Текст книги "Японская новелла"

Автор книги: Рюноскэ Акутагава

Соавторы: Ясунари Кавабата,Дзюнъитиро Танидзаки,Сайкаку Ихара,Сёсан Судзуки,Огай Мори,Тэйсё Цуга,Рёи Асаи,Рока Токутоми,Ансэй Огита
сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 41 страниц)

⁷⁶ Го– мера емкости, равная 0,18 л.

⁷⁷ Футю– город в провинции Этидзэн, иначе называемый Фукуи.

⁷⁸ Косидзи– старинное название области Хокурокудо, объединявшей семь провинций в северной части Японии.

⁷⁹ “Эра Гэнва”– соответствует 1615—1624 гг. Бумага хосё – плотная белая бумага высокого качества, на которой писались официальные указы.

⁸⁰ “...подвергну себя еще и мучениям голодного ада...”– Согласно поверьям, Голодный ад – одна из областей ада, в которой грешников истязают голодом. Стоит им увидеть пищу, как она превращается в огонь.

⁸¹ “...ни белых цветов сакуры на горе Арасияма...”– Здесь и далее упоминаются районы Киото и его окрестности, славящиеся своей красотой.

ЦУГА ТЭЙСЁ (КИНРО ГЁСЯ)

О ТОМ, КАК СБЫЛОСЬ ПРЕДСКАЗАНИЕ СТАРЦА ХАКУСУЙ

В годы правления Буммэй (1469-1486) в провинции Идзуми проживал один старец, которого звали Хакусуй. Он умел разрешать счастье и несчастье, благополучие и бедствие, предсказывал успех и неудачу, процветание и упадок – и никогда не ошибался. Располагался он всегда возле святилища “Большой птицы” и здесь продавал свое гадательное искусство.

Однажды пришел к нему один самурай и попросил его погадать. Старец спросил у него, в котором году, в какой месяц и день он родился; разложил свои гадательные палочки, подумал и сказал: “Трудно разгадать, что тут получилось! Ступай лучше скорее домой”.

Самурай не проникся этим и возразил: “Отчего бы это трудно разгадать, что получилось для меня? Наверное твои палочки легли плохо, и ты затрудняешься мне прямо сказать! Говори, не бойся!”

Тогда старец не стал уже больше говорить обиняками: “По моему гаданию выходит, – сказал он, – что тебе грозит смерть”.

Самурай возразил на это: “Да таков уж закон: все люди умирают. Через сколько же лет я умру?”

“Умрешь в этом же году”, – ответил старец.

“В этом же году? В каком же месяце?”

“В этом году, в этом же месяце”.

“Если в этом же месяце, то в какой же день?”

“Ты умрешь в этом году, в этом месяце, в этот же день!”

Самурая стал разбирать гнев, и он снова спросил: “Ну, а час? В котором часу?”

“Ты умрешь сегодня ночью, во время третьей стражи, в час крысы!”

Самурай, не помня себя от гнева, стал кричать:

“Если я действительно умру сегодня ночью, конечно, все этим и кончится. Но если я не умру, – завтра я тебе уже покажу!”

“Если ты завтра будешь еще жив, можешь придти сюда и снять с меня голову!” – ответил старец.

Слыша этот упрямый тон старика, самурай рассвирепел еще больше и, стащив гадателя с его сиденья, хотел было побить его кулаками. Но сбежались окрестные жители, успокоили его и увели. Обратившись же к старцу, они сказали: “Разве ты не знаешь? Ведь этот самурай управляет этими местами! Если ты ему чем-нибудь не угодил, тебе будет трудно дальше оставаться здесь и держать свою лавочку. Ты очень неосторожен. Конечно, у всех на роду написано: будет он богат или беден, долго ли проживет или рано умрет. Но если что-нибудь такое вышло по гаданью, тебе следовало бы сказать как-нибудь иначе, не так прямо!” – говорили они.

Старец отвечал: “Если я буду подлаживаться к людям, – этим пойду против гадательных палочек. А когда я говорю правду, – навлекаю на себя людской гнев. Нет, уж дальше мне оставаться здесь нельзя! Хорошо, что остался еще сам цел!”

С этими словами он собрал свои принадлежности и ушел куда-то в другое место.

