Текст книги "Красавица Амга"
Автор книги: С. Данилов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 21 (всего у книги 27 страниц)
– Отправил. Андерс объявляет тебе благодарность.
– Ха-ха. Вот как надо делать: деревья пусть валят другие, а ты подбирай белочек. Раздевайся, садись к столу. – И, подойдя вплотную, шепнул: – Мальцев Николай Николаевич. Тот самый?
– Тот самый…
– Смотри, таких людей лучше не сердить, потому и зазвал в гости. Сделай вид, что меж вами ничего не было. – И подошёл к Мальцеву: – За обоз, снаряжённый нами в Сасыл Сысы, полковник Андерс мне благодарность объявил. Знакомьтесь, Чычахов.
– Разве ты успел меня позабыть? – снизу вверх исподлобья глянул гость.
– Нет, помню…
– И не забудешь! Кто попадает в мои руки, запоминает меня на всю жизнь. Ты кто таков?
– Чычахов я…
– Я не фамилию спрашиваю. Кто был твой отец?
– Охотник.
– Батрак?
– Да, батрак! Хамначчит…
– А сам кто?
Томмот промолчал. Желая свести всё в шутку, Валерий, смеясь, ответил за него:
– Чекист он, Николай Николаевич! Он чекист, осторожнее с ним!
– Знаю! – без всякой шутливости отозвался Мальцев. – Как, ты сказал, тебя зовут? Хамначчит?
– Меня зовут человек.
– Ты – человек? Ах ты обезьяна!
Наступила долгая пауза. Валерий вмиг сообразил: притворившись пьяным, он уронил голову на стол. Томмот медленно поднялся и вышел из-за стола, укрощая себя: «Нельзя, держись! Нельзя, держись!» Чемпосов, понимая его, поднялся тоже и подошёл его успокоить.
– Это он спьяну! – шепнул он, поспешно вернулся к Мальцеву и с почтительностью полового налил ему ещё один стакан.
Тот схватил стакан и, ни на кого не взглянув, выпил.
– Брат полковник… – обратился к нему Чемпосов.
– Я тебе брат? – ещё держа себя в берегах, вежливо осведомился Мальцев.
– Знаю, что вы, господин полковник, говорите это во хмелю. Но обращение «брат» предписал генерал Пепеляев. Ваша дружина пришла освободить якутов от большевиков, дать им свободу, дать им основы государственности…
– Государственность якутам! – как от зубной боли простонал Мальцев. – Как собаке юбка… Свобода? Но что будет делать со свободой дикарь? Свобода дикости – это свобода? Что будет делать дикарь со свободой – лепёшку себе испечёт? Талдычат нам: якутский народ нас пригласил! Пригласили… Ни подводы, ни куска мяса от вас без насилия! Эсер Куликовский – вот кто нас сюда приглашал! Знаете такого? Управляющий Якутской областью…
– А Никифоров? А Попов? – вставил вопрос Чемпосов. – Разве они не якуты?
– Якуты, да только на остальных якутов им плевать!
– Неправда! Генерал Пепеляев в своих воззваниях…
– Пепеляев! В своих воззваниях! Сказочки для дураков… А вы знаете, что он сказал нам? – перегнулся Мальцев через стол. – До поры до времени не обижать якутов, обещать им всё! До поры! А потом мы поддадим им под зад, ох, поддадим! Все богатства этого края будут наши! Вот так, мои любезные. Мы победим, а после победы будете управлять вы, якуты, – так, что ли? Вот вам! – и с грубостью захмелевшего извозчика сунул под нос Чемпосову кукиш. – Губернатором Якутии Пепеляев назначит меня! Или Андерса…
Чемпосов побледнел. Томмот поймал под столом его руку и зажал в своей. Глядя на Мальцева, он поразился, как быстро во хмелю меняется человек, как выворачивается его изнанка и он сотворяет такое, чего трезвый никогда бы себе не позволил. Прошлый раз на допросе, домогаясь от Томмота показаний, он разговаривал больше кулаками, а сейчас и сам, как на допросе, но без принуждения, выболтал всё, что знал. Ну, что же, он сам подаёт оружие против себя. Хорошо бы узнал Пепеляев…
– У-у! – как от лютой тоски завыл Мальцев и замотал головой. – Кадровый офицер лейб-гвардии его величества Николай Николаевич Мальцев за одним столом чёрт знает с кем! Я, который в ставке верховного главнокомандующего чокался со своим тёзкой великим князем Николаем Николаевичем… Позор! – Пудовый удар кулака по столу подбросил объедки, опрокинул пустые бутылки. – Встать!
