулась.

– Слышь, Вер, я пошла. – Ася двинула к двери.

– Мурзина, – невинным голосом позвала класснуха и вдруг перехватила за руку. – Завтра на конференции ты на паре у знаменосцев.

– Почему я?

– Цени, что эта честь выпала тебе.

«Ценю».

– Эй вы, болтушки, – обратилась класснуха к Вере и Наташе, – давайте на выход, мне надо класс закрывать, – и добавила Асе – Ты там оденься понормальнее, без заплаток на штанах.

Ее замечание было ужасно, словно удар в солнечное сплетение. Она увидела, как хмыкнула Вера, как на полуслове замерла Наташа.

– Не пойду. – взбрыкнула Ася, стараясь сдержать дрожь на губах.

– Что ты сказала? – учительница даже руку к уху приставила, словно не слышала.

Ася почувствовала, как разболелся живот, будто чья-то рука затянула кишки в узел:

– У меня живот болит.

– Выпей таблетку. Быть к восьми.

Вера с Наташей пошли мимо. Асе это показалось странным. Кинулась догонять.

– Вы куда?

– Да так, – отмахнулась Вера, взяла Наташу под ручку. – Ты иди домой. Не жди нас.

«Нас!» Ладно бы сказала «меня», а то «нас», будто все решено, будто Асю вычеркнули, как слово паразит из сочинения. Нет, нет, Вера ошиблась, говоря «нас», успокаивала себя Ася, и это больше походило уже на попытку поставить заплатку у себя на душе.

Предположила, что Вера таким образом решила отомстить за вчерашний вечер, за то, что, не дождавшись ее со дня рождения, одна сорвалась домой. Поселок, в котором жила Бердникова, находился на другом конце города, толком не освещался. Одинокие, еще не перебитые лампочки, с трудом высвечивали заметенные снегом дорожки. Кругом только черная ночь, собачий вой. Ася вздрагивала от скрипа калитки, воя ветра и заодно негодовала от Веркиных капризов. В последнее время у нее появилась новая прихоть. Она стала любить, чтобы ее ждали. Похоже, Сергей ее разбаловал, караулил у дома столько, сколько требовалось Вере. Капец полный! Но Ася не влюбленный Сергей, зачем ей девичьи выкрутасы. После той свиной морды в сарае хотелось скорее сбежать домой. Вера тормозила, оттягивала уход – пошла подосвиданькаться и пропала. Ася ждала, гладила кролика по спине и раздражалась его покорностью: его щиплют, а он только дрожит и помалкивает. Прождала на кухне чуть ли не полчаса, а в комнате разгоралась новая игра в бутылочку. Сначала играли на фант – исполнение желаний, потом на поцелуй. Ася вообще не поняла прикола этой игры без пацанов. Когда бутылка указала на нее, Бородулина категорически отказалась целовать «эту вшивую вонючку». Ася в отчаянии на нее наорала, пожелала, чтобы в самом деле «появился настоящий черт, долго катал бы бородулинскую безмозглую голову, а потом сожрал до последнего зуба». – Она кипела подробностями и не могла успокоиться. Окончательно сломленная вечером, выскочила в холодную темноту. Повсюду стали мерещиться красные глаза, поросячьи морды. Взвинченность сразу сменилась страхом. Замерзшая и перепуганная, прибежала домой, долго не могла уснуть, в конце концов уснула.

Разбудил отец, попросил вынести мусор, выпить рыбий жир, – ушел на работу.

Выглянула в окно. Мусорка у соседнего дома. Наспех оделась, побежала и снова эта попытка перед ней навести порядок в кузове. – А можно быстрее, холодно…– в ответ тихое, торопливое, –да, да, – я в школу опаздываю, – женщина забрала ведро, высыпала, вернула. – Ася обернулась, увидела хмурую Веру, от души последними словами пожаловалась на мусорщицу. Вера не сказала ни слова.

Ася носилась, как сумасшедшая, по квартире, собиралась. Была уверена, что Вера дождется. А она ушла. Ася не поверила, постояла на перекрестке, поднялась на пятый этаж, никто не открыл, в итоге опоздала на первый урок. – Ты почему ушла? – Да надоело ждать! Тебя не было полчаса. Я что, ненормальная ждать? – Ну это прямо возмутительно. Какие полчаса, от силы минут пять-семь. Хотела повоспитывать Веру, а в итоге огребла сама. Понятно, что лучшая защита – это нападение.

Вот уже второй раз Ася получает от Веры подобный выпад. В прошлое воскресенье она кричала, что не кретинка дружить с ней. Попробуй разобраться в подобных суждениях, найти рациональное зерно. Для Аси дружба важнее всего, независимо от того, насколько каждый вкладывается в это понятие.

В принципе, чего она обижается, им сегодня все равно в разные стороны. Вере домой, Асе в музыкалку.

