Текст книги "Красавица Амга"
Автор книги: С. Данилов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 24 (всего у книги 27 страниц)
Чтобы войти в берега, Куликовский предался занятию, которое в минуты волнения всегда возвращало его к покою. Из небольшого чемодана в углу он достал картонную папку и жестяную коробку. В папке у него лежали хрусткие листы бумаги с типографским грифом «Управляющий Якутской областью», а в коробке – штемпельная подушка и несколько печатей с круглыми толстыми ручками. Выбрав печать покрупней, он потыкал её в штемпельную подушку, подышал на неё и приложил к листу. Печать оттиснулась великолепно. После этого Куликовский хотел глянуть, как соотносится с такой превосходной печатью его подпись «П. Куликовский», но в это время в дверь постучали.
В ответ на «Войдите!» вошёл молодой якут.
– Чемпосов, – представился он.
– А-а, Чемпосов! Пожалуйста, садитесь! Скажите, голубчик, вы в чьём распоряжении находитесь?
– У полковника Андерса.
– Я намерен принять вас на работу в своё областное управление. Когда мы обоснуемся в Якутске, наше управление, как и бывшая канцелярия губернатора, станет насчитывать многочисленный штат. Вы будете первым. Это большая честь. Вы понимаете это?
Чемпосов согласно кивнул.
– Чем занимаетесь вы у Андерса?
– На разъездах по сбору подвод.
– Отныне эту же работу вы будете вести не от имени Андерса, а от моего имени – управляющего Якутской областью. С полковником я улажу. Но главной вашей обязанностью будет установление и поддерживание связи с наслегами от моего имени, рассылка моих распоряжений. Вы бывали в улусах Амги?
– Да, довелось.
– А в восточно-кангаласских улусах?
– Бывал и там.
– Покажите-ка, пожалуйста, на карте.
Куликовский достал из чемодана и разостлал на столе сложенную в несколько раз довольно большую карту. Старая, ещё царских времён, карта оказалась очень подробной – там были указаны все наслеги, даже небольшие населённые места Якутской области.
Чемпосов показал на карте и рассказал о наслегах, где ему пришлось побывать.
– Какие места попадутся нам по дороге в Якутск?
Рассказывая о наслегах, расположенных вдоль почтового тракта на Якутск, Чемпосов разглядел на карте странные надписи. Так, на верхней половине, на пространствах от устья Лены через Колымский край, Индигирский край и далее до самого Берингова пролива, было начертано жирным карандашом «А-м-е-р-и-к-а». Ниже, правее от Охотского края до хребта Джугджур, так же чётко было выведено «Я-п-о-н-и-я». Под локтем у Куликовского, где должны были располагаться золотые прииски Бодайбо, значилось «А-н-г-л-и-я». Чемпосов не догадался вначале, что значат эти надписи и обведённые границы на карте.
И вдруг до него дошло! Он умолк на полуслове.
Проследив взгляд Чемпосова, Куликовский стал равнодушно объяснять:
– Я вижу, вас удивили надписи на этой карте. Вы – не малое дитя, должны понимать, что организовать такую дружину, обеспечить её продовольствием, одеждой, снабдить военным снаряжением – было делом нелёгким. Прежде всего, потребовалось очень много денег. Где было достать их? Пожертвования купцов Якутской области Никифорова, Галибарова, Кушнарёва, Филиппова были лишь капля в море. Пришлось обратиться за помощью к иностранным фирмам. А долг, как говорится, платежом красен. Как первый взнос, мы им отдали пушнину, собранную со всей области. Конечно, в сравнении с тем, что мы уже получили и сколько нам было обещано, это была мизерная плата. Чем же расплатиться?
Чемпосов промолчал.
– Якутская область неисчислимо богата. Богатства бегают по ней в виде пушных зверей, они лежат в её недрах. Вот мы и расплатимся ими. Мы обещали после падения большевистской власти дать им окраинные области Якутии в долгосрочную концессию. В той обстановке, которая тогда сложилась, это было единственно верное решение. Вы не согласны со мной? Кстати, как вас зовут?
Кто-то заглянул в дверь:
– Чемпосов! Басылай!
Куликовский вопросительно поглядел на собеседника.
– Это Дмитрий Аргылов, – ответил Чемпосов, поднимаясь. – Наш помощник по сбору продовольствия и подвод. Почётный старец из этих мест.
– Проходите, проходите, – с протянутой для приветствия рукой Куликовский пошёл навстречу. – Кем он приходится тому… молодому Аргылову?
– Отцом.
– А-а, знаю, знаю… – Куликовский схватил руку Аргылова и преувеличенно дружески затряс. – Пожалуйста.
– Басылай, ты мне нужен, – не особенно обращая внимания на любезности Куликовского, сказал Аргылов. – Позавчера какой-то дурак арестовал моего Суонду. Они заночевали у нас, а ночью то ли чекист, то ли ещё кто, кого они везли с собой в Амгу, не будь дураком – убежал. Обвиняют Суонду. Но Суонду ты хорошо знаешь: разве способен этот истукан устроить кому-либо побег? Врут заведомо! Будь ты хоть Чека, хоть самим господом богом, Суонде до этого дела нет. Напились, проспали и теперь сваливают на другого. А мне без Суонды – как без рук. Придётся мне, видать, добиваться приёма у самого генерала. Искал я Сарбалахова, чтобы он был за переводчика, но он куда-то уехал. Нет и сына. Так что, Басылай, одна надежда на тебя.
– Что он говорит?
Чемпосов перевёл. Выслушав, Куликовский заволновался, заговорил очень громко, будто споря:
– Смеют обижать почтенного старика! Они отваживают от нас помощников! А потом сами же будут тыкать в глаза – не хватает того, не хватает этого. Пойдёмте к генералу. Я с ним поговорю! – Затем, после паузы, он спросил потише: – Человек, кого схватили, и вправду ни в чём не замешан?
– Нет, нет! Он – хамначчит этого старика. Круглый дурак, не разбирает, где лево, где право.
– Пойдёмте!
Куликовский поднял с пола свою соболью шубу. Пока он одевался, в голове у него забрезжила новая мысль: он сейчас придёт к Пепеляеву в сопровождении этого старика и скажет, что, пока не будет изжито суровое отношение к местному населению, добровольцев из якутов им не видать. Генерал прежде и сам не раз указывал на необходимость гуманного отношения к местному населению, хотя бы до овладения Якутском. Кроме того, явившись перед генералом с почтенным стариком, Куликовский покажет свою связь с населением: Куликовского признаёт местная якутская знать, к нему обращаются за помощью! Однако если, как давеча, генерал опять заругается… Нет, якута, знающего по-русски, брать с собой не стоит.
– Вы оставайтесь здесь и подождите меня, – сказал Куликовский Чемпосову.
– Ты что это, Басылай… – закрутился на месте Аргылов.
– Этот господин поведёт тебя к генералу сам, – ответил Чемпосов и, видя, что Аргылов остался недоволен таким оборотом дела, добавил: – Это большой господин, вроде прежнего губернатора. Он всё берёт на себя.
Оставшись один, Чемпосов подтянул к себе карту, расстеленную на столе. «Давно уже всё распродали налево-направо по кусочкам, будто лепёшку поделили! Если уже сейчас, до победы, они начали распродавать Якутию по кусочкам, то что же будет потом? Якутии как таковой может и вовсе не оказаться?»
Чемпосов вскочил, собираясь немедленно куда-то бежать и что-то предпринимать. Но куда он пойдёт, к кому обратится? С удивлением понял он, мысленно оглядевшись, что нет ни одного человека, перед которым он мог бы не таясь излить свою душу. Долго стоял он у заледенелого окна, терзаемый мыслями. Я желал вам счастья и благоденствия, мои бедные родичи и соплеменники! Никогда не думал, что над моим народом нависнет такая беда! Если б я знал или хоть догадаться мог, что всё обернётся так, разве оказался бы я здесь, у этих продажных шкур? Клянусь, что нет! Но к чему запоздалые клятвы, когда целый народ, может быть, обречён, и не за горами время, когда «стоянка останется без завета, пепелище – без следа», как говорят в народе.
Вернулся Куликовский. Он неторопливо разделся, повесил на вешалку шубу и обернулся к Чемпосову:
– Я распорядился…
Тем не менее был он расстроен чем-то или очень устал. Голова время от времени клонилась, как у засыпающего, и он подбрасывал её, как конь, напрягая кадыкастую шею.
– Я сейчас…
Он вяло двинулся к себе за перегородку, повозился там, пошуршал бумажками, позвякал склянками и через несколько минут явился преображённый – бодрый, энергичный, с осмысленным взглядом. Глаза его ненатурально блестели. Чемпосов изумился.
«Спирта он, что ли, там хлебнул?»
Куликовский остановился перед Чемпосовым с высоко вскинутой головой и, как бы продолжая только что прерванную беседу, громко заговорил:
– …Таким образом, мы установим самые тесные связи с наслегами и улусами и быстро возьмём в свои руки управление делами всей области. Высшей инстанцией в Якутии станет областное управление, единственным хозяином края – управляющий областью. Вся пушнина, каждая намытая крупица золота поплывёт в наши руки. И тогда… Одну минуточку, я вам кое-что покажу…
Отыскивая что-то в своём чемодане, он повернулся к Чемпосову спиной, а когда с бумагой в руке опять было к нему обратился, того уже не было в комнате. Чемпосов тихонько вышел.
Суонда, которого старик Митеряй привёл к вечеру в свой дом, вызволив из-под ареста, неподвижно лежал на кровати. Не поднялся он даже на ужин. Валерий было вскипел: «Заважничал!», но отец быстро его унял: «Не тронь его! Досталось ему и без нас!»
Позавчера, прибыв в слободу, Томмот разыскал Валерия и в общих словах передал ему, что случилось у них в прошлую ночь.
– Знаком ли тебе тот чекист? – вскинулся Валерий.
– В глаза ни разу не видал. Назвался Ходуловым, говорит, что охотник.
– А почему же его задержали как чекиста?
– Кажется, наговорила какая-то женщина.
– А, женщина… – протянул Валерий. Но всё же спросил: – Почему он тогда убежал?
– А кто хочет умереть? Тем более ему пригрозили, что завтра начнут тянуть из него жилы.
Валерий понимающе наклонил голову.
Около полуночи кто-то постучался. Томмот быстро нащупал под подушкой пистолет.
– Кого это носит в такую пору?.. – ворчал старик Митеряй, наспех вдевая голые ноги в торбаса. – Кто там?
– Чего ты следствие ведёшь? Кто б ни был, впускай! – отозвался Валерий.
Старик откинул крючок.
Топоча мёрзлыми торбасами, кто-то ворвался и остановился посреди дома, свалил по дороге скамейку.
– Кто такой? – в темноте спросил старик Митеряй.
– Якут я, старик. Якут, по фамилии Чемпосов.
Ломая спички, Чемпосов зажёг свечу на столе.
– «Якут я!» – передразнил Валерий. – Нашёл чем гордиться. Умишка твоего только на то и хватает!
– Да, горжусь! Горжусь народом, который согрел пламенем сердца вечную стужу этой земли. В краю лютых морозов он развёл неугасимый священный огонь, свил тёплый домашний очаг, – в один дух, словно импровизируя олонхо, выпалил Чемпосов. – Горжусь якутским народом! На этой богом проклятой земле, где, казалось бы, нет места живой душе, он силой ума своего и силой рук развёл тучные стада круторогого скота и бессчётные табуны коней.
Голос Чемпосова был неестественно звонок, а глаза лихорадочно и затравленно блестели.
«Что с ним?» – с сочувствием подумал Томмот.
– Якут да якут, нашёл чем хвастать, – проскрипел старик Аргылов, направляясь к своей кровати. – Собака их съешь – якутов твоих.
Чемпосов остановился на полуслове, как будто ему дали по губам. Постояв так, хлопая глазами, он пошёл следом за стариком.
– Старик Митеряй, ты, видимо, пошутил? Зачем же тогда примкнул… к этим?
– Не болтай лишнего! Нализался, так спал бы лучше.
– Старик Митеряй, очень прошу ответить мне. Я пришёл только затем, чтобы поговорить с тобой. Пока не получу ответа…
– Чего-чего?!
– Я спрашиваю: почему ты примкнул к пепеляевцам?
Старик Аргылов вперил в Чемпосова тяжёлый взгляд исподлобья:
– Чтобы они искоренили красных. Чтобы они вернули мне мои угодья и моих хамначчитов.
– И только? А счастья всему якутскому роду-племени ты разве не желаешь?
– Нет! – ответил, как кнутом стеганул, старик. – Пусть провалится хоть в преисподнюю твой «якутский род и племя»! Мне нужны золотые монеты. Принадлежи они хоть якутам, хоть русским – мне всё одно, лишь бы они попали в мой карман. Мне нужны хамначчиты. Будь они из якутов или русских – мне безразлично. Понятно тебе? Ну и всё! Хватит тебе болтать, дай уснуть людям! – Аргылов лёг и отвернулся к стене.
Чемпосов молча направился к Валерию.
– Я или слишком трезв, или вдребезги пьян. Выпить у вас найдётся?
– Вон – на столе… Но ты и так достаточно нагрузился.
Выудив бутылку из кучи посуды, сдвинутой как попало на край стола, Чемпосов налил и выпил полный стакан.
– Старика Митеряя я вроде понял. Валерий Дмитриевич, вот ты человек образованный… Сегодня был у Куликовского. Он мне показал карту. Старую карту Якутии… И там обозначены места, которые они обещали отдать иностранным державам: север – Америке, юг – Японии, Бодайбо – Англии. Ты понял? Наш край, оказывается, уже распродан. И на вырученные деньги, оказывается, мы и прибыли сюда… Доходит до тебя?
– А что здесь непонятного? Так и должно быть! – ответил с трезвым спокойствием Валерий. – Кто станет финансировать задарма?
– Э-э?! – Чемпосов дёрнулся в сторону Валерия.
– Я говорю, что так и должно быть. А ты что: из-за этого, что ли, сам не спишь и другим не даёшь?
Чемпосов сорвал с Валерия одеяло.
– Твою родину распродают по кусочкам, а ты в это время спокойно спишь?
– Сплю. Спи и ты. Там возле дверей найдёшь что подостлать под себя…
– Ну уж нет! Я спать не буду! Ты… Ты… – не находя нужных слов, Чемпосов посидел, уставя в Валерия длинный сухой палец. – На днях не ты ли в наслеге с пеной у рта ораторствовал: «Счастье якутского народа», «будущее всей нации…» Или я вру?
– Нет, ты не врёшь. Не отрицаю: эти слова говорил.
– Не понимаю я… Как это?
– Когда хочешь уговорить ребёнка, посули ему конфету – вот как.
– Конфету?!
– Ладно тебе чушь городить! Не притворяйся невинным! И ты нередко ораторствовал, обещая то же самое!
– Я-а?!
– Ладно, перестань!
– Ты, Валерий, знаешь, кто такой? Свол-лочь ты, вот кто!
– Полегче, знай меру! Раскаешься, да окажется поздно! Великая беда – какие-то улусы обещаны иностранцам. Запомни, глухариные твои мозги: ради уничтожения красных можно продать всю Якутию! Всю, без остатка!
– Собака!
– Ну, ну! Знаешь ли, как будешь отвечать за эти слова?
– Вы – хуже собак! Ты со своим отцом… – Чемпосов неуклюже повернулся и, пошатываясь, подошёл к Чычахову. – А ты чего молчишь? Небось молча радуешься? Радуйся: ты был прав! Оказалось ошибкой, что я причислял себя к людям, которые стоят за народ. Оказывается, я – кровный враг своему народу…
– Чемпосов… Послушай-ка!
– Не хочу я слушать вас! – захрипел Чемпосов, будто схваченный за горло. – Лежите! Нежьтесь в удовольствиях! Ешьте и пейте! Веселитесь! Богатейте! Плюйте на судьбу родного народа! А я вам больше не сообщник. Торгуйте Якутией без меня! Если есть на этом свете возмездие за грехи и злодеяния, то придёт время, когда спросится и с вас! И на мне лежит теперь грех за то, что я ходил с вами по одной тропинке… Преступно виновен я в том, что вместе с вами подтолкнул свой народ к краю бездны! Эх, опомнился я поздно! Возвратного пути мне теперь уже нет…
Пробормотав ещё что-то, Чемпосов пинком распахнул наружную дверь и вышел.
– Холодно, дверь захлопните побыстрей!
Старик Митеряй босиком подбежал к двери, закрыл её, накинул крючок. Возвращаясь, он задул на столе свечу.
У Томмота сжалось сердце.
Утром старик Аргылов, первым выйдя из дома, тут же влетел обратно:
– Чемпосов повесился! В наших сенях. Не нашёл, паскудник, другого места…
Глава тридцать первая
Через посыльного Артемьев вызвал Валерия к себе для встречи, и к вечеру они с Томмотом выехали из слободы.
– За каким чёртом я ему понадобился! – рычал и плевался Валерий с досады, что приходится ехать неизвестно зачем в самое пекло.
А Томмот обрадовался: заедет в Абагу, встретится там со своим человеком. Прошка с ним уже виделся третьего дня.
Проехали Чапчылган. Сумерки опустились ниже, конь Валерия впереди то и дело скрывался в морозном тумане. Где-то чуть в стороне затаённо молчала Лисья Поляна, Сасыл Сысы.
По утрам в штабе дружины Томмот жадно прислушивался к разговорам штабных офицеров, приглядывался к их поведению, следил за выражением лиц. И каждый раз он с радостью и облегчением отмечал: Сасыл Сысы продолжает жить, Сасыл Сысы сражается!
Чтобы сломить красных, пепеляевцы пустились во все тяжкие. Недавно командующий дал приказ соорудить некое подобие «танка», нагромоздив на сани мёрзлые балбахи. Было задумано под прикрытием этих навозных «танков» вплотную подобраться к окопам красных. Соорудили таких махин около десятка, да вот беда: забыли, что подобные «танки» не могут двигаться сами, а двигать их оказалось непосильно. А на днях был почему-то объявлен сбор зеркал по всей слободе. Оказалось, для того, чтобы этими зеркалами отражать свет ракет, выпускаемых красными, и ослеплять их. И это «чудесное средство» осталось неиспользованным: наступили лунные ночи.
Однако всё на этом свете имеет предел, имеют предел и возможности осаждённых. Сколько осталось сейчас боеспособных бойцов у Строда из трёхсот его человек? В ночь на 14 февраля во время первой атаки белых с обеих сторон, говорили, были большие потери, самого Строда ранило в грудь. С тех пор вот уже более десяти суток только бои, только бои – без пищи, без воды, без тепла, сутками на мёрзлой земле, под открытым небом… А у белых всё: они часто меняются, спят в тепле, едят досыта, хоронятся за деревьями, лежат в прочных окопах, стреляют прицельно да сверху вниз, в атаку ходят под прикрытием ночи…
Помог ли Томмот осаждённым? Эта мысль не давала ему покоя: чем ты занимаешься в то время, когда другие, истекая кровью, ведут смертный бой? И отвечал себе со злой иронией: я собираю для пепеляевцев транспорт и продовольствие…
Ойуров сказал ему в юрте: «Пока что с заданием справляешься…» Но это ведь смотря какой меркой мерить.
Конечно, сделано кое-что. Как ему кажется, он добился доверия белых: через посредство Валерия до их командования доведён ложный оперативный план красных, и, судя по всему, этот план принят за истинный. Пепеляев уверен, что со стороны Якутска опасности нет. Установлено пристальное наблюдение за дорогами на Якутск и Чурапчу. Хотя Томмоту и не было сказано прямо, он догадывался, что в положенное время по этим дорогам придёт осаждённым помощь. И ещё, Ойуров спасся. Задание остаётся прежним, сказал он, значит, успокаиваться рано. Как же он, отчаянная голова, настойчиво твердивший Томмоту об осторожности, не удержался, примчался сюда, в Сасыл Сысы! Оправдал Томмота перед Кычей…
Вышла луна. Её голубовато-молочный свет озарил поляны и глухой лес вокруг. Казалось, весь мир земной притих, околдованный этим светом, и всё сущее, что есть в этом мире, стремится сейчас только к добру… При мысли о Кыче Томмоту стало тревожно: не оступилась бы она по наивности и по прямоте своей. Как они стояли тогда, обнявшись, на дне ледника! Этого не забудешь…
Сильно подкинуло на ухабе, Томмот едва усидел, схватившись за спинку кошевки. Положившись на едущего впереди Валерия и вспоминая происшедшее, Томмот не заметил, как они свернули с тракта и ехали уже по боковой дороге. Скоро подкатили ко двору Аргыловых.
– Заночуем тут, – объявил Валерий, останавливая коня возле коновязи.
– А Артемьев?
– Чёрт с ним! Дураков нет, чтобы ехать ночью.
В доме ужинали. На вошедших оглянулись все, кроме Суонды, который остался сидеть без движения, заслонив широкой спиной полстола. Раздеваясь, Томмот скорее ощутил на себе, чем увидел, взгляд Кычи.
– Куда направляетесь? – спросил старик Митеряй, когда сели за стол.
– В Сасыл Сысы. Артемьев вызывает.
– Чего ему?
– Разве я знаю?..
Отец взглянул на сына неодобрительно. Посторонний человек, глядя на них, мог подумать, что за столом друг против друга сидят двое врагов. Но сами недруги разговаривали между собой по-особому, на языке, знакомом только им одним. Их грубость и хмурость скрывали от непосвящённых взаимную приязнь, душевное расположение и даже любовь. И ещё один, безмолвный разговор происходил за этим обычным, скучным с виду ужином.
«Томмот! Я рада твоему приезду!» – излучали глаза Кычи.
«Я рад, что вижу тебя!» – отвечал ей Томмот.
– В последний раз что за разбойники из ваших ночевали тут? Разбили ящик, высосали чуть ли не весь запас спиртного, увезли с собой два стегна мяса, куль муки… Что, если я пожалуюсь генералу?
– С ума не сходи, отец! Ничего не вернёшь.
– Но однажды вернули!
– Больше это не повторится.
– От этого окаянного чекиста, или кто он там, в накладе остался только я. Поймали хоть его?
– Не спрашивал.
«Его не поймали?» – безмолвно спрашивала Кыча.
«Нет!»
«Как хорошо! О, как хорошо!»
– Переселившись из слободы, мы, как видно, ничего не выгадали, – жаловался старик сыну. – Из огня да в полымя: и ночью и днём беспрерывно ездят, и каждый глядит, как урвать. Едва ли спокойной окажется и эта ночь. Подумать только, даже этого балду арестовали, будто бы он подстроил побег. Этому чудищу там, должно, все мозги вытряхнули. И прежде у него их было не густо, а теперь в голове – совсем ничего. Перестал слушаться: ему говоришь «иди» – он стоит, велишь стоять – норовит лечь. И ни звука, даже мычать перестал.
Все замолчали, сосредоточившись на еде.
– Когда-нибудь покончат с этим Стродом в Сасыл Сысы?! Кажется, давно бы пора. Собрались на Якутск, да запутались в этом Сасыл Сысы, как чирок в траве! Вояки…
Отужинали наконец.
– Коней накормите, – распорядился Валерий, развешивая на загрядке шапку с рукавицами и шарф.
Томмот всё ещё сидел за столом. Кыча пришла убирать со стола и мыть посуду. Подметая стол утиным крылом, она коснулась коленями его колеи, затем лёгкая ступня её нашарила его ногу под столом, и в сердце Томмоту хлынула радость. Он поднял глаза на Кычу, но она свои опустила. И всё шаркала по столешнице утиным крылом – уж так старательно, так старательно!
– Чего молчите, будто и не знакомы?
Оба невольно вздрогнули. Обойдя кругом стол, Кыча спросила брата:
– О чём мне с ним говорить?
– Как же, встретились бывшие друзья, да ещё парень с девушкой.
– Парень?
– А кто же мы?
– Бандиты.
– Молчи, дура! Будешь много болтать, как бы за язык не повесили!
– Вы и повесите, с вас станется! Недаром вам даже Суонда кажется чекистом…
Со стопкой мисок в руках Кыча на полдороге наткнулась на Валерия. Она не стала обходить его, а он тоже не пожелал уступить ей дорогу – так они и стояли, меряясь взглядами.
– Хотуой! – предостерегающе крикнул старик Митеряй, выбиравший в запечье полено на лучины.
– Родные брат и сестра, а ссоритесь из-за пустяков, – вмешалась и Ааныс.
Перед сном Валерий сказал Томмоту:
– Стала на язык чересчур востра. Может, в городе с комсомольцами якшалась?
– Э, нет! Она к ним не подходила. Когда я был в комсомольцах, она к себе совсем не подпускала. Я всё к ней подкатывался.
«Ходили чуть ли не под руку, – вспомнил Валерий. – Или тогда они случайно сошлись?»
– Разбалованная! – высказал своё предположение Томмот. – Вот выйдет замуж за этого ротмистра, он её укротит…
Утром, запрягая коней, он оглянулся на звук шагов: Кыча в лёгкой одежонке стояла у дверей хотона, зажав уши ладонями.
– Томмот…
Томмот кинулся к ней:
– Холодно, Кыча! Ты продрогнешь!
