Текст книги "В пятницу вечером (сборник)"
Автор книги: Самуил Гордон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 17 страниц)
– Зверь все же остается зверем. Как я его просила: Йона, не ходи! Не ходи, Йона!
– Что там у нее случилось? – спросила Ита мужа, когда тот вернулся.
– Ничего.
– А все же?
– Я же тебе говорю, ничего.
Борух взял заступ, собираясь уйти, но Ита его задержала:
– Борух, пятак есть у тебя?
– А что?
– Так будь добр, наточи нож. Я уже не в силах мучиться с ним – тупой, ничего им не отрежешь.
– Бабушка, наточить нож стоит гривенник.
– Как вам нравится мой контролер? «Точило», Давидка, должен мне пятак. И по дороге заряди уже заодно у алхимика сифон.
Манус от удивления широко раскрыл глаза:
– У кого, сказали вы, зарядить сифон?
– Человек делает, можно сказать, из воды золото, вот его и прозвали алхимиком. Настоящее имя его Кива. – И Борух, захватив с собой нож и стеклянный сифон, направился к домикам-близнецам с высокими цоколями.
– Не забудьте запастись кассетами – ленинградцы, чтоб вы знали, любят фотографироваться! – крикнул ему вслед Манус и обратился к Давидке: – Так на чем мы с тобой остановились, маэстро?
– На «Фрейлехсе матери».
– Да, на «Фрейлехсе моей матери», – вздохнул Манус. – Кроме этой мелодии, которую мать мне часто пела в детстве, у меня больше ничего не осталось от нее. Даже яма, в которой фашисты ее расстреляли, не знаю, где находится. Я назвал эту мелодию «Фрейлехс моей матери» и играю ее на всех свадьбах, праздниках. Она для меня как бы поминальная молитва по погибшей. Теперь ее играют, кажется, везде и всюду. Как это случилось, что она до вас не дошла?
Манус вынул из чемоданчика кларнет и заиграл. Он играл, закрыв глаза, и, казалось, мысленно унесся отсюда куда-то далеко-далеко. Закончив играть, он предложил Давидке:
– Теперь, маэстро, попробуй сыграть это на своем аккордеоне. – Прослушав игру Давидки, Манус сказал Ите: – У мальчика, мадам, неплохой слух, из него выйдет толк… Ну а мне пора идти, время не ждет.
– К чему такая спешка? Реб Гилел так скоро не вернется, и жена его тоже уехала с ним.
– Тогда я пройдусь немного, посмотрю ваше местечко.
– У нас здесь есть что посмотреть. Сюда еще и теперь многие приезжают… Постойте, знаете что… – Она вдруг крикнула на весь переулок: – Хевед! Хевед!.. Вы видите вон ту женщину, которая месит глину? Это наш гид. Мы ее так и прозвали: гид Йохевед. Приедет кто-нибудь к нам, она его водит по местечку, показывает ему все достопримечательности. У нее вы можете узнать о Балшеме, о Виленском гаоне, о Наполеоне, о Гершеле Острополере и о многом другом. Давидка, возьми лукошко, – велела Ита внуку, – и пойди нарви черешни. Хе-евед!
Но прошло довольно много времени, пока Йохевед – подол юбки у нее по-прежнему был заткнут выше колен, босые ноги в растворе – явилась, давая о себе знать своим звучным голосом:
– Кто меня звал?
– Тысячу извинений, уважаемая, – выступил ей Манус навстречу, – это вы гид Йохевед?
– Да, я гид Йохевед. А в чем дело?
– Хотел бы попросить вас показать мне ваше местечко.
– Что, собственно, можно теперь показать? Такое же, точь-в-точь как и все нынешние местечки, где побывали фашисты. Но вы, наверное, хотели бы, насколько я понимаю, побывать на могилах Балшема и Гершеле Острополера. Так подождите минуточку, я сейчас переоденусь, и мы пойдем.
Подняв с земли щепку, Йохевед принялась счищать раствор с ног. Неожиданно она выпрямилась и зажмурила глаза:
– Знаете, ваше лицо мне очень знакомо. Вы, случайно, не из областного собеса? Мне кажется, я вас там видела.
– Возможно, вы меня и видели, только не в собесе. У Станиславского и Немировича-Данченко могли вы меня видеть.
– У кого, сказали вы? Значит, не из собеса? Жаль.
– А что?
