Текст книги "Живые зомби"

Автор книги: С. Браун

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 18 страниц)

Глава 21

Порой я пугаю самого себя.

Я просыпаюсь среди ночи и не помню, отчего моя левая рука не двигается, забываю о том, что я постепенно разлагаюсь, и думаю: откуда этот запах?

Другой раз увижу себя в зеркале и едва не вскрикиваю, а затем узнаю собственное перекошенное от ужаса лицо.

Иногда, сидя на матраце перед телевизором с экраном в двадцать два дюйма, что купили мне родители, я перевожу взгляд на батарею бутылок на полках и представляю, что в каждой – волшебный эликсир, который излечит все части моего тела по отдельности.

«Гргич Хилс Каберне Совиньон» восстановит левую руку, «Беринджер Фаундерс Эстейт Мерло» – левую лодыжку, «Кастелло ди Бролио Кьянти» – лицо, а «Монтичелло Пино Нуар» – голос. Отец хранит здесь и бутылки с шардоне, совиньон блан, шенен блан и рислингами, но белое вино я никогда особо не любил. Какой в нем прок? Все равно что пить «Корону» вместо «Гиннесса».

Смотрю видеоклипы «Дискотеки 80-х» на «Ви-эйч 1» и полощу горло из бутылки «Монтичелло Пино Нуар» урожая 1999 года.

Возможно, у меня просто разыгралось воображение, но сейчас у вина, похоже, больше вкуса.

После каждого полоскания глотаю волшебный эликсир и пробую спеть. Нет, я не ору что есть мочи, да и слов песен я по большей части не знаю. Знакомые слова вырываются из горла гундосым скрипом, словно мне самому страшно разувериться в возращении дара речи. Звучит «Богемная рапсодия» группы «Queen», и я добавляю громкости, чтобы заглушить собственный бубнеж. Возможно, чуть больше, чем следовало бы. Раздается стук в дверь, сопровождаемый требованием отца «вырубить эту дрянь».

Делаю вид, что не слышу.

Всего текста я не знаю, да и не важно – на большой-то громкости. Я перевираю слова, а в невнятных местах кряхчу, как утка на уроке фонетики голландского языка. Изредка получается выдать что-нибудь отдаленно знакомое – хриплый или ухающий звук, слегка напоминающий речь. Слова вроде «да», или «не», или «о». Понятно, что это лишь первые, неуверенные шаги младенца. А разве я не младенец?

Появился на свет, чтобы сгнить.

Снова учусь ходить и разговаривать.

Питаюсь молоком надежды.

С точки зрения физиологии я не понимаю, как ко мне может вернуться речь. Наверное, никак. Скорее всего я просто учусь издавать подражающие словам звуки. И все же это нечто новое. А если новизна в вашей жизни сводится к усилению запаха, утрате очередной части тела и образованию еще одного гнезда личинок, то нечто, хотя бы отдаленно намекающее на развитие событий в противоположную сторону, и есть самый настоящий шаг вперед.

Песня заканчивается, на время рекламы я уменьшаю громкость, с чувством полного удовлетворения набираю в рот вина и слушаю, как наверху костерит меня отец. Обычно после папашиных выступлений я падаю духом. Как-то не идут в голову радостные мысли, если один из родителей считает, что ты сослужишь хорошую службу человечеству в качестве расходного материала на испытаниях рубильной машины.

Сегодня его оскорбления только забавляют меня, я начинаю хохотать, захлебываюсь вином, которое вытекает из носа на постель, и я хохочу еще громче. Вскоре я так покатываюсь, что впору подавиться и умереть, будь у меня такая возможность. Неожиданно мелькает мысль: хорошо бы сейчас здесь был кто-нибудь, с кем можно разделить веселье. Кто смеялся бы вместе со мной. Кто оценил бы происходящие во мне изменения. Кто понял бы мои чувства.

По телевизору показывают, как по улице, взявшись за руки, идут мужчина и женщина. Их безупречные лица сияют улыбками, и ни один прохожий не может пройти мимо, не обернувшись. Не знаю, что они рекламируют, но на память приходит наша с Ритой воскресная прогулка, и так хочется, чтобы той парой на экране были мы!..

