Текст книги "Живые зомби"

Автор книги: С. Браун

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 18 страниц)

Глава 14

Дома, сидя в своем просторном погребе, составляю письмо члену палаты представителей от нашего округа.

По сути, это петиция. Нечто вроде запроса на прекращение противоправных действий. Никаких заоблачных требований. Все вполне оправданно. Я лишь прошу правительство вернуть воскресшим гражданам их неотъемлемые права, не последнее из которых – право на нерасчленение и право не лишаться конечностей при проведении братствами ритуалов посвящения.

По-моему, в конституции об этом что-то есть, сразу после поправки об отмене сухого закона.

Первые несколько месяцев после оживления я провел вполне безбедно в родительском винном погребе. Разумеется, в устной форме меня оскорбляли все, кому не лень, от совсем юных сопляков до старых развалин. Страшилки о расправах с зомби тоже не прошли мимо моих ушей. В угрозах (все они исходили от отца) упоминались специальные зверинцы, где содержатся зомби, медицинские лаборатории и колледж кадавров. Но реальный страх я пережил, когда были совершены нападения на Уолтера и Тома.

И если расчленение Уолтера лишь раскрыло мне глаза на действительность, то случай с похищением руки у Тома я принял к сердцу гораздо ближе. Возможно, из-за того, что стоял прямо на месте преступления и смотрел нападавшим в глаза. А может, потому что они напали и на Риту. Или потому что Том – мой друг, и я знаю, какими сложностями это для него обернулось.

Стóит немного пояснить насчет Тома.

Во-первых, живет он у матери. Разумеется, я тоже, но Том жил в родительском доме и до того, как пара канарских догов вцепились в него, как Майк Тайсон в ухо Эвандера Холифилда.

Во-вторых, Том относится к тем типам, кого Джерри называет лошарами. Простофиля. Добрый и наивный. Над такими всегда все смеются, будь они и живыми. Вполне возможно, Том учился в вашей школе: помните мальчика в вельветовых брюках и клетчатой рубашке? Он всегда обедал в одиночестве, и из его шкафчика постоянно пропадали вещи. Сразу на ум приходят проделки с натянутыми на голову трусами, которые любят устраивать некоторые шутники.

В-третьих, даже среди зомби Том чувствует себя неуверенно. Понятно, что все мы то и дело ощупываем свои швы и раны или трогаем бугорки на торчащих наружу костях. Однако Тому свисающие лоскуты кожи прямо-таки не дают покоя, будто он все никак не может свыкнуться с мыслью, что они есть на самом деле, либо надеется каким-то образом от них избавиться.

А тут еще у него стащили правую руку. Похитили. Типа пошутили. Никому и дела нет до его чувств и до того, как он будет удерживать равновесие.

Это неправильно. Нужно что-то менять. Что-то делать. Как говорил Джордж Герберт Уокер Буш, «агрессия не пройдет!».

Поэтому я пишу письмо. Составляю петицию. Требование о защите своих конституционных прав. В частности, я упираю на четырнадцатую поправку, в которой говорится примерно следующее: «Ни один штат не может применять законы, которые ограничивают привилегии его граждан, либо лишают какое-либо лицо жизни, свободы или собственности без соблюдения норм отправления правосудия, или отказать какому-либо лицу в равной защите со стороны закона».

И здесь я сталкиваюсь с проблемой определения терминов «гражданин» и «лицо» в языке, коим написана четырнадцатая поправка и вся конституция – профессиональном языке, в котором подчас трудно разобраться, с косвенными ссылками на «лица» и без единого упоминания о зомби. А как же право на жизнь, свободу и стремление к счастью? А очевидная истина, что все люди равны от рождения, будь они и воскресшими? Об этом сказано в Декларации независимости, что, впрочем, толкованию конституции не противоречит. Идея-то хорошая, но в ней скорее красивые слова, чем правда: как только дело доходит до практики, воплотить в жизнь ее невозможно.

