Текст книги "Живые зомби"

Автор книги: С. Браун

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 18 страниц)

Глава 11

Все зомби обязаны зарегистрироваться в окружном департаменте воскрешения трупов, при этом нам выдается идентификационный номер. Разрешение. Вроде того, что люди получают на содержание кошки или собаки. В моем разрешении указаны имя, адрес, телефон и идентификационный номер – 1037, который означает, что я – одна тысяча тридцать седьмой член сообщества нежити округа Санта-Крус, которому выдано разрешение.

Как правило, разрешения носят на цепочке – как собачьи жетоны с регистрационными номерами или полицейские значки. И это, я уверен, оскорбляет и собак, и полицейских. Некоторые зомби цепляют номера на браслеты, другие – любители нарушать общественный порядок – и вовсе отказываются их надевать. Ведь значок помогает не только опознать зомби и вернуть его домой, но еще и отследить дебоширов. А не каждому зомби захочется, чтобы его нашли. Не у каждого есть куда возвращаться. Да и родители не у всех такие понимающие, как у меня.

– Двести долларов! – с красным от ярости лицом возмущается отец, вцепившись в руль. Он везет нас с мамой домой. – Двести долларов!

Столько пришлось заплатить, чтобы меня отпустили из приюта для животных.

За первый мой постой родители не платили, ведь я воскрес без их ведома. Однако при каждом последующем посещении берется плата за место и за выезд фургона. Включая чаевые и налоги.

– Не представляешь, какого позора я сегодня натерпелся! – Отец смотрит на меня в зеркало заднего вида, притормаживая у светофора. – Об этом ты подумал, когда выходил из дому?

– Вряд ли он хотел тебя опозорить, Гарри, – защищает меня мама. С улыбкой Джун Кливер [5]5
  Джун Кливер – героиня сериала «Проделки Бивера», образцовая мать семейства.


[Закрыть]на лице она разворачивается ко мне с переднего пассажирского сиденья. – Разве ты хотел, милый?

Сказать по совести, ответа я не знаю. Возможно, у меня и мелькнула мысль поставить отца в неловкое положение. Поддержки от него не дождешься. Как и сочувствия. И родительской любви. Наверное, я похож на обиженного ребенка, который криком добивается внимания. Только я не кричу. Вместо этого я поддался службе отлова животных и загремел в клетку.

В ответ на мамин вопрос я едва не начинаю утвердительно кивать, затем, спохватившись, мотаю головой и улыбаюсь. По-видимому, оскал у меня удручающий и злорадный, потому что мамина улыбка становится натянутой, а потом мама и вовсе отворачивается и переключает внимание на перекресток, перед которым мы остановились.

Малыш в соседней машине, открыв рот, смотрит на меня. Я показываю ему язык, и он вопит как резаный.

– Какого черта ты поперся в город? – спрашивает отец и жмет на педаль газа.

Я кладу на колени доску, достаю маркер и пишу: «Погулять», затем показываю родителям.

– Погулять?! – свирепеет отец. – Ты не можешь гулять, когда тебе вздумается! К тому же из всех дней недели ты сподобился выбрать воскресенье. Боже праведный, ну и вонь!

– Гарри, помягче, – просит мама. – Он сегодня и так натерпелся.

– Мне какая разница?! – Отец со злостью открывает окно. – Шляется по городу… Еще и выкупай его потом! Исследовательский центр давно по нему плачет…

Он угрожает избавиться от меня с того самого времени, когда я вернулся домой.

– Может, ему было скучно, – настаивает мама. – Целыми днями торчать в погребе у телевизора мне бы тоже надоело.

– И что? Ему выделено место в обществе, и он должен знать его, если хочет остаться дома.

Чаще всего родители обсуждают меня так, будто я сижу в другой комнате и ничего не слышу. Однако сегодня мне все безразлично; не возникает желания замахать здоровой рукой и завопить. Не могу забыть, как нас с Ритой поймали и под непристойную брань и оскорбления толпы затолкали в фургон. До сих пор в ушах звенит Ритин смех, не возбужденный, не презрительный, а свободный и раскатистый – так смеются на американских горках, когда страх отпускает и остается лишь получать удовольствие от аттракциона.