– Да так. Будь вы из собеса, вы б могли замолвить за меня словечко. Откуда мне было знать, что надо хранить все бумажки. Вот у меня завалялась одна бумажка о том, что я была деклассированной. Но местные собесники говорят, что к трудовому стажу она отношения не имеет. Вот и приходится изворачиваться.
– Что значит, по-вашему, изворачиваться?
– Мне, например, ремонтируют сейчас дом – он коммунхозовский, мой домик немцы разрушили, – вот я и попросила, чтобы меня включили в ремонтную бригаду. Подумаешь, трудная работа – обить стены дранкой и приготовить из глины и кизяка раствор… Так с чего вы хотите начать? Со старого кладбища, с крепости, с Буга или отсюда, с переулка, где жил Балшем?
– Как хотите.
– Тогда начнем с соседней улочки, с Болотинки. Там, на этой Болотинке, жил, согласно преданию, наш Гершеле Острополер, прославившийся на весь мир. Кто не знает его проделок! – Гид Йохевед вдруг залилась долгим смехом: Я как раз вспомнила историю о том, как Гершеле привел к богачу гостя на субботу. Постойте, сколько времени вы собираетесь у нас пробыть?
– Наверно, до конца недели.
– В таком случае вы еще сможете побывать у нас и на еврейской свадьбе. Давно-давно здесь не было свадьбы. И откуда ей быть, если молодежь, окончив школу, сразу же уезжает на заводы, в институты. И когда дело доходит до свадьбы, ее справляют в городе. Сын реб Гилела, Либерка, после школы тоже поехал учиться, в Ленинград поехал. Но когда он задумал жениться, реб Гилел настоял на том, чтобы свадьбу справили непременно здесь, в Меджибоже.
– А вы хотели бы, чтобы человек в таких летах тащился в Ленинград?
– Мало, думаете, он ездил к сыну в гости? Реб Гилел имел в виду совсем другое – ему хотелось порадовать местечко. А радовать разбитые сердца у нас, в Меджибоже, – самое богоугодное дело. И вот уже целую неделю только и делают, что пекут, жарят и варят. Ради этой свадьбы наняли на субботний вечер большой зал пищевого комбината и сам Гилел поехал сегодня в Летичев договариваться с музыкантами.
Манус показал на себя:
– Музыканты уже здесь.
– Вот это новость! Что же вы молчали? Боюсь только, как бы свадьба не была омрачена. Вы, наверно, уже слыхали нашу веселенькую новость?
– Алешка?
– Смотрите не проговоритесь Гилелу, он все же старик, девятый десяток пошел, да и пережил немало. Лучше будет, когда узнает эту новость потом, после свадьбы. Веревочник Йона побежал к этому злодею, чтобы тот хотя бы на время свадьбы убрался из местечка. Значит, идем? Я только вот оденусь. Да, простите, забыла спросить, как вас зовут.
– Эммануил Данилович, а просто по-еврейски – Манус.
– А меня зовут и по-еврейски, и по-русски Хевед. Вот как!
Когда Йохевед вышла через несколько минут из дому в коротком платье и туфлях на высоких каблуках, Манус еле узнал ее.
2
Под вечер того же дня, когда солнце уже погружалось в тихий, прозрачный Буг, почти все местечко собралось на горе, в старинной крепости. Люди расселись на грудах разбросанного повсюду кирпича, у разрушенных башен и полуразвалившихся стен и терпеливо ждали, когда распахнутся широкие двери гаража и оттуда выедет во всем своем блеске красная пожарная машина, а из соседнего здания выступит четким шагом местная команда пожарных в полном снаряжении. Даже Гилел со своей молодой еще женой Шифрой пришел поглядеть на соревнования пожарных: кто из них скорее размотает шланг и взберется на самую верхнюю перекладину пожарной лестницы.
На эти соревнования – пожарные называли их учениями – население местечка собиралось как на театральное представление. Сегодня, как ожидают, будет особенно весело, так как в команду набрали несколько новичков. По этому случаю Борух даже прихватил с собой свой фотоаппарат на треноге. Он не отрывает глаз от дверей, из-за которых доносится напряженное, хриплое гудение машины, как если б она, попав всеми четырьмя колесами в трясину, никак не могла выбраться оттуда.
Кроме Гилела и Шифры, все как будто чем-то озабочены, и Борух пытается хоть немного развлечь собравшихся. Он залезает под черное покрывало, которым накрыт фотоаппарат, и оттуда довольно громко произносит:
– Ну и кашляет же она, бедняжка, ну и хрипит, аж страшно становится…
– О ком это вы, Борух? – спрашивает его кто-то.