Все трое – Валерий, Чемпосов и Томмот – непроизвольно вскочили.
– Подполковник Мальцев уходит…
Валерий подхватил его под мышки. Качаясь, как две ракиты на ветру, они пошли в обнимку в правый угол дома, и Валерий сам надел на гостя шубу, застегнул её, надел на него шапку. Хватая ручку двери, но мимо, гость чуть не грохнулся вниз лицом, однако устоял. Уже перешагивая через порог, он в последний раз оглянулся:
– П-подполковник Мальцев уходит…
Проводив гостя, Валерий скоро вернулся и, раздеваясь в правом углу, испытующе глядел на понуро сидящих дружков. Пока он уходил и вернулся, они не притронулись ни к еде, ни к вину и не проронили ни слова. Валерий подошёл к столу.
– Выпьем! Давайте есть-пить…
Чемпосов отодвинул свой стакан, Томмот накрыл кружку ладонью.
– Сыны народа всерьёз обиделись! Дурачьё!
– Глухой, что ли? – Чемпосов вскинул голову. – Не слышал, как он нас поносил?
– А вы-то сами не оглохли случаем? Нас во все времена так поносили! Плосконосые, а туда же норовят, в великие народы! Но плюнем на это и будем помнить лишь об одном: деньги, деньги, деньги! Будет у меня мошна толста, буду и я, азиат, благородней любого европейца. И вот этот спесивый офицер лейб-гвардии его величества будет целовать мои торбаса! Вот вам, мальчики, и цель, и направление жизни! Выше голову!
Томмот с интересом глянул на Валерия:
– Ну, удивил ты меня! Оратор…
Валерий принял это за похвалу. Левой рукой он обнял Томмота за плечи, правой налил ему и себе.
– Удивился, говоришь? Оратор? Школа Чека! Это там сидя, я понял, как надо жить! За то, чтоб и мы когда-нибудь взлетели белыми птицами!
– Блюдолизы никогда не взлетят! – вскипел Чемпосов.
Валерий сначала выпил, закусил и только потом удостоил ответом:
– Ну, хорошо. Потешь душу, обидься на этого подполковника, вознегодуй, а он вынет пугач да пулю тебе! А нет, так в контрразведке замучает. Найти себе смерть – дело нехитрое. Выдержать да перетерпеть всё, чтобы восторжествовать, – вот это дело другое! Понятно я говорю?
– Нет худшего, чем ходить на задних лапках! – продолжал своё Чемпосов.
– Ничего, походишь! – погрозил ему Валерий. – Ты не один! Схватят тебя, тень падает и на меня. Вытворишь что – защищать и сочувствовать не буду, сам наступлю ногой на горло! Я тебя предупредил…
Хмель, как видно, шибанул ему в голову. Он опять подсел к Томмоту.
– Сатана, хороший ты парень. Я тебя люблю… Ты мне спас жизнь. Но и я тебе отплатил тем же, поручился за тебя. Я ради тебя г-готов на всё! Давай-ка я тебя поцелую!
– Бабы мы, что ли, целоваться? – отстранился Томмот.
– О Кыче не горюй, будет твоя! Помнишь, как я их турнул, когда они тут женихались? А всё ради тебя. Меня за это могли расстрелять, но ради тебя я на всё пойду! Давай ещё выпьем. Чего бы ты желал у меня получить? Подарю, что пожелаешь, – Валерий пошарил у себя на груди и вынул из кармана зелёный блокнот, на шёлковой обложке которого была вышита голая женщина. – Это подарок Васи Борисова, японская вещичка. Посмотри-ка, как разлеглась эта бабёнка! На, дарю!
– Чужой подарок…
– Нет, нет, ты возьми. Дарю. – И сам вложил блокнот в карман Томмоту. – Ещё чего хочешь? Ничего не пожалею. Выпьем, а? Что с тобой, Басылай?
Чемпосов, сидевший с видом оглушённого, молча поднялся и улёгся на кровать лицом к стене.
– Ну и хрен с тобой! На сердитых воду возят… Томмот, выпьем? Слышишь, пойдём к женщинам, а? У меня тут завелась одна вдовушка лет за двадцать. Ы-ы-ым-мы! Огонь, не женщина…
– Это не для меня!
– Ну и дурак! Досыта поедим, вдоволь попьём, вволю повеселимся, тогда и помереть не жалко… Пойдём!..