В приюте нас рассадили по разным клеткам друг против друга. Мы стояли, прижавшись лицами к металлическим прутьям, и улыбались, как Чарлтон Хестон и Линда Харрисон в старом фильме «Планета обезьян». Того и гляди, появится горилла в униформе и отгонит нас в глубь клеток.

Мать приехала за Ритой почти сразу. Перед тем как уйти, Рита подошла к моей клетке и спросила, все ли со мной в порядке. Я кивнул и поднял большой палец. Она подалась вперед, к решетке, и поцеловала меня в губы.

– Скоро увидимся, Энди, – сказала она и ушла неспешной, легкой походкой богини.

Вспоминая об этом, я улыбаюсь. Не так, как давеча улыбался маме – без тени злорадства. Но родители не замечают, им не до того – они обсуждают меня.

Глава 12

…тридцать два… тридцать три… тридцать четыре…

В кабинете психотерапевта я опять наблюдаю, как электронное табло красными цифрами отмеряет тишину. Уже почти пять минут я сижу в кресле; Тед расположился справа чуть позади меня, стучит ручкой по блокноту и втихаря корчит рожи. Морщин у него сегодня меньше, чем в прошлый раз – значит, сделал еще одну инъекцию ботокса.

В углу шипит освежитель, и воздух наполняется ароматом сирени.

– Что вы чувствуете сегодня, Эндрю?

Задумавшись на мгновение, царапаю на доске: «Беспокойство».

Проходит еще две минуты. Если мы так и просидим, то уж лучше бы я остался дома – сейчас показывают «Мистическую пиццу».

…семнадцать… восемнадцать… девятнадцать…

– На предыдущем сеансе вы тоже жаловались на беспокойство, так?

По крайней мере теперь понятно, что он делает какие-то записи. Или просто проецирует на меня собственную тревогу. Еще бы – он ведь один на один с зомби.

– Наверное, нам стоит выяснить причины, – предлагает Тед.

Я вздыхаю. Неужели трудно понять – тот, кого объявили отщепенцем, и кто целыми днями только и делает, что смотрит кабельное телевидение, пьет вино и жаждет получить свободу, по закону ему не полагающуюся, может время от времени испытывать беспокойство! Я сделал все возможное, чтобы свыкнуться со своим положением и теми переживаниями, которые оно за собой влечет.

Хелен любит повторять: «ПРИМИТЕ ДЕЙСТВИТЕЛЬНОСТЬ ТАКОЙ, КАКАЯ ОНА ЕСТЬ».

И я пытаюсь. Однако после Хэллоуина мириться с действительностью мне стало труднее. Думал, пройдет, но не тут-то было. Несколько дней назад родители уже улеглись спать, а я вдруг очутился на улице: бродил по оврагу и едва успел вернуться в погреб до комендантского часа. Такое впечатление, что ищу чего-то и не могу понять, чего именно.

В идеале психотерапевт должен помочь вам разобраться в себе и понять свое поведение. Свои мотивы и желания. Подозреваю, что большинству живых, кому необходима такая помощь, не приходится сидеть в кабинете у насквозь пропитанного консервантами, эгоцентричного доктора, который убежден, что личностный рост обеспечивает пластическая хирургия.

Тед опять постукивает ручкой и строит гримасы. Снова смотрю на часы: секунды превращаются в минуты, с минутами уходит час… Начнет он все-таки исследовать причину моего беспокойства или нет?

– Каким было ваше детство?

Закатываю глаза. Интересно, скольких пациентов он довел до самоубийства?

Раздумываю, не ограничиться ли дежурным ответом. «Прекрасным» или «Обычным» – вежливо и обтекаемо. Таким на самом деле и было мое детство. Отец работал. Мама вела хозяйство. Энди ходил в школу, занимался спортом и практически не создавал проблем, – по крайней мере, обходилось без скандалов, катастроф и прочих ужасов. Отвергаю этот сценарий и пишу: «Я испытывал насилие».

– Правда? – спрашивает Тед.

Неправда. Ну и что?

– Сексуальное или эмоциональное?

«И то, и другое».

Тед что-то пишет и снова тарабанит ручкой.

Из освежителя со свистом выходит следующая порция сиреневого аромата. Лично я выбрал бы лаванду. Ну или гардению.