Самурай, обратившийся и гадателю, был начальником этого уезда и звали его Тину Камбэй. Пришел он к себе в дом, и в душе у него все время продолжали звучать слова старца, и вид у него был озабоченный и печальный. Видя его таким, жена его, по имени Косэ, спросила:

“Что с тобой? Чем-нибудь недоволен наш правитель?”

“Нет, не то... Я сегодня был у гадателя, и тот сказал мне, что я умру в этом году, в этом месяце, в этот же день – в третью стражу”.

“Что за нелепости он болтает! Какие глупости. Отчего ты его не проучил, как следует?”

“Я уже было рассердился на него, да другие меня уговорили, и я ему спустил. Но он сам перепугался своего проступка и куда-то убежал. Если я сегодня не умру, завтра я его уже разыщу и покажу, как говорить лживые слова!” – сказал муж.

Косэ рассмеялась: “Ты – такой здоровый человек... Отчего бы тебе умереть сегодня ночью? Лучше выпей-ка вина и забудь обо всех этих неприятных и нехороших вещах!” – сказала она.

День начал уже смеркаться, Камбэй охмелел, и так за вином и заснул. Косэ позвала служанку, по имени Ясу, и сказала ей: “Барин может так простудиться”; и вдвоем с той помогла Камбэю улечься спать, как следует; сама же Косэ стала беседовать с Ясу.

“Барин был сегодня у гадателя и тот сказал ему, что он умрет сегодня в ночь, во время третьей стражи. Ты слышала уже об этом?”

Ясу ответила:

“Я тоже слышала сегодня об этом, но отчего бы это хозяину умереть? Не стоит придавать значения!”

“Знаешь что, – проговорила Косэ, – давай не будем спать эту ночь! Займемся шитьем до рассвета и посторожим его: умрет или нет? Ты не ложись!”

“Где же тут спать!” – ответила та; однако, среди разговоров взяла и заснула.

“Ты что это? Ведь обещала же не спать”, – обратилась к ней хозяйка; стала ее окликать, чтобы разбудить, и как раз послышались голоса сменяемых караулов: наступила третья стража ночи.

“Ну, вот и час наступил! Пустое болтал этот гадатель. Ведь не может же быть, чтобы люди умирали так, без всякой причины. Теперь можно будет и нам с тобой улечься спать”, – проговорила Косэ, – и вдруг, как раз в этот самый миг Камбэй выскочил из своей спальни, бросился к выходу и выбежал наружу. Испуганная этим шумом Косэ растолкала спавшую Ясу, зажгла светильник, выбежала вслед за мужем сквозь открытую дверь и видит: Камбэй несется вперед в своей белой ночной одежде так быстро, что куда там женским ногам угнаться за ним! Смотрит, а он уже взобрался на мост, и послышался громкий всплеск воды от прыжка туда; так что когда обе женщины добежали до моста и стали вглядываться в воду, то сколько ни смотрели, – река была около самого моря, воды было в ней много, – от Камбэя не осталось уже и следа: его уже унесло, видно, в море.

Обе женщины в горести распростерлись на мосту и стали причитать: “И зачем это ты так погубил себя? Уж не безумие ли на тебя напало?”

Соседи, разбуженные всем этим шумом, скоро прибежали сюда вслед за ними и, увидя все, стали успокаивать Косэ, отвели ее домой. Услыхав от нее, как это все случилось, они сказали:

“Если бы он еще днем рассказал нам о предсказании гадателя, мы все бы собрались и сегодня ночью не ложились, а постерегли бы его; а когда он выбежал из дому, мы схватили бы его и не пустили! Жалко, что вышло иначе!” На следующее утро все принялись искать тело Камбэя, но, видно, его уже унесло далеко в море: найти ничего не удалось. Так и порешили, что Камбэй погиб в припадке безумия.

Косэ со служанкой устроили домашний алтарь в честь покойного хозяина и стали его оплакивать. Незаметно прошел уже и сотый день, – и вот родитель стал убеждать ее выйти замуж вторично. Та и слушать не хотела. Тогда тот заговорил об этом во второй раз, – и Косэ, наконец, открыла ему свои думы.

“Если бы мне еще оставаться здесь и принять мужа к себе в дом, то, по крайней мере, это было бы хоть поддержанием рода покойного! Выходить же в чужой дом – на это я никак не соглашусь!” – сказала она.

Отец согласился с этим и, как дочь и сказала, стал подыскивать ей подходящего мужа в дом.