– Разве вы не слышите, как пожарная машина, бедняга, выбивается из сил?
– Ну что, – спрашивает Ципа Давидку, взобравшегося на крепостную стену и всматривающегося в даль, – моего Йоны еще не видно?
– Нет, тетушка Ципа.
– Горе мне! Как я его просила: Йона, не ходи!..
Борух высовывает голову из-под покрывала и начинает подавать Ципе знаки, чтобы она замолчала. Но Гилел заметил это и спрашивает:
– Ципа, что там у вас случилось?
– Ничего, реб Гилел, ничего.
– Мы же условились с вами, Ципа, – сердито шепчет ей Борух. – Уверяю вас, он придет целым и невредимым.
Заведующий рынком, пожилой коренастый Шая, начинает сердито стучать в двери гаража:
– Эй, пожарные, не тяните душу! Уже четверть седьмого…
– Чего ты так спешишь, Шая? Ты рынок еще не закрыл, что ли?
– Я человек военный, реб Гилел, дисциплинированный, никаких «диалем» не признаю. Сказали – в шесть, так будьте добры начать в шесть. Не так ли?
– Конечно, так, – поддерживает его Борух. – Я только хотел бы знать, Шая, в каком уставе сказано, что заведующий рынком – военная должность?
Давидка, прохаживавшийся по стене, начал вдруг напевать:
Спешите, люди добрые, на рынок, на базар,
Купите, покупатели, дешевый наш товар…
– Я тебе сейчас покажу такой базар, сорванец эдакий, что ты у меня забудешь, в каком классе учишься! – крикнул Шая. – Тоже мне пионер! Это вы, Борух, научили его такой песенке! Думаете, и о вас нельзя подобрать песенку, да еще какую песенку? Но что с вами дебатировать! Если б вы были военным…
– Мне кажется, что я такой же военный, как и вы, Шая. Мы с вами, если не ошибаюсь, вместе пошли на войну.
– Тоже сравнили! Во-первых, я был артиллеристом, а это, надо полагать, кое-что значит. А во-вторых, я узнал, что такое дисциплина, еще тогда, когда вы понятия не имели, с чем это едят. Вы, реб Гилел, наверно, помните, как райком настаивал, чтобы я стал председателем приместечкового колхоза?
– Как же не помнить, помню!
– А теперь? Разве я хотел стать заведующим рынком? В самом деле, какое я имею отношение к торговле, если по профессии я кузнец? Ненавижу торговлю, это у меня, видимо, наследственное. Отец мой и дедушка, как вы знаете, тоже были кузнецами и тоже ненавидели торговлю. Но раз надо, никакие «диалемы» не помогут – выполняй, будь добр! Вот что такое настоящая дисциплина, товарищ Борух!
Тут как ветер влетели Йохевед с Манусом.
– Люди, пожар уже был или еще не был? Уф, напрасно я бежала сломя голову… Итак, Эммануил Данилович, мы с вами находимся, как видите, в крепости, построенной еще до времен Хмельницкого. Борух, уберите вашу «зенитку», я вам все равно не заплачу за фотографию. Говорят – я при этом, конечно, не была, – что Балшем, блаженной памяти, и Гершеле Острополер часто бывали здесь. А уже в мое время здесь стоял драгунский полк. Теперь тут пасутся козы, и пенсионеры приходят сюда развлекаться. Каждую пятницу все бросают свои домашние дела и бегут сюда поглазеть, как пожарные учатся тушить пожар. Настоящий театр!.. Добрый вечер, реб Гилел, добрый вечер, Шифра-сердце! Я вас совсем не заметила. Вы уже давно вернулись? Я привела вам гостя.
Манус подал Гилелу руку и поклонился:
– Шолом алейхем, реб Гилел! Оркестрант Театра Станиславского и Немировича-Данченко Эммануил Данилович Каганов, или просто по-еврейски Манус. Матвей Арнольдович, наверно, вам писал обо мне.
– Так это вы тот самый Каганов, которого наш сват прислал позаниматься с летичевскими музыкантами? Присаживайтесь.