Ощупываю собственное лицо, трогаю пальцами швы, замысловато простегавшие кожу, и задаюсь вопросом: неужели из всего, что я получил в придачу к своему существованию в форме зомби, мне удастся исправить только голос? Вот бы сделать так, чтобы поменьше походить на труп. И быть таким же счастливым, как те двое из рекламы.

Вдруг до меня доходит: ролик призывает застраховать жизнь.

Глава 22

– Весь фокус в том, – поучает мама, пока я мягкой губкой наношу грим, – чтобы как следует растушевать. Под слишком рыхлым или толстым слоем изъяны не спрячешь. Наоборот, они станут еще заметнее.

Мама пользуется маскирующим карандашом тона «слоновая кость» от Ив Сен-Лоран, который отлично подходит ей под цвет лица. А мне бы что-нибудь поближе к «матовой шпатлевке». Вдобавок кожа у меня совсем сухая и словно впитывает из грима всю влагу.

– Сначала нужно очистить и увлажнить лицо, – говорит мама. – Кожа станет более гладкой, и грим лучше ляжет. А можно и скрабиком обработать.

Когда я спросил ее, чем замазать швы на лице, то надеялся, что она просто выдаст мне банку с кремом или каким-нибудь обычным средством, которое я мог бы испытать самостоятельно. Вместо этого мама притащила всю косметичку и зеркальце с подсветкой и усадила меня за кухонный стол.

– Да, этот тон не совсем тебе подходит, – констатирует она без намека на сарказм. – Поэтому мы сделаем так: сперва положим более светлый тон, а сверху растушуем этот.

Под словом «мы» она подразумевает меня. Несмотря на все желание помочь мне скрыть швы и «выглядеть человеком», как она тактично выразилась, мама до сих пор не смеет меня коснуться. Она лишь дает указания и подвигает нужные тюбики, баночки и пузырьки. Думаю, ей невдомек, что отвращение к физическому контакту с сыном написано у нее на лице.

Жидкий тональный крем на вид и на ощупь как тесто для блинов; я размазываю его по щекам при помощи губки. Интересно, а вкус у него тоже как у теста? Я отхлебываю изрядное количество – нет, вкус другой.

– Эндрю! – верещит мама. – За эту бутылочку я отдала тридцать пять долларов!

Вы удивитесь, сколько формальдегида в пузырьке обычного тональника. А в «Кавер Герл» – еще больше.

Крем растерт по щекам, лбу и подбородку, и теперь пришло время контурной пудры, которая по виду и консистенции смахивает на растворимый порошок для приготовления шоколадного напитка. Так и хочется попробовать на вкус, но мама глаз с меня не спускает. Ничего не поделаешь. Обмакиваю кисточку и наношу на лицо.

– Веди кисточкой сверху вниз, милый, – учит мама. – Так волосинки не встанут дыбом.

После контурной пудры наступает очередь прозрачной пудры для завершения макияжа. Сказать по правде, особой разницы между ними я не вижу, разве что последняя измельчена потоньше и наносится косметической губкой, а не кисточкой. Мама пытается подбить меня сделать заключительный штрих румянами, но, по-моему, розовый оттенок на щеках не придаст естественности моему образу. Хотя с другой стороны, после маскирующего карандаша, тонального крема и пудры к моему внешнему виду едва ли можно применить слово «естественность».

Мама обходит стол, останавливается фута за два позади меня и, наклонившись, заглядывает через плечо.

– По-моему, отлично. – Она улыбается мне в зеркало. – А ты как думаешь?

Наверное, не помешало бы узнать еще чье-нибудь мнение.

Входит отец. На мне халат, волосы забраны шпильками на затылке, физиономия наштукатурена.

– Святые парикмахеры! – Он резко разворачивается и бросается прочь из кухни.

Глава 23

Просыпаюсь посреди ночи и никак не могу заснуть снова.

Я взбудоражен. Возбужден. Мозг не желает отключаться.

Да еще маска из грима стянула кожу так, словно лицо накачали формальдегидом.

Действительно, бальзамирование помогает избавиться от морщин вокруг глаз, и от возраста, указанного в некрологе, можно легко вычесть лет пятнадцать. Однако лицо после него деревенеет и выглядит таким же бутафорским, как грудь у порнозвезды. К тому же и сам процесс довольно жестокий.

