Текст книги "Стон березы (сборник)"

Автор книги: Самсон Агаджанян

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 30 страниц)

Москва узбекскую военную делегацию встретила холодной дождливой погодой. Делегация разместилась в гостинице при министерстве обороны России. Все встречи с российскими военными были запланированы на следующий день и Умар решил поехать к Наташе. Из гостиницы он позвонил ей, но телефон молчал. «Наверно, не работает», – подумал он. По дороге купил букет цветов, шампанское. Он ехал к ней без волнения, ехал как к жене друга. За это время он окончательно перестал думать над ее словами, когда она призналась ему в любви. Он считал, что это была минута слабости с ее стороны, Не дожидаясь лифта, он быстро поднялся на пятый этаж. Улыбаясь, предчувствуя, как она будет удивлена, нажал на кнопку. Проходили секунды, но она не отзывалась. Он вновь нажал на кнопку и постучал. Дверь соседей открылась. Умар увидел Таню.

– Здравствуй, Танюша. А где Наташа?

– Она в больнице.

– Что с ней? – с тревогой спросил он.

Он заметил, что она колеблется, говорить или нет.

– Говорите, что с ней? – уже более настойчиво спросил он.

– Она отравилась.

Таня заметила, как побелело его лицо. Он был в шоковом состоянии.

– Не волнуйтесь, ей уже лучше. Я вчера была у нее, через два дня она выйдет.

– Почему она это сделала?

– Из-за вас.

– Как?

– Она вас любит. В то утро вы ушли, а она наглоталась таблеток. Еле ее спасли.

– Дайте мне стакан воды, – попросил он.

– Заходите, чего вы у порога стоите?

Она принесла ему воды. Он жадно выпил и растерянно посмотрел на нее.

– Зачем она это сделала? – вновь спросил он.

– Я вам уже ответила. Она любит вас.

– Но это невозможно! Она жена моего друга!

– Умар Анварович, добрый вам женский совет: женитесь на ней, а то, что она жена вашего друга, так это еще лучше. Был бы он живой, – другое дело, но его же нет. Для такой красивой женщины выйти замуж – не проблема. Я разговаривала с ней. Она любит только вас. Это ее последний шанс. Вы еще молоды. Заимеете детей. Вам жить и жить. Я бы…

– В какой она больнице лежит?

Через час он был в больнице. В приемной выпросил у дежурной медсестры халат, направился в палату, где лежала Наташа. Она спала. Он присел рядом, притронулся к ее плечу. Повернув голову, она сонно посмотрела на него и тут же, улыбаясь, снова закрыла глаза. Он понял, что она продолжает спать.

– Наташа… – наклоняясь к ней, тихо позвал он.

Она резко открыла глаза. Они медленно стали наполняться слезами. Улыбаясь, она плакала. Он взял ее руку и молча прикоснулся губами.

– Тебе, наверно, сообщила Таня? – спросила она.

Он отрицательно покачал головой.

– Я постоянно звонил тебе, но телефон не отвечал. Думал, неисправности. А в Москву я приехал по работе.

– Давно в Москве?

– Нет, я прилетел утром… Наташа, зачем ты это сделала?

– Я люблю тебя, – тихо прошептала она.

– Наташа…

– Прошу тебя, молчи. Ничего не говори. Просто молчи. Ты лучше расскажи, где ты сейчас работаешь?

Умар, улыбаясь, откинул с плеч халат. Она увидела генеральские звезды. Приподнявшись, притянула его к себе и поцеловала в щеку.

– Поздравляю. Если бы Володя видел, он был бы рад. Умарчик, забери меня отсюда. Я больше не хочу здесь оставаться. Сходи к лечащему врачу, Андрею Филипповичу, поговори с ним. Он обещал выписать меня через два дня, но я хочу сегодня.

– Хорошо.

Он вышел. Наташа, прикрыв глаза, улыбнулась. Ей казалось, что сон продолжается. Минут через пять вместе с Умаром вошел лечащий врач. Увидев ее сияющие глаза, он усмехнулся.

– По-моему, вас пора выписывать.

– Андрей Филиппович, спасибо вам.

Через полчаса они вышли на улицу. Наташа, прижавшись к Умару, глубоко втягивая воздух, произнесла:

– Если бы ты знал, как я счастлива!

Они остановили такси, поехали домой. Проезжая по улицам Москвы, Умар осуждающе произнес:

– Одни иностранные рекламы, фирмы… Можно подумать, что мы не в Москве, а в заграничном городе.