– Мне, по правде говоря, не совсем понятно, почему нельзя было справить свадьбу в Ленинграде. Я думал, что вы, как бы сказать, в таком возрасте, что… ну и так далее. Но вы, я вижу, не сглазить бы, еще в силах, как говорится, побарабанить. А о супруге вашей и говорить не приходится. Если б свадьба была в Ленинграде…
– В Ленинграде, дорогой мой, – перебил его Гилел, – хватит свадеб и без этого. А у нас, кажется, уже не помнят, когда вели молодых в загс. А вы хотите, чтобы я отнял у местечка такую радость – повеселиться на свадьбе молодых?
– Вы уже давно с поезда? – спросила Шифра. – Наверно, проголодались. Идемте, перекусите пока.
– Премного благодарен, дорогая, я уже перекусил.
– Представляю, сколькими историями о Гершеле Острополере напичкала гостя гид наш Йохевед, – вмешался в разговор Шая. – Одного этого достаточно, чтобы человек был сыт целый год. Что же она вам тут показала? У могилы Балшема вы уже были?
Ципа все же не могла себе места найти, беспрестанно спрашивала Давидку, не видно ли Йону, и при этом так вздыхала, что все оглядывались.
– Ципа, мы ведь с вами договорились, – безуспешно пытался Борух успокоить ее.
– А ну, мальчик, подойди-ка сюда, – поманил Манус рукой Давидку.
Проворнее кошки спустился Давидка со стены и подскочил к Манусу.
– Вот этого парнишку, реб Гилел, я также думаю взять в капеллу, – сказал Манус. – Я его сегодня прослушал – из него может выйти неплохой музыкант.
Стараясь отвлечь внимание Гилела и Шифры от Ципы, выбежавшей неожиданно из крепости, Шая с притворной веселостью сказал Манусу:
– Смотрите, чтоб ваш будущий музыкант не угостил меня своей песенкой «Спешите на базар».
– Гилел, как, по-твоему, лучше, – спросила Шифра мужа, – музыкантам приехать сразу сюда или Эммануилу Даниловичу отправиться на эти несколько дней до свадьбы к ним в Летичев? Понимаете, – повернулась она к Манусу, – летичевские музыканты еще и портняжничают, работают в местном ателье…
– А что им остается делать? – заступилась за них Ита. – Театров и ресторанов в местечках пока еще нет, да и свадьбы здесь тоже редко справляют. Так что, если где еще завалялся какой-нибудь музыкант, ему приходится подрабатывать – кто портняжит, кто скорняжит, как, например, наш реб Рефоэл, то есть Рафаил Натанович, а кто идет в парикмахеры.
– А раз человек на службе, – добавил Гилел, – он, конечно, не может надолго отлучиться из дому. Вам, собственно, сейчас ведь все равно, где быть – тут или там. Летичев недалеко отсюда. На автобусе не успеете оглянуться, как будете там.
Пока говорил Гилел, Шая еще молчал. Но Йохевед он тут же перебил:
– Скажите мне лучше, Хевед, что вы показали нашему гостю.
– Рынок вы хотя бы ему показали? – подхватил Борух.
– А болотинские поместья вы видели? – ухмыльнулся Шая.
– Что вы так смеетесь над болотинскими поместьями? – заступилась за своего мужа Ита. – Кабы не мой Борух, Болотинка давно заросла бы крапивой и бурьяном.
– Не надо ссориться, – попросил Гилел. – Пусть будет мир.
Ита отозвала Боруха в сторону и тихо шепнула ему:
– Может, подойдешь туда и посмотришь, что там происходит? Йоны что-то долго нет… Это ведь не шутка. Только один не ходи, возьми с собой кого-нибудь. А может, сразу заявить в милицию?
– Пока еще не надо. Ты только присмотри за аппаратом. Хочу сегодня запечатлеть на фото наших новых пожарных. Я скоро вернусь.
Выслушав всех, Манус согласился съездить в Летичев.
– Ах, Летичев, Летичев! Какое это было еврейское местечко когда-то! Настоящий город, можно сказать, – вздохнул Шая. – А теперь там евреев даже меньше, чем здесь. Ох уж это еврейское упование на промысел Божий! – Шая замолчал.
– Что вы хотите сказать этим? – спросил его Манус.
– Ничего. Хочу только сказать, что если б не уповали на провидение, если б не внушили себе, что можно будет откупиться, то не было бы столько жертв.
– Кто мог знать, что они окажутся такими извергами? – отозвался Гилел. – И кто мог подумать, что у такого порядочного, почтенного человека, как Петр Денисович, вырастет сын-полицай Алешка, чтоб его земля поглотила, если он еще жив!