– Не пойду.
– Распоследний ты человек, не сердце в тебе, а ледышка. Тряпка, а не мужчина… Ничего не надо оставлять про запас, надо жить настоящим мгновением! Рыбья кровь в тебе, что ли?
– Бери вон Чемпосова.
– Так он же идеалист! Не пойдёт… Вот если сказать, что это ради якутов, сразу бы кинулся… Как хочешь, а я пошёл!
Томмот вывел его во двор. Луна ещё не взошла, было темно. Кое-где робко светились окна.
– Та-ам, в конце, есть дом с зелёными ставнями. Потребуюсь – найдёшь меня там. Ну, а сейчас иди и ложись в обнимку с тощей подушкой, дур-рак!
Валерий заковылял серединой улицы. Томмот, вернувшись, окликнул Чемпосова, который не отозвался, подбросил в камелёк и тоже лёг спать.
«Что это с Чемпосовым?» – думал он. «Идеалист», – сказал о нём Валерий. «Не похож на других», – отозвался о нём Лэкес. И правда, среди Аргыловых, Сарбалаховых, Борисовых он хоть и с ними, но как бы и в стороне. Когда они вернулись из поездки ни с чем, Чемпосов мог всю вину свалить на Томмота. Почему же не сделал этого? А поведение его на допросе?.. Когда Томмот поблагодарил его с глазу на глаз, он возмутился: «Думал, что я доносчик? Узнаю, что действительно ты шпион, доносить не пойду, расстреляю сам!»
И всё-таки Чемпосов – не Валерий… Валерий дрянь, и это всё видней. Так, в тёплую погоду с каждым днём всё сильней распространяется вонь от падали. Он и женщин подбирает себе подобных, одного с собой поля ягодки. Родной брат называется: упоминает имя сестры в их ряду и не усовестится.
Кыча… Совсем запутался он и не знал, что о ней подумать. Не то чтобы словом переброситься, он её и не видел толком. Почему она прячется? Почему ссорится с отцом? Сидела за одним столом рядом с ротмистром и распивала с ним вино… Валерий говорит, что она противится, хочется верить этому, но как знать… Если к этому браку её вынуждает отец, то почему она не крикнула ему, Томмоту: помоги! Правда, прежнего Томмота для неё уже нет, но и в этом случае не понятно, почему она отвернулась от него, если он так же, как и она, с белыми.
В глазах Кычи он увидел только удивление, испуг, а потом и отвращение. Или она была смущена, что её застали в такой «интересный» момент? Не было заметно, чтобы она обрадовалась и возвращению Валерия… Она благодарила бы Томмота за спасение брата.
Почему он внушает ей презрение, если они на равных, что сделал он ей плохого? Не потому ли, что предателей презирают даже те, которым они служат? Мысли о Кыче жили в его голове сами по себе, затаённо, и возникали в самый неподходящий момент. Дальше так продолжаться не могло, ему надо было встретиться с нею. Вчера и сегодня он искал и не мог найти повод, чтобы съездить в Абагу. Давеча днём он напросился было сопровождать обоз в Сасыл Сысы, но Валерий на него цыкнул: «Не хорохорься, храбрец, пусть умирают другие!» А в Сасыл Сысы ему надо обязательно…
Проснулся Томмот от неясного движения рядом с собой.
– Что? – спросонья вскрикнул он и выхватил пистолет из-под подушки.
На его кровати, зажав ладони между колен, сидел Чемпосов. В тусклом свете жирника лицо его казалось странно изменившимся.
– Чего тебе? – пихнув пистолет назад, спросил Томмот.
Чемпосов не отрываясь глядел на прыгающий в камельке огонёк. Худощавый, с тонкими чертами лица, добросердечный, он нравился Томмоту: среди бесшабашных, ухватистых и наглых парень выглядел подобно нежному растению из иных краёв. Но иногда закрадывалось опасение: тихони имеют способность вкрасться в сердце и незаметно вызнать всю твою подноготную. Почему, например, его допрашивали при Томмоте? Не добивались ли они, чтобы Томмот поверил в благородство Чемпосова, сблизился с ним и раскрылся? Томмот отвернулся к стене, надеясь опять уснуть, когда Чемпосов тронул его за плечо:
– Ты рассказал правду?
– Когда?
– А тогда, в наслеге…
– Я думал, об этом все знают. Красные об этом пишут в газетах каждый день.