Водитель, поглядывая в зеркало на генерала, поддержал разговор:

– Всю страну пропили, продали, скоро ничего родного не останется. Дожили до такой жизни, что немцы нас своими консервами сороковых годов подкармливают. Жили же при советской власти по-человечески, нет, все разломали, уничтожили. Ничего не могу понять. Гайдар вместе с Ельциным разрушает советскую власть, а его дед эту же власть с саблей устанавливал. В сталинские времена за пять кило ворованной пшеницы пять лет давали, а сейчас вагонами тащат и ничего.

– Если была бы нормальная власть, она бы не развалилась, – не выдержала Наташа. – Чем гордиться? Тем, что за пять кило давали пять лет тюрьмы? Сколько людей погубила эта власть! Всех по стойке смирно поставила и гнала к светлому будущему, по дороге подкармливая, чтобы с голоду не сдохли.

Водитель хотел ей возразить, но, увидев в зеркало выражение ее глаз, передумал.

– Умар, давай выйдем возле продуктового магазина, у меня в холодильнике пусто.

В знак согласия он молча кивнул. Когда они вышли из машины, усмехаясь, сказал:

– Я не думал, что ты политикой интересуешься.

– Что я, неправильно выразилась? Не люблю таких, которые по прошлой жизни вздыхают.

– Ну, а эта жизнь чем лучше?

– По крайней мере, мои погибли не при этой власти. Вот скажи мне, ты не жалеешь, что там воевал?

– Я солдат, выполнял приказ.

– Это ты ответил, действительно, как солдат, а теперь ответь, как генерал.

– Ответ будет такой же. И Володя тоже так бы ответил. Я не имею права обсуждать действия правительства. Я должен выполнять его приказы, а оно должно нести ответственность за эти приказы.

– Господи, какой ты наивный! Тот, кто вам приказ давал, живет, как кот в масле, и в ус не дует. А ты «приказ, приказ»… Вам, военным, надо было мозгами думать, а не…

– Наташа, прекрати, люди на нас смотрят.

Они набрали продуктов, пошли домой. Войдя в квартиру, она обошла комнаты.

– Какая умница Танюша, все прибрала.

– Тебе повезло с соседкой, – из кухни раздался голос Умара. – Она замечательная женщина.

– Да, таких надо поискать, – отозвалась она.

– Наташа, а давай мы их на ужин пригласим?

Она молчала. Ей хотелось посидеть с ним вдвоем.

– Наташа, ты что, не слышишь?

– Слышу. Если хочешь, то я не возражаю.

Через час они сидели вчетвером за столом. Но очень скоро Таня сказала мужу, что им пора уходить. Муж стал возражать, мол, еще рано, но она на него посмотрела так, что он безропотно последовал за ней.

Наташа быстро убрала лишнюю посуду, села рядом с Умаром, взяла свой недопитый бокал с шампанским.

– Умарчик, я хочу выпить за тебя.

– Женщина за мужчину не должна пить.

– Почему? – удивилась она.

– Потому что он не достоин ее.

Она засмеялась и, сделав глоток, поставила бокал на стол. Они сидели долго и за разговорами не заметили, что уже глубокая ночь. Умар посмотрел на часы.

– Наташа, постели мне, пожалуйста. Завтра рано вставать.

Когда она вышла, он сидел и мучительно размышлял, что делать, если Наташа не постелит на диване, а пригласит в свою спальню. Ему стало не по себе. Никогда в жизни, ни перед какой женщиной он не отступал, а здесь его просто бросало в дрожь. Через пять минут она вернулась.

– Господин генерал, ваше приказание выполнено. Постель и ванна готовы.

Он хотел встать, но она придавила его за плечо.

– По-моему, я заслужила с вашей стороны благодарность.

Повернув голову, он посмотрел на нее. Губы ее были так близко… Он почувствовал, что теряет контроль над собой. Наташа увидела в его глазах растерянность. Она поняла его состояние, хотела отойти от него, но не могла. Ее губы медленно потянулись к нему. В последний момент, огромным усилием воли он резко поднялся и, не глядя на нее, пошел в ванную.

Пока она мыла посуду, Умар быстро принял ванну и устроился на диване. Он знал, что она подойдет к нему, и с напряжением ждал этого момента. Закончив мыть посуду, выключив свет, Наташа пошла к себе, но, проходя мимо зала, остановилась, позвала его:

– Умар.