– Значит, в Летичеве, который, по вашим словам, был когда-то чуть ли не городом, теперь живет еще меньше евреев, чем тут? – опять спросил Манус Шаю. – Что же, по-вашему, получается, конец еврейскому местечку – было, и нет его?
– Почему же конец ему? Кто знает, что время еще покажет. Запомните мои слова: в местечках еще будут справлять свадьбы, и много свадеб.
– Откуда, например, Шая, посыплются свадьбы? – спросил его кто-то.
– От пятилеток. Да-да, от пятилеток! Надо чаще заглядывать в газеты. Там точно указано, сколько заводов и фабрик будет построено в ближайшие пятилетки. А раз будут заводы и фабрики, то непременно будут и женихи и невесты. А раз будут женихи и невесты, то будут и свадьбы. Да и само местечко станет совсем другим. Это ведь ясная «диалема».
В эту минуту Ита увидела возвращающуюся Ципу и бросилась к ней:
– Ципа, я послала туда моего Боруха.
– Ой, дорогая, боюсь, как бы не было уже поздно.
– Чтоб вы были здоровы! Вы же слыхали, что Йона говорит: связанного волка нечего бояться. Давидка, подойди сюда! Полезай на стену и, как только увидишь дядю Йону или дедушку Боруха, немедленно дай нам знать, но так, чтобы никто не заметил. Понял?
Давидка мигом взобрался на стену и зашагал туда и обратно, старательно вглядываясь в окрестность.
Наконец двери гаража распахнулись и показались несколько пожарных в брезентовых робах, медных касках и при полной амуниции. Они толкали перед собой красную пожарную машину. Впереди, трубя в горн, выступал алхимик Кива.
– Хватит тебе дуть в рог, Кива, пора взяться за работу! – крикнул Шая.
– Сто-ро-нись!
– Ша, не шуми! – отозвалась Ита. – Люди уже посторонились без твоей команды. Ой, он мне еще опрокинет мою «зенитку»! – вскрикнула она. – Помогите кто-нибудь перенести фотоаппарат!
– Что это у вас случилось? – подозвал Гилел Киву. – Что было бы, если б, не дай бог, на самом деле случился пожар? Вы же опоздали на целый час.
– На то они пожарные, чтобы опаздывать. К себе в алхимическую лабораторию он не опоздает, – съязвил Шая.
– Еще неизвестно, кто из нас алхимик, – парировал Кива.
– Только не ссорьтесь, прошу вас. Пусть будет мир, – попросил Гилел.
– Ну, слава богу, Кива уже вытащил наконец секундомер. Шая, вы не помните, сколько времени это у него продолжалось прошлый раз?
– Ровно три с половиной минуты. Он тогда занял второе место.
– Третье место! – крикнул со своего наблюдательного пункта Давидка. – Второе место занял мой папа.
– Может, дедушка? Ита, куда делся Борух? Он, кажется, собирался сфотографировать пожарных.
– Он скоро вернется.
– Давидка!
– Нет, тетя Ципа, никого еще не видно.
– Горе мне!
– Что с вами, Ципа? У вас, упаси боже, что-то случилось? – снова спросил Гилел.
– Ничего не случилось, – ответила за нее Ита. – Ой, кажется, начинают! Ну да…
Над машиной поднялась длиннющая лестница. Высокий пожарный в очках вытащил из гаража длинный шланг и начал быстро разматывать его. Прикрепив один конец шланга к насосу, он с другим концом в руке проворно взобрался на самый верх лестницы.
Кива, глядя на секундомер, объявил, словно приговор:
– Четыре минуты девятнадцать секунд. Много! Слезай!
После того как еще несколько пожарных повторили это упражнение, Кива обратился к Гилелу:
– Реб Гилел, вот вам секундомер, и, когда я крикну вам: «Есть!», вы, пожалуйста, скажите, сколько это у меня продолжалось. Раз, два, три… Начали!
– Ровно пять минут! – крикнул Шая.
– Шая, не забивай мне голову! Из-за тебя я забыл остановить секундомер. Мне кажется, что прошло ровно четыре минуты.
– Я же должен точно знать, – сказал Кива.
– Ну что же, еще раз полезешь на небо. Скажи лучше, что ты там видишь. Ты ведь торчишь в самом космосе.
– Твой базар я вижу, Шая. Боже, как красив наш Меджибож! Во всем мире нет ничего красивее. Шая, заберись ко мне на лестницу, увидишь хотя бы мир, в котором живешь.
