Текст книги "Японская новелла"

Автор книги: Рюноскэ Акутагава

Соавторы: Ясунари Кавабата,Дзюнъитиро Танидзаки,Сайкаку Ихара,Сёсан Судзуки,Огай Мори,Тэйсё Цуга,Рёи Асаи,Рока Токутоми,Ансэй Огита
сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 41 страниц)

МЕСТЬ ДЭНКИТИ

Эта история о мести примерного сына Дэнкити врагу своего отца.

Дэнкити – единственный сын крестьянина из деревни Сатияма, уезда Миноти, области Синею. Отец Дэнкити, Дэндзо, любитель выпивок, азартных игр и перебранок, по-видимому, считался в деревне человеком непутевым.

Примечание 1.Иные рассказывают, что мать Дэнкити умерла от болезни на следующий год после его рождения, другие – что завела себе любовника и сбежала с ним.

Примечание 2.Но как бы оно ни было в действительности, бесспорно одно – к моменту начала истории ее уже не было в живых. Рассказ начинается с седьмого года Тэмпо ²¹, когда Дэнкити было двадцать (по другой версии пятнадцать) лет. Однажды из-за какого-то пустяка Дэнкити “прогневал некоего ронина из Этиго по имени Хаттори Хэйсиро и едва не был зарублен им”. Профессиональный фехтовальщик, Хэйсиро служил тогда телохранителем у заядлого игрока Бундзо из Касивары. Надо, правда, признать, что относительно приведшего к ссоре “пустяка” есть несколько разных точек зрения.

Во-первых, по записи из “Дорожной тушечницы” Тасиро Гэмбо, Дэнкити привязал к узлу волос на затылке Хэйсиро воздушного змея.

А вот в храме Дзисёдзи (секта Хзёдо) деревни Сатияма, где находится могила Дэнкити, раздают ксилографические книжицы с “Житием почтительного сына Дэнкити”. Если верить житию, Дэнкити вообще ничем не провинился. Просто, когда он удил рыбу, случайно оказавшийся рядом Хэйсиро пытался отнять у него рыболовные снасти.

И наконец, в одной из глав “Жизнеописаний крестьянских подвижников чести” Коидзуми Косё говорится, что Хэйсиро лягнула, сбросив в грязь рисового поля, лошадь, которую вел на поводу Дэнкити.

Примечание 3.Во всяком случае одно несомненно – в порыве гнева Хэйсиро бросился на Дэнкити с обнаженным клинком. Преследуемый Хэйсиро, Дэнкити взбежал по склону холма, где на поле его отец Дэндзо как раз обрабатывал тутовник. Видя грозящую сыну опасность, он спрятал его в картофельной яме – так называется небольшой, в один дзё, погреб для хранения картофеля. Прикрывшись в погребе соломенными мешками, Дэнкити притаился. Примчавшийся сразу же вслед за ним Хэйсиро спросил: “Старик, старик, куда побежал мальчишка?”, но Дэндзо, тертый калач, обманул его: “Вон по той дороге, барин”. Хэйсиро бросился было в том направлении, но, заметив, что Дэндзо плутовато высунул язык, с криком “Ах ты, мужик чумазый, ты еще смеешь...” (далее страница попорчена жучками и одиннадцать иероглифов неразборчивы) осыпал Дэндзо пинками. Тот же, человек отчаянный, не стерпел оскорбления и, желая показать обидчику, чего стоит чумазый мужик, тут же в бешенстве схватился за мотыгу.

Оба были достойными соперниками и потому долги (очевидно, ошибка в слове “долго”) бились друг с другом...

Но на то Хэйсиро и профессионал – измотав соперника, он отвел удар мотыги и в тот же миг вонзил меч в плечо Дэндзо...

Потом, не давая ему бежать, нанес, размахнувшись сверху вниз, сильный удар...

Дэнкити он так и не обнаружил. Неторопливо вытер меч и пошел себе дальше (“Дорожная тушечница”).

Когда мертвенно-бледный Дэнкити выбрался из погреба, у корней только что пустившего почки тутовника лежало лишь бездыханное тело его отца. Прижавшись к нему, Дэнкити надолго застыл в неподвижности. Но странное дело – ни слезинки не увлажнило его ресниц. Зато он ощущал, как некое чувство огнем жжет его сердце. Это был гнев на самого себя, ничего не сделавшего для спасения отца. Гнев, не знающий иного способа удовлетворения, кроме мести любой ценой.

