Текст книги "Шаманский бубен луны (СИ)"

Автор книги: Сания Шавалиева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 18 страниц)

А потом случилось несчастье. Ася уже обошла группу людей, дедушку с палочкой, и вдруг истошно заверещал женский голос. Ася сразу почувствовала, что этот голос касается и ее. Ну почему ее? Она тут при чем? Обернулась. Увидела стоящий автобус, вокруг него толпились люди, и всюду солнечными пятнами валялось печенье «Юбилейное». На асфальте, у заднего колеса автобуса в истерике елозила женщина и пыталась за руку вытащить тело… Дальше Ася смотреть не стала, уверила себя, что тело обязательно живое.

Сама не зная почему, Ася неосознанно подошла к месту сваленной ели. Уже стемнело, в окнах соседнего дома горел свет. На кухне учительницы по математике Людмилы Васильевны сквозь голубые шторы так же просвечивала лампа. Семья там, скорее всего, привычно ужинала, смотрела телевизор, делились впечатлениями. Людмила Васильевна проверяла уроки, а муж читал дочке сказки. Интересно какие? Ася сидела на комеле, скрестив ноги, выпрямив спину. Неудобная безобразная поза, но сидеть приятно, словно под защитой заколдованного места. Со всеми рассорилась, даже не прилагая усилий. Что дальше-то? Вот протерпит она девятый, десятый класс, закончит школу, выйдет замуж за какого-нибудь гнусного типа, который только и будет пропивать зарплату, или затевать занудную игру упреков. Она бы наверное вышла замуж за Вовку Шилкова или Ваську Гордеева, но и они наверное бы женились не на ней, а на Светке Светличной или Верке Сковородкиной. Почему хороших пацанов тянет на таких…Чем Ася хуже? Не, ну правда, учится хорошо, музыкалку скоро закончит. Любит рисовать, не зануда. А может, зануда? Может, самая настоящая, отвратительная зануда. Что за дурацкие мысли! Посмотрела на небо, словно прочитала молитву. Если есть хороший выход, пусть он найдется. Ася слезла с комеля, отряхнула грудь, будто освободила ее от собственных ярлыков. Вот сейчас она пойдет к шаманке, закажет бубен, постукает в небо и выстукает все свои проблемы и страхи. Попыталась самый маленький чурбан сдвинуть с места. Фиг вам! Даже не шелохнулся. Попинала до боли в ноге. Чурбан ужасно тяжелый, до шаманки точно не дотащить. Можно докатить. Представила, как отклячив задницу, будет пыжится и ежится. До подъезда – да, а поднять на этаж? От усилий лопнуть можно. В общем, дело дрянь. Ася серьезно не понимала, как справиться с этой задачей. Опоздала совсем чуть-чуть, опилки еще свежие, снегом не заметенные. Наверное, ель распилили на днях, а может, и вовсе сегодня. И кому она помешала? Лежала тут годами и на тебе, навели порядок: остался комель, пара чурбанов, куча веток, горка коры. Вот что Ася отнесет? Может, поискать другое дерево? Но нет! И еще раз нет. На поиски нужно время. А хотелось отнести сегодня. Дальше откладывать нельзя. Ася чувствовала, что вокруг нее неотвратимо сжимается какой-то огненный обруч неприятностей. Все время что-то случается, отвратное постоянно вытесняет хорошее, отравляет чувство безопасности.

Глава 15
Свой путь, свой колышек

Ася стояла перед дверями шаманки и понимала, что сейчас больше похожа на ощипанного птенца, выпавшего из гнезда. От бесконечно приходящих и уходящих событий кружилась голова, серое вещество шевелилось большими пузырями, которые сталкивались, бухались, лопались. Если раньше ее мозг спокойно нежился в детстве, то теперь клокотал. Картинки сменялись с сумасшедшей скоростью, мысли прыгали, путались. Ася не понимала, что происходит и не хотела, чтобы так было. Мечталось вновь подружиться с матерью, посплетничать с Верой, забыть Алексея. Хотя нет, пусть лучше Алексей придет, они весь вечер будут играть в дорожные шахматы, пойдут гулять по тайге, к вершине Крестовой горы. С ним не будет страшно ни в ночь, ни в полнолуние. Она начнет жаловаться, а он будет сентиментально гладить по голове. Ася развивала слюнявости и понимала, что превращается в полный отстой. Дальше додумать не получилось, – у шаманки распахнулась дверь.