– Среди дружинников кто-то распространяет большевистские газеты. Топорков сбился с ног. Мне попадались эти газеты, да не стал я их брать. Ты не расскажешь подробней?
– Хватит с меня…
– Не бойся. Что расскажешь, не выйдет за стены этого дома.
Заложив руки за голову, Томмот стал говорить, повторяя всё, о чём в наслеге Чемпосов уже слышал – как по случаю автономии в Якутске и в улусах царит торжество, как съезд образовал республику, как избрали правительство республики – Совет Народных Комиссаров, а возглавляет правительство сын бедняка Максим Аммосов, который во времена Колчака прошёл всю Сибирь, перешёл линию фронта и в Москве был принят Лениным. Томмот повторил, что был образован также и высший орган власти – Центральный Исполнительный Комитет, а председателем его избран Платон Ойунский, сын хамначчита…
– Смысл перемен сводится к тому, что не будет угнетения одного народа другим, и я это принимаю. Я даже готов прославлять это якутским «уруй-айхал». А вот то, что человек может не угнетать себе подобного – не принимаю. Равноправия нет и не может быть. Например, если я буду жить в богатстве и почёте, кто-то должен же на меня работать! Не хочу я теперь, уже получив возможность разбогатеть, лишиться всего и стать ровней кумаланам да батракам.
– Наверняка из тебя получится отменный бай, – с иронией сказал ему Чемпосов.
– Ты так говоришь, будто бы это плохо!
– Для кого как! Разбогатев, станешь держать в батраках детей, с отцами которых дружил твой отец…
– Мне безразлично!
– Если б это увидел твой отец…
– Он не увидит! А если б увидел… Бррр, холодно! Подбрось-ка дров!
– Я большевиков не принимаю по другой причине, – вернувшись от камелька, раздумчиво заговорил Чемпосов. – Они хотят сжить со света всех состоятельных и образованных людей. Они пускают по ветру в распыл всё богатство, накопленное этими людьми в течение веков. По их идее, на всей земле должны остаться одни бедняки. А теперь рассуди: много ли протянет народ, оставшийся без накоплений, без именитых людей и интеллигенции? В смутах и распре он истребит сам себя, а оставшиеся в живых превратятся в рабов иных племён. Вот так равноправие получится в конце концов!
– Не слыхал я что-то, чтоб большевики грозились уничтожить всех богатых и образованных. Они борются с теми, кто против Советской власти. Так это же понятно… В составе их правительства, я слыхал, немало людей из старой интеллигенции…
– А я желаю другого, – будто не расслышав слова Томмота, Чемпосов продолжал свою мысль. – Я хочу, чтобы якутская нация, вся – богачи или бедняки, образованные или безграмотные – жила счастливо и мирно. Мечтаю о времени, когда якуты овладеют своей письменностью, все дети станут ходить в школу, разовьются литература и искусство…
Томмот положил руку на плечо Чемпосову:
– Басылай, твои мечты бесплодны. Нет «всей якутской нации». Есть якуты-богачи, есть якуты-бедняки. Богачи стремятся обогащаться, бедняки стремятся от них освободиться. Потому-то сейчас племя двуногих и разделилось на белых и красных! Беднота и богачи никогда не примирятся, не мечтай об этом. Зайца и волка не поселишь в одной норе.
– Разве все богачи подобны волкам?
– Ну, пусть и встретится где-то белая ворона. Куда же ты остальных-то волков денешь, когда придёт твоя просвещённая жизнь?
– Перестань смеяться!
– Есть причина! Говоришь про себя, что белый, да ты совсем не белый. Думаешь, что твои мечты сбудутся, когда победят пепеляевцы? Но ведь ты сам слышал, что говорил этот подполковник.
– Он врёт! Пепеляев говорит другое, я сам слышал!
– Не спорю, ты, наверное, слышал. Но Мальцев тоже говорит, что слышал. Посуди: кому генерал скажет правду – тебе или Мальцеву?
Чемпосов не ответил.
– Басылай, не обманывай себя, что борешься за народ. Ты воюешь не за народ. То же самое и со мной, и с Валерием. Все трое мы воюем за то, чтобы богачи по-прежнему угнетали народ, а бедняки по-прежнему гнули на них спину. Сколько тех и других? Положим, из ста человек богачей двое. За двух баев мы идём против девяноста восьми. Вот и получается, что ты воюешь против якутского народа.
– И ты?
– И я.
– Хорош малый!