Вся последующая жизнь Дэнкити, можно сказать, была всецело посвящена утолению этого гнева. Схоронив отца, он поселился в качестве слуги у живущего в Нагакубо дяди. Дядя его, Масуя Дзэнсаку (по другой версии Дзэмбэй), был весьма предприимчивым владельцем постоялого двора.

Примечание4. Живя в комнате для прислуги, Дэнкити обдумывал способы мести. Относительно этих способов, следует подвергнуть краткому рассмотрению все варианты истории, чтобы решить, какая из них правдоподобнее.

(1) По версии, содержащейся в “Дорожной тушечнице” и “Жизнеописаниях крестьянских подвижников чести”, Дэнкити знал, кто его враг. Но из “Жития Дэнкити” явствует, что, до того как он узнал имя Хаттори Хэйсиро, “трижды выпадал звездный иней”, то есть прошло три года. Кроме того, и в главе “О Дэнкити” из “Древесной листвы” Минагавы Тёана отмечено: “Прошло несколько лет”.

(2) Из “Жизнеописания крестьянских подвижников чести”, “Японского Гувантина” (автор неизвестен) и других источников следует, что наставником Дэнкити в фехтовании был ронин Хираи Самой. Похоже, Самой обучал детей из Нагакубо чтению и каллиграфии, а желающим давал уроки фехтования школы Хокусин Мусо, но в “Житии”, “Тушечнице” и “Листве” утверждается, что Дэнкити научился фехтованию сам. “Или дерево врагом называл, или нарекал камень именем Хэйсиро” и усердно упражнялся.

Между тем в десятом году Тэмпо Хэйсиро нежданно исчез куда-то. Правда, вовсе не из-за того, что узнал об охотящемся за ним Дэнкити. Просто пропал, как это вообще бывает со странствующими ронинами. Дэнкити, конечно, приуныл. Одно время его даже мучила тягостная мысль: “Уж не хранят ли моего врага сами боги и будды?” Теперь для совершения мести нужно было странствовать. Однако образ жизни Дэнкити не позволял ему отправиться неведомо куда. Полный отчаяния Дэнкити постепенно пристрастился к кутежам. “Жизнеописания крестьянских подвижников чести” так объясняют эту перемену: “Он искал знакомств среди игроков, очевидно рассчитывая узнать местонахождение своего врага”. Впрочем, возможно, это просто еще одно предположение.

Дэнкити был сразу же изгнан из дома Масуя и стал одним из сынков шулера Мацугоро по кличке Томаруно Мацу. Почти двадцать лет с тех пор он вел жизнь гуляки.

Примечание5. В “Древесной листве” сообщается, что за это время он и дочь Масуя похитил, и ограбил некий гостиный двор для господ в Нагакубо. Но достоверность этих сведений, учитывая их отсутствие в других источниках, определить невозможно. К примеру, в “Жизнеописаниях” отрицается справедливость написанного в “Древесной листве”: “Говорят, что Дэнкити частенько вел беспутную жизнь вместе с молодчиками со всего уезда. Стоит ли повторять заведомый вымысел? Дэнкити – почтительный сын, желающий отомстить убийце отца, мог ли он вести себя столь недостойно?” Очевидно, все это время Дэнкити не забывал о своем страстном желании мести. Даже сравнительно мало к нему расположенный Минагава Тёан пишет: “Дэнкити не рассказывал дружкам о мести, а тех, кому это было известно, притворно уверял, что и сам не знает имени врага. Такое поведение свидетельствует о серьезности его намерений”. Но время проходило напрасно, и о месте пребывания Хэйсиро ничего не было слышно.

И вот, осенью шестого года Ансэй ²²Дэнкити неожиданно узнал, что Хэйсиро находится в деревне Кураи. Правда, на поясе у ронина уже не было, как прежде, двух самурайских мечей. Неизвестно когда приняв постриг, он теперь служил сторожем храма бодхисаттвы Дзидзо ²³в деревне Кураи. Дэнкити испытал благодарность за явленную ему “милость богов”.