– Совсем взбесилась? – Словно заправский шпион, выглянула в коридор, цепко осмотрела площадку, лестницу, за руку втянула Асю в квартиру. – У меня от твоих черных мыслей свет потух.

Сняла со створки трельяжа перекрученную желто-красную тесьму, велела повязать на голову. Ася мысленно повисла, как эта самая тесьма, ну, во всяком случае ей так показалось. Надо признать, что Ася одурела от напора Шаманки, поняла, что та типа за нее переживает, прямо, как божья коровка, покрылась черными пятнами. Раньше вроде всегда казалась безразличной, притворялась бездушной, а теперь смотрела мегерой, испепеляла взглядом. Страшно, черт возьми! Шаманка забрала тесьму, сама повязала поперек лба Аси, словно аннулировала негатив.

Приказала:

– Бойся мыслей своих! – и снова накинула на себя скучающий, презрительный вид. – Зачем пришла?

Ася предъявила влажную от снега щепу.

– Из этого получится бубен?

– Получится. – Шаманка забрала щепу, приложила к щеке. – Хорошая вещь. Уже третий раз ко мне приходит.

Ася вылупила глаза.

– Во всяком случае, ты не первая, кто приходит ко мне от этого дерева, – пояснила шаманка. – Ну, в общем я скажу, что это не твое дерево, оно чужое, чужая сила в нем заложена. Надо признать, мощная в нем хранится природа.

– Хранилась. Дерево порезали на куски.

В коридоре появилась серая кошка. Шаманка сразу обратилась к ней.

– Мышаня, глянь. – Показала щепу.

Кошка тронулась с места. Как она шла – грация пантеры, томность тумана, значимость богини. Наконец, она дошла до Аси, выгнула спину дугой и потерлась о ее ногу. Ася потянулась погладить. Куда там! Кошка фыркнула, из поднятой лапы выпустила коготки.

Шаманка тут же стала провожать Асю.

– Ты иди. Иди домой. И выброси свои гениальные мысли.

– Ну, пожалуйста, – заканючила Ася, искоса поглядывая на кошку.

– Не кричи, – перебила шаманка. – Тоже мне, нашла трагедию. При малейшей занозе с ума сходят. Понимаешь, мне неинтересно отвлекаться на мелочи.

– А Вере вы помогли? Почему всем помогаете, а мне нет⁈

– Нет у тебя проблем.

«Нехило!» – подбросило Асю от несправедливости. Как нет проблем? Да весь мир против.

– Да…да…да… – Ася забуксовала, пытаясь выстроить цепочку обид.

– Не хочешь по-хорошему, тогда ищи свой стержень, свое дерево. Только не липу какую-нибудь, а такой крепкий, железобетонный ствол. Чтобы можно было на нем укрепиться, укрыться в непогоду. Открой сердце для любви. На крайний случай, подбери на улице котика. В таких брошенках бывает больше человечности. С ними хоть поговорить можно.

– Не понимаю, о чем вы.

– Хочешь, провожу домой?

– Сама доберусь, – вспыхнула Ася и, уходя, со всей дури хлопнула дверью. Показалось мало, еще раз хлопнула. Мало! Надо так, чтобы рухнул дом. И тут Ася совсем взбесилась, стала пинать, орать «ненавижу». В конце концов сбежала по лестнице вниз, выскочила на улицу. Когда за спиной со страшным грохотом захлопнулась подъездная дверь, Ася вздрогнула и поняла, что не надо было истерить на шаманку, не надо было срываться на ее дверь, но Асе все уже осточертело, особенно взбесило спокойствие шаманки и кота, ни тени страха и упрека, в глазах только вселенское всепрощение, ошалелое понимание момента. По правде говоря, Ася и сама не врубилась, что на нее нашло. Накопилось? Забродило, заколобродило так, что сорвало крышку, как у фляги с бражкой. Ужасно глупо и стыдно. Надо вернуться, попросить прощения. Но разве можно прощать тех, которые сами напрашиваются на скандал? На месте шаманки Ася ни за что бы ее не простила.

Когда мать зашла на кухню, Ася ела рисовую кашу с молоком.

– Тебе звонил мальчик.

Ася подавилась, закашлялась.

– К-кто?

Мать больно постучала по спине, понятно, не для того чтобы протолкнуть кашу, а получить удовольствие от «избиения младенца».

– Шило-к.

