Текст книги "Живые зомби"

Автор книги: С. Браун

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 18 страниц)

Тут меня одолевают сомнения в отношении собственных попыток измениться в лучшую сторону.

Разумеется, я работал над голосом и научился растушевывать маскирующий карандаш. Я выходил протестовать, меня описал пудель, а люди забрасывали продуктами. Но кроме участия в операции по возвращению Томовой (или чьей там?) руки, я никому ничем реально не помог, как помогает, например, Хелен. Я не предпринимал шагов к самосовершенствованию, как Наоми или Карл. И творческого хобби, как у Джерри, у меня нет.

Поэтому, когда я – с мыслью о ничтожности своего вклада в копилку добрых дел – достаю петицию о правах зомби, то жду лишь самого поверхностного внимания. Вроде жидких аплодисментов, которые обычно достаются группе на разогреве от публики, жаждущей скорее увидеть своих кумиров. Но как ни странно, все полны энтузиазма. Удивлены. Поражены. Тогда я рассказываю, как устраивал протесты, как попадал в приют и о маленькой девочке, спросившей, правда ли, что зомби тоже люди.

– Чудесно, Энди! – одобряет Хелен, подписывая петицию.

– Молодец! – хвалит Карл – он все еще в образе галантного джентльмена.

– А у тебя полно тайн… – говорит вполголоса Рита.

Подписи поставили все, кроме Йена, который не желает снимать маску живого, ну и, конечно, Тома – он сегодня отсутствует. По мнению Рея, толку от петиции будет мало, но он все равно подписывает.

Все жмут мне руку, целуют и благодарят за то, что составил письмо. Нежданно-негаданно я оказался на высоте. Стал героем-зомби на час. Меня уважают, мной восхищаются. Я переполнен гордостью и чувством удовлетворения. Ощущаю себя не группой на разогреве, а самым что ни на есть кумиром. Знаменитым актером, который выступает перед горящей желанием увидеть его игру аудиторией. Словно все, что я сделал до сегодняшнего дня, требует блестящего завершения.

– Чувак, – обращается ко мне Джерри, – чем займешься дальше?

Не успев осознать, что делаю, пишу: «Поеду навестить дочь».

– Замечательно! – радуется Хелен.

– Когда? – спрашивает Рита.

– Чувак, а я и не знал, что у тебя есть дочь, – изумляется Джерри.

Будь у меня возможность говорить, я бы стал заикаться.

«Завтра»,  – пишу я.

– Что ж, поздравляю! – говорит Хелен. – Ты сделаешь большой шаг вперед. На следующем собрании ждем от тебя рассказа, как все пройдет.

Будь у меня возможность покрыться потом, я бы весь блестел.

Не желая отвечать на дальнейшие расспросы о моей воображаемой поездке к дочери, хватаю рюкзак и прошу разрешения выйти по нужде. Вернувшись, стою у порога комнаты и наблюдаю за остальными.

Рей ведет беседу с Йеном: склонился и почти шепчет ему в ухо; Йен кивает головой. Джерри подставил Бет свои мозги, а та ковыряет в них пальцем. Рита смеется над чем-то вместе с Хелен, а Наоми и Лесли обсуждают Карла, который стоит поодаль с видом одновременно конфузливым и сердитым. Близнецы молчат и наслаждаются обществом друг друга.

Не могу заставить себя войти.

Тела некоторых зомби как ходячие носители паразитов для научных опытов: кишмя кишат бактериями, грибками и личинками. Этим бедолагам не посчастливилось, их не успели забальзамировать, и теперь они вынуждены терпеть гнилостное разложение – мышцы у них разрушаются, кожа становится склизкой, а внутренние органы разжижаются до состояния куриного бульона.

Среди зомби этих неудачников называют не иначе как кончеными.

Вот таким конченым я и чувствую себя сейчас.

Не знаю, с чего мне пришло в голову выдумать историю о том, что я хочу съездить к Энни. Слишком увлекся своей ролью? Или так на меня подействовало воспоминание о встрече с девочкой в парке? Не важно. Мне не следовало врать. Точно, конченый!

Пока никто не заметил, я делаю шаг назад и направляюсь к выходу.

Понимаю, это плохая идея – идти одному, особенно поздним вечером, и вполне возможно, что, уходя, я лишь все усугубляю, но мне совсем не хочется и дальше врать о поездке к Энни. Особенно Рите.