Кураи – небольшая деревушка в горах, не более чем в пяти ри от Нагакубо. К тому же деревня эта соседствовала с Сатиямой, и каждая тропка там была ему знакома (см. карту). Уточнив, что Хэйсиро теперь зовется Дзёканом, Дэнкити седьмого числа девятой луны шестого года Ансэй надел плетенную из осоки шляпу, прицепил к поясу длинный меч работы безвестного мастера из провинции Сагами и в одиночку отправился вершить месть. Наконец-то, на двадцать третий год после смерти отца, ему предоставлялась возможность осуществить свою заветную мечту.

В деревню Кураи Дэнкити вошел вскоре по истечении часа Пса ²⁴. Он специально выбрал вечер, чтобы ничто не смогло помешать ему. Холодной ночью по деревенской дороге Дэнкити направился к укрытому в тени горного леса храму бодхисаттвы Дзидзо. Заглянув через дырку в бумаге сёдзи, он увидел на стене, слабо озаренной горящими поленьями, чью-то большую тень. Но оттуда, откуда он смотрел, увидеть ее хозяина он не мог. Ясно было только, что большая тень перед его глазами, без сомнения, принадлежала бритоголовому монаху. Тем не менее Дэнкити некоторое время старательно прислушивался к доносившимся звукам, но не заметил никаких признаков присутствия кого-либо, кроме этого жалкого сторожа. Прежде всего Дэнкити тихонько положил, перевернув, свою дорожную шляпу из осоки на камень под водостоком, затем снял дождевик и, свернув вдвое, положил в шляпу. И плащ, и шляпа успели уже промокнуть от вечерней росы. И тут он вдруг почувствовал необходимость облегчиться. Делать нечего – Дэнкити отошел в лесные заросли и, присев под лаковым деревом, справил нужду. “Его самообладание ошеломляет”, – восхищается Тасиро Гэмбо. “Хладнокровное мужество Дэнкити превыше похвал!” – с одобрением восклицает Коидзуми Косё.

Приведя себя в порядок, Дэнкити вынул из ножен меч и с шумом раздвинул сёдзи храма. Перед очагом, с наслаждением вытянув ноги, сидел монах. “Кто та-ам...” – подал он голос не оборачиваясь. Дэнкити слегка растерялся. Во-первых, поведение монаха не вязалось с представлением о враге, которому следует мстить. А во-вторых, фигура его со спины была неизмеримо более тощей, чем он воображал. На мгновение Дэнкити даже усомнился, тот ли перед ним, кого он ищет. Однако теперь раздумывать было уже, разумеется, поздно.

Дэнкити, рукою задвинув за собой сёдзи, позвал: “Хат-тори Хэйсиро!” Но монах и теперь без всякого испуга с недоумением оглянулся на пришельца. Впрочем, заметив блеск клинка, он сразу подтянул к себе колени, обтянутые монашеским облачением. Лицо монаха в свете пламени из очага было старческим – кожа да кости. Однако Дэнкити отчетливо почувствовал в этом лице что-то от Хаттори Хэйсиро.

– Кто будет господин?

– Дэнкити, сын Дэндзо. Не забыл, поди, мою обиду? Дзёкан широко раскрытыми глазами молча смотрел на Дэнкити. На лице его читался невыразимый страх. Приняв боевую стойку с мечом, Дэнкити хладнокровно наслаждался этим страхом.

– Итак, я пришел отомстить. Сейчас же вставай и сразимся!

– Как это “вставай”? – На лице Дзёкана промелькнула улыбка. И что-то необъяснимо жуткое почудилось Дэнкити в этой улыбке. – Господин полагает, что я могу стоять, как и прежде? Я теперь, как видите, калека. Ноги у меня не действуют.

Дэнкити невольно отступил на шаг. Стало видно, что острие меча, который он держал перед собой обеими руками, дрожит. Дзёкан, заметив это, добавил, не скрывая беззубого рта:

– Ни встать ни сесть – такой я теперь.

– Ври больше, так я и поверил!..

Дэнкити неистово сыпал бранью, Дзёкан же, напротив, становился все невозмутимее.

– Зачем мне лгать? Можете спросить в деревне. После прошлогодней болезни ноги у меня совсем отнялись. Но... – Прервавшись, он посмотрел Дэнкити прямо в глаза: – Но малодушничать не стану. Все как вы говорите – родитель ваш пал от моей руки. Если вы готовы зарубить калеку, я с легким сердцем встану под удар.