Он не отозвался. Она улыбнулась. Лежа в постели, мечтательно улыбаясь при мысли, что рано или поздно придет это время, она уснула. Утром он пообещал, что вернется к вечеру. Она прождала его весь вечер, но он не пришел. Не пришел он и в последующие дни. Она решила, что он уехал, не попрощавшись с ней. Это ее так задело, что она себе места не находила. Но через несколько дней в прихожей раздался звонок. С коробкой в руках, как ни в чем не бывало, улыбаясь, Умар смотрел на нее. Увидев ее заплаканные глаза, обеспокоенно спросил:

– Что-нибудь случилось?

– Я тебя все эти дни ждала. Почему ты ни разу не позвонил?

– Наташенька, меня в городе не было, мы были на полигоне.

– Это не оправдание, если бы захотел, то и оттуда позвонил бы.

– Виноват, ты прости, пожалуйста, что не позвонил. Честно говоря, я не думал, что ты так к этому отнесешься.

За ужином она заметила, что он чем-то озабочен. Она несколько раз произнесла его имя, но он словно не слышал ее.

– Умар, – притрагиваясь к его руке, вновь сказала она.

Он рассеянно посмотрел на нее.

– Что случилось, Умар?

Некоторое время он смотрел на нее, словно обдумывая, говорить или нет. Она терпеливо ждала.

– Вчера я встретил однокашника по академии, и он мне по секрету сказал, что, возможно, Россия двинет свои войска в Чечню.

– Да что они там, наверху, сдурели? Это же война!

– К этому все идет. Когда я был на приеме у Дудаева, тот в открытую заявил, что будет война с Россией. Дудаев вышел из-под контроля Москвы. Ельцину было не до него, а сейчас, укрепив свою власть, он не потерпит, чтобы какая-то Чечня развалила всю Россию. Он прав.

– Кто?

– Конечно, Ельцин. Наташа, у меня несколько дней отпуска, и я завтра полечу домой.

– На обратном пути ты ко мне приедешь?

– Нет, я из Минвод полечу в Ташкент.

Он увидел, как потускнели ее глаза, хотел успокоить, но не мог придумать как.

Утром, прощаясь, он притянул ее к себе, прижал к груди.

– Мне с тобой было очень хорошо, Наташа.

– Умарчик… – Дальше она не могла говорить, слезы душили ее.

После обеда он уже летел в Минводы. Сидя в самолете, мучительно размышлял о предстоящей встрече с родными, с сыном. Раньше домой он летел как на крыльях, а сейчас, кроме родителей и нескольких друзей детства, его ничто уже не привлекало. Он летел словно в чужую страну.

Из аэропорта на частной машине поехал домой. Как только въехал на территорию Чечни, началась тотальная проверка документов и содержимого машин. До зубов вооруженные парни на контрольных постах останавливали все машины. Остановили и их. Один из парней, небрежно держа автомат перед собой, крикнул водителю, чтобы он вышел из машины. Водитель хотел выйти, но Умар остановил его и пальцем поманил к себе парня с автоматом. Тот подошел, увидев генерала, махнул напарнику, чтобы пропустили машину. Когда Умар вошел во двор, отец, увидев сына в генеральской форме, замер на месте. Они обнялись. Из дома выскочила мать, плача от радости, кинулась к сыну. Однако прошли первые минуты после встречи, и Умар почувствовал что-то неладное. Когда мать пошла в дом готовить ужин, он посмотрел на отца.

– Отец, по твоим глазам вижу, что ты чем-то озабочен.

– Ты угадал, сынок. На днях к нам в дом пришли старейшины села и потребовали, чтобы я тебя вызвал сюда и заставил служить Дудаеву. Они обвинили тебя в предательстве чеченскому народу. Мотивируя тем, что ты отказался служить своему народу, а узбекам служишь. Именем Аллаха они прокляли наш род.

– Война будет, отец. Кровь прольется. Россия так не оставит.

– Опять война, – вздохнул Анвар Мусаевич. – Когда я выходил из Берлина в сорок пятом, думал, все, больше на своем веку в руки винтовку не возьму. Видно, придется брать.

– И против кого вы ее повернете?

– Я буду защищать свой дом. Против русских я воевать не буду. Перед ними я в долгу. В сорок первом, в окопе, меня, восемнадцатилетнего мальчишку, когда немцы стали бомбить, русский солдат своим телом накрыл. Я остался жив, а он погиб. Как мне против русского винтовку поднять?