Хорошо хоть нет дождя. А поскольку после семи все магазины в городке уже закрыты, можно идти боковыми улочками, не боясь нарваться на оскорбления и попытки оторвать конечности. И все же я знаю, живые здесь: слышу, как они толкутся возле пиццерии, ожидая, когда освободится столик, как садятся в машины, отобедав в ресторане, ржут и болтают заплетающимися языками на выходе из паба.

Эти звуки будят щемящую тоску. Бесплодные мечтания. Обиду. Хочу, чтобы эти звуки издавал я. Хочу наслаждаться ночной жизнью. Хочу, перебрав коктейлей, вываливаться из бара под веселый дружеский гогот. Вместо этого приходится ковылять в тишине, боясь попасть в свет фонарей.

Я не могу зайти в бар и пить, пока не отстегнется печень. Не могу прогуляться по пляжу в раздумьях о собственной жизни. И не хочу идти домой, сидеть в одиночестве у телевизора и слушать, как из-за меня ссорятся родители.

Остается лишь одно место, куда мне можно пойти.

Глава 25

Место, на котором раскинулось кладбище Соквел, даже щедро залитое светом почти полной луны, эстетичным не назовешь. В отличие от мягких, холеных газонов кладбища Эвергрин, здесь на бесплодной земле растут лишь одуванчики и другие сорные травы. Надгробия и мемориальные доски – а многие из них стоят здесь уже более сотни лет – едва виднеются в зарослях сорняков. Большие участки в центре покрыты ковром из увядающей, а то и вовсе засохшей травы.

По крайней мере тут знают, как создать приличествующую случаю атмосферу.

В середине стоит самый высокий на всем погосте кипарис, чуть ли не идеально ровный, с щеточкой зелени сверху и единственной торчащей в сторону веткой. Остальные побеги срезаны по самый ствол, из-за чего дерево изрядно напоминает нашего однорукого Тома.

Сразу за кипарисом, перед большим белым камнем, надписанным просто «Дэвис Пек», раскопана земля. Интересно, в связи со скорым прибытием хозяина или, наоборот, с его внезапным отъездом? В любом случае это открытая могила, вход в лоно смерти, при виде которого меня бросает в дрожь. Возможно, потому что я знаю – такое же было приготовлено и для меня. Возможно, потому что я буквально стоял на краю собственной могилы. Или потому что я видел слишком много фильмов о зомби. Так или иначе, я обхожу стороной место Дэвиса Пека и пытаюсь отвлечься чтением надписей на могильных камнях.

Элинор Демонт умерла в 1920 году в возрасте шестидесяти лет; ее надгробие стоит под склонившимся дубом. На другом памятнике с одним только именем – Лилит – свернулась клубочком мраморная кошка. Есть здесь и могила Санта-Клауса, – по крайней мере, так именовали Альберта Мойера (1917–1987).

Одни участки отличаются оригинальными памятниками, другие – необычным ландшафтным дизайном: украшены лилиями, веерными кленами, кактусами или дорожками из тротуарной плитки. Это исключения. Большинство участков запущены, надгробия выгорели на солнце, стерлись, покрыты мхом и заляпаны птичьим пометом.

Могильный камень моей жены – один из самых новых.

До сих пор не понимаю, почему я вернулся, а Рейчел нет. И точного ответа ждать неоткуда. Его не дадут ни ученые, ни правительство, ни «Уикли уорлд ньюс». О причинах воскрешения мертвецов выдвигают гипотезы генетики, однако утверждать наверняка не возьмется никто. Разве что поклонники набивших оскомину городских легенд о заклинаниях вуду и вирусе зомби – таких историй полно в сети и фильмах ужасов. Какая чушь!

Усаживаюсь у могилы Рейчел и открываю банку с олениной, которую Рей вручил мне на собрании. Вилки нет, и я орудую пальцами, сок и масло течет по рукам. Мясо такое же восхитительное, как и в первый раз; что-то в нем вызывает чувственное удовольствие, которое хочется испытывать снова и снова.

Немного странно сидеть у могилы жены, наслаждаться едой и безуспешно пытаться примирить мысли о прошлом и будущем. Будь у меня возможность поговорить с Рейчел, я сказал бы ей все, что и без слов ясно: о том, как я скучаю по нашей совместной жизни, как сожалею, что уснул за рулем, о том, что я, кажется, влюбился в одну зомби.

Поговорим о неловких моментах?

Иной раз я веду мысленный диалог с Рейчел, и это помогает. Хотя было бы гораздо полезнее для очищения души, если бы я мог озвучить свои мысли. Да, жена меня не услышит, по крайней мере я так думаю, но в тишине ночи у могилы на кладбище Соквел мое молчание таится невзорвавшейся бомбой.