В последовавший за этим краткий миг молчания Дэнкити ощутил, как разнообразные чувства обуревают его душу. Пульсация этих чувств – ненависти, сострадания, презрения, страха – только понапрасну тупила острие его меча Вперив взгляд в Дзёкана, он колебался: нанести ли удар?

Жестом почти надменным Дзёкан развернул к Дэнкити плечо. И в этот момент Дэнкити уловил смешанное с винными парами дыхание Дзёкана. В сердце его тотчас же вспыхнул прежний гнев. Гнев на самого себя, не спасшего отца. Гнев, неистребимый ничем, кроме мести любой ценой. Задрожав в боевом порыве, Дэнкити внезапно рассек Дзёкана наискось до самого пояса...

Слух о блистательной мести Дэнкити кровному врагу распространился по всему уезду. Люди, разумеется, не были излишне строги к почтительному сыну за его поступок. Правда, он забыл заблаговременно подать официальное уведомление о мести и потому, похоже, не получил причитающегося в таких случаях вознаграждения. История последующей жизни Дэнкити, к сожалению, не входит в тему нашего повествования. Но если изложить ее вкратце, она такова: после реставрации Мэйдзи Дэнкити торговал лесом, однако преследовавшие его одна за другой неудачи в итоге привели его к психическому заболеванию. Умер он осенью десятого года Мэйдзи ²⁵пятидесяти трех лет от роду.

Примечание 6.Однако ни в одном из источников нет описания последних минут его жизни. К примеру, “Житие почтительного сына Дэнкити” завершается такими словами:

“Дэнкити после этого познал достаток и процветание, и старость его была радостной. Поистине в семье, где изобильно такое сокровище, как добродетель, потомки благоденствуют. Слава будде Амиде, слава будде Амиде”.

ПИСЬМО С КУРОРТА

...Вот уже месяц, как я живу в курортной гостинице на горячих источниках. Увы, ни один из этюдов, ради которых я сюда приехал, так до сих пор и не написан. Я принимаю ванны, читаю коданы ²⁶, брожу по здешним узким улочкам – и так изо дня в день. Честно говоря, меня самого приводит в ужас собственная праздность. (Примечание автора.Правда, за это время я все же сумел написать десять с лишним строчек о том, что сакура отцвела, что на крышу села трясогузка, что я просадил в тире семь иен и пятьдесят сэнов, что видел деревенских гейш, а также пляски “ясукибуси” ²⁷и соревнования пожарных, что ходил в горы собирать папоротник, наконец, о том, что потерял кошелек.)

А теперь позволь сообщить тебе одну правдивую историю, которая, пожалуй, не уступит рассказу иного искусного сочинителя. Разумеется, будучи дилетантом, я не претендую на лавры сочинителя. Я всего лишь хочу сказать, что, когда услышал эту историю, у меня возникло ощущение, будто я прочел ее в какой-нибудь книге.

В конце прошлого века в здешних краях жил плотник по имени Хагино Ханнодзё. При звуках этого имени в воображении невольно возникает образ мужчины с изящной внешностью и утонченными манерами. На самом же деле это был детина богатырского сложения, под стать борцу Татияме ²⁸: говорят, росту в нем было шесть сяку и пять сунов, а весил он не меньше тридцати семи каммэ. Так что еще неизвестно, в чью пользу оказалось бы это сравнение. Во всяком случае, живущий со мной в одной гостинице торговец лекарствами (назовем его г-ном На... следуя системе аббревиатур по знакам японской азбуки, введенной Куникидой Доппо во имя сохранения национальных традиций), который знает его с детства, утверждает, что Ханнодзё выглядел даже более внушительно, нежели знаменитый тяжеловес Оодзуцу ²⁹. Лицом же, по словам г-на На... Ханнодзё походил на не менее известного борца Инагаву ³⁰.

У кого ни спросить, плотник Ханнодзё был человеком необычайной доброты и имел золотые руки. Однако в каждой из связанных с ним историй непременно присутствует какой-нибудь комический эпизод, – видно, и впрямь в большом теле уму недолго заблудиться. Прежде чем перейти к теме своего рассказа, приведу один небольшой пример.