Разумеется, никаких подвижек не будет, пока мы не предпримем некие действия для изменения своего статуса нежити. Не перестроим представление живых о себе. Проблема зомби возникла не сегодня. Почти с начала прошлого века мы составляем общепризнанную часть культуры.

В годы Великой депрессии зомби прикидывались бездомными и стояли в очереди за хлебом вместе с безработными, что не особо приветствовалось, ведь мы отнимали еду у живых. В начале тридцатых годов только Герберта Гувера [7]7
  Герберт Кларк Гувер (1874–1964) – 31-й президент США (1929–1933), от Республиканской партии. Его правление ознаменовалось тяжелейшим экономическим кризисом – Великой депрессией.


[Закрыть]ненавидели больше, чем зомби.

Вторая мировая война дала нам шанс предложить свою помощь обществу: большая часть воскресших мужчин поднялась на защиту страны. Однако их участие в военных действиях правительство утаило, наш вклад вычеркнули из истории. Живые не желают знать, что первыми в Нормандии высадились войска, состоящие из американских зомби.

Пятидесятые годы ознаменовались началом движения за права афроамериканцев, и зомби подвергались жесточайшей дискриминации. Публичные линчевания стали обычным делом; чтобы принять в них участие, вовсе не обязательно было вступать в ряды ку-клукс-клана. «Счастливые дни» [8]8
  «Счастливые дни» (Happy Days) – американский ситком, режиссер Гарри Маршалл. Выпущен в эфир в 1974 г. В сериале идеализируется жизнь в США 1950-х – 1960-х годов.


[Закрыть], тоже мне.

В шестидесятые некоторые из нас скрывались во Вьетнаме или в Хейт-Эшбери [9]9
  Хейт-Эшбери (Haight-Ashbury) – район Сан-Франциско. В 1960-е годы место сосредоточения хиппи.


[Закрыть]. Однако с окончанием войны и «кислотных путешествий» мы снова угодили в ту же реальность, что и раньше. С тем исключением, что не было публичных линчеваний. И появилось диско.

За тридцать прошедших с тех пор лет особо ничего не изменилось.

Думаю, пришло время это исправить.

Глава 15

Поразительно, сколько чудесной еды живые растрачивают впустую.

Молочные коктейли. Мороженое. Кофе.

Бублики. Овощные супы. Круассаны с ветчиной и сыром.

Кинг-бургеры. Биг-маки.

Кажется, им бы лучше съесть все это, а не швырять в беззащитного зомби, стоящего в пикете на Соквел-авеню перед заброшенным бюро ритуальных услуг с плакатом «МЫ ТРЕБУЕМ ПРЕДОСТАВЛЕНИЯ ГРАЖДАНСТВА». Я для них как подвижная цель в тире.

Приверженцев здорового образа жизни, остановившихся, чтобы запустить в меня все содержимое сумок, набитых продуктами без красителей и консервантов, яйцами от не сидящих в клетках кур и мягким тофу, я даже не считаю.

Не прошло и часу, а мне уже уделяют внимания не меньше, чем киноэкрану на внеплановом собрании по отбору кандидатов в студенческое братство. Удивляюсь, как никто до сих пор не догадался вызвать службу отлова животных. Наверное, бросаться фастфудом и стаканами с кофе куда интереснее, чем составлять протокол. Вдобавок, хоть я и есть самый настоящий зомби, вид у меня не особо грозный. Какую опасность я могу представлять, облитый детским фруктовым напитком, закиданный соевым творогом и картошкой-фри?

Поблизости начинает нарезать круги пара ворон: слетелись на фуршет из фастфуда и прочих продуктов перед пустующим ритуальным бюро. Не знаю, что меня заставило выбрать именно это место – большой охват аудитории, отсутствие пешеходного движения или тот факт, что раньше здесь было пристанище мертвых, – но вороны, предвестники смерти, добавляют этакий изящный штрих. Только вот я не знаю, что их интересует больше: еда у меня под ногами или я сам.