Банальное раскаяние и извинения вряд ли помогут; я столько раз мысленно их повторял, что теперь они как заученная роль опытного актера. Раньше в них чувствовалось душевное волнение, они были полны смысла. Сейчас это пустые слова – мантра, читаемая по принуждению, неискренне, и потому не приносящая облегчения. И все же их не перестаешь повторять, потому что это удобно и помогает закрыть глаза на реальные причины своей неудовлетворенности.

Спросите любого из живых, о чем он мечтает, и какой бы бредовой ни показалась мечта – лишенной оснований или невероятной, – вряд ли она будет недостижимой. Богатство, слава, пластическая операция, чтобы выглядеть как Мэрилин Монро… Придумали даже методику экстракорпорального оплодотворения, которая позволит мужчинам вынашивать плод в кишечнике.

Дико? Да. Немыслимо? Нет.

У большинства живых мертвецов, существование которых уже само по себе дико и немыслимо, мечта одна – вернуть себе жизнь, и она неосуществима. Безосновательна. Недостижима. И все-таки она есть, витает в наших головах, как воздушный шар высоко в небе – простое слово, которое дразнит и преследует нас и не дает забыть о том, как много мы потеряли.

Надежда.

Человеку свойственно верить в хорошее. Какие бы трудности, неудачи и разочарования ни встречались на пути, нужно выдюжить во что бы то ни стало, и однажды успех придет. Но если зомби теоретически уже не люди, что тогда свойственно нам? На что прикажете надеяться? Куда стремиться?

Заниматься саморазвитием?

Совершенствоваться духовно?

Сдерживать тление?

Гражданских прав у нас нет, а если уж на то пошло, то и конституционных тоже. С какой стати нам надеяться на хорошее? Где искать стимул к достижению каких бы то ни было целей, если высшая цель – наша единственная мечта – нереальна?

Разглядываю надгробие Рейчел, обвожу пальцем ее имя, затем ложусь и прижимаюсь ухом к земле: а вдруг сквозь толщу земли я услышу, как она меня зовет. Но слышен лишь звук приближающегося автомобиля.

На Олд-Сан-Хосе-роуд вспыхивает свет фар, мимо проносится машина. Кто в ней сидит, разглядеть не могу, но представляю: за рулем мужчина, рядом на пассажирском сиденье его жена, а сзади – их дочь. Это могла бы быть моя семья. Это была бы моя семья. Если бы я не заснул и все не разрушил.

«Ты ничего не разрушил, – звучит в голове голос мамы. – Ты совершил ошибку, и теперь тебе нужно научиться с этим жить».

Она выдала мне это пару месяцев назад, и мне захотелось иметь аппетит голливудских зомби: сожрать бы ее мозги, чтоб заткнулась. Она понятия не имеет, с чем мне приходится мириться и что я потерял. Сейчас я понимаю: она всего лишь пыталась утешить меня. И несмотря на ее слишком уж оптимистичный взгляд на загнивание собственного сына, она была права. Мне следует научиться извлекать пользу из сложившихся обстоятельств.

Встав на ноги, обдумываю уроки, которые в течение нескольких последних месяцев Хелен пытается нам преподать, высказывания, которые она так любит писать на доске.

ПОЧЕМУ МЫ ЗДЕСЬ?

ОБРЕТИТЕ ЦЕЛЬ.

НИКОГДА НЕ СДАВАТЬСЯ.

И тут до меня доходит, что моих маршей протеста и петиции отнюдь недостаточно. Нужно разрушить границы своего существования. Бросить вызов обществу, поставившему на мне клеймо «не человек». В конце концов, что я потеряю, если стану отстаивать свои права? Если быть разлагающимся трупом без прав и будущего еще не худшее, что могло случиться со мной, вряд ли так уж далеко до самого дна.

В какой-то мере привыкнуть к оскорблениям может каждый, но приходит время, когда нужно постоять за себя. Как говорит Рей, если у тебя нет чего-то, в чем ты нуждаешься, пойди и достань.

Рано или поздно придется помогать себе самому.

Глава 26

На автобусной остановке возле нашего дома стоит обычная скамейка без навеса. Весьма приятное место в теплую солнечную погоду. А промозглым ноябрьским днем от ожидания автобуса удовольствия не больше, чем от использованного подгузника. Хотя мне ли жаловаться: если бы власти округа не заставляли пассажиров общественного транспорта мокнуть под дождем, у меня, по-видимому, не было бы никаких шансов.