Хозяин моей гостиницы вспоминает, как однажды осенью разыгрался сильный ветер и в городке возник пожар, в огне которого сгорело полсотни домов. В то время Ханнодзё работал на строительстве какого-то дома в деревне, расположенной в версте отсюда. Услыхав, что в городе пожар, он, словно ошалелый, кинулся туда. На одном из крестьянских дворов была привязана гнедая кобыла. Увидев кобылу, Ханнодзё, не спрашивая хозяев, вскочил на нее, решив, что после все объяснит, и во весь опор помчался по дороге. Вот до чего отчаянный был человек. Но лошадь вдруг ни с того ни с сего свернула в поле, описала по нему круг, затем понесла всадника по грядкам с редькой, стремглав спустилась с горы, покрытой мандариновыми плантациями, после чего сбросила незадачливого седока в яму с картофелем и умчалась прочь. Ханнодзё, естественно, не поспел на пожар. Мало того: он так расшибся, что чуть ли не ползком добрался до города. Как выяснилось впоследствии, лошадь была слепая и потому совершенно неуправляемая. Спустя года два или три после пожара Ханнодзё продал себя городской больнице. Не думай, будто речь идет о чем-то вроде пожизненного услужения, как это имело место в старину. Ханнодзё заключил с больницей договор, по которому обязался после смерти предоставить свое тело для вскрытия, и за это получил пятьсот иен. Впрочем, нет, пятисот иен он не получил: в обмен на свою подпись под договором он получил только триста иен, оставшиеся же двести иен причитались ему уже после смерти. Относительно этих денег в договоре было сказано, что означенная сумма перейдет “к семье покойного либо к лицу, им указанному”. Если бы такового лица не нашлось, то упомянутые двести иен остались бы только на бумаге, поскольку у Ханнодзё не было не только семьи, но и вообще никаких родственников.

В то время триста иен были большими деньгами. По крайней мере для деревенского плотника. Получив их, Ханнодзё тут же купил себе часы, обзавелся пиджачной парой и даже съездил с красоткой Омацу из “Зеленой крыши” в город О... – одним словом, роскошествовал напропалую. “Зеленой крышей” назывался местный дом свиданий, потому что крыша его была выкрашена в зеленый цвет. В ту пору он мало походил на столичные заведения подобного рода, не то что теперь. Говорят, со стрех там свешивались побеги травянистой тыквы. Надо думать, и тамошние красотки имели весьма деревенский вид. Но как бы то ни было, в “Зеленой крыше” Омацу считалась первейшей красавицей. О том, насколько она была хороша собой, я судить не берусь. Если верить престарелой хозяйке здешней харчевни, где можно полакомиться и суси, и жареным угрем, это была женщина субтильная, смуглолицая, с вьющимися волосами. К слову сказать, от этой бабуси я наслушался самых разных историй. Помнится, особое сочувствие во мне вызвал рассказ об одном завсегдатае ее харчевни, страдавшем какой-то диковинной болезнью: стоило ему хотя бы один день не поесть мандаринов, как он совершенно обессилевал и был не в состоянии написать даже письмо. Но об этом я, пожалуй, расскажу как-нибудь в другой раз. Пока же вернусь к девице Ханнодзё – Омацу и расскажу о том, как она убила кошку.

У Омацу была черная кошка по кличке Санта. И вот однажды эта самая Санта описала выходное кимоно хозяйки “Зеленой крыши”. А хозяйка сызмальства терпеть не могла кошек и, конечно же, не оставила это происшествие без последствий. Понятное дело, досталось и Омацу. В ответ Омацу, не говоря ни слова, сунула кошку за пазуху, пошла на мост и бросила свою любимицу в реку. А после этого... Возможно, тут не обошлось без преувеличения, но, если верить бабусе, после этого не только у хозяйки заведения, но и у всех его обитательниц долго не сходили с лица синяки и ссадины.

Ханнодзё сорил деньгами этак с полмесяца, от силы месяц. В пиджачной паре он щеголял по-прежнему, но к тому времени, как сапожник сшил ему на заказ башмаки, расплатиться за них плотнику уже было нечем Конечно, я не могу побиться об заклад, что все, о чем сообщу далее, – истинная правда, но хозяин здешней цирюльни, у которого я стригусь, утверждает, будто сапожник, выставив перед Ханнодзё башмаки, сказал ему так: “Нет уж, господин десятник, как хотите, а верните мне хотя бы стоимость материалов, которые пошли на изготовление этой пары. Если бы башмаки были ходового размера, я не стал бы настаивать, но в них ведь утонет любой, кроме вас, да еще, может быть, Нио-сама ³¹”. Ханнодзё, похоже, не смог вернуть требуемую сумму. Во всяком случае, никто из жителей города ни разу не видел его в башмаках.