– Я тоже не могу этого сделать. И спасибо вам, отец, что поняли меня. Но я переживаю за Аслана. Завтра поеду к нему. Если я его уговорю, то заберу к себе.

– Он на это не пойдет. Я уже с ним разговаривал. Он телом и душой предан своему Дудаеву. Поговори, может, послушается тебя.

– Отец, а почему у соседей, у Федоровых, окна заколочены досками, они что, уехали?

– Да, сынок. Русские уезжают от нас. А это не к добру. Сейчас против Дудаева выступает Автурханов, но это противостояние тоже к добру не приведет. Скоро мы, без русских, перегрызем друг другу горло…

Увидев жену, он замолчал. Она несла еду. Накрыв стол, она молча села рядом с сыном и влюбленно смотрела на него. Когда мать ушла, отец спросил:

– Не надумал жениться?

– Нет, отец, Особого желания нет.

– Надо найти хорошую женщину и жениться на ней. У меня здесь на примете есть одна девушка, хорошенькая, моложе тебя на двадцать лет. Может, посмотришь?

– Отец, да она же девчонка против меня! – засмеялся Умар.

– Вот и хорошо. Жена у мужа должна быть молодая. А где Наташа?

– Она в Москве.

– Ты ее видел?

– Да.

– Вот боевая! Ее на танец пригласил Аслан, так она лезгинку танцевала лучше наших чеченок. Молодец. Умная, красивая. Между прочим, в сорок втором году к нам в полк пришла молодая санитарка. Какая она была красивая, слов нет.

Умар увидел, как у отца заблестели глаза, улыбнулся. Тот, заметив это, сурово посмотрел на сына.

– Ты не думай, она для нас как сестричка была. И муж был у нее. Они в одном бою сразу погибли.

Он замолчал и, прикрыв глаза, задумался.

– Да… – тяжело вздыхая, произнес он, – времена трудные пошли. Еще эхо той войны живет в людской памяти, а вновь кругом война. Молодым парням землю надо пахать, а они автоматами балуются.

Он замолчал, во двор вошли соседи. Умар пошел им навстречу. К вечеру во дворе было полно народу. По селу пронеслась весть, что приехал генерал Кархмазов. Всем хотелось посмотреть на живого генерала.

На следующий день Умар поехал в Грозный к сыну. Шагая по улицам города, он видел толпы вооруженных до зубов людей. Но больше всего поразился, когда увидел женщин, укутанных в черные платки. Это напомнило ему Афганистан.

Аслана долго не могли найти, появился он лишь к вечеру. Увидев отца в генеральской форме, улыбнулся. Они крепко обнялись.

– Ты насовсем? – спросил Аслан.

– Не понял, как это «насовсем»?

– Идут разговоры, что ты обратился к Дудаеву с просьбой, чтобы он принял тебя на службу.

– Этого не было и не будет.

– Папа, ну почему? Многие офицеры из российской армии идут служить к нам.

– Я, сынок, привык настоящей армией командовать, а не этим сбродом, – кивнув в сторону бородатых мужиков, ответил Умар. – Ну, а ты доволен своей службой?

– Доволен. Видишь, уже капитана присвоили.

– Давай, давай, старайся, может, и маршалом станешь.

Аслан, уловив в голосе отца сарказм, обиженно произнес:

– Зря ты так. Ты лучше, папа, о себе подумай.

– Что ты имеешь в виду?

– Мне тяжело, когда я слышу, что ты предал интересы своего народа.

– И какие же интересы у этого народа я предал?

Аслан молчал.

– Раз начал, так договаривай, – потребовал Умар.

– Ты сам все прекрасно понимаешь.

– Ответь на один вопрос: если русские пойдут на вас, ты в них будешь стрелять?

– Я буду защищать свою родину.

– От кого?

– От русских.

– Аслан, а что они тебе плохого сделали? Ты не забыл, как целыми днями от Федоровых не выходил? Ты знаешь, что окна у них заколочены?

– Как?

– А вот так, они уехали. И ты прекрасно знаешь, что русских вы отсюда тотально выживаете.

– Их никто не гонит. Они сами бегут. Русские тоже нас в сорок четвертом выселяли.

