Текст книги "Красавица Амга"
Автор книги: С. Данилов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 27 страниц)
«Вот оно, твоё безопасное ГПУ!» – сказал бы теперь Ойуров. Понятно, почему его так рассердило тогда нелепое представление Томмота о безопасности и о бездельном протирании штанов в ГПУ.
Трое суток. Итоги. Первое: мнимый оперативный план красных, судя по всему, принят за подлинный. Не случись отряда Строда в Сасыл Сысы, Пепеляев, пожалуй, долго бы ещё благоденствовал в Амге, собирая коней, подводы и продовольствие для похода на Якутск. Второе – остался жив. Это тоже кое-что. Вот и всё. О выходе Вишневского на перехват отряда Строда было известно, но заблаговременно сообщить об этом красным Томмот оказался бессилен. Он не смог даже встретиться со своим человеком в слободе. Да ещё вот это злополучное выступление на сходке… Да, там он, кажется, переборщил. Взятую на себя роль прямодушного, бесхитростного парня он в этом случае переиграл. Неосторожно было во всё горло славословить Пепеляева и его дружину. Но, с другой стороны, откровенная агитация, пусть и в устах простака, всё равно заметна, пожалуй… Да ещё одноглазый агент их, усердствуя, наверняка сгустил краски. Да, это урок! И ещё один урок надо извлечь, пока не поздно: этот костолом Топорков только с виду дубина. Нет, не зря он так упорно преследует Томмота, он нюхом чует, где что лежит!
Рёбра, будто стиснутые обручем, не давали ему вольно дышать, даже слабое движение вызывало боль, казалось, что тело разрывают крючьями.
«Надо уснуть, – подумал он. – На многое ли я сгожусь, если раскисну? Каждый неверный шаг, каждое опрометчивое слово в моём положении могут оказаться гибельными. Быстрей уснуть!»
Приятно теплил лицо лисий воротник дохи, тянули бесконечную монотонную песню железные подрезы саней, и нечёткие уже видения пошли перед глазами беспорядочной вереницей.
– Брат! Брат!..
Томмот, очнувшись, смахнул с лица иней.
– Что ты, Лэкес?
Тот махнул рукой на восток:
– Там… Там…
Томмот быстро опустил поднятый воротник дохи и прислушался. Издалека, из бескрайнего океана тьмы и стужи доносился сюда слитный гул, похожий на громовые раскаты. Вслушиваясь в этот гул, можно было различить частую ружейную пальбу, татаканье пулемётов и разрывы гранат. В предутреннем лютом морозе каждый звук был отчётлив и казался намного ближе.
– Где мы? – тихо спросил Томмот.
– Подъехали к Абаге.
– А там? – кивком головы Томмот указал в сторону гремящего боя.
– Сасыл Сысы, кажется. Алас такой в нескольких вёрстах от Абаги, через реку.
– Велик ли алас?
– Сасыл Сысы? Так себе, проплёшинка с озерцом, три-четыре юрты. Да в низине, как на дне чашки: вокруг крутые взлобья да лес.
– На тракте?
– Чуть в стороне…
«Как же они позволили перехватить себя в таком неудобном месте?» – взволновался Томмот, всё ещё прислушиваясь. Судя по разговорам в штабе Пепеляева, красные должны были подойти к Абаге вчера. Как видно, там и устроил Вишневский засаду. Значит, стродовцы обошли её? Может, кто-нибудь успел предупредить их? Минуя засаду, они, видимо, были вынуждены свернуть в этот тесный боковой алас.
В той стороне узенькой полоской уже пробивался рассвет. Значит, пепеляевцы напали на красных под самое утро, когда изнурённые тяжёлым походом люди крепко спали. Беда! Эх, если бы… Томмот чуть было не вырвал вожжи из рук Лэкеса, да спохватился: куда он поедет и что сделает?
Бой не ослабевал. Чаще стали слышны разрывы гранат. Белые, однако, не застали наших врасплох: вон как дерутся!
Томмот чуть успокоился.
Конь вдруг рванул и наметом понёсся по дороге на север. Лэкес, привстав на колени, нахлёстывал его вожжами.
– Чего так погнал, Лэкес?
– Это не я, а он… – Лэкес показал на едущего впереди Валерия.
Проскочив через Абагу, вынеслись на вершину крутояра и нырнули в лес. Миновав несколько перелесков, остановились на опушке большого аласа.
Подошёл Валерий.