Тут же, в этих краях проживал некий Гонтоба, младший брат некоего Киси, служившего в том же уездном управлении. Он был искусен в счетных делах и постоянно имел дела с Камбэем. Прослышав про это, он заявил: “Я с удовольствием войду в семью Тину и буду продолжать его род”.

Косэ не пристало идти против родительской воли и, доверившись во всем отцовским расчетам, она взяла Гонтоба к себе в дом, и стали они мужем и женою. Тот и имя свое переменил на Камбэя, и стал обязанности те же выполнять в уезде, что и покойный: так и стал он продолжать род Тину.

Отношения между мужем и женою были тоже хорошие. Прежний Камбэй был немного стар для Косэ, теперь же они как раз подходили друг к другу. Все кругом говорили, что ей повезло.

Раз поздно вечером муж и жена собирались уже идти спать и, позвав сонную служанку, приказали ей подогреть перед сном вина. Ясу очень хотелось спать и, ничего почти не соображая, она подошла к очагу. Вдруг очаг зашатался и приподнялся от земли почти на целый фут. Из под него показался человек, державший этот очаг у себя на голове. Волосы у него свешивались вниз, язык высовывался наружу, из глаз капали кровавые слезы. “Ясу, Ясу!” – окликнул он ее.

При виде этого служанка громко закричала, повалилась наземь, лицо ее все побелело и она осталась неподвижной. Муж и жена сейчас же бросились к ней на помощь, спрыснули ее водой и с большим трудом привели ее в чувство.

“Чего это ты так испугалась? Что с тобой приключилось?” – спросили они. Ясу ответила: “Иду я к себе – ничего не думая; вдруг вижу, что в том месте, где топится очаг, показался покойный хозяин! – волосы у него всклокочены, из глаз текут кровавые слезы... Смотрю – он зовет меня: “Ясу, Ясу!” – и дальше уже ничего не помню”, – рассказывала она. Косэ очень рассердилась: “Просто тебе лень топить среди ночи очаг, вот ты и выдумала этот испуг! Ладно! Оставь вино! Ложись спать!” – разбранила она служанку – и пошла сама с мужем в спальню.

“За последнее время эта Ясу совсем обленилась и никуда больше не годится. Надо бы что-нибудь с ней сделать”, – говорила с собою Косэ, и стала стараться отдать ее куда-нибудь замуж. Дала ей приданое и выдала, в конце гонцов, за одного мелкого торговца в этом же уезде, по имени Дайскэ.

* * *

Этот Дайскэ очень любил выпить и имел страсть к азартным играм. Не прошло и трех месяцев, как он распродал все, что у них было – вплоть до ночных покрывал, – и стал приставать к Ясу:

“Сходи к Тину, попроси их помочь нам!” – говорил он. Та пошла раз, два; – выпросила три рё, пять рё ¹, а потом и перестали ей давать. Деньги же были малые, скоро вышли – и стал тот снова приставать к ней. Раз ночью, совсем пьяный, он стал особенно приставать к ней и бранить ее. “Иди”, – говорит, – и как хочешь, но достань хоть малую толику денег!”

Ясу не могла дальше переносить все это и, решив больше уже не возвращаться домой, если не достанет денег, направилась к дому Тину. Дошла до ворот, но – час был поздний: “начнешь стучать – разгневаются... И что тогда будет?” – подумала она и стала в нерешительности бродить около дома. Вдруг слышит она голос, говорящий ей: “Я дам тебе денег!” – Обернулась – видит: стоит на кровле человек.

“Я умерший Камбэй. В этом кошельке ты найдешь деньги. Я дарю их тебе – в помощь твоей бедности. А вот то, что на бумаге этой написано, это стихотворение мое предсмертное!” —сказал он и, бросив кошель на землю, исчез.

Ясу, хоть и очень перепугалась, но когда человек беден, один звук слова “деньги” придает ему храбрости; – поэтому, подняв кошель, она вернулась к себе и рассказала мужу о том, как странно она получила эти деньги. “Кошель этот – для огнива и трута. Покойный хозяин постоянно носил его у пояса. Я припоминаю, что он был с ним, когда хозяин бросился в воду”.