Порывом ветра сорвало с деревьев последние листья. Тяжелые кисти алой рябины, словно собранные в виноградные гроздья, медленно раскачивались в наполненном тревогой воздухе. Где-то за домами трещал трактор, после которого длинной сырой нитью тянулась темная дорога. Асе казалось, что она слышит, как стучит сердце в груди у воздуха. Что же, интересно, оно собирается рассказать ей.

Ася топала за трактором, настроение – ноль. Грела лишь одна мысль, что уже весной закончит музыкалку. Екатерина Алексеевна определила, что на экзамене она сыграет своего «Капитана». А почему бы и нет? Все равно ни одной другой пьесы толком и не выучила. Вообще-то Ася понимала бесперспективность своей затеи, но было тупое желание хоть что-то завершить или закончить. И пусть это будет музыкалка. Ася, наверное, была той натурой, которая надеялась на чудо, – вдруг в ее мозгу проснется музыкальная одаренность, надо только подождать, перетерпеть, разбудить природу. Главный подростковый недостаток – это юношеский максимализм. Асе казалось, что она этим не страдает, но ей вдолбили в голову что этим страдать необходимо. Был конечно момент озарения, – в третьем классе музыкалку бросила. Три месяца не ходила, ноты запихнула на шкаф, домру вернула в школу, медиаторы сунула в коробку с карандашами. Но на пороге школы вновь появилась Екатерина Алексеевна и завела долгие, сложные, путанные речи про цель в жизни, про возможность доходить до финиша. – Ты потратила много сил и остался только вдох и выдох. – говорила учительница и смотрела на Асю.

– А у вас в детстве была мечта?

Учительница смутилась, покраснела.

– Я хотела стать монашкой. Хотела прочитать Шекспира в подлиннике. Хотела работать экскурсоводом, чтобы побывать в Париже.

Ася представила, как Екатерина Алексеевна в монашеской одежде едет на поезде в Париж и читает Шекспира в подлиннике. О, мамма мия! И Ася сделала ужасно неловкую и глупую штуку. Она дала оценку чужой мечте, назвав ее глупостью. Учительница очень мило и вежливо улыбнулась и прервала душевный разговор. Ася принялась извиняться, учительница извинения приняла, и все равно Асе было неловко.

При возвращении из музыкалки Асю постепенно окружала темнота, словно выползала из подъездов, подвалов, подворотен. Уже стали зажигаться тусклыми огнями первые окна, хотя небо все еще оставалось светлым. От этого были видны цветы на низких подоконниках первых этажей, занавески с мелкими квадратами. Иногда, птицами в клетке, в окнах появлялись лица, сразу пропадали, словно пугались быть увиденными. Кошки же наоборот замирали мохнатыми сфинксами, щурились, жмурились и пропадали в печали свой задумчивости.

Ася шла наискосок через двор одноклассницы Нины Василекиной – точно чертила диагональ на белом листе бумаги. У дальнего угла, против течения тропинки, чернел подъезд пятиэтажного жилого дома. Дверь в темный подъезд отсутствовала, и ветер спокойно гулял по этажам, его движение было незаметно, но Ася знала, что оно было. Нина жила на первом этаже в ухоженной двухкомнатной квартире, с почтовой щелью в двери. Именно через нее вместе с газетами и письмами в квартиру врывался подъездный холод и запах хлеба. На другой стороне дома, в полуподвальном помещении, располагался хлебный магазин. Для Аси это особый шик, не надо бегать за тридевять земель. И можно сгонять в халате и тапочках, и покупать не то что есть, а выбирать между черным и белым.

Нина ключом открывала дверь, просовывала ладонь в щель с металлической крышкой «почта», тянула вертикальный шнур вверх, таким образом заставляя «собачку» замка выскочить из паза. Ася никогда не понимала, как устроена эта хитрая система. Однажды не удержалась, уточнила. Все было просто: один конец веревки был вдет в крючок собачки. Безусловно, для Аси это был ценнейший опыт. Предложила матери. Мать назвала кучу причин, почему это им не подходит. Во-первых, почтальон не пойдет на третий этаж, во-вторых, надо портить дверь, резать в ней дыру, в-третьих, это небезопасно, вместо газет могут бросить спичку и еще много других проблем.

В окнах Нины мелькали разные тени. На подоконнике в царственной позе сидела Вера, словно какая-то великая актриса. Сперва Ася не поверила своим глазам, уж больно величава была картинка. Присмотрелась внимательнее. Ну конечно же, это Вера, вот и ее красное платье, короткое каре, длинные музыкальные пальцы. Вера с кем-то разговаривала в комнате, укоризненно качала маленькой головой, нежно играла коленями, обтянутыми подолом платья.

– Вера, – позвала Ася.

Вера как будто услышала, повернула голову и одеревенела. Ася радостно помахала и прочитала на ее губах – чтоб ты сдохла! – потом быстрехонько развернулась и пропала за шторой.

Ася от такой картинки белой стала, как кролик. Вера не может так поступить, не может так сказать! Ася ошиблась, напридумывала. Они же близкие подруги! И тут в окне засветилась Наташа Бердникова, ямочкой на подбородке улыбнулась, задернула штору. Ася поняла, что сейчас от нее отгородились как от чуханки.