– Шилков?

– Кажись… просил перезвонить.

На часах полдевятого, для звонка вроде не поздно, а вдруг он гуляет со своей Светличной. Асю в ней раздражала любая мелочь, в топку ненависти шли ее узкие лодыжки, широкие икры. В старости она точно превратится в их класснуху с подтёками помады на губах и будет преподавать русский язык. Помада будет на передних зубах, в складках морщин, на подбородке. Ася все больше и больше начинала ненавидеть эту заносчивую девицу. Непонятно, как Шилков выцепил ее из четырнадцатой школы, как будто в нашей мало девчат, вон к примеру, Лена Леонтьева, спортсменка, активистка, влюблена в Шилкова с третьего класса. Хотя Леонтьевой до Светличной шлепать и шлепать! Задавака Светличная уже стала капитаном городского дискуссионного клуба. Про нее даже писали в местной газете «Уральский шахтер».

В общем, Ася позвонила, подошел сам Вовка, очень расстроился, когда услышал ее голос. Понятно, что ждал свою толстозадую ломаку. Прокашлялся, стал путано рассказывать про школьный конкурс «А ну-ка, парни!». Хуже ничего нельзя было придумать?

– Впервые слышу, – хмуро брякнула Ася в трубку.

– Так ты убежала в музыкалку.

– Не твое дело.

– Ты подумай над названием.

– Я тут при чем?

– Я всех прошу.

– А у вас варианты есть?

– «Петушки».

Ага, будете пасти своих курочек, ехидно подумала Ася.

– Ладно. Давай завтра поговорим в школе.

– Пока, – сразу согласился Шилков, и в трубке раздались гудки.

Мать подслушивала.

– Чего там?

– В школе будут «А ну-ка, парни!». Пацаны будут соревноваться в силе и мастерстве и победит Шилков, – зачем-то ляпнула Ася.

На прошлогоднем конкурсе она восторгалась всеми ребятами: – Ах, какие сильные, ах, какие умные, а в этом году что? Когда представила своих пацанов в спортивных шортах, протертых кедах, чуть не стошнило. Захотелось бежать к Вере выговориться, и уже потянулась к пальто и поняла, что бежать некуда. Можно, конечно, заставить себя пойти, но скорее всего Вера будет лежать на кровати лицом к стене, а то и вовсе уйдет на кухню. Хоть весь вечер просиди, не повернется, не вернется. С Верой, похоже, конец навсегда.

– А ты знаешь Ларису Коневу? – спросила мать и видно было, что это вопрос задан не просто так. – Говорят, в вашей школе учится.

– Да, в моем классе, – удивилась. – Тебе зачем?

– Сегодня ее мать заказала у нас пироги с яблоками и рыбой.

– На поминки что ли? – испугалась Ася за Коневу.

– Ага, на поминки своей молодости. – Расхохоталась мать. – Родила ваша Конева. Мальчика родила, три шестьсот.

– Как три шестьсот? – опупела Ася. Хотя, наверное, в такой ситуации надо спрашивать не об этом. Есть другие вопросы: как? где? почему? от кого? Но честно говоря, от неожиданности в голове случился бедлам. Ася схватилась за виски, пошла в свою комнату. Мать заторопилась следом.

– Чего ты убегаешь? Ты скажи мне, ты дружила с этой Коневой? Чего мне ждать? Тоже в подоле притащишь?

Но что за дурная привычка появилась у матери, все грехи вешать на Асю. Родила Конева, а виновата Ася.

– Все ты врешь, – обернулась Ася. – Мы еще утром с Ларисой разговаривали, она списывала у меня домашку по русскому. Чтобы родить, надо хотя бы быть беременной, ну там с животом… – и чем больше Ася приводила доводов, тем больше понимала, что мать скорее всего права. Конева всю осень проходила в пальто, физкультуру прогуливала, металлолом не сбирала и вообще у нее была куча поблажек и привилегий от учителей. Получается, учителя знали, а одноклассники нет, или знали все, кроме Аси? Осознавать это было невыносимо.

– Это другая Конева, – вдруг сообразила.

– Как другая? У вас что в школе две Ларисы Коневы?

– Одна.

– Вот и не спорь. Не удивлюсь, что ты со свои незрелым умом просто не заметила ее беременности.

Насчет незрелости жутко обидно, но мать права.

– Да у Коневой и парня не было. От кого она родила?