Если вам не доводилось проснуться в морге с катетером в сонной артерии, со вздувшейся как воздушный шар от гелия физиономией, то, наверное, вы не поймете.

Убрав грим полотенцем и осушив бутылку «Напа Вэлли Палмейер Шардоне» 2005 года, я стряхнул с себя остатки сна. Чем бы заняться? Выбор у меня невелик: телевизор или вино, и я тянусь за пультом, переключаю с канала на канал и стараюсь повторить реплики из разных программ – работаю над произношением. Но через пятнадцать минут я сыт по горло «Крутым Уокером» и «Принцем из Беверли-Хиллз».

Переключаться с канала на канал скучно. В теннис бы поиграть, покататься на велосипеде или побродить по городу. Мысль об орущих, рассыпающихся во все стороны людях вызывает у меня смех, и, не теряя времени, я выхожу на променад.

Хотя прогулка в третьем часу ночи – превосходный способ добиться, чтобы тебе оторвали руки, ноги, а заодно и голову, винный погреб все больше напоминает тюремные застенки. А вылазка в «Сигма Хи» за конечностью Тома придала мне храбрости.

Впрочем, из ума я пока не выжил: под фонари стараюсь не выходить, а когда мимо проезжают машины, изображаю пьянчужку-бездомного. Да, чтобы появиться на публике, приходится выдавать себя за живого. Тем не менее чувство свободы, черное, усеянное звездами небо и холодный ноябрьский ветер поднимают дух. Если б я не был уверен в обратном, я мог бы поклясться, что почти вижу пар от моего дыхания.

Сперва я иду куда глаза глядят. Этакий среднестатистический зомби на прогулке в глухой ночи. Однако спустя некоторое время я оказываюсь на Олд-Сан-Хосе-роуд – после аварии я ходил этой дорогой уже бессчетное количество раз. Только сейчас я бреду не к жене на кладбище. Цель моего пути – старое зернохранилище.

Рей сидит у костра, поддерживает слабый огонь. Близнецы расположились слева от него, прислонившись друг к другу, глаза полуприкрыты, рядом валяется пустая банка. Хоть я и был уверен, что им удастся убежать от братства невредимыми, все же чувствую облегчение.

Рей поднимает правую руку для дружеского приветствия. Этот жест почти вводит меня в ступор: в последнее время в любой поднятой руке зажат либо метательный снаряд из просроченной еды, либо распятие, а то и электрошокер.

С улыбкой сажусь напротив близнецов; какое счастье выбраться из погреба и попасть в компанию тех, кто понимает и принимает меня! Здесь и без огня тепло. И спокойно. Островок безопасности, где не действуют порядки и правила живых. Даже на собраниях в местном культурном центре такого нет. Ведь мы вовсе не часть местной культуры, наши встречи регламентируются живыми, и приглашать нас на ежемесячные заседания клуба «Ротари» никто не собирается.

Меня вдруг начинает одолевать голод. Не успеваю я и рта раскрыть, как Рей приносит банку с «роскошным рагу» и бутылку «Будвайзера», открывает и ставит на землю рядом со мной. Тянусь за ручкой, чтобы поблагодарить, но доска-то осталась дома.

– Асибо, – сиплю я. Больше похоже на слабый предсмертный хрип, чем на благодарность. Однако смысл все-таки понятен.

Слабая улыбка трогает губы Рея.

– Не за что.

Запускаю пальцы в банку, жую, наслаждаюсь нежным мясом и понимаю, что в последние месяцы я не ел ничего настолько вкусного и ароматного. Возможно, на меня действует пламя костра. Или тишина. Или то, что я достаю дичь рукой прямо из банки. Но чувство первобытного голода, которое я ощутил в прошлый раз, только усиливается.

Несколько минут мы сидим в тишине, слышно лишь, как потрескивает костер, да как я урчу от удовольствия.

Слева от меня один из близнецов рыгает, а второй давится смехом.

Покончив с мясом и вытерев пальцы о штаны, я глубоко, с удовлетворением, вздыхаю.

– Приятный вздох, – говорит Рей, отхлебывая пиво. – Вздох удовольствия…

В ответ я поднимаю вверх бутылку.

– Для мужчины главное удовольствие – хорошая еда и пиво. Не так ли, парни?