– Хорош не хорош, а только это так. А теперь рассуди: если победят пепеляевцы, думаешь, они дадут якутам автономию? Как бы не так! Сунут, как давеча Мальцев, кукиш под нос, и будешь по-прежнему именоваться «инородцем», «азиатом», «обезьяной». Неужели Мальцевы станут печься о культуре для народа? Или Аргыловы? Дремуч ты, парень! Они плюют на твой народ.
– А ты?
– Я уже говорил: хочу разбогатеть, как они, но в отличие от тебя не тешусь самообманом.
– Собака ты, оказывается!
– Пусть я хуже собаки, но если думаешь, что ты лучше, то ошибаешься. Я хотя бы не стараюсь прикрываться пустыми словами «ради якутского народа». Не отрицаю, я – собака. Но нельзя разбогатеть, не превратившись в собаку! А хочешь знать, кто такой есть ты? Ты помогаешь толкнуть народ в неволю! Ты приближаешь день гибели своего народа! И сколько бы ты ни твердил «ради якутов», ты кровный враг этих же якутов!
– Перестань врать!
– Разве я вру? – усмехнулся Томмот. – Ладно, живи тогда сам по себе, праведник. Нечего тебе связываться со мной, вралем.
Подтянув на себя одеяло, Томмот отвернулся к стене, Чемпосов остался сидеть.
Проснувшись уже на рассвете, Томмот с удивлением обнаружил Чемпосова сидящим за столом перед коптящим жирником и опорожненной бутылкой. С кем-то мысленно споря, он то и дело грозил пальцем этому своему воображаемому собеседнику, что-то ему горячо доказывал, но ясно можно было расслышать лишь несколько слов:
– Пол… полковник врёт! Он врёт!
Глава двадцать восьмая
Уложив Чемпосова спать и наведя порядок на столе, Томмот отправился искать дом с зелёными ставнями, чтобы уговорить Валерия отпустить его в Абагу.
Он довольно скоро нашёл этот дом. В просторной, в полдома кухне было тепло, в плите весело трещали разгоревшиеся поленья. Плосконосая седая старуха убирала со стола вчерашнюю посуду. На вошедшего она не обернулась.
– Здравствуйте! – сказал ей Томмот, подумав про себя, что у него и у старухи на сегодня одно дело – убирать после вчерашней попойки.
– Кого надо? – не сразу отозвалась старуха.
– Аргылова.
– Бэлерий! – обернувшись куда-то в глубину дома, позвала старуха.
За перегородкой послышался сиплый спросонья голос Валерия:
– Кто там?
– Это я, Чычахов.
– Заходи сюда!
Перешагивая порог, Томмот увидел Валерия, лежащего в обнимку с незнакомой женщиной, и попятился назад. У женщины были мягкие русые волосы, румянец на пухленьких щёчках, прямой высокий носик, беленькое личико – точь-в-точь как у тех фарфоровых куколок, которых выставляют в городе между оконными рамами.
– Чего пятишься, заходи смелей! Кто послал? Вызывают, что ли?
– Нет, не вызывают. Я… – Томмот умолк на полуслове.
– Ну понятно! – по-своему истолковал его приход Валерий. – Одумался, агнец божий. Живём лишь раз, и, как говорят, неизвестно: мы ли съедим голову тайменя будущего года… Тётя Феня, капитан ушёл?
– Ушёл, – из кухни ответила старуха.
– У Ариши никого нет?
– Никого.
– Познакомлю тебя с Аришей. Только не задерживайся, – сказал Валерий Томмоту.
Смысл разговора только сейчас дошёл до Томмота.
– Что ты! Не надо, – остановил он Валерия, уже приподнявшегося, чтобы встать.
– Как не надо? – удивился тот.
– Я хотел бы сегодня съездить к твоим в наслег. Вот и зашёл спросить… разрешения…
– В наслег? К моим? Чего ты там забыл? Не к Кыче ли?
Валерий рывком откинул шёлковое одеяло, и Томмота ослепило обнажённое тело женщины. Она лежала без движения и, кажется, даже хихикала.
Томмот, пятясь, выкатился в кухню. Из-за двери раздался хохот Валерия. Смеялась и женщина, вторя Валерию серебристыми колокольцами.
– Ну, уморил! – выглянул в дверь Валерий. – Ладно, леший с тобой, поезжай. Но завтра утром… Ой, агнец бо… Ха-ха-ха!