– От коммунистической партии, – съязвила мать и прикусила язык, поняла, что перештормила. – Вам Конева прямо все так и рассказала, с кем гуляла, с кем целовалась. Вот ведь доцеловалась, прости господи, шаромыжница.

Ася уселась за стол, открыла портфель, стала ждать, когда мать выйдет из комнаты. Но она не торопилась, ковырялась в шифоньере. Ася открыла дневник, в последнее время совсем его забросила, домашнее задание не записывала, расписание уроков помнила наизусть: завтра среда, значит история, математика, физ-ра – из-под кровати достала кеды, положила в портфель – к завтрашним урокам готова. Мать продолжала елозить по полкам, чего доброго, провозится весь вечер. И тут опять ужасно захотелось сбежать к Вере, поговорить про Коневу, узнать, не знала ли Вера раньше.

Оглянулась. Мать уже хотела вернуть ткань на полку, но, заметив Асин взгляд, вздрогнула, смутилась.

– Я тут подумала, у вас же скоро… а ну-ка там чего-то там пацаны, – замямлила, – ну вот тут тетя Мая прислала…

Эта ткань была подарком младшей сестра матери из Узбекистана. Обалденная, мягкая фактура в флоуроцветных цветах, с абстрактной фантазией по всему пурпурному фону. Мать не хило корежило от жадности, по сотому кругу повторяла движение спрятать-выдать. С трудом справилась, потребовала, чтобы Ася обязательно сшила платье с широким подолом. Чтобы кружила, а подол шел волнами, сама всю жизнь мечтала о таком. До Аси идея матери доходила с некоторым запозданием и слава богу, наверное, она бы лопнула от перенапряжения событий. Какой сегодня длинный и утомительный день.

– Тут пять метров, – положила мать отрез на стол. Завтра пойдешь в ателье. Хватит на широкую юбку, длинные рукава. Чтоб была на празднике королевишной.

На «королевишну» Ася улыбнулась. Господи, как хочется быть такой! Дворцовый зал. Музыка, вальс, кавалеры в эполетах!

– Скажи там в ателье, чтобы сделали срочно. Вот десятка.

Повезло, ничего не скажешь. У Аси, видимо, был какой-то придурковатый вид, потому что мать раз двадцать переспросила, дошло ли до нее. Ася слушала непривычно внимательно. Суть происходящего она вроде улавливала, но до конца не осознавала. Слова матери не укладывались в правильную форму, словно из разных заготовок собиралась одна большая дикая игрушка: голова динозавра, руки-ноги куклы, пушистый хвост кролика – на выходе получалось кривоногое, криволапое чудище. Непроизвольно стали выщелкиваться названия команды «А ну-ка, парни!»: Куклазаврики, дибизиврики, зверопоники, – ржаки будет до небес.

После последнего звонка все постепенно стали подтягиваться к классной комнате. Надо было обсудить сценарий. Мальчишки учесали вперед и уже перешептывались, перемигивались, девчонки подошли позднее. Класснуха предусмотрительно оставила класс открытым, а сама учапала на педсовет. Никто не знал, как приступить к организации. Ася смотрела на Шилкова, взглядом заставляла взять инициативу. Шилков отворачивался.

Начался галдеж. Время шло, ни один вопрос не был решен.

Ася глянула на часы, вышла к доске.

– Давайте серьезно. Как назовем команду?

– А ты чего тут раскомандовалась? – тут же понеслось со всех сторон.

– Командуйте вы.

– Отвянь.

– Пофиг на вас. Мне вообще-то надо в музыкалку, у меня выпускной класс, – отреагировала Ася.

– Вот и вали. – Кропачев довольно хохотнул, отвернулся к Парфенову.

– Конец тебе, Кропа, – сквозь зубы процедил Парфенов, стал ловко протискиваться между партами, где-то на полпути обернулся к Асе.

– Тебе чо, больше всех надо?

Шилков отреагировал, вскочил, но Ася уже торопилась по длинному темному коридору к лестнице. Цеплялась за поручни и перепрыгивая через две ступени, круто и монотонно скользила вниз. На площадке второго этажа чуть не сбила первоклассника. Вовремя схватила его за шиворот. Малыш трепыхался свежепойманной рыбой. Проводила до отсека мелюзги, выпустила, он моментально пропал в омуте черного холодного коридора.

Шилков догнал Асю недалеко от горисполкома.

– Ты чего такая нервная?