– Как вам сейчас живется с родителями?

«Замечательно».

– Замечательно? – Тед поднимает бровь.

Впервые я так весело провожу время с живым, и мне трудно усидеть с серьезным выражением лица.

– Не возникает чувства обиды или враждебности?

«Нет», — пишу я.

– Интересно. – Тед делает еще немного бесполезных записей.

…сорок два… сорок три… сорок четыре…

– Чем вы занимаетесь с родителями в свободное время?

«Играем в пачизи».

– В пачизи? – переспрашивает Тед, словно впервые слышит это слово. – Вы играете с родителями в пачизи?

«И в твистер».

Глава 13

В первую пятницу каждого месяца в нашей группе проводится культурное мероприятие. Так сказать, экскурсия.

Джерри называет это «кругосветка со смертью».

Мы собираемся на каком-нибудь местном кладбище, чтобы засвидетельствовать почтение родственнику или другу одного из нас, а попутно еще раз задуматься о том, что хоть мы больше и не живем, мы не умерли. Это должно заставить ценить возможности, которые открывает перед нами новая форма существования, и понять, насколько мы особенные. Мне же это лишний раз напоминает, что общественная жизнь для меня закрыта. Или это уже общественная смерть? Или общественное воскрешение? Так или иначе, особенного во мне не больше, чем в майонезе.

Сегодня мы встречаемся на мемориальном кладбище Оквуд, раскинувшемся прямо напротив Доминиканской больницы. Какое, должно быть, утешение для пациентов! Неизлечимых и престарелых больных, как пить дать, намеренно размещают в выходящем окнами на кладбище южном крыле, чтоб заранее обвыкались, созерцая окрестности.

После новолуния прошло всего ничего, и на кладбище стояла бы кромешная тьма, если бы не свет от больничной парковки. Вообще зомби не так уж хорошо видят, и блуждание ночью по кладбищу – нечто вроде приключения. Даже если вы умерли со стопроцентным зрением, как только воскреснете, оно тут же начнет ухудшаться. Чем дольше находишься среди нежити, тем хуже видишь. Зомби в очках – не такая уж редкость.

Впереди кряхтит Том: он споткнулся и упал на могильную плиту.

По-моему, если кучка оживших трупов поздним пятничным вечером шарахается по кладбищу, это никоим образом не способствует разрушению привычных представлений о зомби.

Некоторые народности Западной Африки и островов Карибского моря верят, что зомби появляются в результате исполнения обрядов вуду или заражения вирусами. В глазах же большинства населения зомби – плотоядные монстры, и сим накрепко засевшим в головах стереотипом, который мешает нам вести и так неравную битву за репутацию в глазах общественности, мы обязаны Голливуду и сценаристам фильмов ужасов. А нанять хорошего агента по рекламе проблематично, если только ваш бюджет не сопоставим с бюджетом корпорации «Двадцатый век Фокс» или издательства «Рэндом хаус». К тому же большинство рекламных агентов уверены, что вы мечтаете лишь об одном – сожрать их мозги.

Мне кажется – если кому-то интересно мое мнение, – средства массовой информации еще как виновны в распространении антизомбийских настроений. Двадцать четыре часа в сутки не на одном, так на другом канале показывают новости, а публике не нужны скромные и жизнерадостные репортажи, ей подавай сенсации и леденящие кровь подробности, и вот уже у зомби репутация хуже, чем у президента с Конгрессом и О. Дж. Симпсона [6]6
  Орентал Джеймс Симпсон – игрок НФЛ, актер, снявшийся более чем в десяти фильмах. Получил скандальную известность после обвинения в убийстве бывшей жены и ее друга.


[Закрыть], вместе взятых.

Как только зомби совершит проступок, даже если его спровоцировали, об этом будут трубить на всю страну, пока новость не набьет оскомину, наводнят эфир мнениями, свидетельствами очевидцев и призывами к массовому уничтожению. СМИ относятся к нам как к меньшинствам и своими репортажами только дезориентируют публику и сеют страх. Лучше бы показали, как мы проводим собрания, продаем игрушки и домашнюю выпечку. В конце концов, если некоторые из азиатов не умеют водить машину, это не значит, что все азиаты – плохие шоферы. Согласен, пример неуместный. Но вы меня поняли. Живые будут верить только в то, во что хотят верить, и плевать на факты.

