Текст книги "Японская новелла"
Автор книги: Рюноскэ Акутагава
Соавторы: Ясунари Кавабата,Дзюнъитиро Танидзаки,Сайкаку Ихара,Сёсан Судзуки,Огай Мори,Тэйсё Цуга,Рёи Асаи,Рока Токутоми,Ансэй Огита
сообщить о нарушении
Текущая страница: 30 (всего у книги 41 страниц)
1
Старший советник Такакуни, пребывавший в земле Удзи, сказал: “Охо-хо! Поспал я днем, очнулся – еще жарче стало. Даже цветы глицинии, что в ветвях сосны запутались, неподвижны сделались – ни дуновенья. Даже всегда прохладное журчание ручья смешалось сейчас с жарким пением цикад – тяжко. Позвать что ли послушников – пусть они веерами помашут...
Эй вы, зеваки уличные, собрались уже? Давайте-ка я к вам выйду. А вы, мальчишки, опахало не забыли? Будете меня сзади охолаживать.
Слушайте! Звать меня – Такакуни. Разделся я от жары догола – уж простите меня как-нибудь.
Есть у меня дело к вам – оттого и позвал вас сюда к себе в Удзи. Хоть и случайно здесь очутился, а хочу – как люди – книжкой собственной обзавестись. Но подумал я хорошенько – а написать-то мне не о чем. Сколько голову ни ломай, а такого лентяя, как я, ничто не спасет. А потому, рассудил я, лучше сделать так: вы мне разные сказки старые рассказывайте, а я уж из них книжечку составлю. И тогда мне, привыкшему слоняться вокруг императорского дворца да около, всяких небылиц со всех сторон нанесут – ни на воз не навалить, ни на корабль не нагрузить. Извините, конечно, но может не откажитесь?
Правда расскажете? Вот удача! Ну давайте прямо сейчас хоть одну сказку послушаем.
Эй, ребята, только давайте про опахало не забывайте – чтобы как будто ветерком обдавало. Чтобы мне хоть чуть попрохладнее стало. Кузнеца и горшечника прошу не стесняться. Оба к столу подходите. Как солнышко повыше встанет, хозяйке свою кадку с соленьями лучше в тенек поставить. Вот и я, монах, гонг свой монашеский в сторонку отложу. На этой циновке места хватит и самураю, и отшельнику.
Ну как? Если все приготовились, начнем со старшего – с деда-горшечника.
2
Старик-горшечник:
“Уж как вы обходительны... Люди мы вовсе незнатные, а вот поди ж ты – желаете из сказок наших книжицу наладить. Прямо страшно делается. Но противиться вашему желанию никак не смею и потому с вашего высокого позволения расскажу одну вздорную сказочку. Скучная она, конечно, но вы уж потерпите как-нибудь.
В годы наши молодые в Нара-городе жил-был один добродетельный послушник. А имя ему было – Эин. Нос же у него очень даже огромный был. Мало того – самый кончик у него всегда такой красный был – будто осой ужаленный. А потому жители этой самой Нары прозвали послушника добродетельного “Монахом-длинноносом”. И раньше-то над его носом крошечным подсмеивались, а теперь как-то само собой стали его “Длинноносом” величать. Нос-то у него опадать и не думал, так что через время какое-то только и слышалось – “Длиннонос” да “Длиннонос”. Сам я раз или два в храме Кофукудзи в Нара самой был, видел, что и вправду – нос его багровый красив как у черта – только Эина того “Длинноносым” и обзывай. Длиннонос да Длиннонос... Вот ночью как-то Эин этот с носом своим длиннющим отправился один-одинешенек к пруду Сарусава, никого из учеников с собой не прихватив. На берегу же, как раз в том месте, где в давние времена утопилась от любви несчастной дама придворная – Унэмэ-янаги, поставил дощечку, а на ней жирно так и видно написал: “Третьего дня третьей луны увидите как дракон из этого пруда на небо вознесется”. На самом-то деле Эин не ведал – живет в пруду Сарусава дракон или нет. А говорить о том, что он на небо вознесется, да еще в третий день третьей луны – это уж совсем ерунда какая-то. Всякий сказал бы – нет, не будет никакого там вознесения. Так зачем же Эин такую нелепицу написал? А в том дело, что надоело ему, что монахи с мирянами над его носом смеются и решил он устроить им розыгрыш и теперь уже самому ему, длинноносому, над ними от души посмеяться.