Зак и Люк дружно кивают.

– Само собой, в удовольствии тоже есть свои недостатки, – продолжает Рей. – Если ты сыт и доволен, то начинаешь забывать, чего тебе не хватает в первую очередь.

Клевавшие носом во время моего прихода близнецы выпрямили спины и сосредоточенно слушали Рея, покачивая головами в такт его словам.

– Удовлетворенность порождает лень. А тот, кто склонен к лени, скорее всего позволит другим указывать, что ему делать.

Слова Рея звучат вкрадчиво и убедительно, как наставление. Говорит он размеренно – ни дать ни взять проповедник. Зомби-мессия. А Люк и Зак, согласно кивающие головами, – его ученики.

Через некоторое время я тоже начинаю качать головой, внимая речам Рея.

– Ты, Энди, не ленивый.

Мотаю головой и произношу: «Э». Больше похоже на стон удовольствия, чем на отрицание собственной пассивности.

– Я так и думал, – говорит Рей, допивая остатки пива.

Не успела пустая бутылка коснуться земли, как Люк несет ему новую, вручает еще одну мне и вновь усаживается рядом с братом: чокаются и пьют, каждый из них – зеркальное отражение другого. На вид они отвратительные, но вполне дружелюбные и покладистые.

– Позволять себе лениться нельзя, – наставляет Рей. – Удовлетворенность – это роскошь, довольство – блажь. Я всегда говорю: никто не решит ваших проблем и не улучшит вашей участи. Рано или поздно вам самим придется этим заняться.

Слушая Рея, не могу не вспомнить о Хелен, о тех добрых словах и воодушевляющих фразах, что она пишет на доске:

«ВЫ НЕ ОДИНОКИ».

«Я ВЫЖИЛ!»

«НАДЕЖДА – НЕ БРАННОЕ СЛОВО».

Разумеется, попытки Хелен поднять нам дух достойны уважения. Но думаю, я понимаю, что пытается втолковать Рей. Мы одиночки, поэтому надеяться нужно только на себя. Нельзя удовлетвориться лишь тем, что ты выжил.

В голове всплывает еще одна фраза Хелен, которую она написала в конце последнего собрания: «ОБРЕТИТЕ ЦЕЛЬ».

Сидя здесь и внимая речам Рея, я почти верю, что справлюсь с этой задачей.

Глава 24

Атмосфера на сегодняшней встрече явно праздничная, если уместно использовать этот эпитет в отношении сборища воскресших, полуразложившихся трупов.

Нас почти вдвое больше, чем обычно. Рей, как и обещал, привел с собой Зака и Люка. Наоми, Карл и Хелен тоже пригласили гостей. Нет лишь Тома: наверное, стыдится, что руки разные.

В группе никто не знает, как мы пытались вернуть Тому руку. В новостях об этом не упомянули, и мы с Джерри тоже решили помалкивать. Наша троица придумала историю, что новую руку Том нашел на складе пригодных для повторного использования органов. Если нужно достать себе конечность, зомби частенько заглядывают туда, и служащие склада относятся к нам вполне благосклонно. Одно условие – приходишь в сопровождении живого и платишь наличкой. Выбор там невелик, так что байка наша вполне похожа на правду. Подумать только, а ведь я встречал зомби, у которых обе руки левые!

На доске Хелен написала «ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ», подчеркнула и наставила восклицательных знаков. Не хватает только смайликов.

Я толкусь у стола, пробую пирожные и мечтаю, чтобы у меня хватило мужества произнести несколько слов, которые я научился воспроизводить. Вообще слов всего два: «Привет, Рита», но у меня получается только «Иэ, Ита», что больше смахивает на ослиный крик, чем на приветствие. Поэтому я не решаюсь и лишь посматриваю в сторону новоявленного объекта моей страсти, который тоже бросает на меня взгляды и улыбается.

На Рите сегодня белая водолазка, белая вязаная шапочка и белые джинсы. Выглядит этакой снежинкой-зомби.

У самого выхода, опершись спиной о стену, стоит координатор из окружного департамента воскрешения трупов. Похоже, он ошеломлен. Еще бы, увидеть такую ораву зомби! Ковыляю к нему и протягиваю тарталетку с ореховым кремом, чтобы помочь расслабиться. Он белеет как полотно – вполне может сойти за одного из нас.