Ни один из троих человек на остановке не замечает стоящего неподалеку зомби в плащ-накидке. Большинство живых – разудалые молодцы, когда гуляют в толпе своих собратьев или проносятся мимо в автомобилях. Встреча с зомби лицом к лицу вызывает у них нервную дрожь. Особенно неожиданная.

К примеру, на автобусной остановке.

Или в очереди за билетами в театр.

Или в мясной лавке.

Поглядываю из-под капюшона, радуюсь дождю и маскирующему карандашу с тональником, которые купила для меня мама. На ярком солнце, наложи я хоть тонну грима, мне ни за что не зайти незамеченным так далеко. И пусть я все еще подволакиваю левую ногу, сегодня моя походка не так подозрительна.

Я даже представить себе не мог, как спокоен я буду. Организм просто напоминает: такое положение чревато большими неприятностями. Разум или сознание – или как это называется? – распознает угрозу, но поскольку мозг больше не передает сигналы опасности в надпочечники, – которые один черт не работают, – то тело и не в курсе, что сейчас ему надлежит быть в состоянии боевой тревоги. Пока никто не остановил на мне изучающий взгляд, со мной все отлично.

В подошедший автобус 71-го маршрута, следующий в Монтерей с заездом в Уотсонвилль, гуськом входят живые. Вслед за ними я встаю на подножку и вваливаюсь в салон последним, не успев оскандалиться, – чрезвычайно приятное начало дня.

Хотя мои органы чувств работают не так, как раньше, когда нервные окончания еще функционировали, а между клетками передавались импульсы, я взволнован. Чувствую себя отважным первопроходцем, отправившимся в края, где не ступала нога зомби. Типа воскресшего капитана Кирка [11]11
  Джеймс Кирк – персонаж научно-фантастического сериала «Звездный путь», мультсериала, полнометражных фильмов, книг, комиксов и видеоигр. После окончания телевизионной истории о Кирке Уильям Шатнер, актер, сыгравший Кирка, написал с соавторами несколько неофициальных новелл, в которых Кирк «вернулся из мертвых».


[Закрыть].

Интересно, Роза Паркс [12]12
  Роза Ли Паркс (1913–2005) – американская общественная деятельница, основательница движения за права чернокожих граждан США. В 1955 году отказалась уступить место в автобусе белому человеку, за что ее арестовали и приговорили к штрафу, и тогда негритянское население, возмущенное решением властей, начало бойкотировать транспорт. Вскоре пламя неповиновения перекинулось на все штаты. В итоге Верховный суд США, столкнувшись с невиданным доселе общественным возмущением, отменил расовую дискриминацию в стране.


[Закрыть]испытывала те же чувства?

Расплатившись за проезд, я разворачиваюсь, и вид наполовину заполненного автобуса вводит меня в ступор.

Я в окружении живых.

Если я поплетусь в конец салона, то привлеку внимание. Автобус не успеет и от остановки отойти, как меня выкинут или отправят в приют для животных. А если займу место впереди, то мимо будут ходить другие пассажиры, да еще того и гляди кто-нибудь усядется рядом.

– Сэр, займите место, – просит водитель.

Возможно, из-за того, что народ в автобусе не сводит с меня глаз, или потому, что живой обратился ко мне без тени злости, а может, от мысли, что я оскверняю память Розы Паркс, ступор отпускает, и я падаю на первое свободное сиденье, за два ряда от водителя. Раз уж я смог притвориться живым, то прикинуться спящим – если кому-нибудь приспичит сесть рядом – точно труда не составит, и я подвигаюсь к окну.

Удобно расположившись в кресле в окружении ничего не подозревающих живых, улыбаюсь и жду, когда мы тронемся в путь. Однако автобус все стоит и стоит, и я замечаю, как водитель наблюдает за мной в зеркало, а затем чувствую на себе и другие взгляды. Они понимают, со мной что-то неладно, но не улавливают, в чем дело, ведь лежащий на поверхности ответ отпадает сам собой. Зомби сроду не попытается сесть в автобус. И все же они чувствуют что-то необычное, хотя разобраться в происходящем не могут.

Так я думаю про себя.

Водитель включает передачу, и дверь с шипением закрывается. Автобус, громко пукнув гидравликой, отчаливает от остановки, и я еду к Энни.

В последний раз я видел дочь месяца четыре назад. Порой мне даже трудно припомнить, как она выглядит, и мысль, что я снова встречусь с ней – увижу ее улыбку, услышу смех, – очень волнует. Скорее бы уже приехать!

При жизни я не пользовался общественным транспортом округа Санта-Крус и теперь понимаю почему.

Сиденья здесь не намного мягче, чем стулья в средневековой камере пыток, автобус останавливается через каждые две минуты, от многих пассажиров разит покрепче моего. По запаху меня здесь точно не вычислят.

Подъезжаем к остановке в Соквел-виллидж напротив культурного центра, где собирается наша группа. Смотрю в окно на прохожих, на автомобили. Никто и не догадывается, что среди них зомби – вот он, расселся в автобусе и нагло попирает все законы своего существования.

Отвык я спокойно наслаждаться поездками по городу при дневном свете, и меня не покидает чувство нереальности происходящего – словно я совершаю внетелесное путешествие, а самого меня здесь и нет вовсе. Хотя с другой стороны, все мое бытие сейчас нечто вроде внетелесного путешествия.

На следующей остановке входит мать с ребенком. Женщина выглядит так, будто дня три не смыкала глаз и знает, что вряд ли скоро ей удастся поспать. Судя по всему, причина ее бессонницы – отпрыск лет восьми-девяти.

Мальчик вспрыгивает на ступени подножки, грузно приземляясь одновременно на обе ноги, как борец Всемирной федерации реслинга. Каждое такое приземление сопровождается оглушительными звуковыми эффектами.

– Ронни, прекрати, пожалуйста, – просит мать.

Ронни, добравшийся до верхней ступеньки, продолжает подпрыгивать и изображать взрывы.

Из-за таких, как Ронни, в школах и следует ввести предмет «контрацепция».

Женщина расплачивается за проезд, глядя на водителя усталым, извиняющимся взглядом, а Ронни в это время летит по проходу в конец салона.

– Ронни! – обернувшись, кричит ему мать.

Автобус трогается, и она идет вслед за сыном, а я тем временем гляжу в окно, думаю о том, куда еду, и не могу сдержать улыбку. Скорее бы увидеть Энни! Пожалуй, она не готова к тому, что папа накладывает на лицо грим, чтобы скрыть признаки разложения, но это ничего. Не хочу пугать ее. Возможно, она даже не узнает, что я приехал – ну и пусть. Только одним бы глазком взглянуть на Энни, на ее улыбку, убедиться, что с ней все нормально, что она здорова и счастлива. Вот и все.

Город остается позади, мысли об Энни успокаивают. И тут внизу начинается какая-то возня.

– Ронни, иди сюда!

Опускаю взгляд: на полу между моими ногами лежит Ронни с выражением злобного гремлина на лице, язык высунут, полные лукавства глаза устремлены прямо на меня. В это мгновение раздается истошный вопль.

Вот тебе и съездил в Монтерей.

Секунду спустя в проходе рядом со мной возникает мать Ронни, кричит и пытается вытащить своего ревущего сына, который извивается, как рыба в сети. Сидящий впереди мужчина оборачивается проверить, из-за чего сыр-бор. Его взгляд задерживается на мне, глаза лезут на лоб, и с криком: «Черт! Тут зомби!» он вскакивает с места.

Далее следует свистопляска. Все пассажиры срываются с мест и, расталкивая друг друга, рвутся к выходу. Ронни все еще в истерике на полу, а его мамаша в страхе пятится и кричит:

– Ронни! Ронни! Помогите моему ребенку!

Добрая доза риталина – вот что поможет твоему ребенку. Шоковая терапия тоже не помешала бы.

Автобус замедляет ход и останавливается у обочины, водитель по рации что-то лихорадочно объясняет диспетчеру. Все пялятся на меня, орут, визжат, чертыхаются, спеша выбраться наружу, либо стоят, остолбенев от страха. Толпа живых напугана одним-единственным беззащитным зомби.

Жаль, конечно, что поездка к Энни окончилась ничем, и все-таки я начинаю смеяться. Хотя вряд ли это можно назвать смехом – так тяжело и напряженно дышат в трубку хулиганы, когда звонят вам по телефону, – но все вокруг настолько шокированы, что смех разбирает меня еще больше.

Ронни перестал вопить, свернулся калачиком и скулит. Из автобуса выскочили все, включая водителя. Осталась только мать Ронни. Она стоит в начале прохода и смотрит то на меня, то на выход – никак не решит, что ей делать. Сейчас еще подумают, что маленький Ронни у меня в заложниках!.. Я встаю, отхожу на несколько рядов назад и снова усаживаюсь. Наконец, собравшись с духом, мамаша уводит своего сыночка, и я остаюсь в одиночестве.

Со всех сторон доносится вой сирен. Возможно, мне следовало бы выйти из автобуса и сдаться, не причиняя никому лишних хлопот, но этим я как бы признаю вину, а я всего-то хотел увидеться с дочерью.

Поэтому я прохожу вперед по салону и на первом ряду ожидаю прибытия службы отлова животных, глядя на мокнущих под дождем людей и размышляя об Энни и о том, как взбесится отец.

Глава 27

На маркерной доске царапаю слова так, чтобы их не увидел Тед, а сам краем глаза наблюдаю, как он с отвращением и одновременно с интересом меня изучает.

– Что вы чувствуете сегодня, Эндрю?

Поднимаю доску, на ней написано: «Что вы чувствуете сегодня, Тед?».

Какой же он предсказуемый.

Вяло усмехнувшись, Тед смотрит на меня с деланной улыбкой. А может, просто решил продемонстрировать новые коронки.

…двенадцать… тринадцать… четырнадцать…

– Как я понимаю, недавно вы пережили небольшое приключение, – говорит он.

«Не совсем»,  – пишу в ответ я.

– А ваши родители считают по-другому.

Мои родители.

После неудачной поездки в автобусе родители два дня не забирали меня из приюта для животных. Тамошние волонтеры и штатный персонал проявляют ко мне большее внимание и уважение, чем многие живые, поэтому я рад случаю выбраться из своего погреба. К тому же собачья еда у них очень вкусная.

Знаю, отец хотел преподать мне урок, но доказал только, что он сам лишен сострадания. Я оскорбляю его чувства и действую ему на нервы. Я для него обуза, как социальная, так и экономическая. Ему приятнее увидеть не счастливую улыбку на моем лице, а личинок, пожирающих мое тело.

Мама по крайней мере пытается понять меня, разделить мою участь, хоть и обливает меня с ног до головы освежителем воздуха и надевает прочные резиновые перчатки перед тем, как ко мне прикоснуться.

Сейчас она сидит в приемной – наверное, читает журнал, бормоча что-то себе под нос, в то время как отец, как пить дать, поджидает меня дома с канистрой бензина и паяльной лампой.

– Садясь в автобус, вы хотели добраться до какого-то конкретного места? – спрашивает Тед.

Я не сказал родителям, куда ехал, потому что это создало бы кучу проблем. Чего доброго, тетушка с дядюшкой еще решат увезти Энни из штата. Так что и Теду я тоже не собираюсь докладывать. Да, существует такая вещь, как врачебная тайна, я в курсе. Но боюсь, вряд ли ее станут соблюдать в отношении зомби. Тед с такой же легкостью передаст все родителям, с какой он ходит на процедуры химического пилинга.

«Просто хотел почувствовать себя нормальным человеком»,  – пишу я.

– Нормальным, – повторяет Тед, словно показывая, что не знает, как на это реагировать. – Нормальным…

Он улыбается и с явным наслаждением проводит языком по зубам. Смотрю на электронные часы, на цифры, отсчитывающие время секунда за секундой. Лучше бы я сидел дома: сейчас по каналу «Кантри Мюзик» идет «Тачка на прокачку».

Стираю предыдущую запись и пишу: «Что происходит?»

– О чем вы, Эндрю? – спрашивает он с натянутой, неестественно-белоснежной улыбкой.

Думаю, он прекрасно понимает, о чем я.

«Зачем вы здесь?»

– Вы имеете в виду в эмоциональном, духовном или экзистенциальном смысле?

«Что это значит?»

В ответ – тишина.

«Что вы делаете?»

– Пытаюсь помочь вам, Эндрю.

«Чем это мне поможет?»

– Не знаю, – признается Тед. – А чем это вам помогает?

«Ничем».

Ответа нет. Лишь со свистом вырывается следующая порция освежителя.

Для каждого зомби наступает час, когда становится ясно: старые приемы уже не работают, и от них придется отказываться.

Как и от старых привычек.

И старых друзей.

И старых надежд.

В них больше не найдешь поддержки и ободрения; они лишь создают проблемы и вызывают зависимость, которая препятствует росту и развитию. Они связывают тебя. Не дают раскрыть свой потенциал. Рано или поздно от них нужно избавляться.

…пятьдесят семь… пятьдесят восемь… пятьдесят девять…

«Все, с меня хватит!»