– Это не русские выселяли. Сталин – не русский и Берия – не русский, причем здесь русские? А теперь слушай меня внимательно. Ты должен поехать со мной в Узбекистан. Там продолжишь учебу в институте. Я не позволю тебе стрелять в кого-нибудь, будь то русский или турок. Я не хочу, чтобы у тебя руки были в крови. Меня до сих пор преследуют кошмарные сны Афганистана. Не хочу, чтобы это случилось с тобой.

– Папа, я никуда не поеду. Я не могу быть предателем своей родины.

– О какой родине ты речь ведешь? Ты оглянись вокруг. Неужели не видишь, куда вас Дудаев ведет? Решайся.

– Нет, папа, не могу.

Поздно вечером Умар приехал домой. Войдя во двор, увидел Любу. Та сидела с матерью. Увидев Умара, встала.

– Здравствуй, Умар.

Он, молча кивнув головой, хмуро посмотрел на нее. Мать, чтобы не мешать им, ушла.

– Зачем пришла?

– Хотела увидеть тебя. Поговорить.

– О чем?

– О нашей дальнейшей жизни.

– Не думаешь ли ты вернуться назад?

– Все зависит от тебя.

– А как на это твой отец посмотрит?

– Он согласен, чтобы я вернулась к тебе.

– Поздно, Люба. Я собираюсь жениться.

Не веря своим ушам, она смотрела на него.

– Как ты можешь? У тебя же сын есть!

– Сын есть, а жены нет.

Он увидел, как гневно сверкнули ее глаза. Круто повернувшись, она выбежала на улицу.

Спустя несколько дней Умар прилетел в Ташкент. Поднимаясь по лестнице к себе домой, увидел возле своей двери сидевшую на чемодане женщину. Сердце учащенно забилось. Он замер на месте. Наташа, услышав шаги, повернула голову. Глаза их встретились. Она увидела на его лице страх и растерянность – и поняла, что от следующего его шага зависит ее дальнейшая судьба, Он должен был перешагнуть через самого себя, чтобы иметь право на любовь женщины, которая была женой его самого близкого друга.

Она ждала. Ее отчаянный взгляд умолял его подойти к ней, обнять ее. Она хотела встать, но ноги не слушались. Хотела позвать его, но лишь пошевелила губами. В ее глазах были слезы.

И, словно подталкиваемый невидимой силой, он подошел к ней, приподнял ее сильными руками, прижал к груди и сказал:

– Я люблю тебя.

Стон березы. Повесть

"… п. 4. Конфисковать у кулаков… средства производства, скот, жилье и хозяйственные постройки, корма, семена, а сами кулацкие семьи выселить в необжитые края".

Из постановления Северного крайкома ВКП(б). Февраль. 1930 г.

Глава первая. КУЛАК

Дорога была накатана снегом, и полозья саней легко катились по ней, а лошади, словно чуя приближение дома, где их ждало сено, без понукания ездока, рысью все быстрее ускоряли свой бег. В санях, укутанный в тулуп, сидел Петр Афанасьевич Ярошенко. Настроение у него было хорошее, он ездил в районный центр, где с кооператорами заключил сделку на сдачу двух бычков. Подъезжая к станице, еще издали заметил на дороге повозку. Когда расстояние уменьшилось, он узнал председателя колхоза. Петр Афанасьевич, натянув вожжи, остановил сани.

– Здоров, председатель! Поломался, что ли?

– Тебя поджидаю, – хмуро глядя на веселое лицо Ярошенко, ответил председатель.

– Если опять корм будешь просить, то больше не дам, у меня кончается, самому бы до весны протянуть.

– Афанасьевич, надо нам поговорить, – залезая к нему в повозку, произнес председатель.

– Опять в колхоз будешь звать? Я повторяться не буду, в твой голодный колхоз не пойду. Не колхоз, а срамота.

– Ты слышал про постановление крайкома партии?

– Я не партиец, и меня ваши постановления не касаются.

– Если бы они тебя не касались, я бы на таком морозе здесь тебя не поджидал… Тебе надо срочно в колхоз вступить.

– Я сказал "нет", значит, нет, – беря в руки вожжи, сердито ответил Ярошенко.

– Погоди, Афанасьевич, я еще не закончил. Вчера в соседнем селе уже три семьи раскулачили, а самих выслали. Я в районе был, боюсь, что скоро они и к нам нагрянут.

– А тебе чего бояться? Двор-то твой пуст.

– Не обо мне речь, а о тебе.

– И с каких ты пор такой сердобольный стал? Что-то раньше за тобой этого не замечал. Даже не здоровался.