Дайскэ всегда казался странным рассказ Ясу о том, как ей привиделся под очагом покойный хозяин. Теперь же он проникся еще большим подозрением, но показывать было не на кого и нечего; о деньгах, полученных таким образом, тоже распространяться не приходилось; поэтому он ничего никому и не сказал.

* * *

Но вот однажды правитель той провинции видит сон, будто какой то человек со всклокоченными волосами, с досками от колодца на голове, с кровавыми слезами в глазах предстал перед ним и подает ему лист с прошением На листе же китайскими иероглифами написано было две строфы:

Нужно узнать – что было в третью стражу. Нужно открыть – под пламенем ту воду.

Проснувшись, правитель никак не мог забыть этот стих, но сколько ни повторял он его, никак не мог понять его смысл. Тогда приказал он переписать эти две строфы и расклеить их на воротах селения с обозначением награды тому, кто их разгадает.

Собрались грамотные со всех селений этой провинции; рассуждали так и сяк; слова отдельные понимали, но что это все означало в целом, никак не могли взять в толк.

Увидел это объявление и Дайскэ и очень поразился: ведь это было то самое, что принесла тогда вместе с кошельком с собой его жена Ясу! Несомненно, это были последние слова покойного Камбэя!

Сейчас же он направился к правителю и доложил ему об этой странной записке. “Принеси ее!” – был ему приказ. Он поднялся, вернулся к себе домой, нашел ее в том месте, где положил; смотрит – простая бумажка... ни одного иероглифа!

Дайскэ сильно перепугался, опасаясь, что правитель его накажет, и решил все рассказать ему с самого начала. Вот и понес он этот листок бумаги и рассказал все, что привиделось его жене.

“А откуда твоя жена?” – спросил правитель.

“Она с малых лет росла в доме Тину Камбэя и моей женой стала только с недавних пор. Она говорила мне, что когда еще жила в доме покойного хозяина, видела что-то страшное под очагом”, – рассказывал Дайскэ.

Правитель покачал головой и решил, что все эти чудеса должны иметь какое-нибудь касательство к семейству Тину Камбэя. Призвал он к себе жену Камбэя и ее нового мужа и спросил: “Не знаете ли вы, в чем здесь дело?” – “Ничего не знаем”, – отвечали те. Тогда правитель послал тайком в дом Камбэя людей с приказом разломать очаг и посмотреть, что находится под ним. Те явились туда, когда хозяева были в отсутствии, и когда сняли очаг, оказалось, что под ним большая каменная плита. Разломали и ее; видят – колодезь! Стали шарить в воде; смотрят – мертвец, точно живой! Тут же нашлись люди, которые его опознали: “Да ведь это – покойный Камбэй!” – сказали они. Посланные забрали тело и доставили его к Правителю.

Как только увидели мертвеца молодой Камбэй и его жена, так и пришли в ужас: все лицо их сделалось земляного цвета. “Осмотрите мертвеца!” – приказал правитель, и тут обнаружилось, что у того шея туго перетянута полоской холста, и был он, значит, задушен. Все воспылали гневом. Сейчас же принялись за допрос молодого Камбэя и его жены, и те, в конце концов, признались во всем. Оказалось, что новый Камбэй еще в бытность свою Гонтоба был в тесной связи с Косэ, и никто об этом не знал. В тот день, когда старый Камбэй пришел домой от гадателя, Гонтоба был спрятан у него в доме и, подглядев около третьей стражи, что тот опьянел и заснул, задушил его и бросил в колодезь; сам же, распустив волосы и скрыв таким образом свое лицо, выбежал из дому, добрался до моста и, схватив большой камень, бросил его в волу, сделав вид, будто бросился он сам; потихоньку вернулся в темноте к себе и, сговорившись потом с Косэ, устроил поверх колодца очаг, колодезь же вырыл в другом месте. Через некоторое время он вошел мужем в дом Камбэя и женился на его вдове.

Таким образом, оба преступника признались и были казнены смертью. Дайскэ же в награду пожаловали большую сумму денег.

Вот каков старинный рассказ о злодее Гонтоба и пусть он послужит предостережением для других!

О ТОМ, КАК МОТОМЭ, УТОПИВ СВОЮ ЖЕНУ, САМ СДЕЛАЛСЯ ЗЯТЕМ ХИГУТИ

В годы правления Тэмбун (1532 – 1555) в провинции Оми, в Канондзи, был замок, который являлся уже в течение многих поколений родовой крепостью дома Сасаки.