Зашла в подъезд, позвонила в дверь Нины, раз другой, стала руками, ногами колотиться.

– Позови, Веру, – орала в щель «почты», совала руку, чтобы найти веревку.

– Уходи, – требовала Нина. – Нет здесь Веры. С чего ты взяла?

– Как нет⁈ – выдыхала Ася свой гнев. В этот момент она не смыслила ни бельмеса. Ей в голову не могло прийти, что ее могут обманывать. – Я ее видела в окно.

– Ты ошиблась, – успокаивала Нина и рукой придерживала пластину щели. – И вообще не порти мне праздник, у меня сегодня день рождения.

Слова «день рождения» ошпарило так мощно, что Асе захотелось взвыть так же, как орала дурочка Анфиса, когда пролила на себя масло. – Они празднуют, а ее не позвали. Как прокажённую, как… как…как…

За дверями шушукались, потом раздался взрыв хохота, вновь шушуканье. Ася отошла от двери, села на ступеньку и заревела. Стало жутко больно где-то в груди. От внутренней боли ломало кости. Была уверенность, что вместе со слезами с ее тела сходит кожа. И тут в углу ступени, среди мусора, она разглядела сброшенный кокон, струпья уже бесполезной чужой плоти. Удивительно, но сама природа дала подсказку. Ася раскопала из пыли рваную, бледную личинку. В этих мертвых бескровных останках кто-то недавно жил и, может быть, был счастлив. Ася, конечно, надеется, что это так, хотя, конечно, это большая глупость. Тетя Тоня всегда говорила: – Разве может гусеница быть счастливой? У этой бездушной твари две задачи – жрать да срать. Ох-хо-хо! А она сама в кого превращается? – подумала Ася. – В глупого, злостного подростка. Еще чуть-чуть и станет первоклассной гадливой гнидой. Наверное, – говорила тетя Тоня, – все подростки проходят эти стадии, только некоторые раньше, вот к примеру, Вера, созрела раньше Аси. Она уже бабочка, а ты еще гусеница, ну, или в процессе. И теперь у них налицо конфликт интересов, несовпадение. Что ж, добро пожаловать! Куда? Да кто ж его знает куда? – Взрослым хорошо, они уже получились, а ты в ожидании…ценнейшего жизненного опыта.

Не ссы! Все будет норм! – поднялась Ася со ступеней, утерлась рукавом.

Пересекла площадь, остановилась перед тропинкой. Впереди подозрительно светло от девственной целины. Больше похоже на ловушку. По осени тропа гнусно раскисала, превращалась в болото. Сверху предательский лед со снегом, снизу незамерзшая жижа, можно не хило ухнуть, хапануть по уши. Сейчас ну совсем не то время и настроение, чтобы сокращать и хавать. Решила не рисковать, двинулась по площади. Она напоминала огромную заасфальтированную кляксу, без разметки, краев. Правда кое-где пунктиром в сугробах лежал бордюрный камень, вот вдоль него и двигался длинный жидкий поток людей. В поток порой вклинивались легковушки, вахтовые или рейсовые автобусы. Они протискивались к обочине, высаживали пассажиров и вновь, свирепо пыхтя черным газом, возвращались на свою сторону. В этот момент люди сердились, некоторые переступали в снег и грязь на обочину, другие стояли в ожидании. Вид у всех был разный, от равнодушия и усталости до свирепости и гнева. Вся эта суета напоминала огромный котел, в котором варилась сырая человеческая каша. Ася старалась избегать площади, не нравилось ей здесь, непроизвольно ощущала энергетику трагедии.

Впереди шла пара, женщина держала мужчину под руку, что-то рассказывала, он слушал. Асе они показались счастливыми. Ничего не значащий разговор, он несет авоську, в ней бумажный кулек с печеньем – видны выпуклые колосья «Юбилейного». Печенье так пахнет, что перебивает выхлопные газы автомобилей. От его запаха становится по-семейному уютно, словно эта площадь мгновенно превращается в кухню – в это единственное сухое и надежное место на свете. Женщина рукой в красной вязанной перчатке – в тон помады, придерживает воротник пальто, щебечет соловьем. Асе ужасно приятно, что она через слово говорит спутнику «спасибо, милый, хорошо, отлично», все так вежливо и душевно. Сейчас дома согреют суп, съедят с хлебом, а потом будут пить чай с печеньем. Ничего особенного. У них ничего не менялось, менялось только у Аси.

Близко проехала машина. Совсем близко. Ася шарахнулась на обочину. Женщина посмотрела на Асю, и она почему-то подумала, что им мешает. Веселого мало, если тебя подозревают в подслушивании, подглядывании. Может, женщина вовсе об этом не думала, но Ася уже словила этот взгляд, сделала вывод. И зачем она только посмотрела, обратила внимания на нее. Быстро обогнала.