– Афанасьевич, ты не ухмыляйся, я тебе добра желаю.

– Я знаю твою доброту, ты хочешь за счет моей скотины поправить свой захудалый колхоз. Не выйдет. Ты лучше своих колхозных лодырей заставь работать. Вчера я был у тебя на ферме. Ты хоть скотину пожалей. Ладно, с кормами ты прошляпил, но навоз-то из-под коров можно убрать? А твой скотник Федя с утра нахлебался так, что лыка не вяжет. Моя бы воля, я твой колхоз разогнал бы к чертовой матери. Одни лодыри и бездельники. Ты, Петрович, не обижайся на правду, ты сам виноват, а я в твой колхоз в жизни не пойду.

– Погоди, Афанасьевич, я тебе не все сказал. Я видел в списке твою фамилию. Тебя могут раскулачить.

– Пусть попробуют!

– А что ты против силы сделаешь? С вилами на нее пойдешь? Еще не поздно, завтра добровольно гони скотину в колхоз.

– На, выкуси! – Ярошенко подсунул под нос председателя фигу.

– Афанасьевич, ты не горячись, ты о наших детях подумай.

– Что-то я тебя не кумекаю.

– А ты что, не знаешь, что твой Виктор к моей девке ходит?

Ярошенко, пристально глядя на него, отрицательно покачал головой.

– Вот то-то. Они давно друг друга любят. О них нам с тобой надо подумать.

– Что, боишься с кулаком породниться?

– Я думал, мужик ты умный, а ты дальше своего скотного двора ничего не видишь. Нагрянут чекисты, выпотрошат тебя наизнанку и вышлют туда, где Макар телят не пас. Понял? Пока не поздно, завтра же гони скотину в колхоз.

– А может, прямо сейчас?

– Можно и сейчас, я быстро соберу правление, и мы примем тебя в колхоз.

– Не дождешься, – натягивая вожжи, с хрипотой произнес Ярошенко и, не дожидаясь, когда председатель слезет с саней, кнутом огрел лошадей.

Председатель, на ходу спрыгивая, путаясь в полах тулупа, упал.

– Эх, дурень ты, дурень, – вставая, произнес он.

Петр Афанасьевич, несколько раз кнутом огрев лошадей, сквозь зубы вслух процедил:

– Пусть попробуют…

Подъезжая к дому, он увидел в окошко лицо жены, она, улыбаясь, махала ему рукой. Немного погодя, из сенцов выскочил сын и быстро распахнул ворота.

– Батя, что так поздно? Мать извелась.

Отец, хмуро окинув взглядом сына, рукой показал на мешок с мукой. Виктор, взвалив на плечи мешок, направился в дом. Спустя немного времени он вернулся и стал помогать отцу распрягать лошадей.

– Батя, а ты чего не спрашиваешь насчет нашей Буренки? Она уже отелилась.

– Да ну? – поворачиваясь к сыну, воскликнул он. – Бычок?

– Угадал.

Петр Афанасьевич быстрыми шагами направился в сарай. В углу на сене лежал маленький бычок. Он подошел к нему, опустился на колени, рукой нежно провел по гладкой коже.

– Ну здравствуй!

Он задумчиво смотрел на новорожденного, а у самого из головы не выходил разговор с председателем. Тревожные слухи о раскулачивании единоличников до него доходили давно, но он все не хотел верить, что его честно заработанный своим горбом хлеб могут отобрать.

– Батя, я все сделал, пошли в дом.

Он посмотрел на сына и как будто впервые заметил, что тот давно вырос. "Хорош!" – любуясь сыном, подумал он, но тут же вновь вспомнил разговор с председателем. Хотел спросить сына насчет дочери председателя, но передумал.

– Иди, я сейчас приду.

Когда сын ушел, он встал и медленно пошел мимо стойла коров. "Неужели и вправду отберут? " – тревожно подумал он. Выйдя из сарая, посмотрел на небо. "Наверное, снег пойдет". Он поежился от холода и направился в дом. В сенцах веником с валенок стряхнул снег. В ноздри ударил ароматный запах жареной картошки с салом. Стол был накрыт к ужину. Жена, улыбаясь, подошла к нему и помогла снять тулуп.

– Ну как наш бычок? – спросила она.

– Хорош, – коротко ответил он.

Любовь Михайловна пристально посмотрела в глаза мужу.

– Ты чем-то озабочен?

– Ничем, просто устал в дороге.