То, что увидел Томмот в доме с зелёными ставнями, всю дорогу неотступно стояло перед его глазами. Увидев женщину одетую и прибранную, разве мог бы Томмот подумать, что такая раскрасавица причастна к чему-либо грязному? Она, видимо, давно позабыла, что такое стыд. Могут ли светлые побуждения быть у таких людей? Могут ли быть у них настоящие чувства? Только сейчас дошло до Томмота, что его-то ведь приняли за «своего», за «делового» посетителя. Это ведь ему предложили некую Аришу, от которой только что ушёл капитан. Томмот страдал, будто сам он вывалялся в грязи и не знает, как очиститься.
Ему подумалось – может, с грехом таким, пусть даже он его не совершил, нехорошо ему ехать сейчас к Кыче? Он уже натянул было вожжи, но благоразумие удержало его: едет он не ради её одной, ему ещё надо встретиться с нужными людьми в Абаге, а подвернётся случай, так подобраться и поближе к Сасыл Сысы. И ещё одна оправдательная зацепка успокоила Томмота: при последнем разговоре Ойуров сказал: если подвернётся случай, поинтересоваться судьбой дочки Аргылова. Вряд ли это было дополнительным заданием. Попросту пожалел парня товарищ Ойуров.
К Аргыловым он подъехал после полудня.
Шагнув за порог, Томмот неожиданно упёрся в широкую спину громадного человека, тот молча затягивал завязки шапки.
– Ух! – вскрикнул невольно Томмот.
Верзила, заслонивший ему проход, не отстранился. Обойдя незнакомца, Томмот прошёл чуть дальше и застыл: в нескольких шагах от него стояла Кыча. Она мыла посуду.
– Кыча…
Увидев гостя, она выронила блюдце, чуть было не кинулась уйти, но сдержалась и, постояв так немного, как ни в чём не бывало принялась опять полоскать чашки.
– Кого нам бог послал? – спросила с левой половины Ааныс.
– Чычахов я, Томмот.
Ааныс подошла. Она была в старой меховой жилетке, повязана чёрным платком, под мышкой держала берестяное ведёрко.
– Товарищ нашего Валерия? Раздевайся.
Томмот быстро снял ружьё, отставил его к запечью, повесил на крюк шубу и шапку.
– Едешь откуда?
– Из слободы.
– Как там наш Валерий? – и вдруг увидела, что парень не сводит глаз с Кычи. – Э-э… Я пойду в хотон… – полувопросительно сказала Ааныс. – Налей гостю чаю.
Ааныс прошла за печку и нырнула в дверь.
Кыча с невозмутимым видом продолжала полоскать чайную посуду, а Томмот так и остался стоять, не решаясь сесть на орон без приглашения. Он стоял и рассматривал её: смотри-ка, возгордилась! Уж не потому ли, что выходит замуж за этого ротмистра? Не сводя с неё испытующего взгляда, он всё же сел, да не на орон, а прямо за стол, скрестив на груди руки.
Как ни пыталась Кыча казаться безразличной, вид у неё был горестный. Круглое личико Кычи постоянно улыбалось, а сейчас оно заметно осунулось, побледнело и словно бы угасло от тяжких дум.
Убрав посуду в шкаф, Кыча вытерла стол, волосяную мочалку отнесла за печку и повесила сушиться. Когда она направилась за перегородку, Томмот встал на её пути:
– Налей мне чаю, Кыча.
– Не стряпуха я для белых.
– Прежнему Томмоту ты бы налила?
– Прежнего Томмота нет! Значит, и прежде не было его…
Томмот сам подошёл к шкафу, взял там чашку и налил себе из чайника. Здесь же в шкафу он взял кусок лепёшки и немного масла. Проголодался он! Однако не смог ни пить, ни есть.
– Сыт небось? Награбленным…
– Я никого не грабил. Это правда…
– В Якутске ты тоже говорил правду?
Томмот поднял голову, и некоторое время они молча глядели друг на друга.
– Увидеться с тобой… Я за этим приехал.
– Врёшь!
– Если ты на меня так кричишь, то почему уехала из города?
– Обо мне другой разговор.
– Значит, ты вольна поступать как заблагорассудится, а мне сделать по-своему нельзя?
– Если хочешь знать, я не убегала. Не дезертир я, ты меня с собой не равняй!
Кыча залилась румянцем, в голосе у неё были слёзы. Томмот поднялся из-за стола и сделал шаг ей навстречу…
– Кыча…
– Чтобы ты своим лживым языком не смел называть моего имени! – Она оттолкнула его рукой.