– Отвянь.

– Грубая все-таки ты.

«Без сопливых знаю!». Шла молча, думала об этом. Ей уже наплевать, что о ней думает он.

– Ты тоже в музыкалку? – уже мягче спросила Ася.

– Нет, я за билетами в кино.

– Что за фильм?

– Зорро.

– Понятно. – Демонстративно завернула раньше и двинула по неудобной дороге через Татарский поселок. От последних снегов поселок занесло так, что дорога превратилась в тропинку, а высокие заборы сбавили в росте до колен пешеходов. Это позволяло цепным собакам видеть прохожих в полный рост. Одна дура выскочила из сарая и забрехала совсем рядом. Видно, как брызгала слюна, из-под ошейника разлеталась драная шерсть. Шилков догнал Асю, пошел следом.

– Чего тебе? – Обернулась.

– Давай провожу.

– Не боишься Светличную?

– Ревнуешь?

– Вот еще! Просто не перевариваю.

– Не обижайся, я думал, ты как член дружины справишься.

От его поддержки ураган в душе Аси превратился в легкий сквозняк.

– Ага, – скептически согласилась. – Но не всем же быть Брежневыми.

На другой стороне улицы тоже образовалась клыкастая морда. Лай схватился на всю округу, звенели цепи, гремели деревянные колодки, кричали люди. На них обрушилось звериное многоголосье, словно шла фашистская облава на партизан.

– Пошли отсюда. – Ася попыталась повернуть Шилкова обратно.

– Скажи, что я прощен.

– Ух ты! – вспыхнула Ася. Кто-то просит у нее прощения, божечки светы. – Конечно, прощен.

Щеки Шилкова покрылись яркими пятнами. Сейчас он больше всего походил на розового пупсика. По его глазам Ася ощутила, что этот человек безмерно счастлив. Чувства незримого одухотворения высвечивались огромными звёздами в черном омуте его глаз. Словно все счастье мира сосредоточилось в одном теле, проникло в его самые мелкие клетки, наполнило смыслом, надеждой, историей. Эта одухотворенность фонтанировала как благородная радиация сотворения. Возрождала, высвобождала дополнительную энергию, которая передавалась Асе. Вдруг Татарский поселок перестал быть диким пригородом, в котором жили самые злые в мире собаки и Валька Бородулина. Город, школа, дом вдруг стали чем-то важным – нужнее многого, если не всего. Ася остановилась, чтобы ответить себе на вопрос. Что важнее, так же сильно любить, как Шилков, или чтобы тебя так же сильно любили, как Светличную? Кто из них больше счастлив? Раньше Ася завидовала Светличной, а теперь, глядя на Шилкова, подозревала, что скорее всего ошибалась, завидовать надо Шилкову.

Вскоре разошлись: Шилков двинул к кинотеатру, Ася свернула в музыкалку. Скинула пальто в раздевалке, по деревянной лестнице вспорхнула на второй этаж, словно по переходу, перешла к следующей, спустилась к классу сольфеджио. С трудом уселась за одноместную парту, как муха прожужжала домашнее задание, вновь словила ледяной взгляд училки, быстро ретировалась к Екатерине Алексеевне. В кабинете было пусто, окно открыто – это странно, на улице довольно прохладно для инструментов. Затворила окна, открыла крышку пианино, одним пальчиком сыграла «собачий вальс», грохнула крышку на место, посмотрела на часы, Екатерина Алексеевна опаздывала больше чем на пятнадцать минут. Ася заглянула в учительскую, заметила только педагога по фортепьяно, отвратительная тетка, однажды так наорала на Асю, что заставила плакать. Больше Екатерина Алексеевна ее не приглашала, сама аккомпанировала. Ася вернулась в класс и следом сразу проявилась Екатерина Алексеевна, с опухшими от слез глазами, с ледяными движениями. Трясущимися пальцами откинула крышку пианино, на полочку вверх ногами поставила ноты, села на стул и пропала. Пропала в каком-то оцепенении, недоступном измерении. Она открывала рот, шлепала губами, видимо, что-то там проживала, разговаривала с потусторонними силами.

– Ектрина Ликсевна, – Ася в шутку иногда сокращала ее имя.

– Да-да, – наконец вынырнула она из пропасти, – врачи сказали, что все хорошо, он сам все им рассказал, все, понимаешь… сам. – Последние слова говорила жизнерадостно, словно эти слова были чудодейственным лекарством от ее хвори, – сам… это все случайно… врачи сказали, успели вовремя.