Население, жившее около замка, испытывало все благодетельные последствия того, что властитель провинции был очень могущественным, и так как в соседних провинциях не было ни одного даймё, который мог бы протянуть руку свою к владениям их князя, то во всей этой местности царил мир и спокойствие; жители деятельно занимались торговым делом, своим домашним хозяйством; в селениях было оживленно и весь народ благоденствовал.

Но богатство и бедность – в руках Провидения! Поэтому и среди населения в этой округе было очень много нищих. Был среди них и человек, которого называли “предводителем нищих”.

Уже несколько поколений подряд занимал его род это положение, и звали их – Сёдзиро. Каждый месяц собирал этот предводитель от многочисленных нищих обычную мзду; когда же шел дождь или снег и люди ничего не подавали, нищие эти получали от него вареный рис; сами же собирались к нему в дом, изготовляли здесь соломенную обувь и отдавали ему, взамен обычной подати. Так прошло много лет, и в семье предводителя нищих постепенно стало скапливаться богатство. Но – дом богател, а положение не менялось! И даже когда они стали приобретать землю и владеть рисовыми полями, – и тогда название “предводителя нищих” все таки оставалось за ними, и никто из крестьян или жителей селений с ними в общение не входил. Так что, когда им приходилось бывать в городе или идти по дорогам, никто не выказывал им знаков уважения, кроме одних только тех же нищих. Единственно лишь у себя дома, – закрыв ворота и никуда не выходя, – могли они чувствовать себя свободно. А то им не было доступа даже к таким, всеми презираемым людям, как гулящие женщины и актрисы; все смотрели на них особыми глазами.

Сёдзиро того времени носил личное имя Мотоёси. По характеру своему это был человек решительный и предприимчивый. Поэтому он уступил звание и положение “предводителя нищих” своему племяннику Дайроку; передал ему и фамильное прозвище Сёдзиро, сам же постригся в монахи и принял монашеское имя Дзёо. Имущество свое, рисовые поля – раздал родственникам, сам же переселился в другое место и перестал иметь всякое касание к профессии нищих. И все-таки люди не изменили своего к нему отношения: при виде его, они все таки говорили: “Это – тот самый, прежний предводитель нищих!”

Дзёо было уже за пятьдесят лет. Жена его умерла уже семь лет назад, сыновей у него не было, – лишь одна-единственная дочь, звали ее О-Сай. Наружностью своею она не подходила к тому дому, в котором родилась: красота ее была беспримерна! Поэтому отец любил ее и лелеял, как драгоценную жемчужину, и в свободное от рукоделья и домашних дел время заставлял ее изучать поэзию. Она научилась читать книги, которые в те времена не так-то легко проникали в низшие классы населения; она познакомилась с разными школами толкований “Рассказов из Исэ” ², – и вполне оценила их красоту; она проникла в комментарий к “Повести о Гэндзи” ³– Какайсё, обращалась к разъяснению Мосинсё ⁴; помимо этого она превзошла все собрания сочинений разных знаменитых писателей, все поэтические антологии, собранные по высочайшему повелению, все известные сборники стихов... Старик отец гордился талантами своей дочери и раздумывал о том, как бы найти ей достойного мужа среди горожан или крестьян. Однако – ни от кого не было тайной положение их семьи, поэтому не находилось никого желающего войти к ним в дом на правах усыновляемого зятя. Так что минуло О-Сай уже восемнадцать лет, а она все еще не была замужем

Раз отец узнал от соседей, что в селении Оисо проживает некий ронин ⁵, по имени Баба Мотомэ. Предки его были люди значительные, сам он был довольно образованный человек, но – родители его умерли рано, дом был очень бедным и, хотя и подходило ему уже к тридцати годам, жены у него все еще не было. Ему хотелось – даже в том случае, если бы он вошел зятем в чужое семейство ⁶, – и тогда все же заняться своей родовой профессией и как-нибудь восстановить свое фамильное имя. “Не хочешь ли женить его на своей дочери?” – спросил старика один из соседей.