– Чмо! – кричат из проезжающего «форда-мустан-га», и в голову летит бутерброд с квашеной капустой и солониной. Напоследок в меня запускают банкой соуса чили, которая попадает между ног.

В следующий раз я не буду заморачиваться и пообедаю.

Разнообразие прилетевших продуктов заставляет задуматься, швыряют ли живые то, что случайно оказалось в их машинах, или специально заезжают в «7-11», «Бургер-Кинг» или «Сейфуэй» затариться чем-нибудь подходящим. Большая часть еды не тронута, многие машины возвращаются, пополнив запасы снарядов, – похоже, экспромтом тут и не пахнет.

Не лень же им мотаться туда-сюда!.. Мне это даже немного льстит; жаль, в процессе увлекательной игры «Достань зомби» они не замечают мой лозунг протеста. Впрочем, надеюсь, хоть что-то у них в головах останется. Как после тех рекламных передач, что действуют на нервы, но в то же время никогда не забываются.

– Зомби – задроты! – вопит еще один автолюбитель и запускает буррито, который шлепается о щит с плакатом, а затем скользит вниз: обертка наполовину сорвана, бобы и сальса вываливаются на траву. Типа это должно впечатлить. Ладно бы еще что подороже – возможно, я бы задумался. Но покусанный буррито за семьдесят девять центов? Я вас умоляю!..

Сейчас я не боюсь, что на меня могут напасть подростки, студенты из братства или простые обыватели. Открыто третировать зомби при свете дня живые стесняются. Стадные чувства возникают главным образом после захода солнца: пиво, виски и покров ночи помогают войти в раж. Таковы все живые. Не хотят выставлять напоказ неприглядные свойства своей натуры.

В понедельник, в самый разгар дня, физическая расправа мне не грозит. Меня не расчленят и не подожгут. Метательные снаряды из продуктов питания да бурные комментарии – больше не о чем волноваться. Само собой, какой-нибудь ябедник все равно достанет мобилку и вызовет службу отлова животных.

При звуке сирен я сначала и не встрепенулся – Доминиканская больница распложена меньше чем в миле отсюда, так что машины неотложной помощи тут не редкость. Однако вой сирен все громче, и вот из-за поворота уже появляется мигалка, а вороны, захлопав крыльями, спешно бросают свой ужин. До меня, наконец, доходит: причина – я.

Бежать я не собираюсь. Что толку? Меня без труда догонят. К тому же это только усугубит мое положение. Поэтому, опустив щит с лозунгом и по мере сил очистив волосы от квашеной капусты, я иду на звук сирен – демонстрирую добрую волю. Если мне и предстоит быть обвязанным ремнями, можно хотя бы вести себя с достоинством.

Не успел фургон затормозить у похоронного бюро, как стаканчик из кафе «Джамбо Джус» попадает мне в грудь и разрывается, заливая лицо и волосы зеленым чаем.

Глава 16

– Почему мы здесь? – спрашивает Хелен.

В прошлом врач, Хелен вела группу поддержки зомби еще до того, как сама сделалась одной из нас. Предыдущий опыт и позволил ей возглавить местное отделение «Анонимной нежити».

Хотя большинством филиалов «АН» руководят зомби, полного самоуправления у нас нет. О каждом новом члене группы Хелен должна отчитываться в окружном департаменте воскрешения трупов, а раз в месяц к нам заезжает координатор из живых – проверить, разлагаемся ли мы в соответствии с графиком и хорошо ли себя ведем. Впрочем, надолго он не задерживается.

Подозреваю, что из-за запаха.

Или из-за того, что Карл расковыривает ножевые раны на лице.

Уже прошла добрая половина из отведенных нам девяноста минут; в основном мы говорили о похищении Томовой руки и о том, что можно сделать для возвращения ее хозяину. Выбор у нас невелик, как и в случае с Уолтером: либо мы смиримся со случившимся, либо рискуем понести более серьезные потери, чем лишение конечности. По крайней мере закидыванием фастфудом и препровождением в приют для животных дело может не ограничиться.