– Я уже достаточно нагляделся на мир, дошел почти до Берлина.
– Какой там Берлин! Где ты в Берлине увидишь такое небо, такие луга, такой Буг!
– Смотрите, алхимик, как бы вы наш Буг не превратили в золото! – крикнула Ита.
– Объясните, пожалуйста, зачем нужна такая длинная лестница, если самый высокий дом у вас здесь – полтора этажа? – спросил Манус.
– Не беспокойтесь, товарищ Манус, у нас будут также и пятиэтажные дома, да еще с лоджиями. Кива, вы еще не видите там бульдозеров и экскаваторов? Попомните мои слова…
– Бабушка, вон дедушка идет! Тетя Ципа!..
Все уставились на Йону и Боруха, показавшихся в воротах. Гилел поднялся и сказал жене:
– Шифра, от нас что-то скрывают…
– Ой, горе мне! – заломила Шифра руки. – С детьми, должно быть, случилось несчастье.
– Шифра-сердце, не волнуйтесь, – успокоила ее Ита, – ничего с вашими детьми не случилось.
– А что же?
Гилел шагнул к Йоне:
– Йона…
– Не спрашивайте, реб Гилел.
– Скажи ты ему, Борух, – шепнула Ита мужу.
– Вернулся злодей Алешка.
Гилел словно окаменел:
– Алешка?!
Кива спрыгнул с лестницы, отозвал Йону в сторону.
– Что он ответил?
– Я, сказал он, свое отсидел и теперь могу жить где хочу. Тут, сказал он, я родился и тут буду жить! Чтоб он провалился!..
– Даже на эти несколько дней, когда будут справлять свадьбу, он не хочет уехать?
– Нет!
Гилел резко выпрямился:
– Алешка?
– Успокойся, прошу тебя!
– Идем, Шифра!
Борух загородил Гилелу дорогу:
– Вы не пойдете к нему. Этот злодей…
– Идем, Шифра!
Никто больше не задерживал Гилела.
3
Окно закрыто, но опущенная занавеска колышется, словно дрожит от гневных слов Наталии Петровны. Алексей молчит. Он лежит на кушетке в углу комнаты, курит папиросу за папиросой и следит за сестрой, шагающей по комнате и ежеминутно готовой броситься на него с кулаками.
– Господи боже, за что такое наказание? Почему гром не разразил тебя прежде, чем ты вырос? Боже праведный, прибрал бы он тебя!
– Ругай, ругай, сестрица, ты еще доругаешься у меня.
Наталия кинулась к нему:
– Сестрицей он меня зовет! Какая я тебе сестрица? Знал бы батька, что станешь прислужником фашистов, он бы тебя еще маленьким задушил собственными руками. Из-за тебя, пес, маманя сошла в могилу раньше времени. Господи, как только носит тебя земля! Откуда ты взялся на нашу голову? Я думала, давно уж подох как собака…
– Говори, говори, ты у меня сегодня договоришься.
– Ты, может, и меня тоже, как внука Гиляровича… Как ты смел вернуться сюда?
– А куда я мог вернуться оттуда?
– Тебе уже мир тесен? Не мог осесть где-нибудь в другом месте, где никто тебя не знает, и гнить там, пока не сдохнешь. И надо же до такого додуматься – вернуться сюда!
Алексей вытащил из бокового кармана свой новенький паспорт и помахал им:
– У меня такой же паспорт, как у тебя, как у Йоны, который пришел меня стращать, грозить мне, напоминать о том, что было двадцать лет тому назад. Я за все расплатился, честно отсидел, как говорят у нас, от звонка до звонка. Так чего хотят от меня? Никуда отсюда я не уеду. Тут мой дом, тут я родился, тут…
– Истязал людей, – перебила его сестра.
– Наталка, чтоб я больше не слышал от тебя этого! Запомни, Наталка, я из родного дома не уйду. Он такой же мой, как и твой.
– Я тебе выплачу твою долю, сколько скажешь, но убирайся отсюда. Лучше уходи отсюда по-хорошему.
– Это они, твои евреи, научили тебя пугать меня?
– Пугают обычно зверя, а ты в тысячу раз хуже зверя. Выйди на улицу и послушай, что люди говорят о тебе.
– Кто говорит? Твои евреи?
– Изверг! Кто из евреев здесь остался? Они ведь лежат все в яме. А мало православных ты замучил? Не оскверняй память нашего отца, погибшего на фронте. Убирайся отсюда! Боже праведный, почему его еще в детстве не поразил гром?