Вот вы меня все слушаете, да думаете, наверное, – что это он там мелет? Да только рассказываю я о временах давних, а тогда такие вот проделки каждый день случались.
Ну вот. А наутро надпись его первой увидела одна старуха – она каждое утро в Кофукудзи на поклонение к целительному Будде приходила. Вот ковыляет она, палкой бамбуковой по земле стучит, на руке четки намотаны. Глядь – возле пруда, дымкой утренней еще подернутого, прямо под той самой ивой – дощечка вкопана. А ведь не было ее еще вчера! Удивляется: для объявления о службе в храме – место странное. Но грамоты-то она не разумеет... Так простояла она, пока не увидела проходившего мимо монаха. Спросила – а что это здесь написано? Прочел: “Третьего дня третьей луны увидите, как дракон из этого пруда на небо вознесется”. Каждый бы тому удивился – вот и у старухи тоже – дыханье перехватило, даже спина сгорбленная распрямилась. “Разве ж в этом пруду дракон водится?” – спросила монаха, снизу глядя ему в лицо.
Монах же отвечал ей весьма спокойно: “Рассказывают, что в давние времена в Китайской стороне у одного ученого мужа на лбу шишка вскочила. И очень она у него зудела. И вот однажды небо вдруг все заволокло облаками, и на землю обрушился ливень. И тут шишка его прорвалась, и на небо, разрывая облака, в один миг вознесся черный дракон. Если уж в шишке дракон уместился, то что уж хитрого, если на дне такого пруда дракончики эти кишмя кишат?” Вот так вот монах тот старушку и просвещал.
Она же точно знала, что монахам вера врать не позволяет и потому отважно рассудила: “Коли это так, то, наверное, и вода здесь должна будет по-особому перекраситься.” И хоть день назначенный еще не наступил, оставила она монаха, а сама быстренько так поковыляла прочь со своей палкой, призывая в одышке имя Будды. И тут наш монах-озорник – да-да, ведь это именно Эин длинноносый был – живот от смеха надорвал. Ведь это он бродил здесь вокруг пруда с самым невинным видом не в силах отойти от своей вчерашней надписи – будто курица привязанная – и все высматривал: а что из его затеи выйдет?
После того, как старуха исчезла, увидел он еще женщину, которая с самого утра на рынок собралась. Ношу свою она взвалила на товарку рода явно простого, а сама разглядывала надпись из-под полей своей дорожной шляпы. Тут Эин напустил на себя важности, губы закусил – чтобы не рассмеяться, подошел к надписи и стал делать вид, что читает ее. Хмыкнул своим багровым огромным носом как бы от удивления, а потом отправился неспешно обратно к храму.
И встречает он тут нежданно-негаданно у южных ворот Кофукудзи монаха по имени Эмон, который проживал в одной с ним келье. Эмон же, пряча от мирских соблазнов глаза под строгими бровями, которые у него на сороконожку похожи были, и говорит: “Рано сегодня встать изволил. Видать погода переменится”. Эин же с полной готовностью победоносно отвечал, ухмыляясь во весь свой нос: “Да, погода, должно быть и вправду переменится. Говорят, в нашем пруду Сарусава, третьего дня третьей луны вознесение дракона состоится.” Эмон же с некоторым подозрением уставился было на нашего монаха, но тут же помягчал, рассмеялся и сказал: “Да тебе хороший сон приснился! Говорят, если дракон возносящийся привиделся, то это к добру.” Сказав так, хотел уже, вполне довольный собой, свою тыкву-голову дальше нести, да только Эин и скажи, как бы вслух размышляя: “Да, маловерам-то, конечно, вряд ли спастись удастся”. Хоть и пробормотал он это, а все слышно было. Тогда Эмон остановился, закачался на пятках, обернулся в злобе и сказал с одушевлением, вполне приличествующим диспуту по вопросам веры: “А есть ли у тебя твердые доказательства того, что дракон на небо поднимется?” Вот так он спросил. Тогда Эин спокойно указал на пруд, освещенный уже утренним солнцем, и сказал снисходительно: “Если сомневаешься в том, что говорю я, глупый монах, скажи, читал ли ты то, что написано возле той ивы?”.