Сегодня надпись на доске гласит: «ПОЧЕМУ МЫ ЗДЕСЬ?»

Ко мне наклоняется Джерри:

– Чувак, я здесь потому, что вылакал бутылку «Джека» и обкурился.

А то я не знаю.

– Джерри, а с группой ты не хочешь поделиться? – спрашивает Хелен.

– Я просто сказал, что меня бы здесь не было, пристегни я ремень.

– Наверное, – отвечает Хелен. – Но мы здесь вовсе не поэтому.

На собрание я мог бы и не попасть. Отец после моей, как он выразился, «дурацкой выходки» хотел сдать меня в приют для животных. На неделю. Это максимальный срок, который зомби может там находиться, а затем его передают властям округа, откуда прямая дорога в руки какого-нибудь студента отделения пластической хирургии.

Мама и не пыталась привести доводы в мою защиту, просто стояла и ждала, пока отец, усадив меня в собачий вольер, ругался и потрясал кулаками. В конце концов, он пошел на попятную – ведь каждый день моего пребывания в приюте обошелся бы ему в пятьдесят баксов.

И хорошо. Условия проживания там не сказать что плохие, а сухой кошачий корм по вкусу почти не отличается от маминого мясного хлеба. Но я бы не смог увидеться с Ритой.

Сегодня она сидит напротив меня с булавкой «Сигма Хи» в левом ухе, в белом пуловере, с красным шарфом на шее, который кажется рекой крови под мертвенно-бледным лицом. Перчаток нет. Она красит красным лаком ногти левой руки, затем, пока лак не засох, подносит руку ко рту и дочиста вылизывает каждый ноготь.

Неожиданно мелькает мысль: вот бы стать ее ногтем.

– Мы продолжили существование не просто так, – говорит Хелен. – Кто-нибудь объяснит, почему?

Тишина. Все смотрят друг на друга. Даже Карл воздерживается от ехидного замечания.

Сидящий рядом с Ритой Том поднимает свою единственную руку и шевелит пальцами в воздухе.

Не могу не восхищаться Томом – нашел в себе силы прийти на собрание! Если у тебя стащили руку, это не просто унизительно и досадно, но еще и тяжело в психологическом плане. Хоть проку от той руки было мало, и физической боли от ее отсутствия Том не ощущает, у него осталась пустая суставная ямка, которая отныне будет постоянно напоминать ему о потере. Да и равновесие удерживать трудно.

– Руку можно не поднимать, Том.

– Да. Хорошо. – Том опускает руку. – В общем, я считаю, мы здесь потому, что нам нельзя стать мертвыми.

– Гениально! – хохотнув, восклицает Карл. – Такую чушь может спороть только вегетарианец.

– И почему ты вечно брюзжишь? – спрашивает Наоми, при этом ее рот безвольно провисает с правой стороны под пустой глазницей.

– Ох, не знаю, – отвечает Карл. – Возможно, потому, что все мое общение ограничивается просиживанием с вами в этой комнате дважды в неделю. Я не могу просто сходить в кино, прогуляться по пляжу или сыграть партию в гольф.

Карл был членом элитного клуба «Сискейп ризорт», регулярно ходил на званые ужины и якшался со сливками общества округа Санта-Крус.

Наоми затягивается и выпускает дым ему в лицо.

– Даже если тебе хреново, у тебя нет права срывать злость на нас. Да и зачем?

– Замечательный вывод, – хвалит Хелен. – Спасибо, Наоми.

Хелен идет к доске. Я гляжу на Риту: теперь она лижет ногти на правой руке. Язык уже красный. Интересно, какой у него сейчас вкус – «Ревлон» или «Эсте Лаудер».

Хелен поворачивается к нам и садится. На доске под надписью «ПОЧЕМУ МЫ ЗДЕСЬ?» появились слова: «ОБРЕТИТЕ ЦЕЛЬ».

– Том, по вашим словам, мы здесь, потому что нам нельзя стать мертвыми.