– Лэкес, покорми коней, – приказал он и, круто взмахнув тальниковым прутом, стёганул им по снегу. – Задал Вишневский Строду!
– Что-то долго тянется бой, – Томмот сдвинул шапку на затылок, прислушиваясь. – Послушай-ка, и сейчас гремит.
– Ну и гремит – что из того? Должно, ещё не все сдались. Будто ты понимаешь что-нибудь…
Валерий вполголоса завёл какую-то песенку, потом оборвал её и громко рассмеялся.
– А ты, Томмот, вроде собаки…
– Что это? – разозлился Томмот.
– Да не ругаю я тебя, хвалю. Давеча опасался, что не сдюжишь поездку, а ты, как та собака, зализал раны, встряхнулся да побежал.
– Так что же, охать мне, ахать, дожидаясь твоего сострадания?
– Да ты не сердись, – Валерий снова засмеялся и заглянул Томмоту в глаза. – Послушай, ты почему не поговоришь с Кычей?
– А какое мне дело до чужой жены?
– Вон как! Ревнуешь, значит? Напрасно! Кыча и не думает выходить за ротмистра, это всё затеял отец.
– Чего же она тогда пила с ним, целовалась?
Рассвет уже наступал, сумерки заголубели.
– Думал, поедем к месту боя, – сказал Томмот. – Почему ускакал?
– Дураков нет. Пусть воюют сами.
С той стороны, откуда вставал рассвет, то замирали, то вспыхивали звуки уже далёкого боя. Кто там кого?
За день объехали немало мест. Гневные окрики и угрозы. Плач и мольбы. Слёзы и проклятья.
К вечеру Томмот не выдержал и на одном из распутий соскочил с саней.
– Валерий, хватит! И мы ведь из плоти и крови.
– Не мели пустое! Или ты думал, они коней своих станут отдавать, ликуя?
Валерий резко вывернул на боковую дорогу и дал коню кнута.
Возвращаясь с пятью отобранными лошадьми, они решили заночевать в одном аласе, где стояло несколько изб. С трудом Томмот упросил Валерия не ехать в ночь: устали, проголодались.
– Лэкес рассказывал, здесь старик живёт какой-то, травами лечит. Может, подлечусь…
Стояла уже густая тьма, когда они заехали во двор крайнего дома. Дворовый пёс миролюбиво облаял их, и Валерий, ещё не сойдя с саней, с маху перетянул его кнутом. Взвизгнув, пёс отскочил к амбару и оттуда, из-за прикрытия, разразился злобным, мстительным лаем.
В доме давно уже спали. Хозяин, торопливо поднявшись, подбросил дров в камелек.
– Что расскажете? – поприветствовал он гостей и наклонил голову, ожидая ответного: «А вы что расскажете?»
– Ничего! – едва удостоил его Валерий и стал раздеваться.
– А вы что расскажете? – отозвался с порога Томмот.
Хозяин из-под ладони вгляделся в Аргылова, подошедшего к камельку. Кажется, узнал: насупился, опустил глаза.
– Утром восточнее Абаги мы слышали бой. Не знаете, чем там кончилось? – спросил Томмот, дабы прервать молчание старика.
– Это в Сасыл Сысы… – Хозяин оживился: – Белые потеряли убитыми страсть народу. Отступили, говорят…
– Ка-как?.. – Валерий резко обернулся.
– Красные, говорят, закидали их гранатами.
– Враньё!
Хозяин снова насупился и молча толкнул в бок жену. Женщина проворно поднялась и, не сказав ни слова, принялась хлопотать.
– Так где, говоришь, старик тот, лекарь? – спросил Томмот вошедшего следом за ними Лэкеса.
– Через два дома третий. Я покажу!
– Лошадей как следует покорми! – вдогонку распорядился Валерий. Он снял с себя шубу, доху и бросил на кровать.
Лэкес вышел со двора вместе с Томмотом, намереваясь его проводить, но Томмот отослал его:
– Лошадей покорми. Третий дом, говоришь?
– Через два – третий.
Непроницаемая мгла потопила мир, на небе – ни звезды. Очертания домов, амбаров, хотонов были едва различимы. «Этот, что ли?» Дверь, обитая коровьей шкурой, оказалась не запертой, но примёрзшей к раме. Поддавшись силе, она отворилась со ржавым скрипом.
– Кто здесь?
– Старик Охоноон?
– Тут я. Куда же денусь, старикашка. Засвети-ка жирник на столе.
С зажжённым жирником в руке Томмот пошёл на голос. Да, это был он: седой, на правой скуле шрам, говорили, его молодого лягнул конь. Наклонившись, Томмот шепнул:
– Сколько горностаев добыл нынче, Охоноон?
– Э… одного только.
– А чем добыл?
– Черканом.
– Ну, коли так, то здравствуй, Охоноон! – Томмот пожал старику руки.
– Здравствуй, сынок. – Старик вгляделся в лицо гостя и задул жирник. – Отнеси на стол. В такую пору мы с огнём не сидим. Иди сюда, садись на табуретку. Чем обрадуешь?
– Пока ничем.
– А я только из Абаги. Ходил, кое-что узнал.
– Ну и?
– Большой отряд пепеляевцев устроил засаду на главной дороге. Но красные, говорят, обошли её и окольной дорогой направились на Сасыл Сысы. Кто-то, говорят, их предупредил о засаде. Белые начальники ну рвать-метать! Под самое утро разыгрался большой бой, красные отогнали белых назад. С обеих сторон погибло много людей. Командир красных Строд получил рану. Я повстречался с Олексаном Хармановым, который выехал в Абагу из этого Сасыл Сысы. Строд с отрядом остановился в его доме. Олексан, расставаясь, благословил Строда по-нашему: мол, пусть минуют тебя и стрелы, пусть не находят тебя и пули…
Томмот встревожился:
– Об этом надо как можно скорей известить Курашова! А Курашов из Чурапчи даст телеграмму в Якутск.
– Вот и я так думаю. Собираюсь в путь утром, как рассветёт. Идти два кёса, не столь уж много, я споро дойду.
– Утром? Ну, хотя бы и утром… Ждать совсем нельзя, дедушка Охоноон! Чем скорее передашь, быстрей Строду помощь подоспеет…
– Коли так, то чего же я, выживший из ума, дожидаюсь рассвета? Или дорогу не знаю?
Шёпотом ругая себя, старик подошёл ощупью к камельку, снял торбаса с загрядки и, вновь вернувшись к нарам, стал одеваться.
– Охоноон, если я узнаю что-нибудь очень важное, напишу или передам на словах. Постарайся всё доставить к месту как можно быстрей.
– Это уж само собой!
– Постоянно наблюдайте за дорогой на Чурапчу. Случится, белые устроят засаду, сразу же дайте знать!
– И это понятно.
Старик заспешил, и Томмоту стало жалко его. В такую тьму да стужу в ветхой одежонке да при стариковских силах пройти пешком не меньше двух кёсов…
– Ты уж прости, дедушка Охоноон, не хотелось бы тебя неволить, – признался Томмот.
– Жалей не жалей, а коли надо, так надо! Я хоть стар, но силёнки есть ещё. Про одного горностая – так положено мне говорить, а добыл-то я нынче уже сверх трёх десятков. Ладно, пойду. Благополучия тебе. Уж как ты молод! Нам, старикам, умереть – и горя меньше, а вот вам, молодым… Эх!
Старик притянул к себе голову Томмота и нюхнул его в лоб. Выйдя наружу, они сейчас же разошлись в разные стороны…
Проходя через двор, Томмот по фырканью лошадей и шуршанию сена возле хотона понял, что Лэкес ещё не управился с лошадьми.
– Ну что, подлечился? – спросил из-под шубы Валерий, уже улёгшийся спать.
Томмоту показалось, что он не просто спросил. Не спит, паршивец!
– Дома нет старика, – помолчав, отозвался он. – И где шляется в ночь?
Отвернувшись к стене, Томмот натянул шубу на голову.
Утром, когда пили чай, напустив морозу, вошёл кто-то, стуча мёрзлыми торбасами. Оказался Охоноон – он стоял у двери, поглаживая сверху вниз заиндевелую бородёнку.
– Ты что, старик, лишился сна? – спросил хозяин дома. – Гость приходил к тебе ночью, а тебя нет, говорит.
– Э, обходил свои петли, да вернулся пустой! Зашёл одолжиться солью. Может, найдётся щепотка?
– Сами давно пресное едим.
– Нет так нет. Пойду… А гости-то кто же? Не эти ли ребята?
– Из слободы они. Один вот больной, травами твоими интересуется.
– Вон что! А что болит у тебя? – подошёл поближе Охоноон.
– В груди болит, дедушка, – сказал Томмот. – Да и лицо вот…
Старик чуть присел, разглядывая через стол Томмота.
– Эка, парень, тебя разрисовали! За травками ко мне пойдёшь или сюда принести?
– Принеси, старик! – распорядился Валерий.
Томмот поднялся из-за стола:
– Ну зачем почтенного человека принуждать бегать!
Морщась от боли, Томмот надел шубу, пропустил вперёд старика и вышел за ним.
Пока шли к знакомой двери, обитой коровьей шкурой, ни Томмот, ни старик не обмолвились ни словом. Лишь в убогом жилище старика Томмот обернулся к нему:
– Ну?
– Всё хорошо.
– А что хорошо? Донесение передал?
– Передал.
– Надёжно ли?
– Нынче же в Чурапче всё будет известно.
Радость охватила Томмота. Он закружился вокруг старика, как ребёнок, которого одарили пряником или игрушкой.
– Спасибо, дедушка Охоноон!
– А подлечить тебя и вправду надо. Дам-ка я тебе вот это… – Он повозился в углу и подал Томмоту завёрнутый в тряпочку сухой пучок травы. – Завари как чай и попей. Легче станет.
– Спасибо, дедушка Охоноон! За всё спасибо!
Томмот обнял старика.
Вернувшись, он сделал, как велел Охоноон, – заварил пучок травы в чайнике, затем с аппетитом доел свой завтрак и запил настоем. Душа его ликовала: в Чурапче сегодня же всё будет известно!
Солнце уже поднялось из-за леса, когда отправились в путь. Валерий в своей кошевке ехал, как обычно, далеко впереди. За ним поспешал Лэкес с реквизированными конями, привязанными за поводья к его саням, а Томмот ехал последним.
Вдруг конь его встал, наткнувшись на рысившую впереди лошадь. Томмот привстал в санях и тут же услышал испуганный вопль:
– А-а-ы-ый!..
Бросив вожжи, Томмот кинулся на крик.
– У тебя что, глаза повылазили, идиот?! На!
Взбешенный Валерий хлестал Лэкеса кнутом, а тот, обхватив голову руками, всё ниже приникал к саням. Томмот встал между ними.
– Стой! Остановись, тебе говорят! В чём его вина? Спятил, что ли?
– На, смотри! На! – Валерий сорвал с головы шапку и ткнул Томмоту в лицо.
К шапке пристала конская слюна. Томмот понял: Валерий неожиданно остановился, и конь Лэкеса с ходу ткнул мордой ему в голову.
– Так разве он нарочно?
– Поди прочь, заступник!
Валерий злобно стрельнул взглядом в сторону Томмота и с новой яростью набросился на парня. Томмот вырвал кнут из руки Валерия и бросил его на снег.
– Ты не очень-то! А то и тебя тоже… – Валерий быстро поднял кнут.
– Что «и меня тоже»?
Валерий и Томмот стояли друг против друга, меряясь ненавидящими взглядами. Наконец, грязно выругавшись, Валерий бросился к своим саням и пустил коня в крупный намет.
Лэкес испуганно таращил глаза, прижимая руки к груди. Поперёк его лица вспыхнула красная тонкая полоска.
– Больно?
– А, пройдёт… – проговорил Лэкес и опасливо поглядел вперёд. – Бог свидетель, я не видел, как он остановился.
– Садись ко мне.
Лэкес быстро привязывал своего коня к задку Томмотовых саней, и поехали дальше.
– Лэкес!
– Ы-ы?
– Ты и вправду с конями управлялся, когда я говорил там… на сходке?
– Всё я слышал!
– Так что же я, по-твоему, говорил?
– Братья так не говорят…
– Как это – «так»?
– Они знай себе кроют красных. А твоя ругань как ласка…
– Не может быть!
– Да, так.
– Ну, друг! – не найдя, что ещё добавить, Томмот умолк.
– Не бойся, Чемпосов на тебя не скажет.
– А почему? Откуда ты знаешь?
– Ниоткуда не знаю…
– А говоришь?
Лэкес с опаской взглянул на Томмота: сказать или не сказать.
– Чемпосов не похож на них…
– Почему так думаешь?
– Он никогда не ругается и не бьёт. Пожалел человека, вернул ему коня. Полковник его сильно ругал, говорят.
– Лэкес, а как твоя фамилия?
– Хамаровым зовусь, – парень улыбнулся.
– Чего улыбаешься?
– Фамилию свою забываю часто, раньше и вовсе не знал. Я рано остался сиротой, хозяева ко мне обращались не иначе как «нохо!» или «эй, парень». Записан я Хамаровым, а полное имя Леонтий Игнатьевич Хамаров.
– Хотел бы ты учиться, Леонтий Игнатьевич?
Лэкес недоверчиво оглянулся на спутника: шутит? Нет, Томмот спрашивал серьёзно.
– О-о… – глубоко вздохнул Лэкес. Затем, уставясь в подпрыгивающий лошадиный круп, он стал говорить: – Прошлой весной наш ревком Силип сказал, что осенью отправит меня на учёбу в Якутск в такую школу, где обучают хамначчитов и батраков. Да потом поднялось вот это…
Помолчали малость. Успокоительно мерно бежал конь. Дивно синее небо было высоко и безоблачно. Отливал синевой снег и берёзы, и даже тени этих берёз, косо пересекавшие дорогу. Весна уже показывала ушки.
– А где сейчас ревком Силип?
– Ушёл с красными.
– Если случится бой, значит, будешь стрелять в Силипа?
Лэкес обернулся к Томмоту и поглядел на него укоризненно.
– Не стану стрелять…
Стремительно нырнули вниз с северного крутояра Абаги.
– Будешь учиться! Запомни: ты будешь учиться!
Парень не оборачивался, но чувствовалось, что слушал он жадно, с заветной надеждой, ловя каждое слово Томмота.
– Не думай, что так будет всегда. Вернутся и люди, посылавшие тебя на учёбу, придёт и время учёбы!
Тут Лэкес резко обернулся.
– Убегал ли ты от красных? – спросил он.
– Откуда же тогда взялся я?
– Не убегал ты…
– Получается, я коренной беляк?
– И не беляк ты.
– Кто ж тогда?
– Не знаю…
Подъехали к окраинным домам Абаги. С обеих сторон улицы из подворотен навстречу путникам вынеслись остервеневшие псы. Следом за ними во весь дух бежал какой-то кривоногий солдат.
– Стой! Вы попутчики Аргылова?
В Абаге стали известны подробности вчерашнего боя. Генерал Вишневский, потеряв более половины отряда убитыми и ранеными, отступил. А сегодня из Амги с главными силами дружины прибыл сам командующий генерал-лейтенант Пепеляев. Он остановился со штабом на восточном берегу Амги в местности Булгуняхтах, в двух вёрстах от осаждённого в Сасыл Сысы красного отряда Ивана Строда.
Чуть раньше со стороны селения Петропавловского, преследуя отряд Строда, прибыл сюда и атаман Артемьев. Кривоногий солдат, встретивший путников в Абаге, был его посыльным. Узнав о возвращении Аргылова, атаман вызвал его. Человека, бежавшего вместе с Аргыловым, он велел привезти с собой.
Это была новая головоломка для Томмота. Почему атаман белых велел Аргылову взять с собой и его, Томмота? Если Топорков чует что-то неладное в их с Аргыловым побеге, то более проницательный Артемьев, надо думать, и подавно подозревает их. Может, что-нибудь уже разведано и передано Артемьеву? Земля полнится слухами о зверствах людей Артемьева. Говорили, что заподозренных не только в измене, но даже в простом сочувствии красным они без суда и следствия ставят под дула ружей.
Реквизированных коней Валерий отправил дальше в Амгу, после чего путники, все трое, отправились в штаб за реку. Остановили они коней на восточном взгорье возле небольшого рубленого дома, окружённого столбовой изгородью в четыре жерди.
– Отведи коней и жди нас вон там, – без обычного презрительного обращения «нохо» показал Валерий Лэкесу на дом рядом.
Дом, куда они вошли, был битком набит военными. Хозяев оттеснили в угол. Больше десятка офицеров склонились над картой, расстеленной на большом столе под божницей, остальные сидели вдоль стен на стульях и кроватях.
Войдя, Томмот из всех сразу же выделил Пепеляева. Прошлый раз в Амге, одетый в вязаный свитер, он имел домашний вид и был похож на озабоченного главу большого мирного семейства, который выговаривает своим расшалившимся детям. Сейчас это был генерал, человек, облечённый властью. На скрип отворившейся двери Пепеляев оторвался от карты и вопросительно посмотрел на вошедших. Погоны на его чёрном френче блеснули.
На немой вопрос генерала отозвался якут, одетый в чёрную овчинную борчатку в талию, он стоял у стола в независимой, раскованной позе, поставив одну ногу на чурбан, заменяющий стул:
– Я вызывал!
У него были густые в беспорядке волосы, широкий лоб, нос с горбинкой и рыжеватые усы на медном, прокалённом на ветрах и морозах лице.
– Пусть выйдут и подождут в другом месте, – вмешался пожилой небритый офицер в помятом френче.
– Выйдут, когда выйду я! – не оборотясь на говорившего, едва взглянув на вошедших, человек в борчатке распорядился: – Садитесь.
– Брат генерал…
Чуть заметным движением век Пепеляев остановил пожилого офицера и наклонился над столом:
– Братья офицеры, прошу к карте.
Томмот, сидя в сторонке, всё поглядывал на человека в борчатке: так вот он каков – Артемьев, главарь-атаман, гроза коммунистов! Про Артемьева Томмот слышал давно. Тот был один из первых якутов, получивших хорошее образование, он окончил реальное училище, затем многие годы работал в улусах писарем, учительствовал. К личным врагам своим он был безжалостен, как морозный месяц, но слыл за человека умного и рассудительного. В Якутске он работал инспектором в губоно, преподавал в школе. К тому времени белые отряды завладели чуть ли не всей Якутией, окружили Якутск, Артемьев же продолжал работать в советских просветительных учреждениях. Но прошлой весной, после убийства из засады прославленного красного партизана Нестора Каландаришвили, шедшего с отрядом из Иркутска, он внезапно ударился в бега на восточный берег и присоединился к белым. Человек – это загадка, правду говорят… Почему бы Артемьеву не работать по-прежнему? Что толкнуло его на побег после того, как уже стало ясно, что белые терпят поражение? Говорят, будто он дезертировал, устрашённый расстрелом участников заговора против Советской власти. Но вряд ли. Будь это так, после побега он затаился бы, а не возглавил белый отряд. Всего верней, он имел давний сговор с белыми. Потомок знатных родов, он, конечно, мечтал только господствовать, может быть, даже стать правителем всей Якутии. Но в любом случае это был не случайный человек, завлечённый хитростью в ряды белых. Это был сознательный и яростный враг. «О, сколькими бедами обёрнутся мысли, зреющие в этой голове!» – подумал Томмот, глядя на плоский затылок Артемьева. Его удивило, как безразлично отнёсся Артемьев к появлению близкого человека, чудом вырвавшегося из-под расстрела. Ведь они с Валерием приятели – так тот сам говорил. Заметно огорчился и Валерий: повернулся ко всем спиной и вперил взгляд в окно.
Томмот стал рассматривать окружающих. Седеющий, с квадратным красным лицом, человек в генеральских погонах был, конечно, Вишневский. Полевую руку командующего сидел чистый и опрятный полковник Леонов, начальник штаба: за разъяснениями по карте все обращались к нему. Ближе – то и дело вставал, звеня шпорами, полковник Суров. Этот изверг был к тому же и щёголь: выходя на мороз, как рассказывали, он эти шпоры снимал и поверх шевровых сапог надевал камусные торбаса. Во время первого допроса он заходил, и Томмот имел возможность познакомиться с его увесистыми кулаками. На ороне справа примостился некто чернявый, низкорослый и худой в камусных курумах под самый пах. Это был Василий Борисов, отпрыск амгинского бая. К Пепеляеву он примкнул во Владивостоке, где учился в университете.
Совещание, как видно, кончилось, пошёл беспорядочный разговор всех со всеми, полковник Леонов стал сворачивать свою карту. Пристукнув ладонью по столу, вспомнил о вызванном подчинённом и Артемьев.
– После Чека отяжелел, нерасторопен стал. Долго ехал! Ну, здравствуй. – Подавая руку Валерию, Артемьев кивнул в сторону Томмота. – Это твой чекист?
Томмот сделал движение, чтобы поздороваться, но Артемьев, как видно, и не собирался подать ему руку. Атаман уставился на Томмота круглыми помрачневшими и твёрдыми, как срез сухого сучка, глазами. Прикусив губу, Чычахов едва выдержал этот взгляд.
– Да, чекист! – ответил он за Валерия. – Почему это вы все попрёкаете меня Чека? Я был там четыре дня.