– Наталка, не выводи меня из терпения! Если тебе не нравится жить со мной под одной крышей, можешь сегодня же выбраться отсюда. Я по тебе скучать не буду. А им передай, что я не собираюсь помешать их свадьбе. Я это время пересижу дома. Но уехать отсюда – дудки! Этого они не дождутся. – Он опять помахал паспортом и закричал: – Я свое отбыл, за все расплатился! Теперь у меня такие же права, как у всех. Тут мой дом! Я никуда отсюда не уеду! Никуда!.. – Голос его оборвался – в дверях показался Гилел.
…Третий день после резни. Третий день, как Гилел, единственный оставшийся в живых еврей в местечке, справляет траур по загубленным. Он сидит на низеньком стульчике, в ермолке, в носках, и шьет полицейский френч. Одинокий луч предвечернего осеннего солнца, прокравшись сквозь завешенное окно в комнату, скользит по голой стене, забирается на незастланный стол, на деревянную кровать, на швейную машину и, не найдя там ничего, снова скользит по стене, где медленно гаснет.
Гилел шьет и, кажется, не замечает, что делает, он не слышит собственного голоса, повторяющего все время одно и то же, одно и то же:
– Бог дал, Бог взял… Он дал, Он взял… Бог дал… взял… Он взял и Он… – Запутавшись, Гилел бормочет, словно в забытьи: – Ты избрал нас между всеми народами… между всеми народами… – Вдруг, будто лишь теперь осознав все, что произошло, он вскакивает, швыряет в сторону френч и кричит придушенным голосом, воздев руки горе́: – Ты избрал нас между всеми… избрал нас… Чем, чем, Господи, я заслужил милость Твою, что Ты из всей общины избрал меня? Ты оставил меня в живых, дабы я совершил богоугодное дело: справлял траур и читал заупокойную молитву по убиенным? – И Гилел начинает как бы в замешательстве напевать: – Исгадал веискадаш шмей рабо… Да будет возвеличено и благословенно имя Твое за великую милость, которую оказал Ты Фейге моей, детям и внукам моим и всем евреям местечка, забрав их к Себе с грешной земли… Тебе, видно, не хватало там невинных душ… – Сгорбленный Гилел с каждым словом все больше выпрямляется, становится как-то выше, его надломленный голос наливается силой. – На суд! Ты слышишь? На суд вызываю Тебя, чтобы Ты наконец сказал, чего Ты хочешь. Каешься, что создал человека по образу Своему? Так ты уже раз пожалел об этом и ниспослал потоп. Кто просил Тебя тогда посадить в ковчег Ноя? Боялся, что Тебе будет скучно? Ты же мог вместо Ноя посадить в ковчег лишнюю пару тигров. Ибо что такое тигр по сравнению с человеком? Невинный голубь. И сколько раз Ты уже жалел после потопа, что сотворил человека? Доколе Ты будешь каяться? – Гилел опускается на стул, но тут же вскакивает: – А! Может, тот самый, что позавчера вырезал все местечко, может, он и есть образ Божий? Почему, когда праотец Авраам занес нож над сыном Исааком, Ты послал ангела, чтобы тот остановил руку Авраама, а когда они… Чем, я Тебя спрашиваю, малютки в колыбельках грешнее Исаака, что Ты дал их вырезать?! Удивительно еще, как Ты меня не выдал, что я спрятал внучка Ехилку в корзине, когда начальник полиции, гнавший нас к яме, приказал мне, как единственному портному, вернуться домой.
Заперев на задвижку дверь, Гилел подходит к кровати и вытаскивает из-под матраца кошечку, сшитую им для внучка, спрятанного в погребе.
Уже третий день лежит он там в далеком углу под кучей тряпья и все время просится к маме и бабушке. Скорее бы наступила ночь, чтобы он, Гилел, мог спуститься в погреб и взять Ехилку к себе. А под утро он отнесет его обратно в погреб. Но как долго это может тянуться? К кому же отнести ребенка, если за укрытие еврея грозит расстрел, виселица…
– Что делать?! – кричит Гилел. – Скажи, Создатель, что делать? Может, положить Ехилку в корзину и пустить по Бугу, как некогда пустили корзину с пророком Моисеем по Нилу? Что толку в том, что ангел выхватил Моисееву ручку из горшка с золотом и опустил ее в горшок с огнем? Все равно вопят, что мы поклоняемся золотому тельцу. – Гилел чуть приподнимает оконную занавеску. – Видишь, как разваливают дома? Золото ищут! Не помог горшок с огнем.