Вместо того чтобы обидеться, Томмот засиял, и это взбесило девушку. Кулаками в грудь она погнала его, пятящегося, на другую половину дома.
Услышав возню, Ааныс поспешила в комнату.
– Кыча! Что с тобой?
Она оттащила дочь, Кыча упала на стол головой и зашлась в плаче. Ааныс увела её за перегородку.
Томмот ликовал, ему казалось даже, что сумерки отступили, что в доме стало светлей.
Вскоре из-за перегородки вышла Ааныс. Ожидая беды, она украдкой бросила на Томмота короткий взгляд. Успокоилась, однако, видя, что и парень спокоен и даже чему-то рад.
– Лежит и плачет… Что тут случилось?
– Да так, просто…
– Как это так! – с сомнением покачала головой Ааныс.
– Сердится, что в бандитах. Но я никого не граблю, просто выезжаю с ними…
– Хворает она, вот и не в себе немножко. Голубчик, ты на неё не сердись…
– Нет, разве можно…
– Вот и хорошо. Я быстро управлюсь. Пусть она там одна успокоится, а ты посиди тут.
И правда, Ааныс скоро появилась с берестяным подойником в руках. В тёмном закутке за печкой она перелила надоенное молоко в другую посуду и подошла к столу.
– О, да ты и не ел. Поешь, а?
– Пожалуй, поем.
Ааныс накрыла на стол, и Томмот принялся уплетать за обе щёки. Лепёшка, которая совсем недавно застревала в горле, оказалась на редкость вкусной. Горячий чай, подбеленный свежим молоком, теплом растекался по телу.
– Ешь, ешь! – матерински глядела на него Ааныс. – Оголодал ты, парень, совсем. И мой Валерий небось ходит так же, щёлкает зубами. Такой голодный, а чего не ел, когда подала Кыча?
– Да так…
– Живём у большой дороги, люди с ружьями заходят часто, ты на неё не сердись.
Томмот с набитым ртом широко улыбнулся и махнул рукой: не стоит об этом!
«Кроткий характер у парня», – подумала Ааныс. И тут догадка её осенила:
– Голубчик, ты в Якутске чем занимался?
– Учился.
– Где?
– В учительском техникуме.
«Так и есть!» Ааныс прилегла на стол грудью, оглянулась на перегородку и шёпотом спросила:
– Кычу ты раньше знал?
– Знал. Вместе учились.
– А это… вы с нею дружили?
Поколебавшись, Томмот согласно кивнул головой.
– Но лучше об этом молчать. Узнает отец, этот Угрюмов, ваш русский зятёк, станут сводить счёты…
– Да какой же он зять? Не зять совсем…
– Как? А вино пили…
– А вот так, – Ааныс не стала объяснять. – Он не зять совсем.
– Как знать! Я же видел, Кыча целовалась с ним! А на меня вот смотрит хуже, чем на собаку…
– Не говори так, голубчик… У девушки сердце лежит к тебе, вот она и упрямится. Кто знает, чем кончится эта смута. Вы молоды…
– Не стоит гадать! Что до меня, не верится, что доживу до тех дней.
– Грех так говорить! – и вдруг захлопотала опять: – Пора ставить варево на ужин. Суонда, оживи-ка огонь!
Нескладный большой человек, на которого давеча наткнулся Томмот у порога, нехотя поднялся с кровати, куда он только было улёгся, зайдя снаружи, разгрёб угли в камельке и подложил дров.
– Голубчик, разруби-ка мне эту кость, – попросила хозяйка, заправляя котёл мясом. – Топор лежит в запечье.
Томмот с охотой принялся было за дело, как вдруг из-за перегородки выскочила Кыча, схватила с крюка возле дверей шубу и шапку Томмота и бросила ему в лицо:
– Пусть проваливает! Уже «голубчиком» сделался! Обманщик! Бандит!
Томмот опешил, но стал послушно одеваться. А Кыча не находила себе места; лицо её пылало, руки дрожали. Увидев ружьё, она схватила его и попыталась взвести курок.
– Спятила, девка! – Мать вырвала у неё ружьё и передала Томмоту. – Не дури, тебе говорят!
Но Кычу уже трудно было остановить.
– Тогда ты стреляй! Нам двоим на этой земле не ужиться! Стреляй, бандит!
Услышав такое, Суонда проворней соболя вскочил с кровати и встал между своей любимицей и парнем.
Томмот закинул ружьё за спину и направился к двери. Тогда, метнувшись к запечью, Кыча схватила топор.
Томмот выскочил вон. Сзади хлопнула дверь. В сенях он прислушался: в доме ещё гомонили. Вот так в переплёт он попал! Видать, при Кыче вход в этот дом ему уже заказан. Ладно, нет худа без добра – он теперь поедет в Сасыл Сысы, нельзя упускать удобный момент: едва ли его ещё раз выпустят из слободы одного, без соглядатая! Валерий, пожалуй, и в этот раз не отпустил бы, не опохмелись он с утра со своей бабёнкой. Да, за отлучку из слободы и особенно вот за эту поездку в сторону Сасыл Сысы не похвалил бы его Ойуров. Расставаясь, он не раз говорил ему: «Избегай места боёв. Нам не нужно твоё ратное геройство. Есть на то другие люди. Нам нужны твои глаза и уши. Ты должен быть в живых. Твоя главная задача: вызнать, куда собираются ударить белые, места и время их засад».
Но Томмот ничего не мог сделать с собой.
Сасыл Сысы… Сколько уже героев полегло на этом маленьком аласе! Пятачок, стиснутый со всех сторон белыми… И ничем нельзя помочь им в их отчаянном положении. Что Томмот сделает, если попадёт туда нынче? Посмотрит – только и всего…
Он вывел коня на большую дорогу и направил его в сторону Сасыл Сысы.
О, Кыча! Он мысленно вернулся в дом, из которого только что был выпровожен ею. Каким гневом сверкали твои глаза! Бандит, говоришь. Но, к несчастью, пока должен им оставаться. А ты храбрая, Кыча. К ружью бросилась, за топор схватилась… Если бы ребята из Якутска могли видеть тебя в эту минуту! Спасибо тебе, светлое солнышко! Спасибо за преданность нашей мечте, за то, что ты такая, какой я тебя знал всегда. Живи с сознанием своей правоты, а я вытерплю, снесу всю меру твоего презрения. Когда-нибудь я поклонюсь тебе, и ты меня не оттолкнёшь. Может быть, этот день и не далёк.
Стемнело. Стало пощипывать щёки: мороз к вечеру прижал, да вдобавок задул ветер-низовик. Держа вожжи под мышками, Томмот принялся завязывать шнурки наушников, и тут конь, фыркнув, вдруг отскочил вбок.
– Сат! – Томмот подстегнул коня, но тот остался недвижим.
Соскочив с саней, Томмот прошёл по глубокому снегу вперёд, к голове коня, чтобы завернуть его на дорогу, когда послышался близкий скрип санных полозьев, а вслед за тем смутными тенями выдвинулись тяжело нагруженные кони.
– Стой! Кто идёт? – крикнул по-русски Томмот.
Сани остановились.
– Это мы… из Сасыл Сысы… – ответил возница с передних саней, по выговору объякутившийся русский из слободы.
– Кто это «мы»?
– Возчики мы… Господа послали нас с грузом в слободу, – отозвался со вторых саней якут. – Если назвать это грузом…
Томмот пошёл на голоса. Кладь высоко нагруженных саней сверху была забросана охапками сена. Уж не везут ли обратно туши мяса, отправленные в Сасыл Сысы вчера? Сердце ворохнулось у него в груди: там всё кончено?
– Как там… красные? – с беспечным выражением спросил Томмот.
– Сражаются.
– Не сдались ещё?
– Ещё чего!
– Говорят, сами ещё Пепеляеву предлагают, сдавайся, мол.
Собравшись в кружок, возчики закурили, во тьме засветились светляками их трубки. В редкие минуты, когда соберутся вместе, возчики обычно говорливы. Эти же почему-то угнетённо молчали.
– Рассказали бы что-нибудь, – попросил Томмот.
Люди продолжали молчать, шуршал только пар их дыхания – он мгновенно смерзался на лютом морозе и опадал вниз.
– Когда обещают ваши начальники прижать красных к ногтю?
– Да обещают… – ответил нехотя тот же якут. Помедлив, он добавил: – Про этого Строда говорят, что он там вроде чего-то поел и обрёл силу волшебника. Пуля попадает в него – а ему хоть бы что. Рана, говорят, прямо на глазах так и затягивается. Может ли такое быть?
– Не знаю, – отозвался Томмот. – Что это у вас на возах?
Ответа не последовало.
– Что на возах, спрашиваю?! – повысил голос Томмот.
– Груз такой, что и выговорить-то страшно, – ответа русский.