Том с блуждающим взглядом кивает, потирая пустую суставную впадину правой руки.

– Не могли бы вы пояснить свою мысль?

– Конечно, – с готовностью отвечает Том. – Понимаете, когда-то я стал вегетарианцем, и этот выбор осознанным не назовешь.

– Еще бы, – вставляет Карл.

– Во всяком случае, каких-то особых причин не было, и о здоровье я не заботился. Я перестал ощущать потребность в мясе. Без всякого умысла. Мне казалось, это произошло со мной случайно, и я смирился.

– И что? – вмешивается Джерри. Губы у него фиолетовые от диетической виноградной газировки. – Мы типа не мертвые, и потому нам надо прекратить жрать биг-маки?

– Нет же. Я пытаюсь объяснить, что на этот раз для меня все по-другому, – говорит Том. – Это тоже было непредумышленно, но, вероятно, мое существование продолжилось не случайно, а по какой-то причине.

– С какой-то целью, – поправляет Хелен.

Том кивает.

Я окидываю взглядом комнату. Смотрю на Карла, мусолящего раны на лице. На Тома без руки и половины лица. На облизывающую ногти Риту. На улыбающегося идиотской улыбкой Джерри, с красными щеками и фиолетовым ртом. На Наоми, у которой вместо глаза пустая раздробленная глазница.

– Почему мы выжили, а другие нет, точно не знает никто, – говорит Хелен. – Но я согласна с Томом. Мы все остались здесь для какой-то цели, и каждый должен выяснить, что это за цель.

– Что до меня, – заявляет Джерри, – моя цель – познакомить всех женщин с новым значением слова «стояк».

Над шуткой, похрюкивая и кивая головой, смеется только он сам, – все зубы выставлены напоказ, как медали.

Вероятно, Риту веселит то, что Джерри смеется в одиночку, и она тоже начинает хохотать. К ним присоединяется Том, затем Наоми, и вскоре вокруг не остается ни одной серьезной мины. Это напоминает мне один недавний сон.

Мы все сидим в лимузине, суперкрутой тачке, – что-то вроде «хаммера». В руках у Джерри его любимый «Джек Дэниелс», который он заливает прямо в торчащие наружу мозги, чтобы побыстрее забалдеть. Том то выдергивает, то вновь вставляет на место свою правую руку, словно фокус показывает, а Хелен смеется и задирает на спине рубашку – демонстрирует, где вышли пули. Наоми, потягивая шампанское, болтает по мобильному телефону, на брови над пустой глазницей надпись: «Свободно». Карл готовит барбекю, дым от которого выходит через люк в крыше лимузина. Он нарезает мясо, а затем вставляет нож в одну из ран на своем лице, как в подставку. Напротив меня сидит Рита. Ни капюшона, ни высокого воротника, ни шарфа на ней нет, лишь черное вечернее платье длиной до колена, с тонкими бретельками. Открытое тело словно алебастровое, покрыто шрамами. И они великолепны.

Я не понял, к чему был сон, но проснулся в хорошем настроении, с явным предчувствием чего-то приятного. Может, я и тешился напрасными надеждами, однако обстановку, царившую в том лимузине, уловил точно.

Мы все были счастливы.

В следующие полчаса Хелен отступает от обычного распорядка, и мы говорим о том, чем бы занимались, если бы нам дали волю, и нам не приходилось париться по поводу, кто мы есть, как выглядим и что о нас думают окружающие. То есть говорят остальные, а я пишу на доске и издаю хрюкающие звуки, иногда взвизгивая, отчего все снова смеются. Даже Карл не отмалчивается и ухитряется привнести нечто конструктивное. Да, он брюзга и брюзжит не переставая, но общаться с ним можно, потому что он трезво мыслит и не считает свое поведение правильным.

– Отлично, – говорит Хелен, взглянув на часы. – Напоминаю: в следующую пятницу с собой на собрание нужно привести выжившего.