Несколько минут спустя он удаляется.

За исключением Рея, никто из новичков ко мне не подходит, так что я просто наблюдаю, как они расхаживают по комнате, поедают выпечку, потягивают пунш и болтают о том о сем.

– Как вы умерли?

– Вас бальзамировали?

– Где тебя собирались похоронить?

– Чувак, у тебя грим, что ли?

Передо мной в сбившейся набок шапке стоит Джерри, мотня висит почти у колен. Не успеваю я нацарапать на маркерной доске какую-нибудь отговорку, как справа возникает Рита.

– У Энди грим, – сообщает Джерри.

– Правда?

Она поворачивается и пристально разглядывает меня огромными темными глазами. Неожиданно мне становятся безразличны все остальные. Для меня они просто перестают существовать.

Указательным пальцем правой руки Рита касается моего носа, проводит по щеке. Затем засовывает палец в рот и слизывает след от маскирующего карандаша и тональника.

– М-м, Ив Сен-Лоран!

Джерри с отвисшей челюстью смотрит на Риту. Потом, захлопнув рот, переводит взгляд на меня.

– Блин!

– Итак, – говорит Хелен, – прошу всех занимать места, мы начинаем.

Мы с Ритой и Джерри усаживаемся вместе. С одной стороны от нас сидит Рей с рюкзаком в руках, а с другой – Зак и Люк. Они придвигают стулья и жмутся друг к другу, словно молодые обезьяны. Того и гляди начнут блох искать.

Рядом с близнецами уселся Карл со своей гостьей – женщиной лет пятидесяти по имени Лесли. У нее английский акцент, шрамов не видно, но кожа бледная с голубоватым оттенком. Хотя… разве такая кожа не у всех нас?

Не знаю, что случилось с Лесли, и как они встретились, однако судя по тому, как Карл ерзает на стуле и пытается согнать с лица нервную улыбку, он явно втрескался по уши. К тому же сегодня он не брюзжит – тут определенно что-то не так.

Возле Рея сидят Наоми и Бет – девочка-подросток, которую сбила машина. Подробности аварии мне не известны, заметно лишь, что основной удар пришелся на лицо.

Рядом с девочкой – Йен. Лет ему с виду примерно как мне, привела его Хелен. Вот и все, что я знаю. В своем синем костюме Йен больше похож на живого, чем на зомби. И уж слишком много одеколона вылил на себя.

– Для начала я хотела бы поприветствовать вновь прибывших, – обращается Хелен к воскресшим трупам, рассевшимся полукругом на пластмассовых стульях. – Знаю, некоторым из вас решение прийти сюда далось нелегко; возможно, даже было страшно. Поэтому благодарю за то, что сделали первый шаг и протянули нам свою руку.

Карл начинает хлопать в ладоши, но, заметив, что никто не аплодирует, затихает и рассеянно теребит одну из ран. Остальные, в особенности постоянные члены, смотрят на него в изумлении.

– Спасибо, Карл, – говорит Хелен. – А сейчас, прежде чем перейти к сегодняшней теме, я попрошу каждого – не только новичков – поведать нам, как ему удалось вернуться к жизни. Карл, вы сегодня полны энтузиазма. Может, с вас и начнем?

С несвойственной ему нервной улыбкой Карл встает, откашливается и, запинаясь, пересказывает историю о том, как его закололи. Наоми смеется над ним, однако сегодня Карл не отвечает на насмешки и, закончив, спокойно садится.

– Здравствуйте. Меня зовут Лесли, – представляется его гостья, расправляя васильковое платье, тоном темнее цвета ее лица. – Наверное, моя история не такая захватывающая. В прошлый четверг у меня случился инфаркт, и я умерла.

– Ух ты! – восклицает Джерри. – Так вы, значит, пока не привыкли ко всей этой дребедени с воскрешением, да?

– Совершенно верно.

– Как же вы адаптируетесь? – спрашивает Хелен.

– Разумеется, в какой-то степени это был шок, – говорит Лесли, и английский акцент делает разговор о нежити необычайно пристойным и церемонным. – Спасибо Карлу, он молодец.