Она из ковша полила ему воду на руки. Вытерев их полотенцем, он подошел к иконе, которая висела в углу, перекрестился, сел за стол. Сын и маленькая дочка молча ждали, когда отец нарежет хлеб. Это была их семейная традиция, шедшая от прадедов, – резать хлеб хозяину дома. Он взял каравай и стоя стал резать. Ели молча. Люба несколько раз бросала взгляды в сторону мужа, он почти к еде не притронулся. Поужинав, дети ушли в свою комнату. Петр Афанасьевич, водя ложкой по тарелке, задумчиво смотрел перед собой.

– Петя, – притрагиваясь к его руке, позвала жена. – Что случилось?

Он отсутствующим взглядом посмотрел на жену и, не ответив на ее вопрос, опустил голову, стал нехотя есть.

– Петя, а у нас новость, – тихо прошептала Люба. – Наш сокол влюбился.

– Не рановато ли?

– Армию он отслужил. Его друзья уже семьями обзавелись, а ты “рановато". Да и мне одной по хозяйству становится трудно управляться. Сколько часов только коров дою!

– И кто же она?

Жена, лукаво поглядывая на мужа, улыбнулась.

– А ты попробуй угадать.

– В него полстаницы влюблено, пойди догадайся – кто…

– А ты подумай, – настаивала она. – Кто в станице самая красивая девушка?

– Да их навалом, одна краше другой.

– Ошибаешься, на всю станицу одна красавица, и нет ей равных. Ну, вспоминай!

Он знал ее имя, но надеялся, что она назовет другое, поэтому неопределенно пожал плечами.

– Да Нина! Неужели не мог догадаться?

– Я еще до тебя догадался. Меня на дороге председатель встретил и сказал, что наши дети любят друг друга, и агитировал в колхоз вступить. Он думает, если я в колхоз пойду, то дела у него поправятся. Не выйдет… А он в своем уме?

– Кто? – машинально спросила она.

– Не я же! – сердито ответил он. – Я о нашем сыне спрашиваю. Председатель с лютой ненавистью смотрит в нашу сторону, а наш сын влюбляется в его дочь. В станице девок навалом, и не хуже этой красавицы, пусть поищет. А про нее забудет. Она ему не пара.

В дверях показался сын. С побледневшим лицом он смотрел на отца. Петр Афанасьевич, заметив сына, хмуро посмотрел на него.

– Запомни, сынок: пока мы единоличники, он никогда не согласится, чтобы мы породнились. Дай ему волю, он нас давно с потрохами съел бы.

– Батя, я люблю ее. Мы решили, что если ее родители не согласятся, уедем жить в город.

Некоторое время Петр Афанасьевич молча смотрел на сына. Снова обретя дар речи спросил:

– И давно тебе в голову такая мысль пришла?

Потупившись, Виктор молчал.

– Неволить не буду, хватай ее и катись на все четыре стороны. Мне такого сына не надо, который ради юбки в трудную минуту родителей предает.

– Батя, зачем ты так? – с обидой взглянул на отца

Виктор. – Я же не навсегда. Это мы на первое время, а когда все уладится, вернемся…

– Цыц! – стукнул кулаком по столу отец. – Я тебя и слушать не хочу. Выбирай: или я, или она.

– Батя…

Мать встала, подошла к сыну.

– Иди в свою комнату, на эту тему мы еще поговорим.

Когда Виктор ушел, она подсела к мужу.

– Петя, ты не обижайся на него, он же весь в тебя. Ты же сам против воли своих родителей на мне женился. Давай не будем им мешать…

Петр Афанасьевич глубоко задумался. Потом ласково посмотрел на жену. Сколько лет они вместе – и счастливы. И права она: не надо становиться поперек счастья сына. Пусть делает как знает…

Спустя два дня глубокой ночью во дворе залаяла собака. Петр Афанасьевич, приподнявшись с кровати, прислушался. Собака продолжала яростно лаять. Со двора донеслись голоса. Раздался выстрел и вместе с ним пронзительный вой собаки. Поскулив немного, собака притихла.

Петр Афанасьевич, соскочив с кровати, лихорадочно стал натягивать на себя штаны. На веранде послышались шаги, раздался тяжелый удар по двери. Петр Афанасьевич зажег лампу. Сидя на кровати, жена испуганно смотрела на мужа. Стук повторился. Петр Афанасьевич вышел в сенцы.

– Кто? – спросил он.