Другие мифы о зомби, порожденные СМИ:

Мы медленно двигаемся.

Интеллект зомби практически равен нулю.

Мы видим электромагнитные импульсы.

Мы обладаем сверхчеловеческой силой.

Мы состоим в родстве с вампирами.

Мы глохнем в течение нескольких недель после воскрешения.

Хотя вопреки расхожему мнению наши обонятельные нервы и функционируют, живых за несколько миль нам не учуять.

Одно из немногих свойств зомби, в которых СМИ разобрались правильно: мы не чувствуем физической боли. Зато испытываем эмоциональные переживания.

– Вот и добрались, – говорит Том.

Мы подошли к месту захоронения его сестры – ее насмерть загрыз питбультерьер. Наверно, это у них семейное.

Стоим кружком.

– Познакомьтесь с Донной, – произносит Том. – Донна, познакомься со всеми.

Все бормочут: «Привет, Донна». Я просто машу рукой.

– Сколько было твоей сестре, когда она умерла? – интересуется, прикуривая, Наоми.

– Всего лишь четырнадцать, – отвечает Том. Торчащий под его левым глазом кусок мяса в мерцающем свете от зажигалки Наоми кажется огромным черным родимым пятном. – Собственно, из-за нее я и стал заниматься обучением собак. Надеялся сделать так, чтобы подобное ни с кем не повторилось.

– Ой! – не выдерживает Карл.

Джерри фыркает, потом хихикает Рита, а ее смех заразителен. Я тоже не могу сдержать улыбку.

На Рите сегодня длинная черная юбка и черный шерстяной джемпер, под ним – водолазка цветом чуть светлее, чем кожа девушки. В темноте даже кажется, что джемпер надет на голое тело.

После воскресной прогулки и прощального поцелуя мы с Ритой еще не встречались, и мне немного неловко. Не знаю, как вести себя и что промычать. К тому же меня мучает чувство вины: на кладбище я не могу не думать о Рейчел. Я бы хотел, чтобы напоминание о жене было несколько иным, но тут уж ничего не поделаешь. Впрочем, когда Рита останавливает на мне свой взгляд и улыбается, чувство вины отчасти проходит.

Отдав дань памяти сестре Тома, идем за Хелен к могиле ее матери. Том опять спотыкается и падает на другое надгробие, отчего швы на его правом плече рвутся, и рука безвольно повисает. Джерри и Рита все хохочут, и им приходится сильно постараться, чтобы сдержать смешки, когда Хелен объявляет минуту молчания в память о матери: бедняжка скончалась от сердечного приступа в кабинке туалета в универмаге «Мейсис».

Покончив и с этим делом, следующие сорок пять минут мы ходим по могилам недавно усопших – не столько отдать дань, сколько удостовериться в том, что они мертвы.

Стоит ли говорить, что некоторые умершие воскресают после погребения, поэтому одна из целей «кругосветки со смертью» – отыскать могилы тех, кого недавно проводили в последний путь, и проверить, нет ли признаков, что не так уж мирно они упокоились. Об этом могут свидетельствовать стук, крики, плач или истерический смех.

Распознать такие сигналы непросто, ведь между нами шесть футов земли, двенадцатидюймовый слой мрамора и бетона да вдобавок гроб – его делают из древесины твердых пород. Однако все мы, зомби, находимся на одной духовной волне, это и позволяет нам услышать то, чего живые предпочитают не замечать.

Люди, как правило, не так чутки к воскресшим, отчего и не обращают внимания на их призывы о помощи. А даже если и обратят, то вряд ли откликнутся – эксгумация стоит дорого, а уж позора натерпишься…

Сегодня ни одного воскресшего среди захороненных не находится. И неудивительно. В среднем оживает лишь один из двухсот трупов. Если в округе Санта-Крус в год умирают четыре тысячи триста человек, то число зомби среди них составит дюжины две. С большинством это случается еще до окончания похорон. Очень редко, но бывает, что из гроба встают прямо во время службы.

Так произошло с Джерри.