Но хорошо бы дело только этим и ограничилось. Не прошло и месяца, как Ханнодзё был вынужден продать и часы, и пиджачную пару. Вырученные же деньги он безрассудно просаживал на Омацу. При этом нельзя сказать, что Омацу ни в чем не знала недостатка. У обитательниц домов свиданий было заведено каждый год в праздник Эбису собираться своим кругом, без гостей, и устраивать в складчину пирушку с игрой на сямисэне и плясками. Так вот, по словам все той же бабуси, хозяйки харчевни, одно время Омацу даже было не из чего внести свою долю. Ханнодзё же был без памяти в нее влюблен. Бывало, чуть что не так, Омацу хватала его за грудки, валила на пол и дубасила бутылкой из-под пива. Но, как бы худо она с ним ни обращалась, он ее прощал и старался во всем ей потрафить. Лишь один-единственный раз, когда Омацу сбежала в город О... с сыном сторожа, Ханнодзё дал волю гневу. Возможно, здесь опять-таки не обошлось без некоторого преувеличения, но если дословно воспроизвести рассказ бабуси, Ханнодзё... (Примечание автора.Здесь я вынужден сделать небольшую купюру, хотя вполне допускаю, что проявление ревности со стороны неотесанного деревенского плотника было именно таковым.)

Как раз в этот период жизни Ханнодзё с ним познакомился г-н На... торговец лекарствами, о котором я упомянул выше. В ту пору г-н На... был еще мальчишкой и учился в начальной школе. Вместе с Ханнодзё они ходили на рыбалку, поднимались на горный перевал. Разумеется, мальчик не подозревал ни о любовном увлечении своего взрослого друга, ни о его денежных затруднениях. Поэтому рассказы г-на На... не имеют прямого отношения к моей теме. И все же не могу не привести здесь один любопытный случай, о котором я узнал с его слов. Вскоре после того как мальчик, проведя лето в этом курортном городке, вернулся в Токио, ему пришла посылка от Хагино Ханнодзё. Размером со стопку писчей бумаги, она, однако, оказалась на удивление легкой. Вскрыв ее, мальчуган увидел коробку из-под папирос “Асахи”, а в ней – пучок сбрызнутой водой травы и несколько светляков. Чтобы обеспечить доступ воздуха, в коробке были проделаны дырочки. Право же, в этом весь Ханнодзё. Весь год мальчик мечтал, как будущим летом снова встретится со своим другом, но, увы, этим мечтам не суждено было осуществиться.

Осенью того года, на второй день праздника Хиган ³², Ханнодзё, написав Омацу прощальное письмо, покончил с собой, причем довольно странным образом. Что касается причины его самоубийства, то лучше меня об этом скажут слова адресованного Омацу предсмертного послания. Понятно, я скопировал его не с подлинника, а воспользовался альбомом газетных вырезок, предоставленным мне хозяином гостиницы. Среди прочих я нашел там заметку, в которой, надо думать, точно приводится текст написанного рукой Ханнодзё письма. Вот оно:

“Госпоже Омацу.

Не имея ни гроша за душой, я не могу соединиться с Вами узами брака и позаботиться о ребенке, который вот-вот должен родиться на свет. Жизнь опротивела мне, и я решил свести с нею счеты. Тело мое прошу отправить в больницу (ежели они предпочтут сами его забрать, я не возражаю) и, предъявив имеющийся у меня договор, получить 200 иен. Из этой суммы прошу Вас возвернуть недоимку (Примечание автора.Вероятно, имеется в виду задолженность) г-ну А... (Примечание автора.Имеется в виду хозяин гостиницы.) Мне очень, очень совестно, что я не сделал этого раньше. Остальные деньги возьмите себе.

Хатодзё, одинокий странник, покидающий этот мир”.