– Михаил Константинович, парень не врёт, – без особого рвения заступился Валерий. – Он учился в педагогическом техникуме, в Чека проработал всего несколько дней. Он друг моей сестры. Почти родственник…
– А-а!
– Храбрый парень… Во время побега застрелил двух красных.
– Вижу, что храбрый, рысью смотрит. Ну, ладно! Садись, рассказывай.
В низком, тесном для стольких людей и шумном от всеобщего говора помещении было не резон особо распространяться, поэтому Валерий вполголоса и кратко рассказал, как доехал до Якутска, с кем встречался, чего сам добился, как был схвачен и как убежал. Кажется, были названы многие имена. Делая безразличный вид, Томмот прислушивался в оба уха, но разобрать ему удалось немногое. Затем Артемьев стал задавать вопросы, опять-таки упоминая имена людей и называя адреса, а Валерий отвечал.
Услышанным Артемьев, видимо, остался недоволен: обеими ладонями враз он хлопнул себя по коленям.
– Мда… Не думал, что обернётся таким образом. Тебе, конечно, лучше знать – сам съездил. Хотя многое из того, что ты рассказал, мне уже известно.
– И я такого оборота не ждал. В Якутск я ехал с другими представлениями.
– Да-а… Кажется, в этом среднем мире нет существа ненадёжнее человека! – Скрюченным пальцем Артемьев провёл по волосам от лба к затылку и этим же пальцем злобно погрозил кому-то: – Ну, по-го-дите!
– Какая тут обстановка? – осмелился спросить Валерий.
Рассчитывая на доверительность, он и спросил доверительно, как спрашивают о вещах тайных, ушам посторонним не предназначенных. Но Артемьев против всякого ожидания провозгласил во всеуслышание:
– Эти верзилы воевать разве умеют? Напасть на спящих и убежать, поджав хвост, как побитые щенки… Наложили полные штаны – и дёру! А ведь называются генералами, полковниками!
Томмот притих, ожидая, что сейчас что-то должно произойти. Но ничего не произошло. То ли Артемьев рассчитывал, что из русских по-якутски никто не понимает, а якуты, знающие русский, не выдадут, то ли его власть и независимость были уже столь значительны?
– План красных – это правда?..
– Не иначе! – обиделся на вопрос Валерий. – Доложил командующему.
– Понятно теперь, почему он так спокоен, когда ему говоришь об отрядах из Якутска! – И стукнул себя кулаком по колену. – Рассказывать ему об этом не стоило!
– Как же я мог скрыть, когда был отправлен с таким заданием?
– Перед тем как сказать, надо переварить – что сказать, как сказать и для чего сказать. Вот тут переварить! Тут! – Артемьев постучал себя по лбу.
– Всё равно бы из нас вытрясли. Только мы появились, схватили, принялись избивать – и вызнали.
Артемьев глянул на синяки и ссадины Томмотовой физиономии и понимающе усмехнулся.
– Сидим! Ждём, когда Строд сдастся! Дураки…
– Они решили сдаться?
– Сомневаюсь! А вот командующий со штабными шишками – эти нисколько не сомневаются. У красных, дескать, нет другого шанса на спасение. Да как же это они, разгромленные и прогнанные через всю Сибирь, до сих пор не уразумели – кто такие большевики! Они будут стоять на краю могилы – и не уступят!
«Вот в этом ты несомненно прав», – подумал Томмот одобрительно.
– Так сказать им это!
Артемьев многозначительно постучал костяшками пальцев по чурбаку, на котором сидел.
– Вон тот, – кивнул он в сторону Пепеляева, – с утра послал красным ультиматум с предложением сдаться. Так Строд передал, дескать, единолично он решить не может и просит прекратить бой до четырёх часов дня, чтобы обсудить наш ультиматум с отрядом. Вот мы сидим и ждём. Уверен, что красные не митингуют, а укрепления строят. Эх, ворваться бы сразу да передушить их как утят! Эта хитрая лиса Строд уже выскочил из моего капкана, обошёл стороной нашу засаду. Чует сердце, обведёт вокруг пальца и на этот раз. Ну, ждите, простофили, ждите!.. Вроде той собаки, которая приняла луну за масленую лепёшку и дожидалась, чтоб луна упала ей в пасть. Ждите! – Он вынул из кармана часы. – Осталось двадцать минут.