Его друг снял все на камеру и продал в передачу «Самое забавное видео о зомби». Джерри приносил кассету на одно из собраний.

Обычные похороны. За трибуной сдавленным, но уверенным голосом произносит речь священник. Кто-то всхлипывает. Гроб закрыт и украшен цветами, вокруг расставлены фотографии. Неожиданно один из венков съезжает вниз, крышка медленно открывается. Раздаются возгласы, охи и ахи, гремят стулья, на экране мелькают перекошенные от ужаса лица. С криком «Боже милостивый!» священник отшатывается от трибуны и чуть не падает. В гробу сидит Джерри. Он снимает с глаз накладки, вытаскивает из-под век ватные тампоны и, беспрестанно моргая, окидывает взглядом помещение.

Камера приближается и снимает его крупным планом: щеки красные и ободранные, на голове марлевая повязка. За кадром слышны причитания его отца. Джерри хлопает глазами и трясет головой, еще раз оглядывает зал и гроб, затем поворачивается и говорит прямо в объектив: «Чувак, у тебя моя камера?»

Поскольку предполагалось, что служба будет проходить при закрытом гробе, в бюро ритуальных услуг решили не зашивать Джерри рот. Так везет не всем. Мне достался перфекционист. Настоящий буквоед – не упустил ни одной детали. Утрамбовал все полости моего тела ватой, пропитанной специальным гелем, утянул тело в облегающий пластиковый корсет – он предотвращает утечку биологических жидкостей. Я потратил уйму времени, чтобы снять с себя эту чертову штуковину.

– Хорошо, – произносит Хелен, когда мы все собрались за главной усыпальницей. – Теперь пусть каждый побудет десять минут наедине с самим собой. Освободитесь от плохих мыслей, выкиньте из головы все предубеждения относительно того, кто вы есть, и войдите в контакт со вселенной. Отпустите свой разум. Не удерживайте его. Позвольте себе прочувствовать мгновение и просто быть.

Порой я задумываюсь, что за колеса принимала ее мать во время беременности.

Мы расходимся в разные стороны, а Хелен стоит у усыпальницы и наблюдает за нами, как дежурная на школьном дворе во время большой перемены. Мгновение – и всех поглощает темнота, только где-то справа от меня тлеет огонек сигареты Наоми.

Пытаюсь следовать совету Хелен, отбросить все мысли и сосредоточиться на пустоте. Не получается. Не могу думать ни о чем, в голове только Рита и Рейчел. Рейчел и Рита. С одной я провел десять лет своей жизни, с другой – десять минут в фургоне службы отлова бродячих животных. Одна благоухала лавандовым мылом и дорогими духами. От другой слегка несет разлагающейся плотью. Одна – мертвая и холодная, другая – ожившая горячая штучка.

Не думал, что когда-нибудь мне придется выбирать между такого рода взаимоотношениями.

С одной стороны, я помню обещания, которые мы с Рейчел давали друг другу, и тоска по ней все еще нет-нет да нахлынет на меня. С другой стороны, я осознаю, что нас разделяет нечто большее, чем смерть. Нас разделяет целая культура. Класс. Та разница, которая существует между живыми и воскресшими. Даже если бы Рейчел выжила, мы не смогли бы остаться парой. Между нами встали бы вопросы воспитания дочери: живые не склонны советоваться в таких делах со своими воскресшими супругами. По крайней мере это облегчает ситуацию: чувства не задеты, и не нужно делать выбор.

Впрочем, я понимаю – это не совсем так. Выбор делать придется. Моя жена мертва, лежит под шестифутовым слоем земли, а Рита здесь. Она воскресла, и она не живая. Такая же, как я. Как у всех воскресших, мои возможности завести отношения очень ограничены. Никогда не бывал на тусовках для одиноких зомби, но слышал – содом там творится еще тот.

Бессонными ночами в ушах до сих пор звенит голос матери, высокий и неуверенный. В день, когда меня привезли домой, она стояла в дверях винного погреба и, зажав полотенцем рот и нос, спрашивала: «Чего… ну чего ты хочешь, Энди?»