Дзёо, услыхав, что тот из хорошей семьи, подумал: “Если женить его на моей дочери, то в случае, если тот восстановит свой род, этим самым изменится и положение моего семейства!” – тотчас же решил и попросил старика-соседа переговорить с Мотомэ. Сосед рассказал Мотомэ о всем положении семьи Дзёо и заметил: “Сам ты из хорошего рода, чего же тут разбирать? Если ты ничего не имеешь против того, чтобы с помощью той семьи добиться успеха в жизни, – я охотно послужу тебе сватом”.

Мотомэ стал рассуждать сам с собой: “Я в настоящее время нуждаюсь в пище и в одежде. Думать о том, чтобы взять жену к себе, – не приходится. Значит – придется так и кончить свои дни! В наше же время, когда всюду пошел такой беспорядок, даже могучие дома и знатные фамилии, и те не спорят больше о родовых заслугах. Где уже заикаться об этом мне!” – и в конце концов решился; последовал совету старика и, выбрав счастливый день, вошел в дом Дзёо, – и зажил мужем-женою с О-Сай.

Теперь у него была замечательная жена и сверх того еще в изобилии всякой еды, достаточно платьев, – все, что было нужно. И Дзёо радовался тому, что заполучил такого хорошего зятя. Приготовил помещение и устроил пиршество; пригласил на него соседей, знакомых, а также и приятелей зятя; и так пировали они шесть-семь дней подряд.

Услыхал про это новый “предводитель нищих” – Сёдзиро – и сильно вознегодовал на Дзёо: “Коли берет он в дом зятя, то следовало бы и меня угостить чаркой вина. А вот после свадьбы прошел уж целый месяц, пируют они вот уже шесть-семь дней, и ни разу еще меня не позвали. Дзёо все время сторонится нас, поэтому и вышла теперь такая для нас обида! Хорошо же! Если так, я проучу его и покажу ему, что значит мой гнев!” – так подумал он и, взяв собой человек пятьдесят-шестьдесят подручных ему нищих, ничего не знавших как следует, – явился с ними всей гурьбой к дому Дзёо.

“Что там за шум?” – воскликнул тот. Выглянул за ворота, посмотрел: и каков же был его ужас! Соберется много народу, – и обычно это представляет собою внушительное зрелище; но тут собрались нищие с обломанными чашками, в разорванных рогожах... любоваться на них было трудно! Тело их покрывали лохмотья, в руках были клюки и обломанные горшки; лица были раскрашены красной и желтой краской, – в том виде, как изгоняли они демонов ⁷. Вокруг шеи у одних обвивались змеи, на деревянных посохах у других болтались горшки, третьи отбивали такт и распевали “Сказание о доме Тайра” ⁸... Все пособрались! С этими чертями и дьяволами не управиться было бы и самому властителю ада!

Сёдзиро первый ворвался в помещение, где происходил пир. Прежде всего набросился на вино и закуску и стал поедать.

“Подавай сюда молодого!” – закричал он. Несколько человек гостей, бывших тут, перепугались и разбежались...

Мотомэ тоже убежал от беды вслед за друзьями своими и спрятался. Дзёо не знал, что и поделать. Обратившись к Сёдзиро, он сказал: “Их всех сегодня наприглашал зять, – я тут ни причем! Я же хотел на днях позвать к себе и всех вас – угостить вином”. И напоив всех нищих водкой, оделив каждого деньгами, он, наконец, их выпроводил.

О-Сай была это время в другой комнате и плакала всю ночь до рассвета. Утром пришел от приятелей и Мотомэ. Старик, увидав его, не знал, куда деваться от стыда, и вместе с О-Сай горько печаловался на то, что род их такого позорного происхождения, и надеялся только на то, что может быть Мотомэ в скорости как-нибудь выдвинется, и они переселятся тогда в другую провинцию и там скроют от всех свое происхождение.

Род Мотомэ раньше был известен своим воинским искусством, и Мотомэ стал думать о том, чтобы как-нибудь опять восстановить его репутацию мастеров военного дела. Поэтому он предался изучению воинских статутов древних и новых, японских и китайских, погрузился в свои фамильные рукописи и, в конце концов, добился того, что и сам кое-что изобрел в области искусства своего рода. Все это, конечно, он смог лишь потому, что у него уже не было заботы ни об одежде, ни о пище, и ему можно было целиком уйти в эту науку. В конце концов, он решил, что хоть и много народу в его время величаются своим воинским искусством и получают хорошее жалование, но из всех домов, слывущих мастерами военного дела – за небольшим исключением одного-двух – нет никого, кто бы мог стать выше его в этой области. Поэтому он стал стремиться к службе и искал какого-нибудь удобного случая. Как раз в это время его и призвали на службу дому Такэда, князю провинции Вакаса, в те времена очень могущественному по своим брачным связям с Сёгунским домом ⁹. Дали ему тысячу двести канов жалованья, заключили с ним договор об его обязанностях и строго-настрого приказали на следующий год ранней весной переехать на жительство в эту провинцию. Все это случилось, с одной стороны, благодаря тому, что его отец и дед пользовались известностью, с другой же, благодаря достаткам его приемного отца Дзёо.