Меня это волнует гораздо сильнее, чем остальных. Я пока никому не рассказывал о петиции; планирую принести ее в следующий раз, когда придет много народу, – чтобы собрать побольше подписей. Не знаю, есть ли смысл, ведь с юридической точки зрения толку от писем в инстанции, как от обещаний какого-нибудь политика, но мне все равно хочется отправить петицию, заручившись изрядным числом подписей.

А еще мне не терпится снова увидеть Рея и близнецов. Или хотя бы одного Рея. Может, он захватит с собой несколько банок оленины – угостить компанию.

– Теперь, – объявляет Хелен, – прошу вас разбиться по парам. В оставшееся время проведем упражнение по налаживанию эмоционального контакта.

Не успеваю я пошевелиться, как сидящий рядом с Ритой Том разворачивается к ней, Джерри хватает Наоми, а нам с Карлом остается сидеть по краям полукруга и сверлить друг дружку взглядами.

– Черт побери, Энди, – бурчит Карл, направляясь ко мне, – ничего не поделаешь. Придется терпеть.

Я поднимаюсь и кое-как обнимаю его. Поскольку я дюйма на четыре выше, мне видна макушка Карла. У него седеющие, нечесаные волосы, кожа на голове сухая и шелушится. Ему следует чаще пользоваться шампунем. Дезодорант или туалетная вода тоже не помешают. Хотя кто бы говорил…

Объятия призваны пробуждать в нас чувство симпатии, давать эмоциональный и физический комфорт, напоминать о том, что мы остались людьми. А я ощущаю только неловкость. Я не гомофоб; и я не Джерри – у меня не встает на все, что шевелится. Вряд ли это упражнение принесет мне какую-то пользу, только лишний раз покажет, что толку от моей левой руки теперь не больше, чем от лопнувшего баскетбольного мяча.

– Сосредоточьтесь на своих ощущениях, – приказывает Хелен мягким, вкрадчивым голосом, расхаживая по комнате. – Не вспоминайте о прежней жизни, не думайте о чувствах, которые вам хочется вернуть. Помните, нельзя зацикливаться на прошлом. Все, что было с вами раньше, закончилось.

Она говорит нам это почти на каждом собрании. Просит подкреплять такое мышление положительными зрительными образами, ставить во главу угла сегодняшний день. Пусть воспоминания начинаются с того мгновения, когда вы попали в аварию, или вас расстреляли, или вас загрызли собаки. Вот что имеет значение. Вот где начинается ваше новое бытие.

Глава 17

Если спросить живых о самом первом их воспоминании, у большинства всплывет в памяти, как их кормили грудью, как они катались на трехколесном велосипеде, боялись темноты, как переодевались в пижаму, обнаружили у себя пупок, возились с жуками, как пошли в школу, получили первую мягкую игрушку или отмечали первое Рождество.

Самого рождения не помнит никто.

Тебя выталкивает из матки, ты протискиваешься через влагалище, весь в околоплодных водах и плацентарной крови, и оказываешься в шумном мире со странными запахами и слепящим светом. Кто-то в белой маске и перчатках захватывает твою мягкую головку хирургическими щипцами.

Неудивительно, что новорожденные кричат.

Мое новое бытие – рождение в форме зомби – началось с неприятной мысли: теперь, завидев меня, маленькие девочки будут бросать мороженое и с криком удирать.

Неплохое первое воспоминание, правда?

Хотя, наверное, могло быть гораздо хуже. Я мог проснуться, когда похоронных дел мастер утрамбовывал полости в моем теле тампонами со специальным гелем.

В придачу к неприятным воспоминаниям и комплексам, связанным с представлением о самом себе, воскресшие страдают от массы других невзгод, с последствиями которых трудно справиться даже самому участливому и опытному психотерапевту.

Я думаю об Энни.

О том, что мне запрещают с ней видеться. Разговаривать. Писать письма или е-мейлы и общаться любым другим способом. Я просто хочу знать, как у нее дела, быть уверенным, что с ней все в порядке, что она молодец.