Я хочу, чтобы мне вернули жизнь, вот чего я хочу. Все, что у меня было и чего меня лишили. Все, что мне теперь запрещают. Но больше всего я хочу, чтобы у меня был кто-то, к кому я мог бы прижаться ночью, кто утешил бы меня, когда пустота, горе и тоска давят, как стенки гроба. Кто-нибудь вроде Риты.

Неожиданно мои попытки оправдать романтический интерес к кому-то, кроме жены, прерываются женским криком.

Если кричит живой, работают только глотка и легкие. Основное усилие рассредоточивается, как затихающий свист чайника. Крик зомби похож на вопли спаривающегося енота – обкурившегося анаши и весящего фунтов сто пятьдесят.

Это был крик зомби. Впереди от меня и чуть слева. Огонек сигареты Наоми несколькими минутами раньше я видел справа. Хелен осталась около усыпальницы. Значит, Рита.

Доносится еще один крик. Слышно, как Рита сопротивляется, и смеются живые. Потом голос Тома: «Эй, а ну оставьте ее!».

Под приближающиеся голоса других членов группы ковыляю мимо могильных камней, а Том снова кричит – на этот раз в отчаянии.

– Слезайте с него! – вопит Рита. – Слезайте…

Ее слова прерываются глухими ударами дерева по телу.

Лежащего на земле Тома избивают двое в футболках и джинсах, третий стоит в дозоре, а заодно угрожает Рите бейсбольной битой и пинцетом для снятия швов.

Мне хочется помочь Рите и Тому, но что я могу со своей ни на что не годной рукой и сломанной лодыжкой? Будь я супергероем, мне бы дали имя Воскресший Хиляк. Или Несуразный Зомби.

– Эй, давайте-ка поторапливайтесь! – орет караульный возбужденным голосом, размахивая пинцетом прямо у меня перед носом.

Том издает последний вопль – один из живых вырывает его правую руку и ей же хлещет его по лицу. Затем вся троица пускается наутек, смеясь и улюлюкая, размахивая на ходу Томовой конечностью.

Карл и Джерри бросаются вдогонку. Если бы не лодыжка, побежал бы с ними. Вместо этого я волокусь к Рите посмотреть, что с ней. В это время появляются Наоми и Хелен.

– Что произошло? – спрашивает Наоми, помогая Тому встать.

– Я услышал Ритин крик: эти трое повалили ее на землю, – рассказывает Том. – Хотел их напугать, но они каким-то образом оказались на мне и вспороли швы.

– Братство, – говорит Рита. Волосы у нее всклокочены, густые пряди падают на глаза. Однако повреждений, судя по всему, нет. – Вот, сорвала у одного с футболки.

Она протягивает серебряную булавку с греческими буквами «ΣХ».

– Слышала я о таком, – задумчиво произносит Хелен. – Что-то вроде ритуала посвящения: им нужно оторвать часть тела у кого-нибудь из оживших мертвецов.

– От меня они точно хотели не часть тела. – В голосе Риты слышен недвусмысленный намек.

Я рычу.

– Какие же они мерзкие, эти живые! – негодует Наоми и тушит сигарету о пустую глазницу.

Несколько минут спустя возвращаются Карл и Джерри.

– Там ждала машина, – поясняет Карл, облокотившись о надгробие. – Не смогли мы их догнать.

Том вздыхает и садится, закрыв лицо левой рукой.

– Мне жаль, чувак, – говорит Джерри.

– Номер разглядели? – спрашивает Наоми.

– Нет, было слишком темно, – качает головой Карл.

– Да какая разница, – говорит Рита. – Можно подумать, нам кто-то захочет помочь.

Она права. В полиции придется рассказать, что мы делали ночью на кладбище. Колледж примет сторону братства. А совет «Сигма Хи» горой станет за своих членов. Если мы предъявим в качестве доказательства булавку, нас скорее всего обвинят в том, что мы ее украли. Ни один адвокат не возьмется нас защищать. Никто не согласится быть нашим свидетелем. Мы не сможем выиграть ни один суд. Даже «Международная амнистия» не вступится за нас. Ведь, строго говоря, мы не люди.

Поскольку мы больше не живем, правовой защиты нам не положено.

Если вы никогда не видели, как шайка пьяных студентов вырвала у кого-то руку и ей же и отхлестала несчастного по лицу, вам не понять.