Текст книги "Живые зомби"

Автор книги: С. Браун

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 18 страниц)

Глава 39

Крови не так много, как я ожидал. В основном в ванне. Кровь забрызгала плитку на стенах, но большей частью улики, подтверждающие гибель родителей, убрать легче легкого. Рита моет стены хлоркой и лизолом – для дезинфекции – и принимает душ, чтобы придать помещению жилой вид.

Полагаю, прежде чем расчленить родителей в ванной, я напал на них в спальне. Постель в беспорядке, подушки валяются на полу, матрац наполовину стянут. На одной из подушек несколько капель крови; я снимаю наволочки, запихиваю их в мешок для мусора, затем сдергиваю простыни и бросаю в стиральную машину, а Рита застилает постель свежим бельем.

К счастью, отец просто помешан на сборах – чемоданы полностью упакованы и ожидают своего часа. На двери спальни даже висит одежда, которую они хотели надеть в дорогу.

У меня сорок четвертый размер большого роста, у отца – сорок второй среднего. Рита как минимум на размер меньше мамы, но сейчас имеет значение только внешность. Впрочем, поскольку идет дождь, нас все равно никто не станет разглядывать.

Разумеется, если не удастся поднять из постели Джерри, надо будет ждать еще двенадцать часов, а мне хочется покончить с этим поскорее, пока я под кайфом от съеденной человечины.

Помимо тонизирующего действия, свежая человечина повышает уверенность в себе, словно при выбросе адреналина, только действует дольше. Как виагра. Конечно, если начнет отпускать, я всегда могу угоститься еще одной порцией мамы или папы. Все равно нужно избавляться от улик. Однако лучше сделать необходимое под прикрытием дождя и в самые безлюдные утренние часы.

Когда мы с Ритой оделись и перетащили в родительский «БМВ» чемоданы, мусорный мешок и переносной холодильник, время подошло к пяти утра. Мои левые конечности по-прежнему работают процентов на шестьдесят, не больше, поэтому поведет машину Рита.

В бледно-лиловом брючном костюме от Энн Тейлор и шикарном бежевом плаще с подходящими по цвету перчатками Рита до жути напоминает маму, и, чтобы не вырвало от отвращения, я пытаюсь сосредоточиться на предстоящем.

Одно дело – поджарить и съесть свою мать, приправив домашним соусом. И совсем другое – представлять, как ты зубами срываешь с нее одежду.

Сдав задом из гаража, мы попадаем под дождь. В субботу раньше пяти утра соседи и носа не сунут на улицу, но если кто-нибудь и заметит, как мы отъезжаем, ничего страшного – отец всегда любил отправляться в дорогу спозаранку. Только бы никому из знакомых моих родителей не приспичило остановить нас, чтобы перекинуться парой слов.

Перед тем как отправиться к Джерри, мы заезжаем в «7-11». Из машины я наблюдаю за Ритой через витрину. Женщина за прилавком не видит в ней ничего необычного. Пока все в порядке. Вряд ли в особе, подъехавшей на «БМВ» и зашедшей дождливым декабрьским утром в магазин, продавщица заподозрит зомби.

Сидя в полной готовности броситься Рите на выручку, если что-нибудь пойдет не так, я вдруг замечаю вибрацию, сначала едва уловимую, затем все более сильную. Вибрации происходят с интервалом в десять-двенадцать секунд, однако откуда они возникают, сомнений нет.

Они идут изнутри меня.

Не проходит и двух минут, как появляется Рита со свертком в руках, и я открываю багажник. Положив кусок льда в холодильник, она снова усаживается на водительское место и радостно заявляет:

– Проще простого!

Я тянусь к ней и целую, а затем беру ее руку и кладу себе на грудь. Она пытается отнять руку, чтобы завести машину, но я удерживаю ее, и Рита удивленно глядит на меня.

– Тебе не кажется…

Я прижимаю пальцы к ее губам. Немного погодя лицо Риты озаряет прекрасная улыбка, и мы обнимаемся – два сердца бьются не в такт, но вместе.

Мы с удовольствием подольше насладились бы этим мгновением, однако сейчас такой роскоши, как время, в нашем распоряжении нет. Во-первых, меньше чем через два часа взойдет солнце. Во-вторых, нужно добраться до места, пока не растаял лед.