Ася ничего не поняла, взяла домру, медиатором дала тремоло «жил отважный капитан, он объездил много стран…».

Последовал аккомпанемент Екатерины Алексеевны.

– И не раз он бороздил океан… – начала мурлыкать Ася. – Раз пятнадцать он тонул,/ Погибал среди акул,/ Но ни разу даже глазом не моргнул./ И в беде, и в бою напевал он всюду песенку свою. /Капитан, капитан, улыбнитесь, ведь улыбка это флаг корабля…

– … бля! бля!бля! – забила по клавишам Екатерина Алексеевна, потом стукнулась лбом о панель пианино и застонала, слезы водопадом обрушились на клавиши.

В класс ворвалась педагог по фортепьяно и баянистка.

– Иди, иди, – стала они выпроваживать Асю и одновременно успокаивать Екатерину Алексеевну.

– Да что случилось? – Стала выкручиваться Ася из цепких рук баянистки. – Это она из-за того что я не могу сыграть «Капитана»? Так выучу, скажите, чтобы не плакала. Екатерина Алексеевна, не ревите. Пусть не плачет, я уйду из музыкалки, чтобы вам не было за меня стыдно.

Екатерина Алексеевна подняла голову и уставилась на Асю обалдевшими глазами.

– Что ты, что ты, дурочка. У меня Василек попал под машину, вот скорая увезла.

Ася уронила домру. Сухо треснула деревяшка грифа. Ася не заметила. Она не желала слушать эту чудовищную историю про Василька. Эти дуры специально придумали гнусь против нее. Эта такая изощренная месть за бездарность и непослушание. Гадины! Могли бы придумать что-то менее болезненное. Ася была уверена, что с Васильком, с этим ангелочком в бледных кудряшках, ничего не может случится плохого. Он в этот мир пришел для счастья родителям, на радость окружающим. С детьми вообще никогда ничего не может происходить плохого, – в этом Ася была уверена на все сто процентов. – Вот ведь отродье, – бухтела Ася, уходя из музыкалки, ладно бы пианистка мстила, но как Екатерина Алексеевна могла опустится до такого откровенного мракобесия? А вдруг ее саму подставили, организовали фальшивый звонок, а она поверила, ревет как Ниагара.

Ася стояла в очереди за билетами в кино. Словила дикое желание поменять ракурс происходящего, абстрагироваться от реальной жизни. Пусть все плохое происходит на экране, а для реальности остаются только сладкие сливки. Пока стояла в толпе, немного успокоилась. Очередь продвигалась медленно. Все время кто-то лез вперед, кому-то уступали, кто-то покупал сто билетов, если конечно не ослышалась. Сто билетов – это наверное ползала, – ползала друзей. Это грустно, потому что сегодня Ася одна – это испытание не для слабонервных. Крепилась, делала вид, что ей вовсе не стремно. Главное, чтобы из своих никто не увидел, завтра в школе на смех поднимут. На сегодня остался только первый ряд. Не, на первый ряд не пойду, просидишь как жаба, задрав голову, шею переломишь как нефик делать. Зато можно на затухающей секунде проскользнуть на место, а на титрах выскочить первой – никто не заметит твоего позора, уговоривала себя Ася.

– На Зорро билеты кончились, – обьявила кассирша Асе, взяла ее пятьдесят копеек. – На «Служебный роман» пойдете?

– Пойду. – Сунулась головой в маленькое окошко, чтобы никто не услышал позорное «один».

– Две серии, шестдесят копеек, на завтра 19.00.

Вот оно решение проблемы! Десяти копеек нет. Забрала свой полтинник, заторопилась домой.

Вечером позвонила Екатерина Алексеевна и попросила помочь достать сметану на поминки.

У Аси аж сердце выпрыгнуло из груди.

– Ма. – Прижала трубку к груди. – Екатерина Алексеевна просит помочь со сметаной.

Мать сделала недовольное лицо.

– Это моя учительница из музыкалке, у нее… – Ася запнулась. – у нее горе горькое.

– Сколько надо?

– Екатерина Алексеевна, мама спрашивает, сколько вам надо?

– Три литра.

– Три литра, – повторила Ася.

Мать вздохнула:

– Кто ж мне даст три литра. Пообещай только литр. Поллитра у нас есть, поллитра у заведующей выпрошу.