И тут даже непреклонный Эмон поумерил свой пыл. Сверкнув разок взглядом, он обреченно сказал голосом, из которого весь задор вышел: “Вот оно что... Там так написано...” Тут он снова зашагал, но только голова его была уже опущена – видно, задумался о чем-то. Эин проводил его взглядом – можете себе представить радость Длинноносого! И такое его нетерпение сразило – будто бы в носу зазудело. Чинно поднялся он по каменной лестнице, ведущей к Южным Вратам, а там уж сдержаться не сумел – со смеху покатился.
Даже в самое первое утро извещение о вознесении дракона такой успех имело. А уж через пару дней весь город слухами о драконе из пруда Сарусава полнился. Хоть кто-то и говорил поначалу, что все это проделка чья-то, да только было известно, что в столичном саду Божественного Источника и вправду дракона возносящегося видели, и потому хоть люди и сомневались, но все-таки думали, что и такие чудеса на свете случаются. А тут еще одно чудо приключилось. Девочке одной, что в храме родных богов Касуга прислуживала, девять годочков исполнилось. Не успело пройти и десяти дней, как ночью привиделось ей, когда спала она рядом со своей матерью, что спустился облаком с небес черный дракон и сказал человеческим голосом: “Близок уже третий день третьей луны и назначено мне тогда на небо вознестись. Не хочу жителям вашего города беспокойства причинять, а потому говорю вам: будьте спокойны”. Здесь девочка глаза-то открыла и все как есть своей матушке и поведала. Сами понимаете – весть о том, что дракон из пруда Сарусава во сне ей явился тут же по городу разнеслась. Тут, конечно, к ее рассказу хвост приделали – наутро уже стали говорить, что девочка эта одержима драконом стала, песни чудесные распевает, что явился он тут одной жрице с прорицанием – словом, голова дракона над поверхностью пруда уже виднеться стала. Да что там голова – мужчина один утверждать стал, что глазами собственными даже спину его углядел. Бабка же, что утро каждое рыбой речной на рынке торгует, стала рассказывать, что когда пришла она на самом рассвете к пруду, то вода, которой положено быть в это время черной – сла-абенько так светится, причем только в одном месте – там, под ветвями ивы, под той насыпью, где надпись сделана. А поскольку толки о драконе у нее уже в ушах навязли, то она и подумай: “Наверное, это дела дракона божественного”. Сердце у нее затрепетало – то ли от радости, то ли от страха. Рыбу свою она на землю положила, а сама осторожненько так к иве той подобралась и пруд внимательно оглядела. И вот в том месте, где вода светилась, увидела она, что на дне будто свернутая цепь железная лежит. И была эта вещица диковинная в кольцо свернута, а тут, видно, человека почуяла, развернулась сама собой, а по пруду волны пошли. И исчезла. Бабка тогда вся потом покрылась, хотела поклажу свою забрать, глядь – а два десятка ее карпов с карасями, что она продать хотела, куда-то исчезли. Сначала она подумала было, что это проделки многоопытной выдры, но потом сказала себе так: “А ведь дракон этот пруд оберегает, и потому никакой выдры здесь быть не должно. К тому же дракону наверняка рыбку-то жалко стало и потому он ее в свой пруд призвал.” И много еще чего она передумала.
От того, что каждый о его надписи говорить стал, Эин нос свой еще выше задрал и в душе посмеивался. Когда же до назначенного дня оставалось всего несколько дней, то и ему пришлось призадуматься. Тетка его – монахиня, проживавшая в Сакураи, что в провинции Сэццу, приехала к нему, проделав путь немалый, и сказала, что непременно желает на вознесение дракона сама поглядеть. Эин не знал уже, куда ему и деваться. Что только ни делал – и ругал ее, и уговаривал – только чтобы она домой вернулась. Тетка же так отвечала: “Годы мои немолодые уже. Очень хочется перед смертью хоть глазком одним на дракона этого взглянуть.” Твердо так на своем стояла и племянника слушать не желала. И поскольку Эин в своей проказе признаваться никак не хотел, пересилила она его и заставила пообещать не только до означенного дня за ней присматривать, но и пойти с ней вместе на вознесение дракона поглядеть. Если уж до тетки-монахини весть о драконе докатилась, то что уж говорить о людях других – из мест ближних, да и дальних тоже. Так вот и случилось, что в проделку эту, предназначавшуюся для жителей Нара, оказалось вдруг замешано великое множество людей отовсюду.
И как подумает о драконе Эин, не то что смешно – страшно ему становится. И когда с утра до вечера он тетке своей храмы местные показывал, как увидит стражника, так ему тут же хочется куда-нибудь спрятаться, словно преступнику какому. Когда же от случайных прохожих слышал он, что дощечке его приносят и цветы, и благовония, становилось ему вроде бы и жутковато, но и радовался он, что все так ловко устроил.
Вот так и катились дни, пока третий день третьей луны не наступил. Что Эину было делать, если уж он обещание своей тетке дал? Хоть и не хотел он, а пришлось отправиться к каменной лестнице, ведущей к Южным Вратам храма Кофукудзи, откуда пруд был как на ладони виден. На небе в тот день не было ни облачка, маленькие колокольчики на вратах под ветром недвижны оставались. Но зрелище-то было назначено именно на сегодня, и потому очень многие пришли поглазеть на него не только из самого города Нара, но и из Кавати, Идзуми, Сэццу, Харима, Ямасиро, Афуми и Тамба. Взглянешь с лестницы – со всех сторон море людское, волны шапок и шляп, тающих где-то там в утренней дымке, окутывающей главную улицу, что делит город на две половины. И только кое-где в это сплошное море были вкраплены запряженные быками изящные экипажи – светло-зеленые, красные, с выступающими над ними козырьками. В ясных лучах весеннего солнца, в отраженном свете золота с серебром государева дворца все это великолепие слепило глаза. Мало того: расправленные зонты, натянутые навесы, богато изукрашенные сиденья вдоль улиц... Словом, открывавшийся с лестницы вид на пруд и толчея вокруг него превосходили даже то, что можно наблюдать во время знаменитого праздника в храме Камо. И ведь все это наблюдал и Эин, сделавший свою надпись всего несколько дней назад. В самом страшном сне не могло ему привидеться, что поднимется такой шум. И когда, поворотившись к своей тетушке, спрашивал как бы в удивлении и недовольно: “И что это столько людей сюда привалило?” – то был он на самом деле растерян – только и мог, что носищем своим по сторонам водить. Будто бы из-под рухнувших столбов ворот этих выбраться не мог.
Но тетушка его совсем не догадывалась, что у Эина на душе делается, головой вертела так, что платок ее монашеский чуть с головы не сваливался, глядела туда-сюда, все норовила Эина за руку схватить – вот смотри какой это пруд чудесный, где дракон живет, а людей-то – тьма просто, а дракон-то вот-вот объявится... Тут и прислонившийся к воротам Эин тоже – усидеть не смог, поднялся на ноги как бы нехотя и увидел море шляп, принадлежавших простолюдинам и самураям, и еще увидел затесавшегося среди них Эмона – голова его по-прежнему высоко поднята была, а на пруд он смотрел как баклан, когда он рыбу поймать хочет. Тут Эин сразу про задумчивость свою позабыл и не в силах сдержать свой зуд – над ним посмеяться, закричал: “Эй, брат!” и тут же издевательски спросил: “И ты, брат, на вознесение дракона поглядеть пришел?” Эмон же повернулся в его сторону, и, сохраняя против всякого ожидания, полное достоинство, отвечал: “Да, пришел. А ты, кажется, так и горишь от нетерпения?” При этом гусеничные брови его не пошевелились. Тут Эин решил, что чересчур далеко зашел – даже голос каким-то не своим сделался, и тогда снова изобразил на лице печаль и обратил взор в сторону пруда, окруженного морем зевак. Поверхность слегка нагревшейся воды пруда, подсвечиваемая достигшими дна лучами, отражала кроны сакуры и ив, и ничто не предвещало явления дракона даже в самом отдаленном будущем. Со всех сторон пруд был окружен плотным людским кольцом, и оттого его размеры казались меньше обычного, так что всякие рассуждения о том, что в нем живет дракон, казались невероятными.
Однако зрители не замечали течения времени и, затаив дыхание, терпеливо ожидали появления дракона. Людское море возле пруда только прибывало, а через какое-то время экипажи кое-где встали так тесно, что сталкивались осями. И тут почти что прирожденное спокойствие Эина сменилось нетерпением. Ему стало казаться, что дракон и вправду появится. Нет, не совсем так – вначале он почувствовал, что есть вероятность вознесения дракона. И это было действительно странно – ведь надпись-то сделал сам Эин. Но когда он смотрел на эти бурные волны голов и шляп, ему стало казаться, что чудо возможно. Видно, надежда этой огромной толпы передалась и ему, длинноносому. Ему было горько оттого, что пустячная надпись может наделать столько напрасного шума, но Эин как-то незаметно сам для себя захотел, чтобы дракон и вправду вознесся. И хотя он прекрасно знал, что дощечку поставил он сам своими собственными руками, желание позабавиться постепенно убывало, и он стал напряженно всматриваться в поверхность пруда вместе со своей тетушкой. Теперь ему было уже не все равно, и он ждал появления дракона, который без всяких помех должен был подняться на небо. И теперь – хотелось ему того или нет – он был должен весь день пробыть здесь, возле Южных Ворот.
Но, как и прежде, поверхность пруда была совершенно гладкой и отражала лучи весеннего солнца. Небо тоже – сияло чистотой: ни облачка, будь оно размером хоть с ладонь. Однако зрители – находились ли они под зонтами, навесами или же за поручнями бесконечных помостов – ждали появления дракона. Сначала – утром, потом днем – забыв про удлиняющиеся тени. Только приговаривали: “Вот сейчас, вот сейчас...”
С тех пор, как Эин пришел сюда, минуло уже полдня. И тут он вдруг заметил, как в небе появился дымок – как если бы зажгли ароматическую палочку. Прямо на глазах он становился больше, больше, и небо, бывшее за минуту до этого таким чистым, разом потемнело. И в этот миг над прудом Сарусава поднялся ветер, и зеркальную поверхность его зарябило. И от этого зрители заволновались, стали восклицать: “Наконец-то! Наконец-то!”, и тут же небеса опустились ниже, разразившись прозрачным дождем. Мало того – вдруг раздался ужасный раскат грома, а по небу, словно челноки, запрыгали молнии. Одна из них распорола под прямым углом тучи и со страшной силой ударила в пруд, подняв водяной столп. И тут Эин смутно увидел, как в пространстве между водяными брызгами и облаками сверкнули золотые когти и как черный дракон величиною в десять саженей в мгновение ока поднялся на небо. Все это случилось так быстро... А потом было только видно, как цветы с деревьев сакуры, окружавших пруд, полетели в кромешно-черное небо. Обезумевшие зрители бросились врассыпную – в свете молний волны их были столь же бурны, что и поднявшиеся на поверхности пруда. И описать все это невозможно.
Но тут ливень прекратился, в прорывах туч выглянуло синее небо, и Эин стал таращиться окрест с таким видом, будто бы он позабыл про свой длинный нос. Сначала он подумал было, что дракон, только что им увиденный, ему померещился, но тут же решил, что вряд ли стал бы он являться только тому, кто сделал надпись, возвещавшую о драконе. И чем яснее он понимал, что увиденное им и вправду случилось, тем более удивительным оно ему казалось. Когда его тетка-монахиня поднялась на ноги со своего места возле воротного столба, где она сидела ни жива, ни мертва, то он, не в силах скрыть своего смущения, нерешительно спросил: “Ну что, дракона видела?” Она же только глубоко вздохнула и стала испуганно кивать головой, как если бы язык проглотила. Потом же ответила дрожащим голосом: “Видела, видела. Когти золотые, горят, а сам черный весь из себя”. Получается, что дракон и вправду был и не только Эин длинноносый его видел. Да что там – все, кто там в тот день были – и стар и млад – говорили, что видели возносящегося на небо дракона, окутанного облаком.
Через какое-то время Эин признался в своей проделке, но только ни Эмон, ни другие монахи ему, похоже, не поверили. Вот и решай теперь: достиг он своего этой проделкой или нет. Спросить бы о том самого Эина, монаха-Длинноноса... Да, пожалуй, и он бы не ответил”.
3
Старший советник Такакуни сказал: “Вот уж сказка, так сказка Значит, в давние времена и в пруду Сарусава дракон водился. А впрочем, неизвестно это. Нет, он там точно жил. Тогда люди все в Поднебесной от души верили, что на дне дракон живет. И тогда получается, что он между небом и землей летать должен, и, словно божество, время от времени тело свое чудное предъявлять. Впрочем, чем мою болтовню слушать, пусть лучше кто-нибудь другой сказку расскажет. Монах Ангё у нас на очереди.
Тоже про монаха с длинным носом? По имени Дзэнти из Икэноо? После нашего Длинноноса в самый раз будет. Ну давай, рассказывай, не томи душу”.