Но взгляните на сердце человеческое! Оно изменчиво и нет в нем постоянства... – в этом-то оно неизменно! Так и Мотомэ... Вышло все так хорошо у него, и стал он помышлять: “Если бы я раньше знал, что так случится, я бы никогда не стал мужем дочери предводителя нищих! Теперь на мне пятно на всю жизнь! Жена же моя умна, и пока она не нарушила какую-нибудь статью закона о браке, порвать с ней не приходится”. Так горевал он, и то, что лишь благодаря жене, браку с ней, он получил возможность установить свою репутацию, – исчезло у него из головы так же быстро, как тает лед весною.

В середине января они направились в Вакаса. В день отъезда Дзёо устроил им пир на прощанье. На этот раз как сам новый предводитель нищих, так и его подчиненные нищие побоялись и к дому близко не подходили.

Для переезда из Каннондзи в Вакаса самый удобный путь кораблем по воде, и вот Мотомэ, погрузив на судно все свои книги, утварь и прочее, уселся с женой и слугами и поехал.

Отъехали они от берега, и скоро наступила ночь. Когда же добрались до Нагахама, подул противный ветер и задержал их судно. Был пятнадцатый день первого месяца года; полная луна ярко светила, и было светло, как днем Мотомэ вышел на нос судна и стал смотреть на луну. Все слуги уже спали, и вокруг никого не было. Мотомэ погрузился в размышления, и опять вспомнился ему этот “предводитель нищих”! Тут вдруг у него возникла злая мысль: “Если я теперь убью эту женщину, то этим избавлюсь от позора на всю жизнь!” – подумал он. И вот, разбудив жену, он повел ее на нос судна: “Сегодня в первый раз в новом году такая полная луна. Необходимо полюбоваться на неё! Особенно же красиво, как она отражается в воде... Тут она не уступит и осенней луне!” – говорил он, и когда жена – ничего не подозревая – стала смотреть, он собрал все свои силы и одним толчком сбросил ее в воду, сам же закричал, будя матросов: “Случилось несчастье! Гребите скорее... Я вас награжу!” – Те, не зная в чем дело, торопливо заработали веслами и сразу отнесли судно сажен на двадцать вперед. Тут только Мотомэ сказал им, что его жена упала в воду. “Она захотела посмотреть на луну и по неосторожности свалилась в воду. Я старался спасти ее, как только мог, но она быстро пошла ко дну. Вероятно уже совсем ушла к рыбам. Какое горе!” – говорил он и закрыл свое лицо рукавом. Корабельщиков же он оделил деньгами, и те поэтому, хоть и не понимали толком, как все произошло, но не стали его расспрашивать.

Скоро корабль пристал к Китаура, и отсюда он добрался до замка. Здесь через дворецкого представился князю, потом перебрался в тот дом, который был отведен ему уже заранее, и там поселился.

Проживал в этой же местности один человек, равного которому не было никого во всей округе. Звали его Хигути Сабуродзаэмон. В последние годы он числился на официальной службе и жил в Киото; с недавнего же времени он вернулся к себе на родину и, так как был он очень знатен и влиятелен, то все местные самураи явились к нему поздравить с благополучным прибытием. Явился и Мотомэ, и при первой же встрече был так любезно принят, что почувствовал себя очень польщенным и затем стал ходить туда и не в урочное время – осведомляться о здоровье. Этому Хигути очень нравился Мотомэ, – с его молодостью и талантами, и он всегда жалел, что у него нет еще жены. Как-то раз позвал он к себе некоего Умэяма, жившего поблизости от Мотомэ, и говорит ему: “Есть у меня дочь от наложницы. Она выросла в Киото, но теперь я привез ее сюда с собою. Мне бы хотелось выдать ее за Мотомэ! Он хоть и молод еще, но человек серьезный... Вот только не знаю, согласится он, или нет...”