Все смотрят на Карла, который конфузливо улыбается, а затем встает.

– Простите, мне нужно выйти.

Пока он идет к двери, Наоми издает еще один смешок.

– Так что же произошло? – интересуется Рита.

– В пятницу утром я очнулась на столе под простыней, – рассказывает Лесли. – Не знала, что умерла, пока до меня не дошло, где я нахожусь.

– Где же? – спрашивает Хелен мягким, сочувствующим голосом.

– Я откинула простыню и села. Двое мужчин в халатах и масках вскрывали грудную клетку мертвому мальчику на соседнем столе.

Понимающие кивки и гул голосов.

– И что вы сделали? – спрашивает Рита.

– Сперва мне просто захотелось прикрыться. Одежды на мне не было, я попыталась натянуть простыню и увидела швы на собственной грудине. Тут меня заметил один из мужчин и поднял крик.

Снова бормотание и шум.

– Ну а с Карлом вы как познакомились? – осведомляется Наоми.

– После небольшого скандала я угодила в приют для животных, откуда меня забрала дочь. А Карл сидел в соседней клетке.

В это время из туалета возвращается Карл. Пока он идет к своему месту, все молчат. Повисла такая тишина, что я слышу, как разлагается Джерри.

– Что? – спрашивает Карл и опускает взгляд – проверить, застегнута ли ширинка.

– Чувак, ты что, был в загоне? – спрашивает Джерри.

Карл обводит комнату виноватым взглядом, словно его поймали за мастурбацией.

– Я рассказала, где мы с тобой встретились, – говорит Лесли.

– А, понятно. Случилось небольшое недоразумение, – поясняет Карл и просит: – Давайте лучше продолжим.

Зак и Люк, стоя плечом к плечу, сообщают о полете вниз головой с железнодорожного моста в реку Сан-Лоренцо. Немного странно наблюдать, как они рассказывают: несколько слов говорит один, затем подхватывает второй, и так по очереди, будто у них на двоих один ум и два рта.

За близнецами выступает Джерри с занятной повестью об автокатастрофе, окончив которую, он предлагает всем и каждому потрогать торчащие наружу мозги, на что соблазняются только близнецы.

Я поднимаюсь было, чтобы нацарапать свой рассказ на доске, но Рита кладет свою руку на мою и удерживает меня на месте.

– Энди воскрес после автокатастрофы, в которой он сильно пострадал и теперь не может говорить, – объясняет она, с улыбкой глядя на меня. – Зато он прекрасно умеет слушать.

Сижу и смотрю на Риту, очарованный движением сочно-красных губ, облекающих в слова то, что должен был сказать я. Она делится со всеми моей историей, и это честь для меня.

Затем Рита приступает к повести о собственном самоубийстве. Об одиночестве и безысходности, о том, как была изгоем среди людей – ни друзей, ни компании, ни чувства духовной близости. Однажды, доедая на кухне своей крошечной квартиры остатки пиццы под музыку группы «The Smiths», она схватила столовый нож и полоснула по запястьям, а потом перерезала себе горло. Без раздумий. Без всяких записок. Просто надавила лезвием и перерезала плоть.

Раньше она не так преподносила свою историю. Ее рассказ всегда был кратким и сухим – торопливое перечисление фактов, которых она стыдилась. На этот раз никакого стыда. Никаких угрызений совести.

– До сих пор помню, как чувствовала себя, когда увидела лужу крови на полу, – говорит Рита. – Как меня покидали силы, как убывала жизнь, помню ощущение, что мне удалось покончить со своим унылым существованием – и все это лишь для того, чтобы два дня спустя очнуться в морге и обнаружить, что я не умерла.

Все понимающе кивают, а у Джерри вырывается сочувственное: «Вот облом!»

– Однако хотя среди живых я так и осталась изгоем, – продолжает Рита, обводя взглядом сидящих полукругом зомби и останавливаясь на мне, – больше я не чувствую себя одинокой.

Будь у меня возможность залиться румянцем, сидел бы сейчас как с ожогом лица третьей степени.

Рей представляется и рассказывает, как его подстрелил из ружья скорый на расправу землевладелец, как выгнала из дома жена, и как он поселился в зернохранилище. Затем встает, открывает рюкзак и вручает каждому по банке «роскошного рагу». Некоторые члены группы скептически рассматривают содержимое, но мы с Джерри и Ритой готовы поручиться за качество, и, кажется, это всех удовлетворяет.