– Открывай! – раздался недовольный голос. – ОГПУ.

Услышав это слово, он почувствовал, как что-то холодное кольнуло в сердце. Отбросив крючок, открыл дверь. Перед ним стоял военный, позади него с винтовками за плечами еще двое.

– Почему так долго не открывал? – бесцеремонно отталкивая его в сторону, грубым тоном спросил военный и вошел в дом.

Вслед за ним вошли другие военные и еще кто-то в гражданском. Петр Афанасьевич узнал односельчанина Захарова, он работал счетоводом в колхозе. Военный с кобурой на поясе хмуро окинул взглядом женщину и детей, потом повернулся к хозяину. Некоторое время, СЛОВно изучая хозяина, молча смотрел на него. Взгляд у него был колючий.

– Гражданин Ярошенко, я оперуполномоченный ОГПУ Козлов. – Он достал из нагрудного кармана сложенный листок бумаги и, осторожно развернув его, стал медленно, словно получая удовольствие, читать: "Постановление крайкома партии…"

Закончив читать, сложил листок пополам и положил в карман.

– Гражданин Ярошенко, согласно постановлению, вы подлежите раскулачиванию. Все ваше хозяйство передается безвозмездно колхозу, а сами вы, как кулацкая семья, высылаетесь в Сибирь.

Оперуполномоченный замолчал и ждал, что скажет этот кулак, но Петр Афанасьевич молчал. Тогда он повернулся к его жене. По щекам той медленно катились слезы.

– Значит, мы так решим, – поворачиваясь к красноармейцам, произнес уполномоченный, – вы во дворе будете делать опись живого и неживого, а мы с товарищем Захаровым займемся хоромами этого вражьего отродья.

Когда они вышли, Козлов вплотную подошел к Петру Афанасьевичу.

– Будем делать обыск. Добровольно деньги, драгоценности сдашь или?..

– Воля ваша, – откашливаясь, ответил тот. – Все на виду, я ничего не прячу.

– Ну смотри, если найду, за обман рабоче-крестьянской власти ты у меня не так запоешь.

– Федя, – обращаясь к Захарову, взмолилась Любовь Михайловна, – ты скажи им, ну какие мы кулаки? Ты же сам видел, что все это мы нажили честным трудом. Мы же…

– Гражданочка, прекратите разговорчики! – рявкнул оперуполномоченный. – Народ от голода пухнет, а вы, кулачье, в масле катаетесь.

– Зачем вы это нам говорите? На днях мы сдали для голодающих пшеницу, мясо, масло…

– Мало сдавали! – оборвал он. – Надо было все сдать. Почему в колхоз до сих пор не вступили?

– Чтобы самим с голоду подохнуть? – подал голос Петр Афанасьевич.

Козлов, резко повернувшись, зло блеснул глазами.

– Заткнись, кулачья морда, а то как врага народа в один миг в расход пущу. На сборы даю два часа. С собой ничего лишнего не брать. Только одежду и жратву'. Захаров, начинай!

Любовь Михайловна, прижав к себе дочку, молча смотрела, как оперуполномоченный бесцеремонно разбрасывал по полу все, что попадалось ему под руку. Он искал драгоценности, но никак не мог их найти. Однако не верил, что их не было. Производить обыск у кулаков ему было не впервой, и он знал все их хитрости, где что они прятали. Но время шло, а обыск ничего не давал. Ножом распоров все постельное белье, он подошел к хозяйке.

– Где спрятали драгоценности?

– Их у нас нет.

– Так я и поверил, А это что? – он показал пальцем на бриллиантовые серьги в ушах девочки.

– Это родовой подарок моей бабушки.

– Видно, богатая была ваша бабушка. Случайно не из дворян?

Любовь Михайловна молчала.

Оперуполномоченный, ухмыляясь, смотрел на нее. Любовь Михайловна не выдержала:

– Какая мать вас родила?

– Что вы сказали?

– То, что слышали.

– Ну ладно, – угрожающе произнес он. – Собирайся, время идет, а то голышом поедете.

Любовь Михайловна беспомощно посмотрела на мужа.

– Собирайся, – тихо произнес он.

Козлов яростно раскидывал вещи, постукивал по стенам в надежде найти драгоценности, но безуспешно. В дом вошли военные, которые работали во дворе. Козлов сел за стол, достал листы бумаги и стал писать. Закончив писать, он посмотрел на покорно стоящего перед ним хозяина.