Опустив занавеску, Гилел долго прислушивается к гнетущей тишине:
– Бедный ребенок! Еще трех годиков нет, а уже понимает, что нельзя жаловаться, нельзя плакать. Он только все спрашивает, где мама, где бабушка… У Него спроси, у Него! – поднимает Гилел кулак. – У этого кающегося грешника! Ты опять жалеешь, что сотворил человека? Так ниспошли новый потоп, чтобы все и вся смыть с лица земли! Преврати опять в прах, в ничто!
Сильный удар в дверь наполняет дом страхом. Гилел хватает френч и, прикрываясь им, как щитом, направляется к двери.
– Кто там? – испуганно спрашивает он.
– Чего запираешься средь бела дня?
«Вот он, созданный по образу Божьему», – думает Гилел, отпирая дверь полицаю Алексею.
– От кого ты прячешься, Гилька? – Алексей панибратски хлопает Гилела по плечу. – Не бойся, я не за тобой пришел. – Он внимательно оглядывается вокруг, словно ища кого-то.
От страха у Гилела выпадает френч из рук, но он успевает подхватить его, прежде чем Алексей это замечает.
– Ты, Гилька, счастливец. Всех твоих мы отправили к вашему Богу, а тебе начальник наш подарил жизнь. Кому ты шьешь этот френч?
– Вашему начальнику.
– А мне когда сошьешь?
– Когда скажешь, Алешка.
Алексей со всего размаха ударяет Гилела в лицо так, что у того слетает ермолка с головы.
– Я тебе задам такого Алешку, что забудешь, как тебя зовут.
– Извините, ваше благородие.
– Признайся, Гилька, тебе когда-нибудь снилось, что будешь меня называть ваше благородие? А что я могу поставить тебя к стенке, тебе снилось? Завтра, Гилька, я принесу тебе сукно. Помни, если не сошьешь мне к сроку… – Он уже собирается идти, как вдруг замечает на столе кошечку. – Кому ты это шьешь кошечек?
– Кому же я могу шить, ваше благородие? – растерянно лепечет Гилел. – Вы же знаете, что в местечке остался только я один. Это кто-то из моих внучков забыл ее взять с собой в могилу.
Но тут Алексей замечает на другом конце стола блюдечко с манной кашкой и чуть не подскакивает от радости:
– Манная кашка? Это тоже забыл кто-то из твоих внуков? Вот почему ты заперся средь бела дня! Скажи, кого ты прячешь?
– Кого могу я прятать, если всех моих убили? Это я себе сварил кашу.
– Меня ты хочешь обмануть? Полицию, Гилька, не проведешь. Смотри, Гилька, если я кого-нибудь найду у тебя… – И Алексей принимается тщательно шарить по комнате, перетряхивать кровать, выстукивать стены. Ничего не обнаружив, он переходит в кухню.
– Боже милостивый, – шепчет Гилел про себя, – сверши чудо, ниспошли ангела, как Ты это сделал с праотцем Исааком! Господи, покажи, что Ты есть, покажи Свою мощь, спаси невинного ребенка…
Неожиданно Гилела как громом поражает голос Алексея из кухни:
– А что там у тебя в погребе?
Гилел бросается в кухню, умоляюще протянув руки:
– Алексей Петрович, ваше благородие…
Но Алексей уже в погребе, и скоро из глубины доносится отчаянный голосок Ехилки:
– Де-душ-ка! Де-душ-ка!..
– Ваше благородие, не отнимайте у меня внучка… Отдайте мне ребенка…
– Вон!
А Ехилка заливается плачем:
– Дедушка, не отдавай меня! Хочу к маме! Де-душ-ка!
– Я не отдам тебя, дитя мое, – успокаивает Гилел внука. – Алексей Петрович, сжальтесь! Не забирайте у меня ребенка… Куда вы его несете?
– К его матери.
– Возьми и меня тоже…
– Де-душ-ка, де-душ-ка! – кричит не своим голосом ребенок.
– Я тут, Ехилка, я иду с тобой, мой голубок…
– Марш назад, слышишь?
Пораженный тяжелым ударом в голову, Гилел замертво падает наземь.
Те несколько мгновений, когда Гилел и Алексей безмолвно стояли друг против друга, видя перед собой тот осенний день, закончились тем, что Алексей первый прервал молчание:
