Текст книги "Красавица Амга"
Автор книги: С. Данилов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 27 страниц)
– Эти псы ещё смеют подозревать меня в предательстве, – негодовал за стенкой Валерий. – Собаки… А что у тебя выпытывали?
– Не подослан ли красными…
– Ну, ничего! Подождём, что скажет генерал. Он мне давал задание, и я должен доложить ему, как выполнил…
– Выполнил!.. Лёжа в тюрьме Чека?
– Не мели пустое!
– Мели не мели, они не верят нам.
– Ах, псы проклятые!
«Почему они не верят? – размышлял Томмот. – Есть другие сведения? Или вправду в контрразведке их допрашивали без ведома генерала? Ах, жаль, если не поверят, очень жаль! Погибнуть, так хоть с пользой бы, а так, ни за понюшку табаку… Надежда только на него, на Валерия: учуя конец, он наизнанку вывернется…»
– Чычахов, – после долгой паузы заискивающе шепнул Валерий в щель перегородки. – Что ты рассказал обо мне?
– Как уговорились…
– Томмот, ты отличный парень! И впредь помни об уговоре. Не горюй, утром я опять потребую встречи с генералом.
Чычахов промолчал. Избитое тело его болело всё разом, каждой клеткой. Ещё одного такого допроса он, видимо, не выдержит, но как быть, если обязан выдержать! Он не имел права сейчас умереть, он обязательно должен остаться в живых, и не просто выжить, но выйти отсюда свободным от подозрений, с полным к себе доверием! Ах, насколько же труднее было Томмоту, чем его соседу через стену, чёрт бы его побрал! Его, кажется, и вовсе не били. Вон он вскочил и пошёл кружить, как зверь в клетке. Держись, говорит, и впредь уговора. А сам был бы не прочь, если б меня тут прикончили, тогда бы он избавился от опасного свидетеля…
– Валерий!
– Чего?
– Если останемся живы, то оба.
– Как понять?
– А если умрём, то и умрём оба…
– Это что, угроза?
Томмот опять промолчал: говорить для него было страданием.
Видимо, утро уже наступило, снаружи стали слышны голоса. Чычахов с трудом встал, держась за стену, и сделал шаг, потом ещё и еше, оказалось, он способен ходить, сломанных костей вроде бы нет. Превозмогая боль, Томмот принялся двигать руками-ногами, сначала медленно, затем всё быстрее.
– Вставай! Двигайся, ходи! – заметно взбодрившись, приказал он соседу.
За стеной послышался скрип половиц: Валерий послушно встал.
– Я тебе говорил: поедем сначала к твоим, переночуем, а сюда заявимся утром.
– При чём тут утро – не утро? Нас задержали дозорные! А их и днём и ночью хватает! – Половицы под Аргыловым сердито заскрипели.
– Умён, так понял бы суть! Пепеляев изо всех сил тщится показать себя милостивым. Если бы люди нас тут увидели утром, разве с нами обошлись бы так зверски? А ночь всё прикрывает! Ты жив ещё там? Запомни: благодаря мне жив!
– Ладно, ладно, Чычахов, не будем сердиться друг на друга. Ведь под одним богом ходим.
Томмот не ответил.
Громыхнула дверь за перегородкой, и к Валерию кто-то вошёл.
– Поручик Малышев, это вы? – снизил тон Валерий.
– Валерий Дмитрич…
– Поручик, идите к командующему! Я прошу вас, поручик… Скажите ему…
– Не волнуйтесь! Всё скажете ему сами, – поручик усмехнулся. – Когда приехали?
– Ещё вчера…
– Мы этого не знали. О вашем приезде генерал-лейтенант узнал только что. Захотел увидеть вас, пожалуйста, идёмте. Как тут холодно! Б-р-р! Вас заставили здесь ночевать?
– Я готов!
Уже открывалась наружная дверь, когда Томмот закашлял, давая знать о себе, да пожалел, от шальной радости Валерий вряд ли на это обратил внимание.
Не заявит ли он сейчас своим: попутчика моего надо расстрелять, поскольку я его использовал из крайней необходимости, чтобы он помог мне доставить добытые сведения. Худшее в том, что ему поверят, а мне – нет. Но если он будет уверен, что тень на него не падёт, обязательно постарается от меня избавиться! Хотя всё-таки он трус… Так думал Томмот, прислонившись плечом к дощатой перегородке, по одну сторону которой была удача, а по другую – крах.
Прошли прихожую. Поручик без стука распахнул дверь в смежную комнату:
– Пожалуйста!
За столом, низко склонившись, сидел над бумагами человек в чёрном вязаном свитере. Заробевший Валерий бросил руки по швам: Пепеляев!
– Брат генерал! По вашему заданию…
– А-а, Аргылов! С возвращением! – Пепеляев, выйдя из-за стола, пошёл ему навстречу. – Господь милосердный внял нашим молитвам. Пожалуйста, проходите.
Генерал взял Валерия под руку и, подведя к столу, усадил.
– Только что узнал… Приехали прошлой ночью? Следует поругать кое-кого: герой прибывает к своим, а мне не докладывают!
Валерий открыл было рот, чтобы пожаловаться генералу на Топоркова, но вовремя спохватился: неловко было бы, возвратясь из стана врага к своим, начинать свой доклад с жалобы. Потом… Потом пожалуется.
– Брат генерал!
– Рассказывайте, я слушаю.
Странно осевшим голосом Валерий начал рассказывать, как на пути к Якутску нарвался на красных и после перестрелки едва ушёл от погони, с кем в городе установил связь, как был схвачен по доносу штабс-капитана Соболева чекистами, как уговорил Чычахова и убежал с ним, будучи уже выведен на расстрел. Дальше он рассказал, как с великими трудностями перед арестом добыл копию оперативного плана действия красных войск и что этот документ он при задержании чекистами сумел уничтожить, но главное успел вызубрить наизусть. И без запинки, как стихи, отбарабанил сочинённый им текст.
Генерал с него не сводил глаз, но особенного воодушевления не проявлял.
– Да… Вы доставили сведения большой ценности. – Генерал поднёс ко рту кулак, как заметил Валерий, чтобы скрыть зевок. – Спасибо.
Этот зевок озадачил Валерия, и он заметно сник. Не знал он, что равнодушие генерала вызвано тем, что сообщение Валерия – не новость для генерала. В действительности Пепеляев был немало обрадован: агентурное сообщение, поступившее час назад, подтверждало сведения, добытые Аргыловым. Судя по всему, красные действительно решили стянуть войска к Якутску в надежде на длительную оборону. Эту на редкость благоприятную ситуацию красные прямо-таки преподносили Пепеляеву, как хлеб-соль. К дальнейшему походу можно было подготовиться без спешки, основательно. Что же касается плана красных превратить Якутск в «мощный боевой кулак», то это не более как благое желание.
Если отряд Строда подстережёт в засаде и уничтожит Артемьев, а дорогу из Чурапчи в Якутск, по которой движется отряд Курашова, перережет генерал Ракитин, то из чего составят красные свой «мощный кулак»? Всё-таки что оно такое – этот план красных? Ограниченность стратегического мышления? Трусливое прятание в нору? Но пусть то, пусть другое, а ещё лучше – то и другое вместе, в любом случае это подарок судьбы! Пепеляев встал.
– Брат Аргылов, за отличное выполнение задания от лица командования дружины объявляю вам благодарность. Родина не забудет вас.
– Спасибо, брат генерал!
В знак окончания разговора генерал наклонил голову, но Аргылов всё ещё стоял, разочарованный таким исходом. Сколько раз в мечтах своих рисовал он себе эту встречу! Нет, не такой была эта встреча в мечтах! Под гром оркестра… Пусть оркестра и не будет, пожалуй, но под восторженные крики всей дружины – это уж обязательно – он строевым шагом подходил к генералу и докладывал: задание выполнено. А генерал при всех говорил, держа его за руку: «Подлинный герой! Вручаю в ваши руки судьбу якутской земли!»
В действительности сложилось наоборот: началось с побоев… И хотя всё пришло к благополучному концу, Валерий не мог да и не хотел, пожалуй, скрыть своё разочарование: в штабе, как на грех, кроме адъютанта, о его встрече с генералом никто, пожалуй, и знать не будет. Ах, в каком разительном несоответствии с действительностью обнаружили себя его мечты! С тяжкой повседневностью эти мечты до жестокости оказались не в ладах. Валерий стоял растерянный, словно человек, наблюдающий, как долгожданное вкусное варево нечаянно опрокидывается на шесток камелька. Мстительно вспомнив о Топоркове, Валерий, сам того не заметив, перенёс это чувство на генерала: не может быть, чтобы ему не доложили о задержанных прошлой ночью! Врёт генерал… От этой неожиданной мысли у Валерия исчезло желание жаловаться на Топоркова. Да ещё пришла на память скрытая угроза Чычахова: «Останемся живы, так вместе. А умрём, так и умрём вместе». Расстреляют ли Чычахова как шпиона Чека, или он расстанется с жизнью по-другому, всё равно подозрение упадёт и на него, на Валерия.
– Брат генерал…
– Да? – поднял глаза уже обратившийся к своим делам Пепеляев.
– Имею одну просьбу. Там, – Валерий кивнул вглубь двора, – содержится мой попутчик, о котором я сейчас рассказал. Комсомолец, несколько дней проработал в Чека. Но душой парень наш. Он спас меня от расстрела, по дороге сюда подстрелил несколько красных… Прошу его освободить и дать под моё начало. Я ручаюсь за него.
Пепеляев помолчал, поглаживая бакенбарды и опустив взгляд.
– Для чекистов мы не признаём пощады. Разве только под вашу ответственность… Поручик!
В дверях показался адъютант.
– Приведите того, – махнул в сторону окна генерал и опять повернулся к Валерию. – А вы подождите в той комнате. Как его фамилия?
– Чычахов.
– Если не ошибаюсь, ваши родные находятся здесь, в Амге?
– Н-не знаю… – удивился новости Валерий.
– Во всяком случае, с батюшкой вашим я встретился. Как местный уроженец, пожалуйста, окажите помощь в обеспечении дружины транспортом, продовольствием и одеждой. Пойдёте в распоряжение полковника Андерса.
– Слушаюсь, брат генерал!
В прихожей Валерий присел у тёплой голландки. «Обо всём знает… – с тревогой подумал он. – И отца, и даже где живёт. Неужели и вправду здесь, в Амге?»
Зайдя снаружи и увидев Валерия растерянным, Томмот принялся гадать, что бы это могло значить. Генерал ему не поверил? Но почему тогда Валерий расхаживает свободно? Конвоя-то нету… Тот робко улыбнулся и чуть подмигнул Томмоту. Что это? То ли «Будь осторожен», то ли «Не бойся, всё хорошо!».
Адъютант распахнул дверь:
– Проходи!
Томмот шагнул.
– Здравствуйте… – замялся он, не зная, как назвать сидящего за столом человека.
– Здравствуйте, «товарищ», – слабо усмехнулся Пепеляев и показал на стул.
Томмот осторожно присел на краешек.
– Ты, кажется, чекист? – против своего обыкновения обратился на «ты» Пепеляев.
– Проработал несколько дней… был мобилизован.
– Участвовал в расстрелах?
– Не-ет… Аргылов был у меня первым.
– У нас к чекисту один приговор – пуля.
– Но я не чекист ведь… – Томмот чуть приподнялся на стуле и сел опять.
– Из Чека и не чекист?
– Несколько дней…
– Всё равно!
Чычахов опустил голову.
– Способ спасти жизнь у тебя лишь один: чистосердечность. Расскажешь правду…
Чычахов поспешно воскликнул:
– Я рассказываю только правду! Всё, что знаю. Одну правду…
Пепеляев, чуть пригнувшись через стол, приблизился к Томмоту:
– В Чека на допросах Аргылова был?
– Был.
– Что он показывал?
– Н-нич-его…
– Как же так? Совсем ничего не говорил?
– Почему, говорил!
– Что же?
– Ругался очень… Ну, там всяко… Кумаланты, тарбыяхсыты, нищие… Пепеляев с вас, сволочей, спросит… в таком роде.
Пепеляев принялся в упор разглядывать Томмота.
– В Чека откуда был направлен?
– Из педагогического техникума.
– Коммунист?
– Нет.
– Комсомолец?
– Состоял… Сейчас вот никто, у вас нахожусь…
– А почему ты у нас? – тихо и вкрадчиво спросил Пепеляев.
Глянуть со стороны, так не белый генерал допрашивает чекиста, а учитель ведёт беседу с учеником.
Генералу всё больше нравилось, что на всякий вопрос парень отвечал не торопясь, раздумчиво, в нескольких словах, которые он выговаривал с усилием. На допросах многие бывают чересчур угодливы, на любой вопрос у них тут как тут ответ, который выпаливают они без единой запинки, всячески стараясь выгородить себя, показать, что они белее самих белых. Таким веришь с трудом, а поверишь, начинаешь презирать. Этот же, как видно, простодушен до смешного…
– Я спрашиваю о причине твоего перехода к нам…
Томмот вздохнул и опять принялся теребить свою шапку.
– Мы были бедняками, – начал он. – Отец умер рано. Мать решила чего бы ни стоило сделать из меня грамотного человека. Чтобы дать мне учиться, она работала у баев, не зная дня и ночи. В нужде я проучился восемь лет, полтора года осталось до того дня, когда б я стал учителем… – Как бы устыдившись, Томмот кротко взглянул на генерала и замолчал.
– Ну, ну… Рассказывай дальше.
– Отдав столько сил учёбе и уже добившись кое-чего, кажется мне обидным опять оказаться наравне с неграмотными бедняками. Я б хотел жить в достатке, в почёте… Хоть и коротко, но послужил я вот у властей, в чекистах, и что же? Опять я только на побегушках, опять полуголоден. Если даже красные и победят, всё равно навек останусь в том же положении. Да и не победят они – видно по всему…
– Святая истина! Народом своим будете править вы, учёные люди.
– Аргылов тоже вот так говорит. Потому и перешёл…
Стыдясь выбитых зубов и одновременно будто намекая на них, Томмот прикрыл ладонью вспухшую щеку и рот. Генерал сделал вид, что не заметил этого.
– Матери понравится, что ты перешёл к нам?
– Мать умерла.
– Кто ещё из родных?
– Никого.
– Тебя почему взяли в Чека? Оказывал какие услуги?
– Не знаю. Не помню случая, чтобы оказывал… Просто в техникуме я слыл за хорошего комсомольца, выполнял все, что поручали. Может, поэтому?
«Кажется, не врёт», – то верил, то не верил Пепеляев.
– Может быть, слышал: мы прибыли сюда по приглашению самого якутского народа, чтобы очистить Якутию от коммунистов. Тех, кто признается в ошибках и желает их искупить, мы не караем. Мы дадим тебе возможность смыть пятно позора, которое ты обрёл в комсомоле и в Чека. Нам нужны честные и храбрые люди. Где бы ни был, ты должен своему народу рассказать о нас, о наших целях и задачах, объяснять, почему мы прибыли сюда. Понятно?
– Ладно… – поднял голову Томмот.
– Сейчас пойдёшь с Аргыловым. Когда настанет пора боёв, желал бы я услышать твоё имя в числе храбрецов.
– Я оправдаю…
Томмот обеими руками схватил протянутую через стол руку генерала и неловко, но усердно потряс.
В прихожей, под присмотром адъютанта, Валерий и Томмот привели себя в кое-какой порядок: вымыли лица, очистили от кровяных пятен одежду. На дворе их ждали собственные, уже осёдланные кони.
– Не говорите никому, что прибыли вчера, – посоветовал, а может, приказал адъютант. – Прошлой ночи у вас не было. Вы прибыли только сейчас, дорогой заехали в штаб и едете из штаба! Всё!
– Мошенники! Ещё заставляют скрывать… – уже отъехав от штаба, выругался Валерий. – Генерал обо мне спрашивал?
Томмот уклончиво промолчал.
– Я добился его освобождения, поручился за него, а у него ещё секреты! О чём спрашивал генерал?
– Спрашивал, что ты показал на допросах.
– А ты?
– Ну, а я ему что положено: мол, показаний не давал, только ругался.
– Они ещё не доверяют мне, сволочи! Хоронясь тут в тылах…
«Жизнь моя на волоске! – только сейчас с запоздалым страхом подумал Валерий. – Проговорись этот парень, давно бы уже и следы мои остыли». Говоря по правде, Валерий был намерен избавиться от Томмота, едва только доберутся до Амги, но теперь… Не будь живого свидетеля, наверняка так легко не поверили бы ему, Валерию. Ирония – сын хамначчита волею обстоятельств превратился в его ангела-хранителя. Чудеса! А хороши же эти сволочи – вместо благодарности обвиняют в измене…
– Собаки! – вслух выругался Валерий.
– Чего? – не расслышал Томмот.
– Собаки, говорю. Знают, что люди сутки ничего в рот не брали, и не дали хотя бы червячка заморить. Но теперь-то на них плевать! Я узнал, отец мой с семьёй находится здесь. Наедимся вволю! – И крикнул прохожему: – Стой-ка, друг! Не знаешь, где тут проживает старик Митеряй Аргылов?
Выйдя со двора штаба, Пепеляев с адъютантом едва не столкнулись со всадником. Конь, загнанный седоком, храпя, резко свернул и остановился, толкнувшись грудью в изгородь. Царапая пальцем кобуру, адъютант бросился заслонить собою генерала.
– Это штаб? – прохрипел с седла всадник.
– Кто такой?
– Подъесаул Наживин. От Артемьева с донесением.
– Давайте сюда!
– Велено командующему, лично в руки.
Пепеляев отстранил адъютанта:
Связной спрыгнул с коня и, узнав генерала, протянул ему пакет:
– Срочное…
Чуя неладное, Пепеляев нервно вскрыл пакет. В донесении значилось:
«Отряду красных из Петропавловского с командиром Стродом во главе на местности Суордах удалось миновать нашу засаду. Было предположение, что они, узнав о засаде, повернули назад в Петропавловское. Но оказалось, что они обошли нас окольной дорогой. Сейчас отряд Строда идёт по направлению к Амге.
Артемьев.
с. Петропавловское, 10 февр. 1923».
– Где Артемьев сейчас? – спросил Пепеляев связного.
– Идёт на соединение с вами, брат генерал.
– Поручик! Генерала Вишневского ко мне! Не-мед-ленно!
Скомкав и сунув в карман бумагу, Пепеляев резко повернулся и заспешил назад, к штабу. Ещё не осмыслив возникшую ситуацию, он почему-то мучительно вспоминал и никак не мог вспомнить, какое нынче число. Он суеверно опасался – не оказалось бы нынче роковое тринадцатое. Но вместе с половиной ночи тянулся ещё тот же самый двенадцатый день февраля.
Тринадцатое предстояло завтра…
В этот длинный-предлинный день к старику Аргылову заявились трое вчерашних – Угрюмов, Сарбалахов и Чемпосов, уже заметно навеселе. Шумно ввалясь, они без приглашения разделись, расселись и закурили.
Сарбалахов, как хозяин, придвинул стулья к столу:
– Старик Митеряй, Ааныс! Просим вас сесть вот сюда.
Аргылов отчуждённо взглянул на гостей:
– Что такое?
– Имеем к вам разговор.
«Не о сынке ли? – Аргылову больно сдавило сердце. – Неужели? О, боже мой! Если принёс злую весть, чего же давеча, заходя, скалился, варнак этакий? А что с Чемпосовым этим – прячет глаза…»
– Надо, чтобы и Ааныс подошла. Обычай соблюсти…
– Побыстрей, ты! – прикрикнул старик на жену.
Та оставила свои дела у камелька и подошла.
«Чего этот нучча уселся в стороне и выставил свой носище? Куда девалась его вчерашняя прыть!» – Аргылои покосился на Угрюмова.
– Не обессудьте, старик Митеряй и старуха Ааныс! Мы пришли к вам с предложением и речами, которые могут показаться неуместными в эти дни, когда на всём белом свете крозь людская течёт, а ненависть и вражда выплёскиваются через край, – торжественно и витиевато, словно рассказывая олонхо, начал Сарбалахов, распрямившись и подыгрывая себе жестами. – Но хоть на просторах нашей земли угнездился дух войны и бедствий, корень жизни не должен исчахнуть. Погибшим уже не ожить, а живой человек тянется к жизни…
– Чего ты там плетёшь несусветное! – рассердился Аргылов. – Нечего нести околёсицу, говори по-человечески!
– А мне кажется, я толкую по-якутски, по-человечески!
– Не мучай, говори, что там из Якутска сообщили.
– Из Якутска?
– Да, о сынке… Валерии…
Поняв, о чём беспокоится старик, Сарбалахов перешёл на другой тон.
– Оказывается, Митеряй, ты нас принял за недобрых вестников. Не приведи господь такого. Мы по другому делу. Ну, успокойся, сядь.
– О, грех какой… Не мори уж, скажи прямо, чего надо.
Сарбалахов выбил трубку о край стола и положил в карман.
– Мы с Чемпосовым пришли как сватья…
– Что-о? – Аргылов дёрнулся, как уколотый. – Ты, сын Сарбалаха, решил надо мной посмеяться?
– О, боже! – схватилась за голову и Аанас.
Сарбалахов, осердясь, надул щёки.
– У вас имеется взрослая дочь. Так вот к ней сватается наш офицер, ротмистр Николай Георгиевич Угрюмов.
Услышав своё имя, ротмистр наклонил голову и обнажил под зачёсом лысину.
– Харчагай… – Ааныс отвернулась, с шумом отодвинула свой стул и пошла прочь.
Угрюмов проводил её взглядом.
– Пусть женщина уходит, это лучше, – нашёлся Сарбалахов. – Мужчины скорей поймут друг друга. Николай Георгиевич не какой-нибудь безродный бродяжка. Должно, ты слыхал о людях, приближённых царя – их называют «дворяне». Ротмистр – дворянин. До революции его родители владели большим имением, ну, значит, землями. Ещё они имели в Петербурге и Москве несколько своих домов. Когда восстановится прежняя власть, все свои владения он получит обратно. Имеет военное образование, воевал всю германскую войну при царе, воевал и при Колчаке, прошёл сквозь огонь и воду. Старик Митеряй, распространись мыслью и вдаль и вглубь: дочь твоя становится дворянкой. У тебя самого появляется возможность развернуть торговлю на севере и на юге. К твоим ногам падут даже власти города Якутска, потому что, насколь слыхать, среди якутов нет ещё человека, породнившегося с русскими дворянами. Ты будешь первым. Старик Митеряй, мы ждём твоего слова! Неспроста говорится, что у женщины волос долог, ум короток, с ними можно и не считаться. Главное – твоё слово.
Подперев голову, Аргылов погрузился в думу. Вначале он был ошарашен, но способность соображать вернулась к нему быстро. Сын Сарбалаха и вправду не шутил: они пришли свататься. Потому-то, оказывается, этот русский и угнездился отдельно. Серьёзны ли его намерения или он бесится? Для зятя этот нучча уж больно того… Сидит, сатана, расплывшись, копна копной. Староват, немногим, кажись моложе меня самого. Однако деньги у всех одинаковы – и у русских, и у якутов, и у старых, и у молодых. Правильно говорят, что деньги не пахнут. Если он действительно дворянин, то это заманчиво. Стать сановитым тестем Аргылов не прочь. О-о, тогда бы он кое-кого хорошенько бы проучил! Только не шибко ли скоропалительно это?..
– Давно ли знает девку этот ваш… – не отнимая рук от лица, осведомился Аргылов.
– Увидел вчера, и вот… Полюбил!
– Скажи как быстро!
– Сейчас всё быстро – время такое…
– Жениться, так быстро! Бросать, так быстро, – поддакнул Чемпосов.
Сарбалахов незаметно наступил ему на ногу.
Аргылов украдкой глянул меж пальцев: второй сват не с чудинкой ли?
– Хозяин согласен? – спросил ротмистр.
– Погодите немного, Николай Георгиевич.
– Вы его спрашивайте конкретно: да или нет?.
– Спешит! – буркнул себе под нос Чемпосов. – Приспичило!
– Сиди, не болтай! – обрезал его Сарбалахов.
– Что он говорит? – кивнул на ротмистра Аргылов.
– Э, да ничего особенного! Ну, что скажешь?
– Не наступали б на горло…
– Тебе же рассказано, какой человек зять. Чего ещё раздумывать?
– Ещё бы не раздумывать!
«И жениться легко, и бросить легко…» Правда, это так. Этот русский – вроде перелётной птицы. Может, оказаться, что жён у него по городам да сёлам – не счесть. Может, и в России законная жена? А нет, так не сегодня-завтра зятька-то убьют. Война – она и есть война…
– Тарас, в такие-то времена… Удобно ли? Не осудит ли народ? Подождать бы надо…
– Пустое! Чего там ещё – удобно ли? Обещаю тебе: на свадьбу пригласим самого генерала Пепеляева! Вот… А насчёт людской молвы… Ты на это наплюй!
– К тому же есть обычай калыма и прочего, – стоял на своём Аргылов. – Нельзя же так… Не по-людски!
– И скажет же! Право, язык без костей, рта не дерёт! Какого и сколько калыма ты хочешь сорвать с нас, с солдат? Наш калым – это наши жизни. Мы сражаемся за вас, и жизни наши висят на кончиках наших штыков. Заговорил о калыме! И без нашего калыма у тебя мошна толстая!
Наступила длинная пауза. «Не слишком ли рубанул сплеча?» – мелькнуло у Сарбалахова. Ротмистр, не понимая слов, но понимая тон, поглядывал с тревогой то на старика, то на свата. Один Чемпосов сидел безучастно, глядел в пол.
В прежние времена сватов без калыма Аргылов и близко не подпустил бы к своему двору. А сейчас, если подумать, что за калым может уплатить этот бродяга? Кроме вшей в портках, у него и нет, поди, ничего. Другое дело, если они победят! Если они овладеют хотя бы Якутском, там найдётся добра на калым не одной девке! Да и девка-то сама – отрезанный ломоть… В ней, сатане, ни капельки моей крови. Умру, так она обо мне и слезы не уронит, а то и обрадуется. Будто в целом свете нет у ней более кровного врага, чем я. У-у, стерва! Уж выдать её за этого лысого борова – всё лучше, чем выскочит замуж за какого-нибудь комсомольца-босяка с глазами на темени. Может, хоть этот нучча её укротит!
– Старуха! – распорядился Аргылов. – За стряпню!
– Вот это умное слово! Вот это хозяин! – вскочил Сарбалахов и обрадованно затряс руку Аргылова.
Второй сват глубоко вздохнул.
Ротмистр Угрюмов не понял что к чему: старик кричит на кого-то, а Сарбалахов явно обрадован…
– Что он сказал? Он согласен?
Сарбалахов вместо ответа сделал размашистый жест, показав рукой на принесённую ими сумку.
– Николай Георгиевич, спирт – на стол!
У Кычи в эти дни только и дел было, что спать: за ворота не выйти – офицеры и солдатня проходу не дают, делать что-нибудь по дому – душа не лежит, всё из рук валится. Вот и заспалась она вроде евражки.
Ааныс разбудила Кычу, поправляя на ней сбившуюся шубу.
– Что, мама?
– Тише! Слыхала, о чём они говорят?
– Кто такие?
– Да эти… гости вчерашние. Они пришли сватать.
– Кого это?
– Не меня же!
– Ме-е-ня-я? Да я их бесстыжие лица… – Кыча вскочила.
– Не надо, доченька! Натворишь беды…
Ааныс уложила Кычу обратно, легла рядом, и обе скрылись под шубой.
– Голубушка, подожди. Давай подумаем вместе.
– Ты что, мама, говоришь? О чём тут думать?
– Доченька! Если ты выйдешь к ним и в лицо откажешь, они ни перед чем не остановятся. Чего доброго, начнут стрелять или снасильничают. Были бы люди как люди…
– А он что-нибудь сказал?
– Кто?
– Да отец…
– Я не слышала… Разве станут спрашивать? Схватят, сомнут, и всё…
– Что же это такое! Как же так? Я же не согласна!
Ааныс теснее прижала к себе дочь.
– Мама, кто из них… сватается?
– Нучча…
– Я так и знала. Он вчера пригрозил. Что же мне делать?
– Если согласится отец, сегодня стерпи всё. Перечить сейчас бесполезно. Сделай вид, что не отказываешь, лишь бы отправить их домой. Завтра ли, послезавтра, может, выход найдём. Хороших бы людей отыскать где-нибудь в укромном месте. Пока не уляжется кутерьма, ты могла бы там спрятаться…
– Джахтар! Долго ли звать тебя? – послышалось из-за стола, и вслед за тем, отдёрнув в сторону занавеску, явился сам хозяин. – Я велел тебе приготовить ещё еды. Ты что, оглохла? Навари ещё мяса. Занеси из амбара замороженный хаас! Хотуой, ты тоже вставай! Одевайся, да получше!
Стол накрыли, гости повеселели, предвкушая пир, загремела посуда, зазвенели ножи и вилки.
– Дочь где? – обернулся Аргылов к жене. – Или ждёт, чтобы я зашёл к ней с плёткой?
Убитая горем Ааныс поплелась за перегородку.
– Доченька! Придётся тебе, бедная моя, идти к столу. Сиди и молчи, не перечь! Завтра, может…
– Долго вас ещё ждать?
– Успеете! – огрызнулась Ааныс.
Кыча глубоко вздохнула и сложила руки на коленях.
– Ну, ладно…
Вскоре из-за перегородки Ааныс за руку вывела дочь.
– Кыча Дмитриевна! Девятипудовый привет и восьмипудовые наилучшие пожелания! – Стоя с набитым ртом, Сарбалахов фатовски поклонился.
Угрюмов встал ей навстречу, щёлкнул воображаемыми шпорами и сделал поклон:
– Добрый вечер, мадемуазель Кыча! – и приложился к её руке.
Ааныс хотела было усадить Кычу рядом с собой, но Сарбалахов запротестовал:
– Невесте положено сидеть вот тут! – распорядился он и посадил Кычу рядом с Угрюмовым.
– Чэ! – провозгласил Аргылов и, не глядя ни на кого, поднёс свою рюмку ко рту.
– Погоди, погоди! – гвоздем вскочил Сарбалахов. – «Чэ!» Мы же не пьяницы! Надо соблюсти обычай как положено, выслушать слово невесты. Кыча Дмитриевна, ты сама, вероятно, всё слышала и знаешь, так что лишних слов тратить не надо: Николай Георгиевич Угрюмов сватается к тебе. Что ты скажешь на это?
Она промолчала, но Сарбалахова это не смутило, и он вскинул свою рюмку:
– Говорят, молчание – знак согласия. К тому же всякая девушка, хотя и рвётся выйти замуж, стесняется сказать вслух об этом. Так что поднимем наши рюмки за соединение судеб Кычи Дмитриевны Аргыловой и Николая Георгиевича Угрюмова. – Затем, обращаясь к ротмистру, Сарбалахов добавил по-русски: – За вас!
– Выпейте, – приблизившись к Кыче и чокаясь с нею, посоветовал Угрюмов. – И хандра долой!
Но Кыча сидела молча и каменно, не отрывая взгляда от лужёных боков самовара.
– Чемпосов! Теперь твой тост! – распорядился Сарбалахов.
– Не буду!
– А-а, тебе досадно, что проиграл! Слушайте! Чемпосов бился об заклад, что ни девушка, ни родители не согласятся. И проиграл. Ладно, Чемпосов, не расстраивайся, в другой раз я в твоё утешение нарочно тебе проиграю. Значит, тоста не будет? Ну, чёрт с тобой!
– Ой, грех! – хоронясь от стыда, Ааныс натянула платок на глаза.
Даже Аргылов в согласии с женою (кто бы мог поверить!) возмутился, ударив кулаком по столу:
– Хватит!
За столом стало тихо и неловко.
– Что такое? – забеспокоился ротмистр, ничего не поняв из разговора.
– Э, да так… – беспечно отмахнулся Сарбалахов. – Друзья, и по нашему, и по русскому обычаю молодые должны поцеловаться. – И крикнул Угрюмову по-русски: – Горь-ка-а!
Сообразив, в чём дело, ротмистр поспешно вытер губы и встал. Но в этот момент распахнулась наружная дверь, и с мороза в дом шагнули двое.
– Здравствуйте!
Никто не нашёлся сразу ответить.
– Не здороваетесь? Вам, сытым, голодные не компания…
Первый из вошедших кинул шапку на орон и подошёл к столу.
– Валерий? – раньше всех опомнился Сарбалахов.
– Э… Бэ… Бэ… – старик схватил ртом воздух и упал лицом в стол.
– Сынок! – всплеснула руками Ааныс.
Кыча не переменила позы, но лицо её оживилось, хотя ни радости, ни огорчения оно не выразило.
Старик Аргылов сжал голову руками: сон это, явь? Неужели это сын его стоит перед ним? Изменившийся, похудевший, но несомненно он! Что это? Откуда он взялся? Или всё же ему мерещится с пьяных глаз?
– Б-бэ… ле-рий! Ты ли?
– Я, я! Не призрак же! Или вы успели меня похоронить? Уж не поминки ли это?
Опрокинув стул, старик кинулся к сыну, обхватил его, уронил голову ему на грудь. Валерий ласково, как маленького, погладил отца по седеющей голове.
– Успокойся, отец! Видишь, вернулся живой…
– А-а… Ы! – заглушая в себе рвущийся наружу крик, старик задвигал кадыком. – Бог… бог…
– Не бог, отец, а вот этот парень. Он меня спас. – Левой, свободной рукой Валерий подтолкнул ближе к столу Чычахова. – Знакомьтесь. Звать его Томмот. Не будь его, сомнительно, чтобы ты сына своего увидел живым…
Вздрогнув, Кыча быстро-быстро заморгала глазами: Томмот? Да, он. Здоровается с отцом, трясёт его руку… Почему он здесь? Кычу сюда привезли, связав, а Томмот приехал по своей воле? «Спас», говорит Валерий. Обнимается с отцом, улыбается во весь рот… Что же это такое? Бежал от своих? Так что же он, притворялся всё время? Предатель… После такого как можно верить во что-нибудь на этом свете? Смотри-ка, улыбается даже мне. Не иначе как мы с тобой ровня, дескать, оба предатели… Как бы не так! Радуешься встрече? Ну, так вот тебе, порадуйся!
Кыча обернулась к ротмистру:
– Выпьем!
Не дав никому опомниться, она опрокинула рюмку в рот, обмерла, задохнувшись, а восхищённый ротмистр приник к ней и поцеловал в щёку. Мельком Кыча словила удивлённый взгляд Томмота. Валерий, усевшись возле отца, махнул ему:
