Текст книги "Живые зомби"

Автор книги: С. Браун

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 18 страниц)

Глава 4

– Энди!

Восемь тридцать утра. Пью «Шато Монтелена Каберне Совиньон» урожая 1998 года. На «Никелодеоне» идет «Губка Боб». Временами я переключаюсь на Пи-би-эс, чтобы посмотреть «Улицу Сезам» или «Медвежонка Барни». Лучше бы это были «Проделки Бивера», но к «Ти-ви-ленд» мы не подключены.

– Энди!

Я вновь чувствую себя шестилеткой: будто я не пошел в школу, валяюсь в кровати и смотрю телик, а мама варит мне манную кашу с бананами и поджаривает коричный тост. Небольшое отличие: на стенах нет плакатов с героями комиксов, зато повсюду раскиданы бутылки.

И мама не готовит мне завтрак.

И сердце мое больше не гоняет кровь по жилам.

– Энди!

Вот уже почти три месяца я живу в винном погребе в доме родителей, а она до сих пор ждет, что я откликнусь на зов.

Со вздохом я выключаю телевизор и встаю. Плетусь к лестнице, волоча левую ногу. Наверху стоит мама, мне виден ее силуэт в лучах света, льющегося из окон кухни.

– Сынок, папа чинит раковину. Ты не поможешь ему?

Из-за ее спины доносится голос отца:

– Лоис, не нужен мне никто! Будь добра, оставь меня в покое!

– Чепуха, – не сдается мама. – Энди будет рад помочь. Правда, милый?

Я гляжу на нее, хлопая глазами. Интересно: она свихнулась, когда я попал в аварию и умер, или когда меня забрали из приюта, и я стал обитать и столоваться у них?

Отец снова заверяет, что в моих услугах не нуждается и что нюхать вонь от разлагающегося трупа у него нет никакого желания.

– Всего несколько минут, – шепчет мама, отвернувшись от меня. – Дай ему почувствовать себя нужным.

А то я не слышу.

– Ну, чего рот разинул? – обращается она ко мне. – Давай-ка, поднимайся и помоги отцу!

Можно не обращать внимания, сидеть у себя и смотреть телевизор, но она не угомонится. Будет звать меня своим заунывным голосом, беря последний слог октавой выше. Даже телевизором ее не заглушить. Пробовал – бесполезно.

Подъем на пятнадцать ступеней из винного погреба отнимает у меня почти две минуты. И все это время отец беспрестанно ворчит: у всех нормальные семьи…

Не каждому воскресшему жмурику повезет заселиться к родителям, и не у каждого есть друг или родственник, готовый распахнуть перед ним двери своего дома. Добрая половина остается на улице или попадает в приют, а самых невезучих отправляют на органы, продают в медицинские учреждения или центры ударных испытаний. И совсем редки случаи, когда супруг или супруга принимает воскресшего обратно в свои объятия, особенно если в доме есть дети. За другие штаты не скажу, а у нас в Калифорнии управление по охране прав детства смотрит неодобрительно на тех родителей-одиночек, что пускают к себе зомби. Что касается прав на посещение ребенка – у оживших мертвецов таковых нет.

После аварии моя семилетняя дочка Энни живет в Монтерее у сестры жены. Ей сказали, что я умер. Первые несколько недель я каждый день названивал свояченице в надежде, что Энни подойдет к телефону, и я услышу ее голосок. В конце концов, номер сменили.

Я писал Энни письма, но так и не смог отправить. Первое письмо мать с отцом изъяли и уничтожили, когда я попросил у них марку. Второе исчезло из-под матраца, пока я принимал ванну. Остальные перехватывались на разных этапах пути к Энни. До почтового штемпеля дело не дошло ни разу.

Через пару месяцев я сдался. Понял, что родители скорее всего правы, и так для дочки будет лучше. По Энни я скучаю и очень хочу с ней встретиться, но вряд ли это хорошая идея. Узнать, что твой отец зомби, – какая девочка способна такое воспринять? К тому же не хочется, чтобы она запомнила меня таким, какой я сейчас. Да и сомневаюсь я, что она решит пойти со мной на пикник.

Разве только чтобы поприкалываться.

На кухне мать обрызгивает меня с ног до головы освежителем воздуха «Глейд» – уходит целый флакон, и последние капли вытряхиваются мне на макушку. У родителей целый склад «Глейда». Мама предпочитает «нейтрализующий», потому что он действует непосредственно на источник запаха. А мне нравится «свежесть сирени», хотя у «тропического» тоже приятный фруктовый аромат.

Отец лежит на спине под мойкой, головы и плеч не видно. На полу вокруг него гаечные ключи, отвертки, баллон со смазкой и разные инструменты. На тумбе рядом с раковиной стоит новехонький утилизатор отходов.

– Гарри, – говорит мама, – Энди пришел помочь.

– Не нужна мне его долбаная помощь. – Он силится открутить болт.

– Что за глупости! Сколько ты уже лежишь под раковиной? Конечно, тебе нужна помощь!

Отец вполне мог бы заплатить водопроводчику, и утилизатор установили бы меньше чем за час. Но он лучше будет три часа злиться и обзывать распоследними словами неживых людей, чем расстанется со ста двадцатью долларами. Как-никак, эксперт!.. Де-факто.

– Лоис, – бурчит он, продолжая атаковать болт, – повторяю еще раз: мне… не… нужна… помощь.

В это время гайковерт выскальзывает, отец с размаху бьется обо что-то твердое, затем выбирается из-под раковины, зажав правую руку, и отпускает такие смачные ругательства, что я бы покраснел, будь во мне кровь. Он бросается прочь из кухни, не забыв обогнуть меня за версту и задержать дыхание. В глаза мне он не смотрит.

– Отец не в духе, – объясняет мама. Таймер отключается, и она идет к духовке. – Не обращай на него внимания.

Отец не в духе с того самого дня, как я вернулся домой.

Мама достает противень с коричными булочками и толстым слоем намазывает на них сахарную глазурь.

Мне много чего хотелось бы делать из прежней жизни: ходить в кино с Рейчел; смотреть, как Энни играет в футбол; сидеть на берегу у костра и не бояться, что у кого-нибудь возникнет желание толкнуть меня в огонь. А иногда я скучаю по еде.

Вот один из главных недостатков существования в теле зомби (конечно, не считая отсутствия гражданских прав, разлагающейся плоти и визжащих при твоем появлении детей) – еда почти не имеет вкуса. Все кажется неприправленным, водянистым. Пью вино – и то не могу оценить. И никогда не напиваюсь допьяна. Для этого нужна рабочая кровеносная система. Так что ем я в основном по привычке или от скуки, практически не получая удовольствия.

И вот теперь меня одолевает ностальгия. Словно тридцать лет назад, я сижу за столом и болтаю ногами. Передо мной дымящаяся чашка горячего шоколада, а я жду, пока мама намажет глазурью коричные булочки.

Мне хочется сказать матери, что люблю ее, но я не могу. Хочу обнять, но не обнимаю – еще чего доброго испугается. Или выльет на меня второй флакон «Глейда».

Иногда я чувствую себя виноватым перед родителями за то, что им пришлось пережить. Но ведь злого умысла у меня не было. Знаю, они много для меня сделали, многим пожертвовали. Меня вполне могли оставить в приюте для животных. К счастью, родители не перестают быть родителями, даже если их сын воскресает из мертвых.

– Кушай, сынок. – Мама передает мне тарелку с булочкой, только что обмазанной глазурью.

Я улыбаюсь и сажусь за стол.

– Ой, Энди, может, поешь у себя? К нам сейчас придут гости.

Глава 5

Два раза в месяц я посещаю психотерапевта по имени Тед. Он бывший коллега Хелен и наблюдает меня исключительно из уважения к ней. Что не мешает ему драть плату по двойному тарифу.

Я хожу к Теду уже шесть недель. Кое-кто из наших у него бывал пару-тройку раз, но регулярно он работает только со мной. Наоми, посетив единственный сеанс, сказала, что полегчало ей не больше, чем после шоу Опры [2]2
  Опра Уинфри – ведущая и продюсер ток-шоу для домохозяек, имеющего очень высокие рейтинги.


[Закрыть]. Том сходил три раза, потом дважды отменял встречи из-за разборок в Чемпионской серии лиги между «Джайентс» и «Кабс». Карл и Джерри заявили, что в терапии не нуждаются. А Рита еще не готова разговаривать с кем-то, кто не входит в нашу группу.

По-моему, толку от Тедовой помощи с гулькин нос, зато теперь у меня есть повод пару вечеров в месяц, по средам, выбираться из своего логова. А именно в среду по телевизору и не хватает хороших программ.

– Как вы себя чувствуете, Эндрю?

Каждый сеанс обязательно начинается с этого вопроса. С неизменной дежурной улыбкой на лице Тед словно ждет, что его вот-вот сфотографируют, и нужно выглядеть довольным.

Теду далеко за пятьдесят, но больше тридцати ему не дашь. За последние пять лет он сделал подтяжку лица, шеи, убрал второй подбородок и брюшко. Пять дней в неделю он пыхтит в спортзале, одевается исключительно в «Гэп» и «Эдди Бауэр», а седину густой шевелюры – собственной, не пересаженной! – закрашивает темнокаштановым тоном. В левом ухе он носит золотую серьгу – подарок к полтиннику себе любимому.

Все это я узнал от него за предыдущие пять сеансов. Похоже, Тед меня совершенно не стесняется. А может, просто считает, что хоть кому-то из нас двоих надо поддерживать разговор.

С плакатной улыбкой на лице он ждет ответа на свой вопрос. На маркерной доске царапаю: « Изумительно».Доска лежит у меня на коленях. Тед расположился справа и чуть позади, чтобы читать ответы.

– Это сарказм, я правильно понимаю?

«Вы так думаете?»– царапаю я под первым ответом.

Закрепленный в углу автоматический освежитель воздуха шипит, и по комнате разносится аромат сирени. В первый мой визит освежителя не было.

– Тогда почему бы вам не признаться, как вы на самом деле себя чувствуете?

Я смотрю на Теда через плечо. Он натянуто, не разжимая губ, улыбается.

Как я на самом деле себя чувствую? Я бешу родителей, от меня отвернулись друзья, все общество настроено против… С их точки зрения, я больше не человек. Как, по-вашему, мне себя чувствовать?

Но сказать такое Теду нельзя. Не поймет. А если и поймет, ему нет до этого дела.

Я вытираю доску и пишу: «Отвергнутым».

– Хорошо, – кивает Тед. – Еще?

«Выброшенным за борт».

– Так. Это все?

«Разочарованным».

«Сломленным».

«Обездоленным».

«Неприкаянным».

«Полным ничтожеством».

Немного подумав, я все стираю и быстро пишу: «Я устал».

Жду ответа, а в ответ – тишина.

Тед не ушел – я вижу его через плечо. И не заснул – глаза у него открыты. И уж точно не умер – я слышу его дыхание.

Передо мной на стене висят Тедовы дипломы, свидетельства и грамоты. На электронном табло красным высвечены часы, минуты, секунды. Наблюдаю, как в тишине тянется время.

…тринадцать… четырнадцать… пятнадцать…

Такое случается каждый сеанс. Тед в полном недоумении, он понятия не имеет, чем мне помочь, а я просто сижу и смотрю, как одна за другой уходят секунды. Будто считаю, сколько осталось до Нового года, только не в обратном порядке. И предел не наступает никогда.

…двадцать пять… двадцать шесть… двадцать семь…

– Вы устали в физическом, эмоциональном или духовном плане?

Глава 6

Мы с Ритой, Хелен и Джерри идем с очередного собрания. С нами новый член группы, сорокапятилетний серфингист по имени Уолтер: пьяный, он ударился головой о доску и утонул. Тело не нашли, а двумя днями позже Уолтер в костюме для серфинга вышел из волны на пляже Санта-Крус с полными легкими морской воды и запутавшейся в волосах ламинарией.

– Чувак, – обращается к нему Джерри, – и как это – пробыть под водой два дня?

– Не знаю, чувак. – В глотке у Уолтера булькает вода. – Проснулся весь в морской капусте и никак не соображу, какого черта делаю внутри водяной кровати. Потом смотрю – на мне костюм для серфинга, а я в нем никогда в постель не ложусь.

Мог бы поклясться, что Джерри и Уолтер – братья, не будь я в курсе, что это не так.

– Сначала думал – сплю, – продолжает Уолтер. – Пока что-то не поползло у меня по спине.

– И что же это было? – интересуется Джерри.

– Трепанг, чувак. Такой, знаешь, бородавчатый.

– Мерзость.

– Во-во.

Обогнать их я не могу. Когда они слева, то я хотя бы почти ничего не слышу своим изуродованным остатком уха, однако по закону подлости один из них то и дело оказывается по правую сторону от меня.

Мы идем по стоянке и сворачиваем в проулок. Дорогу выбираем безлюдную, в духе Роберта Фроста [3]3
  Роберт Фрост (1884–1963) – американский поэт, писал о нравственном кризисе современной цивилизации, трагической утрате живого, гармонии между человеком и природой, а также о беспредельном многообразии и конкретике жизни.


[Закрыть]. Мы вовсе не ищем приключений; главное, не потревожить живых. А это – одна из заповедей нежити.

Не тревожь живущих.

Не выходи из дому после комендантского часа.

Не занимайся некрофилией.

Не желай плоти ближнего твоего.

Есть и еще несколько – о почитании хранителей приютившего тебя и о воздержании от участия в актах гражданского неповиновения, – однако в большинстве своем это просто правила, которых надо придерживаться, чтобы сосуществовать с живыми. Зато они не обременены никакими запретами в отношении нежити. Ну, может быть, за исключением некрофилии. Что, впрочем, и так понятно.

Здесь несколько кварталов занимают предприятия легкой промышленности, уже закрытые на ночь. Впереди мило беседуют Хелен и Рита – наверное, о чем-то важном. А мне приходится терпеть пытку…

– Чувак, хочешь потрогать мою черепушку? – Джерри снимает бейсболку. – Это так клево, ваще…

Неожиданно Хелен останавливается и поднимает руку – ни дать ни взять регулировщик на перекрестке.

– Офигеть, чувак, – восхищается Уолтер, пробежав пальцами по Джерриным лоснящимся мозгам.

– Тс-с, – шипит Хелен.

В темном конце проулка позади нас хлопнули дверцы автомобиля. Доносится эхо мужских голосов, смех и звон разбивающихся бутылок. Затем – тишина.

– Что такое? – спрашивает Рита.

– Живые, – шепчет Хелен. – Судя по всему, братство.

Простые обыватели по большей части выкрикивают оскорбления, бьют о твою голову бутылки и буянят, пока им самим не надоест. Куда опаснее подростки с бурлящими гормонами и недостатком воображения. Любители боулинга после ночи пьянства, как правило, действуют без околичностей – дерутся своим родным орудием. Но хуже всех юнцы из студенческого братства – эти будут расчленять, бить, наносить увечья, истязать, резать и поджигать. И ни за что не остановятся.

По крайней мере, так говорят. Сам я никогда не встречался ни с братством, ни с боулерами, ни с обывателями. И если не считать подростков, от которых я принял крещение помидорами в новой форме своего бытия, оскорбляли меня только словами.

Через несколько минут разбивается еще одна бутылка. Снова смех, затем слышен чей-то голос:

– Зомби! Выходите, поиграем!

– Ого! – Это Джерри.

«Ого» – в самый раз.

В конце проулка, квартала на два позади нас, из темноты материализуются пять или шесть фигур, вооруженные разнообразными предметами.

– Бежим! – командует Хелен.

Легко сказать «бежим», если у тебя работают обе ноги. А когда твоя лодыжка вывернута самым причудливым образом, бег отнюдь не вариант.

– Вы бегите, а я помогу Энди, – говорит Рита и подходит ко мне слева.

Джерри и Уолтеру два раза повторять не нужно: вмиг подрываются. Хелен, поколебавшись секунду-другую, улепетывает вслед за ними. Сроду бы не подумал, что пятидесятидвухлетняя зомби может с такой скоростью перебирать коротенькими ножками.

Рита обнимает меня за пояс и закидывает мою левую руку себе на плечи.

– Готов?

Сейчас бы набраться смелости и сказать: уходи!.. Хорошо, что я не могу говорить. Меня успокаивают Ритино прикосновение, ее рука, прижатое ко мне тело. Это куда приятнее, чем остаться с глазу на глаз с потрошителями. Так что я лишь киваю в ответ.

Сперва у нас получается плохо, но к тому времени как Джерри, Уолтер и Хелен достигают конца проулка, мы входим в ритм и, кажется, уже не теряем времени даром. Обернувшись, я вижу преследователей почти в квартале от нас.

– Гы-ы-ы, – мычу я, чтобы предупредить Риту.

Гиканье и улюлюканье разносятся эхом; чем ближе звук шагов по асфальту, тем неотвратимей становится нападение. Мы с Ритой что есть мочи ковыляем в конец проулка – как отстающие в соревновании по бегу со связанными ногами. Вот только нам не до смеха.

И болельщиков у нас нет.

За углом последнего здания пытаюсь найти какое-нибудь убежище, чтобы улизнуть от преследователей. Внезапно перед нами возникает фигура.

– Быстрее! – говорит Джерри, помогая подвести меня к контейнеру рядом с постройкой. – Запихиваем его туда. Давай же!

Они вдвоем подсаживают меня, я переваливаюсь через край и падаю лицом во что-то мягкое и липкое.

– Будь здесь, – приказывает Джерри. – Мы за тобой вернемся.

Можно подумать, у меня есть выбор.

Джерри с Ритой убегают, а я устраиваюсь поудобнее в теплой вязкой жиже, сомкнувшейся над моим лицом.

На ощупь похоже на клей, но пахнет как моторное масло. Все-таки вторничный вечер я рассчитывал провести несколько иначе.

Не прошло и десяти секунд, как послышались шаги: преследователи выбегают из проулка и, миновав контейнер, несутся за Ритой и Джерри. Во всяком случае, большая часть. Один из членов братства останавливается аккурат у контейнера.

Если у тебя не стучит сердце, и в кровь не поступает адреналин, в минуты насильственного заточения ты ощущаешь странное спокойствие. Впрочем, это вовсе не значит, что я не боюсь засветиться. Просто я не испытываю психологических последствий страха, как раньше. Они лишь сохранились в памяти. И сейчас память подсказывает – мне кранты.

Хелен предлагает нам справляться с безнадегой при помощи творчества, увлечься своего рода художественной терапией: рисованием, лепкой или сочинением стихов. Создавать нечто прекрасное, выходящее за рамки нашего далеко не гламурного бытия.

Раньше я пробовал писать хайку – просто для тренировки правого полушария. Теперь, наверное, это бессмысленно, если учесть, что мой мозг постепенно разжижается, но старые привычки не умирают, хоть ты сам давно к живым не относишься.

И вот я лежу на дне контейнера под слоем какого-то технологического месива, размышляю о жертвоприношениях и ядовитых отходах, и мне в голову приходит сия неописуемая красота:

 
Пред ликом смерти
Кричит беззвучный голос.
Гнию изнутри.
 

Несколько минут проходят в тишине. Наконец я перекатываюсь на бок и убираю с глаз жижу, чтобы наблюдать за происходящим через открытую крышку контейнера. Сперва ничего не видно – лишь темнота. Затем я различаю силуэт: кто-то пялится в контейнер.

– Рэнди!

Не знаю, кто подпрыгнул выше – я или Рэнди, но силуэт мгновенно исчезает.

– Ты что делаешь?

Сюда явно идет кто-то еще.

– Ничего, – лепечет Рэнди. – Тут просто…

Остальное расслышать не удалось – должно быть, он понизил голос. Пару секунд спустя на меня смотрят уже двое. Один поднимает с земли длинный предмет и тычет им в контейнер.

– Вот здесь, – показывает Рэнди.

Щуп вновь опускается – и на этот раз едва не задевает руку. Металлический прут, а может, кусок арматуры. Что бы это ни было, попади оно в цель – мало мне не покажется.

Опять удар, теперь в бок – разрывает одежду и мясо и ломает ребро.

Определенно арматурина. Три восьмых дюйма. К тому же заостренная.

Снова тычок – щуп вонзается в ляжку. Потом мимо, а следующим ударом мне протыкает кисть, и я задаюсь вопросом: не так ли чувствовал себя Иисус на кресте?

Хоть боли и нет, ощущение не из приятных. Испытываешь не то чтобы дискомфорт, а агрессию со стороны, с долей унижения.

Вряд ли вы это поймете, если в вас, лежащего в контейнере с промышленными отходами, не тыкали заостренным металлическим прутом.

Где-то в подсознании мне даже хочется покончить со своим существованием и освободиться от воспоминаний, что гложут меня, когда я укладываюсь спать, а поутру, чуть только забрезжит рассвет, появляются вновь и камнем сдавливают грудь. Хотя даже у нежити – когда та сталкивается лицом к лицу с угрозой гибели – срабатывает инстинкт самосохранения и заставляет бороться, не дает просто так поднять лапки вверх. Вдобавок если и гибнуть, то уж точно не от рук назюзюкавшихся студентов.

Следующий удар обрушивается на расстоянии нескольких дюймов от головы. И тут откуда-то издалека доносится крик: «Один есть!».

Силуэты оборачиваются и исчезают, слышны лишь торопливые удаляющиеся шаги. Немного обождав, со странным чувством благодарности за то, что остался нежитью, я подтягиваюсь к краю контейнера и гляжу в темноту. Пусть найдут кого угодно, только не Риту.

На освещенной парковке более чем в сотне ярдов отсюда несколько фигур резво, что есть мочи метелят кого-то, кто пытается от них вырваться. Сначала я признаю в нем Джерри и с удивлением отмечаю, что довольно сильно огорчен. Затем раздается булькающий вопль: «Помогите! Кто-нибудь!»

Юнцы бросают Уолтера на землю и забивают ногами. Отлетает одна рука, затем вторая. В считанные минуты его, слабеющего, рвет на части толпа пьяных студентов. На помощь не идет никто. Ни полиция. Ни служба защиты животных. Ни случайный прохожий. И уж конечно, ни его собрат-зомби с нерабочей рукой и ногой.

Отпрянув, я слушаю, как затихают крики. Наконец, я остаюсь один на один с тишиной и ощущением собственной неполноценности. Если ваше бытие по большей части проходит в винном погребе в доме у родителей и заключается в непрерывном опустошении бутылок и просмотре старого телесериала, а тело тем временем постепенно разлагается, то чувство собственной неполноценности – обязательная статья в наборе предоставляемых вам услуг.

Проблема в том, что если бы я и попытался помочь Уолтеру – даже будь я в состоянии, – смысла в этом все равно никакого. Предположим, нас бы с ним не расчленили. Однако любая форма агрессии против людей со стороны зомби, хотя бы и в целях самозащиты, считается законным основанием для немедленного уничтожения. К тому же неожиданно выяснилось, что чувство самосохранения у меня развито не так слабо, как казалось раньше.

В такие минуты начинаешь сомневаться в моральных устоях общества, которое разрешает безнаказанное нанесение увечий тем, кто раньше жил и здравствовал. Знаю, нет ничьей вины в том, что воскрес я, что восстали из мертвых мои собратья. Но ведь кто-то же должен ответить за содеянное с Уолтером?

Сидя в контейнере, жду Риту, Джерри и Хелен. Интересно, сколько придется здесь проторчать? Хоть бы они появились раньше ассенизатора. Я думаю об Уолтере. Такое постоянно происходит с зомби в других городах, штатах и округах. Но если это случается с тобой или с твоим знакомым, то касается уже тебя лично.

Не дает спокойно спать.

Побуждает к действиям.