До дома, где живет Джерри, несколько минут езды, и каждый раз, когда в боковое зеркало я вижу свет фар, сердце буквально выпрыгивает у меня из груди. Да, между ударами проходит девять секунд вместо десяти, но если более четырех месяцев сердце у тебя вообще не работало, выражение «выпрыгнуть из груди» приобретает несколько относительное значение.

Нам повезло, Джерри не спит. Не знаю, чем он занят в пять утра, но когда я стучу в окно, его лицо тут же высовывается из-за занавески. Сперва он строит жуткую гримасу, которой зомби пугают назойливых зевак, затем, увидев меня, открывает окно.

– Чувак!..

Прижав палец к губам, я жестом прошу его выйти. Джерри исчезает за занавеской, а потом появляется снова в толстовке с капюшоном, джинсах и черных кедах и выбирается через окно.

– Что случилось? – шепчет он.

– Нужна твоя помощь.

Он не просит уточнить, что за помощь мне понадобилась, а значит, сделает все. И я понимаю, что Джерри – один из моих самых преданных друзей.

– Привет, Рита! – здоровается Джерри, забравшись в «БМВ». – Классная тачка. Твоя?

– Родителей Энди, – отвечает Рита, заводит машину и отъезжает.

– Чувак, а тебе от них не нагорит?

Переглянувшись, мы с Ритой глупо улыбаемся.

– Что? – допытывается Джерри.

Пока мы едем, я ввожу Джерри в курс дела и рассказываю о наших планах. Закончив, я оборачиваюсь: на заднем сиденье Джерри отковыривает с лица заживающие болячки и во все глаза смотрит на меня.

– Чувак, ты ел свою мать?

Я киваю.

Он снова замолкает на несколько секунд.

– Какую часть?

Я рассказываю.

– И как она на вкус?

– Лучше, чем то, что давал нам Рей.

Почти с минуту Джерри молчит, и я начинаю думать, что ему слишком трудно все это усвоить. Конечно, мы зомби, и никуда не денешься от того, что мы испытываем страсть к человеческому мясу. Но все-таки это мои родители. Моя семья. Может, это табу даже среди воскресших мертвецов.

Джерри просовывает голову между двумя передними сиденьями.

– Пригласите меня на обед?

В четверть шестого мы подъезжаем к зернохранилищу. Вокруг ни души. Хорошо бы нам удалось смыться, пока по дороге не начали разъезжать живые. «Люмина» Рея стоит в кустах. Если ключи в бардачке, все будет в порядке.

– У нас проблема, – сообщает Джерри.

Я оглядываюсь на зернохранилище. Еще несколько дней назад я не разглядел бы ничего, кроме дождя и темноты, окутавшей ветхое сооружение. Но зрение у меня улучшилось, и я вижу, как из полуразрушенной крыши поднимается дым.

Мы входим через заднюю дверь, и я ожидаю увидеть Рея с пивом и банкой консервов, как в кадре из старого вестерна. Однако с Реем сидят Зак и Люк. Четвертая фигура лежит на земле между ними. Не двигаясь.

– Здорово! – говорит Рей с набитым ртом. – Присоединяйтесь.

На открытом огне поджариваются конечности. Над костром на крюках самодельного стеллажа вялятся тонкие полоски мяса. Рядом с окровавленной пилой и кривыми охотничьими ножами стоят несколько банок свежеприготовленных консервов. Пока жарятся ноги и руки, Люк достает из лежащего на земле тела нечто похожее на печень, рвет зубами на две части, одну из которых протягивает своему брату-близнецу.

Мы с Ритой перекусили перед выходом из дома и не голодны, а Джерри захлебывается слюной.

– Чувак, ты так же разделывал родителей? – спрашивает он.

– Не совсем, – отвечаю я.

Закончив жарить правую руку мертвеца, Рей рвет ее зубами. Зак и Люк следуют его примеру и принимаются за правую и левую голяшки, отрывая куски почерневшего мяса и запивая пивом.

Эти трое жарят человеческие конечности на открытом огне, а затем с жадностью уплетают мясо… Чего уж говорить, выглядит это не так утонченно, – мы лакомились мамиными ребрами, гарнированными артишоками, при свечах, под песни из репертуара Билли Холидея.

Джерри подходит к костру и берет кусок полусырого мяса.

– Очевидно, вы догадались, что в банках была не оленина, – говорит Рей, уплетая кусок руки.

– Типа того, – отвечаю я.

– Ну и хорошо. Кстати, ты уже почти не хромаешь. Моя рана зажила меньше чем через неделю после того, как я начал регулярно питаться человечиной.

По-моему, жена Рея не выставляла его из дома из-за запаха. А если и выставила, он вернулся и закатал ее в банки.

– Рей, – обращается к нему Рита, – нам нужна твоя машина.

– Без проблем, – говорит Рей, ковыряя в зубах обглоданной фалангой. – Ключи в бункере. Что, нужно замести следы?

– Вроде того.

Рита достает ключи. Джерри хватает шмат вяленой человечины и запихивает в рот, а затем берет еще один кусок – на дорожку. О «Плейбоях» он и не вспоминает.

Выйдя из зернохранилища, я оборачиваюсь и вижу, как Рей машет мне рукой – не своей, а левой рукой мертвеца, которую затем насаживает на шампур. Рядом с ним Зак и Люк обгладывают малоберцовую кость.

Вот вам и добрые милые зомби.

Глава 40

Шоссе № 1 южнее города Санта-Крус пролегает через Монтерей, а после городка Кармель переходит в настоящую приморскую дорогу. С одной стороны двухполосную магистраль окаймляют поросшие деревьями крутые склоны гор, с другой – внизу, на расстоянии сотни футов, океанские волны разбиваются о скалы.

Миль через пятнадцать после района Биг-Сюр все признаки цивилизации исчезают, остается только дорога, почти пустынная в предрассветный час. Дождь еще не кончился, просто идеальные условия для аварии.

У поворота, где погнутое ограждение открывает прекрасный вид с обрыва, единственная преграда для падения с высоты пятнадцатиэтажного дома – камни, едва доходящие до колена. Проверив, не едет ли кто за нами и навстречу нам, мы возвращаемся к тому месту на дороге, от которого открывается обзор, и останавливаемся, не заглушая двигателей. У зернохранилища мы переложили в «люмину» холодильник, мой рюкзак и мешок с запачканной родительской постелью; остается лишь достать лед и уповать на то, что никому не приспичит тут появиться.

Рита пересаживается за руль «люмины», а Джерри тащит лед в «БМВ». Проверив, точно ли против обрыва стоит машина, я отпускаю ручной тормоз, включаю нейтралку, затем опускаю водительское окно и выхожу. Понимаю, что открытое окно в такую погоду вызовет подозрения, но я рассчитываю лишь выиграть время, а не совершить идеальное преступление. К тому же иного способа привести автомобиль в движение, находясь снаружи, я не вижу.

Джерри кладет льдину на педаль газа, и стрелка тахометра зашкаливает за 4000 оборотов. Как только он отходит, я накидываю шнур на ручку автоматической коробки передач, протягиваю оба конца в окно и захлопываю дверь.

В глубине души я понимаю – по этому случаю следует произнести несколько слов или хотя бы попросить кое у кого прощения. И я извиняюсь перед родителями, выражаю надежду, что они смогут меня понять. Затем тяну за концы шнура до тех пор, пока рукоятка коробки передач не устанавливается в положение «передний ход», а когда задние колеса «БМВ» начинают прокручиваться по сырому асфальту, отпускаю один конец, и машина направляется прямиком к обрыву.

Какое-то мгновение я размышляю над тем, что будет, если машина отклонится от курса, или если льдина скатится с педали акселератора, но «БМВ» с ревом входит в проем, ударившись о камни, летит с отвесной скалы, круто пикирует и исчезает из виду.

Джерри бежит к краю обрыва и глядит вниз. Знаю, нужно поскорее убираться отсюда, пока никого нет, однако хочу увидеть сам. Я подхожу как раз, когда слышен отдаленный всплеск, – «БМВ» ударяется крышей о воду. Несколько минут машина плавает колесами вверх, затем скрывается в волнах.

Джерри поворачивается ко мне:

– Чувак, это было нечто!

Если не обратить внимания на несколько чуть сдвинутых с места больших камней, ни за что не догадаешься, что с утеса сорвался автомобиль.

Рита заводит «люмину».

– Эй, вы! Концерт окончен! Поехали отсюда!

Джерри забирается на заднее сиденье, а я сажусь рядом с Ритой. Убедившись еще раз, что ни в одном из направлений нет машин, она разворачивается, и мы той же дорогой едем назад.

– Проблемы? – спрашивает Рита.

Я качаю головой.

Упакованные вещи родителей лежат в багажнике «БМВ». Мы с Ритой были в перчатках, так что отпечатков пальцев не останется. Лед растает. А к тому времени, когда машину обнаружат – если это вообще случится, – отсутствие тел скорее всего отнесут на счет приливов, течений и падальщиков.

По крайней мере я на это надеюсь. Рано или поздно до кого-нибудь дойдет, что родителей нет дома, и, несмотря на то, что улики мне удалось уничтожить, меня все равно будут подозревать в причастности к их исчезновению. Съев однажды часть своей матери за ужином с подружкой-зомби, вы прекрасно понимаете, что стали на путь, который большинство людей не приемлет.

По дороге между Биг-Сюр и Кармель нам встретилась лишь одна машина, а в Монтерее на рассвете почти нет движения. Свернув с дороги, за закрытой бакалейной лавкой мы нашли мусорный контейнер и избавились от грязного постельного белья и одежды, которая была на мне и Рите. Смена лежит в рюкзаке, и Джерри, разинув рот, смотрит, как Рита переодевается в свое. По какой-то причине наблюдать за мной ему не так интересно.

Джерри везет нас прочь из Монтерея, и меня вдруг осеняет, что до Энни всего лишь пять минут езды. Нет ничего проще, чем заехать к ней и сказать, что я все еще здесь и все еще люблю ее. Я почти представляю, как подхожу к парадной двери, и вижу выражение ее лица, когда она откроет мне. Однако это создаст кучу всевозможных проблем, не только для Энни, но и для меня, и осложнит нынешнюю ситуацию. Лучше бы моя бывшая свояченица с мужем не узнали, что я ошивался в их околотке, а то пропадут мои усилия замести следы.

Впрочем, даже если не брать в расчет осмотрительность, встреча с Энни не кажется хорошей идеей.

Во-первых, фактически я больше ей не отец. Теперь я это понимаю. Убийство и пожирание собственных родителей в каком-то роде проливает свет на твою подлинную сущность. Пусть в памяти Энни я останусь таким, каким был раньше. Человеком. Любящим отцом и примерным сыном. Во-вторых, я думаю, ни ей, ни мне не станет лучше, если она поймет, до чего я дошел. Не знаю, что бы я сказал или сделал и какую роль играл бы в ее жизни.

К тому же мне отвратительна сама мысль, что при виде дочери я буду думать о том, как бы запечь ее со спаржей и сыром.

Глава 41

Если у вас осталась недоеденная человечина, можно воспользоваться следующим прекрасным рецептом: смешайте ¹/ ₂фунта отварных макарон, 1 ¹/ ₂пинты томатного соуса, 2–3 чашки нарезанной кубиками вареной человечины, ¹/ ₄фунта спассерованных грибов, немного измельченного чеснока, соли и перца. Выложите в смазанную маслом форму, посыпьте тертым сыром и запекайте без крышки в течение 30 минут при температуре 375 градусов. Этого количества достаточно на шесть порций.

После того ночного перекуса с Ритой в прошлую субботу я уже три дня ем свежую человечину на завтрак, обед и ужин. Копченая человечья грудинка, буррито с человечиной, сандвичи с человечиной и сыром, жареная человечина, бургеры с человечиной, жаркое из человечины, чел-строганоф, человечина под соусом терияки, спагетти с фрикадельками из человечины и старая добрая тушеная человечина.

И результат налицо!

Левая нога еще не до конца устойчива, и хожу я пока не совсем ровно, но уже не заметно разницы в строении левой и правой лодыжек. Большая и малая берцовые и таранная кости, похоже, полностью срослись, и все связки восстановились.

Помимо лодыжки, у меня теперь работает левая рука, мускулы и кости которой выправляются с каждым днем. Швы полностью зажили. Купленная мамой косметика за ненужностью валяется на дне мусорного ведра.

Хотя цвет лица у меня пока бледный, все оттенки серого полностью исчезли. Частота биения сердца теперь двенадцать ударов в минуту, что на 100 процентов больше, чем когда оно забилось впервые. Если так пойдет, к Рождеству оно будет биться быстрее шестидесяти ударов.

Я потею. Я разговариваю. Я дышу, по моим венам перекачивается жидкость, во мне действуют с полдюжины других физиологических функций, восстановить которые я и не мечтал. Впрочем, я уже и не удивляюсь всем этим переменам. Теперь настал черед понять и принять то, чем я становлюсь. Чем мы все становимся.

Мы выздоравливаем. Превращаемся в подвид человеческих существ. Неоживые. Самовосстанавливающиеся, ходячие мертвецы. И если мы с Ритой представляем собой подтверждение тому, что может случиться, когда регулярно питаешься свежей человечиной, то мне не терпится поделиться мамой и папой с остальными членами нашей компании.

Интересно, получится ли у нас воскреснуть после смертельной травмы? Сможет ли генетическое расстройство, за счет которого мы превратились в зомби, противодействовать смерти? Оградит ли заживляющее действие человечины от забот, связанных с перевязочными материалами, антибиотиками и медицинскими страховками?

Вчера вечером, готовя из мамы мясной хлеб с картофельным пюре и свежим шпинатом, я порезал указательный палец на левой руке. Был бы я живым, пришлось бы останавливать кровь, перебинтовывать, а возможно, и ехать в травмпункт, чтобы наложить швы. Но поскольку мой организм восстановил не все десять пинт красных и белых телец, тромбоцитов и плазмы, то кровь едва просочилась. А к утру рана почти зажила.

Доев остатки мясного хлеба, я отправляюсь гулять, чтобы немного проветриться и заодно покончить с одним делом. Дождь, ливмя ливший все выходные, прошел, однако густые облака все еще закрывают луну. Нет и шести, а на дороге темень тьмущая, только кое-где светят редкие фонари. Хотя маскировка мне не требуется. Никто бы не догадался, кто я есть на самом деле. Ни с первого взгляда. Ни даже со второго. Если вы не станете пристально разглядывать мое лицо, то ни в жизнь не заметите в нем что-то не совсем человеческое.

Родителей нет, мне не нужно ежедневно притворяться благонравным зомби, и выйти на прогулку теперь гораздо легче. А поскольку мой внешний вид улучшился, из проезжающих мимо машин в меня больше не летят помидоры и мороженое.

Такие мелочи делают существование зомби приятным.

По мнению Риты, слишком часто показываться на людях опасно. Если во мне заподозрят зомби и вызовут службу отлова животных, за меня больше некому будет внести залог. Тут она права. Но, не считая нескольких вылазок в город и походов на еженедельные собрания «Анонимной нежити», я почти пять месяцев отбывал заключение в винном погребе. Теперь, когда мамы с отцом нет – во всех смыслах, – я будто вышел из тюрьмы. По правде говоря, когда раны заживают за одну ночь, и ты чувствуешь себя чуточку бессмертным, перестраховываться станет только Кларк Кент [16]16
  Кларк Кент – персонаж сериала «Тайны Смолвилля», молодой человек, обнаруживший в себе способности Супермена.


[Закрыть].

Около зернохранилища я задумываюсь, не заскочить ли к Рею с близнецами. Вдруг сегодня у них на обед еще один бездомный? Но, видимо, светский визит придется отложить – некрасиво вваливаться незваным гостем. К тому же мне надо кое о чем позаботиться. Да и не голоден я.

После захода солнца на кладбище Соквел всегда безлюдно. Если не считать подростков, пришедших сюда на спор или пощекотать себе нервы, ночью живые стараются держаться от погостов подальше. И немудрено. Мне, например, вовсе не светит, чтобы из-за надгробия жены высунулся зомби даже и в таком облагороженном состоянии, как я.

Цветов я сегодня не принес: я здесь не для того, чтобы отдавать почести или искать утешения. Я пришел попрощаться.

Я все еще тоскую по жене. По нашей совместной жизни. Но она мертва, а мне нужно освободиться. И идти дальше.

– Привет, Рейчел! – говорю я вслух. Впервые я произношу ее имя с того жаркого дня в конце июля. В студеном декабре ее имя вырывается изо рта облаком пара, которое тает, так и не долетев до надгробия.

Я рассказываю Рейчел о том, как сильно люблю ее. О том, как мне жаль, что она умерла. О том, как бы мне хотелось, чтобы все сложилось иначе. Я рассказываю ей о Рите и Рее, и об оленине, которая на деле оказалась вовсе не олениной. Потом рассказываю о родителях. Впрочем, не все. Такую деталь, как шоколадное фондю, я опускаю.