Голыми руками она обняла его за шею и поцеловала.
– Будь осторожен, береги себя! Если что с тобой… Мне не жить тогда!
Кто-то, выходя из дому, скрипнул дверью. Кыча нырнула в хотон.
Сворачивая на большую дорогу, Томмот обернулся: Кыча стояла у коновязи и глядела вслед.
Скоро с противоположного берега Амги донеслись отдалённые винтовочные залпы, застучал, захлёбываясь, пулемёт. Прислушиваясь, Валерий задержался на перекрёстке дорог и вдруг свернул в сторону Абаги. Томмот по обочине догнал его.
– Разве мы не в Сасыл Сысы?
– Дураков нет!
Томмот обрадовался: значит, встреча с нужным человеком состоится. Но вышло так, что пока они ехали, перестрелка утихла, и в Абаге они задержались не более чем на одну чашку чая.
На середине реки Томмот окликнул Валерия:
– Эй, Аргылов! Я шарф забыл в Абаге. Съезжу, а? Я быстро!
– Не будь растерей! Возьмёшь на обратном пути.
На том берегу Амги их остановил патруль проверить пропуска, и так было несколько раз, пока они не добрались до штаба Вишневского.
В штабе сказали, что Артемьев находится в самом Сасыл Сысы.
– Чего он там потерял? – нахмурился Валерий. – Всё бы ему отвагой щеголять.
Пришлось скрепя сердце идти к Сасыл Сысы.
Их провели в палатку, поставленную в густом лесу. В палатке жарко топилась железная печка, под ногами мягко пружинил толстый слой елового лапника. У фанерного ящика, заменяющего стол, склонились над картой несколько офицеров. Один из них, моложавый, с недовольной миной начал приподниматься, но Артемьев, надавив ему на плечо, заставил сесть и махнул Аргылову: подождите, мол. Скоро военные оторвались от карты, поднялись и сверили часы.
– Время уже подходит. Пойдёмте, – сказал Артемьев офицерам и повернулся к Аргылову: – Почему вчера не приехал?
– Ваш вызов мне передали поздно.
– Некогда мне рассиживаться здесь. Пойдёмте с нами. Там улучим время…
Выйдя из палатки, они зашагали на восток, преодолевая подъём.
К Валерию с Томмотом присоединился якут в шапке из лапок красных лисиц. Они пошли вместе, немного поотстав от группы офицеров.
По их разговору Томмот понял, что Валерий и якут в лисьей шапке друг друга хорошо знали.
– Прошлой ночью по приказу генерала Вишневского мы начали с красными переговоры. Теперь уже, как прежде, в парламентёрах нужды нет, просто перекрикиваемся. Лежим почти нос в нос, – рассказывал якут.
– О чём переговоры? – без особой заинтересованности спросил Валерий. – Опять, чтоб сдавались?
– На этот раз разговор иной! От такого разговора, пожалуй, живот заболит.
– Что же такое?
– А дали им знать о письме Пепеляева из Амги: генерал Ракитин позавчера в три часа овладел Чурапчой.
– Не может быть! – ахнул Томмот, но, быстро одумавшись, добавил: – Вот здорово! Как же это было?
– А так: красный гарнизон в Чурапче сдался Ракитину, захвачено две пушки. Когда их сюда подвезут – конец Отроду! Несколько снарядов в клочья всё разнесут.
– Может, что не так? – усомнился Томмот.
– Да разве генерал станет писать неправду? – обиделся якут. – Нет, красным теперь крышка! По ночам скрипят пилой, отпиливают куски от мёрзлых туш, перетопили на воду весь снег со двора. Ночью в белых халатах выползают с мешками за снегом. Ну а мы их – на мушку.
Томмот померк: неужели верно всё это?
– Что ответили красные? – спросил Валерий. – Перестрелку-то продолжаете?
– Крикнули, что передадут командиру.
Поднялись на взлобок. Впереди за редким мелколесьем показался алас Сасыл Сысы.
Сасыл Сысы…
Томмот почувствовал: к лицу его прилила кровь. Прославленный алас был так мал, что, глядя на него со стороны и чуть сверху, трудно было поверить, что многочисленное воинство топчется возле него две недели.