О собственной смерти от рук мужа Наоми отчитывается зло и кратко. Вслед за этим она закуривает одну из своих напичканных формальдегидом сигарет, затем, подчинившись требованию Хелен, тушит сигарету. Как всегда, о пустую глазницу.

Ох, и любит же она выставить напоказ свои переживания.

Бет, гостью Наоми, убил пьяный водитель. Сейчас она обитает в доме своих родителей и младшей сестры. Лицо и кожа черепа у девочки исчерчены швами, правая сторона головы обрита наголо – врач пытался остановить кровоизлияние в мозг.

– Как тебе живется в семье? – спрашивает Наоми.

– Мама постоянно плачет, – рассказывает Бет, нервно теребя волосы на правой стороне головы. – Папа теперь почти все время проводит на работе. А сестра приводит друзей – на меня поглазеть.

Слушая Бет, я не могу не думать об Энни. Интересно, что хуже: иметь дочь-зомби, или самому быть зомби при живой дочери? Полагаю, хорошего мало в обоих вариантах, но если бы мне выпало быть живым, я хотя бы имел право воспитывать собственную дочь.

Я стараюсь не думать об Энни, о том, чем она занимается и как я по ней скучаю. Нет ничего естественного в том, что отец стремится забыть дочь. Однако если вам запрещают общаться, то раздумья о ней принесут лишь невыносимую боль.

Иной раз при виде других детей, играющих или возвращающихся домой из школы, мне чудится голос Энни, ее смех. Порой я будто чувствую аромат ее волос. Она обожала бальзам «Тропические фрукты».

Прослушав историю Бет, Джерри наклоняется ко мне:

– Потрясная телка, чувак!

– Джерри, ей только шестнадцать лет! – возмущается Рита.

К тому же у нее обрито полголовы. И лицо как поле для крестиков-ноликов.

– И что с того? – говорит Джерри. – Потрясная шестнадцатилетняя телка.

Он отхлебывает виноградную газировку, достает из кармана «Алтоидс» и засовывает в рот две освежающие таблетки.

– Удивительно крепкая мята, – ухмыляется Джерри.

Чтобы освежить его дыхание, таблеткам мало иметь вкус удивительно крепкой мяты.

Затем Хелен рассказывает о том, как ее застрелили из дробовика, когда она пыталась уладить семейную ссору одного из пациентов. Закончив, она поворачивается к своему гостю. Его шикарный костюм и дорогой галстук здесь не совсем к месту. Благодаря недавнему ускоренному курсу по применению тональных кремов, маскирующих карандашей и пудр, могу точно сказать, что он в гриме.

– Я познакомилась с Йеном год назад, когда еще была жива, – докладывает Хелен, – а узнала, что он один из нас, только на прошлой неделе. Думаю, его история всем вам покажется в какой-то степени исключительной. И, быть может, воодушевляющей.

Как-то раз субботним вечером Йен, тридцатидвухлетний юрист, напился допьяна, упал в переулке, шваркнулся головой об асфальт, вырубился и во сне захлебнулся рвотой.

Ага. Воодушевляет. Ничего не скажешь.

– Шесть часов спустя я очнулся, – говорит Йен. – Заметил, что со мной происходит неладное, только когда залез в душ. Мне было нехорошо. Нельзя сказать, что тошнило, просто внутри что-то работало не так. Да, и еще я чувствовал запах, который никак не исчезал. Я истратил целый кусок мыла и полбутылки шампуня, но от меня все равно разило.

– Когда же вам стало ясно, что вы уже не живой? – спрашивает Хелен.

– Пожалуй, после душа. Я заметил, что изменился цвет лица – стал сероватым, а от дыхания на зеркале не оставалось следов. Дышал, дышал на него – все впустую. Затем проверил пульс. И снова упал в обморок.

Раздается гогот Джерри. Остальным не смешно.