Умэяма в ответ заметил: “Он сам из бедного дома, и породниться с Вами для него все равно, что сорной траве обвиться вокруг драгоценного ствола! Какое же счастье может быть больше этого? Нет никакого сомненья, что дело это сладится”.

Хигути обрадовался: “Если так, то я уж попрошу тебя! Переговори об этом с Мотомэ и принеси мне от него хорошие вести!” – сказал он.

Умэяма сейчас же направился к Мотомэ, и когда объяснил ему, в чем дело ,– мог ли Мотомэ не согласиться?

“Знатный дом желает взять меня в зятья... Ведь это же счастье для меня!” – сказал он.

Через посредство Умэяма выбрали счастливый день, изготовили все, что нужно для свадьбы, приготовили подарки. Настал день свадьбы, и Мотомэ отправился в дом будущего тестя для совершения брачной церемонии. Входил он туда с таким чувством, как будто поднимался на самые небеса! Радость его и передать было невозможно. Но вот, – только успел он войти в переднюю и оттуда пройти в следующую комнату, как вдруг с обеих сторон выступило семь-восемь служанок, окружили его и, потрясая тонкими бамбуковыми палками, стали без разбору бить его по плечам и спине. Было это так неожиданно, что тот обомлел, но так как противниками его были женщины – поделать ничего не мог. Удары сыпались на него градом; в замешательстве он только ежился и превратился совсем в комок.

“Эй, кто-нибудь! Остановите их!” – крикнул он, и тогда в ответ на его крик раздался нежный и мелодичный голос: “Не стоит убивать того, кто не знает правого пути! Отпустите его!” Женщины тотчас же прекратили свои удары, подошли к нему, дернули его за уши, потянули за плечи, подняли и втолкнули внутрь дома – прямо пред лицо той, которая говорила.

“Что за преступление я совершил, что со мною играют такие шутки? Это что ж? Прихоть могущественных господ?” – проворчал Мотомэ. Поднял голову, посмотрел; – светильники светили ярко, как днем: у столика стояла, прислонившись к нему, женщина; это была – без всякого сомнения – его первая жена, О-Сай. Мотомэ перепугался страшно: “Что это? Дух покойной жены? Или я вижу ужасный сон? Но все равно... Я – виноват! И нет мне прощенья!” – закричал он. Пот заструился у него по лицу. Служанки же, стоявшие поодаль, закрывали рот рукавами и смеялись. Тут вышел из внутренних покоев сам Хигути: “Зятек, не бойся! Это – дочь моя, которую я усыновил после того, как спас из воды во время своего путешествия из Киото”, – проговорил он.

Ужас Мотомэ все увеличивался. “Я виноват! Прости, прости!” – восклицал он и бился головой о пол. Хигути тогда сказал: “Я этого ничего не знал... И не знаю, что тебе сказать!” Тут О-Сай вся в гневе и слезах стала бранить Мотомэ: “Жестокий человек! С помощью отца моего ты устроился в жизни. Но забыл об оказанных тебе благодеяниях, утопил меня в воде... Однако, небо сжалилось надо мною: меня спас этот благодетель и усыновил. Ну скажи, как я могу на тебя смотреть теперь?” – и она принялась горько рыдать. Мотомэ был весь объят чувством стыда и не в силах был промолвить ни слова. Только опустив голову, молча молил о пощаде. Тогда Хигути стал убеждать О-Сай: “Ты видишь, как зятек убивается. Кается в своем преступлении. Уж теперь он не посмеет отнестись к тебе так легко. Перестань гневаться и прости его!” – уговаривал он О-Сай. Конечно и та, при всем своем гневе на мужа, не собиралась его бросить, почему и смягчилась, прошла в ту комнату, и вновь совершили они свадебный обряд. Хигути обратившись к Мотомэ заметил: “Зятек! Всегда вот так: когда недовольны низким происхождением тестя, – в результате теряют супружеское счастье! Вот и теперь: хоть я и посватал тебя, но средства у меня небольшие, чин тоже маленький, – и боюсь, что тебя это все не удовлетворит. Мне же кажется, что людям следует сходиться друг с другом, не думая о знатности или незнатности, а только исходя из собственных душевных стремлений!”