Самоубийство Ханнодзё оказалось полной неожиданностью не только для малолетнего друга – никому из жителей городка такое и во сне не могло привидеться. Если у этого события и были какие-либо предзнаменования, то, пожалуй, только одно. Как-то вечером перед праздником Хиган хозяин цирюльни и Ханнодзё сидели на лавочке перед его заведением и беседовали. Мимо проходила женщина из “Зеленой крыши”. Стоило ей взглянуть на мужчин, как ей якобы почудилось, что по крыше цирюльни прокатился огненный шар. Услышав об этом, Ханнодзё будто бы с самым что ни на есть серьезным видом произнес: “Этот шар выскочил у меня изо рта”. Должно быть, к тому времени у него уже созрел план самоубийства. Но женщина только усмехнулась в ответ и пошла дальше своей дорогой. Цирюльник тоже... впрочем, нет, здесь будет уместнее сказать: цирюльник же хоть и улыбнулся, но про себя подумал: “К чему бы это?”

А через несколько дней Ханнодзё покончил с собой. Но как? – не повесился и не перерезал себе горло. На реке, там, где помельче, бьет горячий ключ под названием “Алмазный пест”. Там за дощатой оградой устроена общая купальня. Просидев в кипятке целый вечер, Ханнодзё скончался от остановки сердца.

По словам цирюльника, в тот вечер, часов около двенадцати, в купальню отправилась владелица соседней табачной лавки. Она нарочно дождалась темноты, поскольку у нее начались женские дела. Увидев сидящего в воде Ханнодзё, женщина не на шутку перепугалась, хотя и была неробкого десятка: в обычные дни она среди бела дня входила в реку в одной набедренной повязке. Она окликнула Ханнодзё, но тот не отозвался; в облаке пара над водой торчала его красная физиономия с глазами неподвижно уставленными в одну точку. Зрелище это было до того зловещим, что женщине стало не до купания и она предпочла поскорее выбраться из источника.

Посреди купальни возвышается каменный столб, от которого и пошло название ключа – “Алмазный пест”. Возле этого столба Ханнодзё аккуратно сложил одежду, а предсмертное письмо прикрепил к ремешку гэта. Не будь этого письма, никому и в голову бы не пришло, что Ханнодзё совершил самоубийство, когда наутро обнаружили в горячей воде его обнаженный труп. Хозяин гостиницы считает, что Ханнодзё выбрал именно такую смерть, потому что считал: раз уж он завещал свое тело больнице, неприлично, чтобы на нем были следы увечий. Однако среди жителей городка бытуют на этот счет и другие мнения. Ехидный цирюльник, в частности, выдвинул такую версию: “При чем тут соображения приличий? Просто бедняга опасался, что за тело с увечьями не дадут двухсот иен”.

На этом, пожалуй, можно было бы и закончить рассказ о Ханнодзё. Но вчера во время прогулки по городу у нас с хозяином гостиницы и г-ном На... снова зашел о нем разговор, поэтому мне хочется кое-что добавить к сказанному. По понятным причинам г-н На... питает к этой теме еще больший интерес, нежели я. Забыв про свой фотоаппарат, он принялся расспрашивать хозяина гостиницы:

– А что случилось с Омацу?

– С Омацу? Она родила от Ханнодзё ребенка, после чего...

– Откуда вы знаете, что отцом ребенка был именно Ханнодзё?

– А кто же еще? Малыш был вылитой его копией.

– И что же Омацу?

– Она вышла замуж за одного виноторговца.

На заинтересованном лице г-на На... изобразилось разочарование.

– А что стало с ребенком?

– Его усыновил муж Омацу. Правда, вскоре мальчуган заболел тифом и...

– Умер?

– Нет, его спасли. Но зато заболела Омацу. Вот уже десять лет, как она умерла.

– От тифа?

– Нет, не от тифа. Врач назвал это каким-то мудреным словечком, но суть в том, что она переутомилась, ухаживая за больным ребенком.

В это время мы подошли к почте – небольшому строеньицу в японском стиле, перед которым рос молодой дуб. В запыленном окне, наполовину скрытом от взора ветвями дуба, мы увидели крепкого молодого человека в форменной хлопчатобумажной одежде.

– Это и есть сынок Ханнодзё.

Мы с г-ном На... невольно замедлили шаг, стараясь по лучше рассмотреть юношу. При виде того, как он, подперев щеку ладонью, что-то сосредоточенно писал, нас охватило умиление. Но жизнь подчас опровергает наши восторги. Ушедший вперед хозяин гостиницы усмехнулся и, глядя на нас сквозь стекла своих очков, заметил:

– Парнишка совсем от рук отбился. Только и знает, что бегать в “Зеленую крышу”.

Мы молча побрели в сторону моста...