Да просто знать, что она есть.

Если твоя жизнь уничтожена, а сам ты обратился в нежить, все кажется нереальным. И то, что происходит с тобой сейчас. И то, что сулит будущее. И память о прошлом. Настоящее не в меру сюрреалистично, будущее – безрадостно, а прошлое досталось наследникам, распродано, ушло с молотка и хранится в таком месте, где не всплывут воспоминания о том, что ты потерял.

Еще более нереально, что жена и дочь, которые составляли часть твоей жизни, больше не с тобой. Такой фокус: оп! – и нету. Вот ты возвращаешься в машине с вечеринки, а вот ты уже зомби, ковыляющий домой по обочине шоссе. Разве что дома у тебя нет. И жены. И дочери. Их удалили из твоего бытия. Ни прощальных писем. Ни памятных подарков. Ни фотографий. Ничего, что напоминало бы об их существовании. Порой ты и сам уже сомневаешься: может, это был лишь сон, после которого ты проснулся в нынешнем кошмаре?

Я не был на похоронах Рейчел и не видел ее тела, поэтому мне приходится верить родителям на слово, что она лежит на глубине шести футов под могильным камнем на первоклассном земельном участке кладбища Соквел. По крайней мере есть могильный камень. Надгробие. Своего рода осязаемое доказательство того, что Рейчел существовала. Того, что случилось с ней, пока я временно был мертвым.

С Энни все по-другому. Никаких осязаемых доказательств. Ничего, на что я мог бы посмотреть и с уверенностью сказать: я знаю, что с ней. Знаю, что она все еще жива. Знаю, что она вообще существовала.

Я думаю об этом и вижу девочку в розовых брючках, розовых туфельках и розовой кофточке на молнии. Девочка в изумлении таращит на меня огромные синие глаза. Она примерно того же возраста, что и Энни, и у нее такие же тонкие светлые косички. На расстоянии добрых тридцати футов вокруг скамейки, где я сижу, множество людей – взрослых – испуганно кричащих. Но только не малышка. Она стоит не далее чем за десять футов, спокойная, как далай-лама.

А почему бы ей здесь не стоять? Я никого не трогаю. Никому не угрожаю. Просто сижу в парке на скамейке с маркерной доской на шее. На доске надпись жирными черными буквами: «Зомби тоже люди».

Несколько взрослых, не выходя за границы зоны безопасности, что-то орут, угрожая мне физической расправой, если я посмею прикоснуться к девочке. Забавно, но никто из них не рискует войти в круг и спасти малышку от большого, свирепого зомби.

Она смотрит на меня, потом на плакат и снова на меня, будто пытается что-то понять. Наконец, указав мне на грудь, на мой манифест о равноправии, спрашивает:

– Это правда?

Я киваю.

Не успевает она задать следующий вопрос, как ее мамаша, что твой регбист, влетает в круг, хватает дочь в охапку и убегает, оставив меня в одиночестве в центре созданной живыми защитной зоны радиусом тридцать футов.

Интересно, до чего бы мы договорились, не прискочи ее мамаша. Села бы девочка рядом со мной? Смог бы я ответить на другие вопросы? Изменилось бы хоть что-нибудь к лучшему?

Уверен, малышка станет расспрашивать родителей о том зомби, которого она видела сегодня в парке, и о лозунге на доске. Спросит, правда ли, что зомби тоже люди. Разумеется, родители объяснят ей, что зомби не люди. Зомби – отвратительные грязные существа, и ей не следует прикасаться к ним и доверять им. И конечно, со временем девочка станет достаточно взрослой, чтобы уверовать в это.

Однако во мне теплится надежда, что она пропустит мимо ушей родительские увещевания и станет думать самостоятельно. Что она уговорит друзей принять ее сторону. Что когда-нибудь я буду сидеть на скамейке, и никто не обозначит зону безопасности на расстоянии тридцати футов.

Надежда все еще жива, когда рядом тормозит фургон службы отлова бродячих животных.