На вершине взлобья чернел высокий бруствер из нескольких рядов мёрзлых балбахов. Артемьев, одетый на этот раз в лёгкую пыжиковую дошку, быстро замелькал среди деревьев, сноровисто пробираясь к этому укреплению, остальные потянулись за ним гуськом по тропе.
– Ну как? – обратился Артемьев к солдату, который крутился юлой за бруствером, стараясь согреться на морозе.
– Всё тихо.
Артемьев посмотрел на часы. Офицерам, пришедшим с ним, он отдал какие-то распоряжения. Те быстро разошлись.
– Посмотрим на них вблизи!
Решительным шагом Артемьев направился на самый край выступающего мыска. За ним шаг в шаг пошёл Томмот. Валерий, постояв в нерешительности, двинулся следом.
Остановились, поляна отсюда просматривалась вся как на ладони. Она оказалась чуть продолговатой, и Томмот опять удивился её ничтожной, едва ли не игрушечной величине. От мыска, где они сейчас стояли, до противоположного лесистого края поляны было не больше двухсот метров. Довольно высокий непрерывный вал окружал дом с хотоном и амбаром на западной части аласа. За этим валом сейчас лежали те самые герои… Вал местами посвёркивал, отражая лучи ещё красного утреннего солнца. Это схватилась льдом вода, политая поверх балбахов. Местами он был очень не ровен, как баррикада, нагромождённая наспех из чего попало. Томмот присмотрелся и вздрогнул: как бы грозя стиснутым кулаком, из нагромождения торчала рука – мёрзлый человеческий труп! Вон там ещё… И там… И-эх! Герои продолжали сражаться и мёртвые! Многие из них превратились вот в такой заслон, и много ли живых продолжают свой неравный бой?
Легендарные подвиги героев олонхо сейчас показались бы Томмоту детскими шалостями в сравнении с тем, что он увидел.
Но если и в самом деле белые подведут пушки…
– Эй! Что вы там решили? – крикнул кто-то со стороны белых. – Надоело ждать! Сдаётесь вы или нет? Сдавшимся гарантируем жизнь и прощение. Подвезут пушки – тогда уж всё!
Настала тишина. Потянулись долгие секунды.
– Сейчас ответим! – донеслось наконец со стороны осаждённых. Голос был простуженный, но молодой, совсем молодой.
И вслед за этим возгласом, будто бы подхватив его, с площадки по ту сторону баррикад высоко взметнулся шест, связанный, как видно, из нескольких санных оглобель. Когда шест встал вертикально, утренний ветерок медленно развернул на нём красное полотнище.
И одновременно под перехлёст гармошки множество простуженных хриплых мужских голосов, постепенно набирая лад и силу, грянули:
Вставай, проклятьем заклеймённый,
Весь мир голодных и рабов!
Кипит наш разум возмущённый
И в смертный бой вести готов!..
У Томмота захватило дух, как при взлёте на качелях, которые, смутно помнится ему, тогда ещё маленькому мальчику, устраивал меж двух деревьев отец. Всё поднялось в нём! Подхватить гимн и чудом каким-нибудь оказаться по ту сторону баррикад вместе с героями! Это фантастическое желание было настолько остро, что он вскинулся как бы затем, чтобы бежать туда, но его ухватил за полу оказавшийся рядом Артемьев:
– Ку-уда! Слепой щенок!
Но порыв Томмота, по-своему понятый Артемьевым, подействовал на того. Отрезвев наконец, он обернулся к оцепеневшим от изумления дружинникам:
– Огонь!
И в ту же минуту противостоящие окопы на взлобке и ниже, каждая лиственница и каждый пень взорвались огнём. Затараторил пулемёт, перекрывая винтовочную трескотню. С той стороны ответили ровные, частые залпы и слитный бой нескольких (сколько их там?) пулемётов красных. Из-за баррикад вместе со шквалами огня всё ещё доносились слова гимна:
Это есть наш последний
И решительный бой…
– По знамени! – кричал Артемьев. – Бейте по знамени!
Огонь становился всё плотней, и Томмот, чтобы не видеть падения знамени, закрыл глаза. Но когда он открыл их, знамя по-прежнему развевалось на ветру.
– Бейте по знамени! – Артемьев суетно забегал вдоль цепи. – Сбейте знамя!
Он выхватил у кого-то винтовку и, целясь в древко, выпустил всю обойму. Знамя реяло над баррикадами. Артемьев в ярости швырнул винтовку за бруствер.