Считается, что исповедь полезна для души. Но ведь я не знаю точно, есть ли у меня душа. Если она и была, то скорее всего покинула мое тело, когда я умер. А может, и не покинула. Может, она заточена в безжизненной посудине, в чистилище из разлагающейся плоти, и ждет второго шанса. Однако какие бы грехи я ни совершил при жизни, за которые меня приговорили к заключению в теле зомби, вряд ли я произведу хорошее впечатление на комиссию по условно-досрочному освобождению. Не выпустят меня раньше срока за хорошее поведение.

Покончив с исповедью, я понимаю: вот и все. Я больше не приду на могилу к Рейчел, чтобы вспомнить о нашей с ней жизни. Несмотря на то, что так надо, несмотря на то, что мне необходимо идти дальше, это труднее, чем я предполагал. Труднее, чем прощаться с родителями. Труднее, чем прощаться с Энни.

В первый и последний раз я плачу о погибшей жене.

Из кустов на южной стороне кладбища доносится треск. Не знаю, кто или что это может быть, но ко мне бежит явно не одна пара ног.

Согнувшись в три погибели, я прячусь за памятником Рейчел. Мои бывшие родственники со стороны жены и при жизни-то не особо баловали дочь вниманием, чего уж удивляться, что и после ее смерти они не отступили от своих принципов. Беру на заметку: съесть их, если представится такая возможность, а потом затихаю на корточках и надеюсь, что меня не заметят.

За главное здание забегают две фигуры, затем появляются с другой его стороны и несутся мимо меня между надгробиями и деревьями. Даже в темноте я узнаю Зака и Люка. В мою сторону они и не смотрят, а направляются в дальний, северный конец кладбища, где находится крытый дранкой деревянный сарай, по обеим сторонам которого растут увитые плющом дубы. Мгновение спустя братья скрываются в сарае.

Сдается мне, не в прятки они тут играют.

Я остаюсь на месте – не хочу, чтоб меня заметили преследователи близнецов. Впрочем, через несколько минут я понимаю, что за Заком и Люком больше не гонятся. А может, никто за ними и не гнался. Может, они пытались уйти от неприятностей.

Внезапно меня посещает мысль: а где же Рей?

Спросить бы у близнецов, но я ни разу не слышал, чтобы они произнесли что-нибудь вразумительное – только хрюкали, мурлыкали да гоготали. Придется выяснять самому.

Не подходя близко к дороге, я пробираюсь через кусты и иду мимо залива Соквел к зернохранилищу, где слышны голоса и мигает свет. Вокруг живые. Множество живых. Когда, наконец, появляется возможность рассмотреть, что происходит, я понимаю, от чего удирали Зак и Люк.

У заднего входа припаркованы полицейские машины и фургон службы отлова животных, площадку освещают два прожектора. Из зарослей толокнянки мне видно, что происходит внутри зернохранилища. Оттуда нетвердой походкой выходит полицейский, приближается к одной из машин и блюет.

Почти все надели респираторы или прикрывают носы и рты. Полностью слов не разобрать; то и дело доносятся фразы «массовая расправа», «изуродованные тела» и «жарили на вертеле». Даже в своем укрытии – на расстоянии больше ста футов – я чувствую запах приготовленной на гриле человечины.

Я подумал было, что Рей, как и Зак с Люком, успел смыться до начала рейда, но затем вижу, как его, привязанного к каталке, вывозят из помещения. Все попытки Рея вырваться безуспешны, и я слышу, как он пытается кричать сквозь кляп.

Хотя Рея связали, все обходят каталку стороной, словно на ней лежат радиоактивные отходы. Лишь затолкав его в один из фургонов и закрыв зернохранилище, люди облегченно вздыхают.

Мне хочется помочь ему, но я знаю: стоит мне только попытаться, как я окажусь в фургоне вместе с ним.

Это путешествие Рею придется совершить в одиночку. Ему не позволят сделать телефонный звонок, справедливого суда он не дождется, у него нет ни единого права, гарантированного первой поправкой, и никто не встанет на его защиту.

Наблюдая из укрытия, как отъезжает фургон, я понимаю, что больше никогда Рея не увижу.