– Придя в себя, я решил, что мне приснился кошмар. Неужели я могу быть мертвым? Потом до меня дошло, что все это случилось на самом деле, и я разнес вдребезги зеркало, унитаз и несколько плиток на полу в ванной. Покончив с битьем, сел и попытался заплакать, пока не почувствовал, что меня того и гляди вырвет. И снова заснул. Проснувшись, облился как следует дезодорантом и одеколоном, сходил в магазин и запасся еще двумя бутылками одеколона, зубной пастой, жидкостью для полоскания рта, мылом, шампунем, дезодорантом и кучей косметики. Весь остаток ночи провел перед зеркалом – накладывал грим, пока не стал выглядеть почти естественно.

Должен признать, по части естественности грима Йен меня уделал. Нужно спросить, что у него за тональник. И маскирующий карандаш тоже пусть посоветует.

– А зачем вам понадобился макияж? – интересуется Рита.

– Чтобы продолжать работать, – отвечает Йен. – Я адвокат, хорошо зарабатываю, у меня прекрасный дом. Не хотелось всего этого лишиться.

Все молчат, пока, наконец, в разговор не вступает Наоми:

– Никто не знает, что вы труп?

– В конторе пока все тихо, – говорит Йен. – Но от свиданий я отказался. И от тренировок в спортзале. И от тенниса. И собаку пришлось отдать, потому что пес беспрестанно вертелся вокруг меня.

Мне об этом можете не рассказывать.

– И как давно вы ожили? – задает вопрос Хелен.

– Три недели назад, в воскресенье.

Слышен изумленный шепот.

– Но как? – удивляется Рита. – Как вам удалось…

– У меня есть друг, хозяин крематория в Салинасе. Я заплатил ему за бальзамирование, – объясняет Йен. – Вообще это скорее плата за молчание. За пятьсот долларов в месяц он держит язык за зубами и снабжает меня формальдегидом, чтобы замедлить разложение.

Вряд ли это честно. Чтобы получить рекомендуемую дневную норму формальдегида, мне приходится выпивать море бальзама для волос, а этот парень пьет чистейший продукт.

– Если никто не знает, что ты труп, – спрашивает Карл, – зачем тебе было идти сюда – ведь это риск?

– Меня попросила Хелен. Я перед ней в долгу и отказаться не мог.

– А что за долг? – интересуется Наоми.

– Если бы не Хелен, моя сестра умерла бы.

Выходит, пациенткой Хелен с проблемами в семье была сестра Йена. Хелен спасла ей жизнь.

– Итак, – говорит Хелен, – какие выводы мы можем сделать из рассказа Йена?

Мы молча смотрим друг на друга. Наконец свое предположение озвучивает Джерри:

– Хорошо иметь знакомого в крематории?

– Нет, – отвечает Хелен. – То есть хорошо, конечно, но суть не в том.

– А, тогда, – продолжает Джерри, – если собрался умирать, убедись, что тебя никто не видит.

– Не совсем так, – изрекает Хелен, обходя полукруг. – Мы все выжили. Мы все собрались здесь, потому что пережили нечто необычное. И хотя на нашем пути встречается больше преград и страданий, чем нам хотелось бы, нельзя позволить себе пасть духом. Нельзя позволить себе сдаться.

Она идет к доске и под надписью «ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ» выводит сегодняшний призыв: «НИКОГДА НЕ СДАВАТЬСЯ».

– Теперь повторите это вместе со мной.

В оставшееся время мы проводим конструктивный диалог: каждый может поближе познакомиться с другими и посоветовать, что ему или ей предпринять, чтобы не перестать надеяться.

Рей и близнецы, похоже, вполне довольны своим существованием, а вот Бет и Лесли в наших рядах недавно и пока не могут справиться с трудностями, связанными с новым статусом. Джерри предлагает свою кандидатуру в качестве этакого духовного наставника Бет в мире зомби. Девушке явно льстит его предложение, и они проводят остаток вечера вместе, сравнивая свои швы и раны. Очень мило, правда-правда.

И все постоянные члены группы прикладывают усилия к тому, чтобы улучшить бытие.

Рита стала ходить на прогулки. Джерри работает над арт-проектом для «Плейбоя». Чтобы справиться со злостью на бывшего мужа, Наоми стала фанаткой Ассоциации профессиональных гольфистов. Карл помогает другим зомби, с которыми он познакомился в приюте для животных, а в остальное время занимается медитацией. Хелен, само собой, помогает всем нам.