Сам того не желая, Артемьев подал сигнал: вслед за ним и другие стали вынимать часы. От минуты к минуте становился всё тише говор, пока не умолк совсем, всё гуще становилось облако табачного дыма, студенисто шевелившееся над головами сидящих, всё более отчётливо в тишине слышался гул огня и треск поленьев в камельке. Невольно прислушиваясь, все, как по команде, поворачивали головы в сторону двери, едва там слышалось какое-либо движение. Пепеляев сидел, подперев лоб одной рукой и барабаня по столу пальцами другой. Полковник Леонов в который уже раз доставал из полевой сумки какую-то бумагу, перечитывал её, прятал и вновь доставал. Вишневский с виду дремал, навалившись спиной на стену. Полковник Суров без конца звякал своими шпорами без всякой нужды, раздражая всех этим звяканьем. Василий Борисов бездумно глядел в окно, ничего не видя там за сплошным толстым слоем льда. В углу унимала ребёнка мать – хозяйка дома.
Внезапно тяжкий кулак, как молот, грохнул об стол.
– Всё! – с часами в руке стремительно поднялся Суров.
– Да! А их нет! – вслед за Суровым вскочил полковник, высоченный, светловолосый, с продолговатым лицом.
Томмот догадался, что это был Рейнгардт, взявший штурмом Амгу.
– Спокойствие! – подал голос Пепеляев. – До Сасыл Сысы две версты. Ещё пятнадцать минут.
Офицеры послушно сели на прежние места в прежних позах, но теперь беспокойство охватило и самого Пепеляева.
– Поручик, взгляните.
– Слушаюсь!
Адъютант вышел и скоро вернулся.
– Никого нет.
Пепеляев поднялся, вялым взмахом руки разрешил сесть остальным, тотчас вскочившим на ноги вслед за ним, и принялся ходить взад-вперёд, неслышно ступая в мягких курумах.
– Идут! – просунул голову в дверь и тут же скрылся постовой солдат.
– Вот, вот… – неопределённо пробормотал Пепеляев, как бы подводя итог своим ожиданиям, и остался стоять там, где остановился, – перед камельком.
Все повернулись к двери.
Ввалился дородный, широкий в кости офицер и, сдвинув вниз с лица толстый шарф, доложил:
– Брат генерал. Парламентёр…
Не дослушав доклада, Пепеляев приказал:
– Введите!
Ввели красноармейца с завязанными глазами. Офицер озябшими пальцами безуспешно пытался распутать узел, но подскочивший поручик оттиснул офицера и быстро снял повязку.
Красноармеец зажмурился от света. Это был русский, лет тридцати, по исхудалому лицу его можно было судить о долгих днях недоедания и других бедах, выпавших на его долю. Был он по виду довольно потрёпан, но держался уверенно, будто его ждала не скорбная участь пасть от пули, а только высокое счастье.
– Гражданин генерал! Вам…
Генерал поспешно взял поданный ему пакет, криво надорвал его и выхватил из пакета небольшой лист бумаги, чуть не выронив его на пол. Руки командующего заметно дрожали.
Пробежав письмо глазами, Пепеляев посмотрел на красноармейца, опять склонился к листу и, вдруг откинув письмо прочь, крикнул сорвавшимся голосом:
– Он предлагает сдаться мне!
Воцарилась тишина. Офицеры, переглянувшись между собой, зашумели:
– Ка-ак?!
– Он – нам?..
– Чтобы мы?..
– Да, да, – сдаться нам! Трудно поверить, но это так! Полковник, прочтите вслух.
Адъютант поднял с пола письмо и подал Леонову.
– «…Вы бросили вызов всей Советской Сибири и России, – зычно, словно боевой приказ, начал читать полковник. – Вас пригласили сюда купцы-спекулянты и предатель-эсер Куликовский. Народ не звал вас. С оружием в оуках он стал на защиту Советской власти… Якутская интеллигенция идёт вместе с трудовым народом…»
– Без крика, полковник! Не надо кричать… – недовольно бросил Пепеляев.
Леонов поперхнулся, откашлялся и стал дочитывать:
– «…Сложить оружие отряд отказывается и предлагает вам сложить оружие и сдаться на милость Советской власти, судьба которой не может решиться здесь. Ваша же авантюра будет похоронена здесь, в Якутии. Помните, что народ – с нами, а не с генералами!»
С минуту было тихо. Потом кто-то (Суров, кажется) слегка хохотнул, и вдруг хохот двух с лишним десятков мужчин потряс стены этого тесного дома.
