Текст книги "Встретимся через 500 лет! (СИ)"

Автор книги: Руслан Белов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 25 страниц)

– Если прочтение этих карточек интеллектуальным образом привело к рождению в вашем уме новой информации, и если Эльсинору грозит уничтожение, то вы, забыв обо мне, должны немедленно написать новые.

– Вы мужественный человек, Ватсон.

– Мне нечего терять кроме куриных перьев, которыми вы меня набили. А вот вам...

– Я не думал о бегстве, мой друг. Ни минуты.

– Секунды думали?

– Секунду думал. И стыжусь этого.

– Зря стыдитесь. Секунду вы, великая личность, были просто человеком.

– Пожалуй, был... Но, честно говоря, я еще не знаю, на чьей стороне правда. Ведь все они, да и мы с вами – крестоносцы. Крестоносцы разных верований, заблуждений, идеологий, наконец... Все мы несем крест, возложенный на нас прошлым или людьми, живыми или умершими – неважно...

– Знаете что, Шерлок, не надо банальных философий... Возьмитесь лучше за перо, изложите все на таких же карточках. Уверен, это поможет нам во всем разобраться.

– Вы правы, мой друг. Карточки на столе перекладываются и складываются гораздо лучше, чем мысли в голове… Где у нас письменный прибор и бумага?

– Бумага в правом ящике стола, письменный прибор – прямо перед вами, – сказал Ватсон, зевая в кулак.

– Вы замечательный секретарь! – расцвел Холмс. Спустя минуту он уже писал.

– А я тем временем, пожалуй, вздремну. Человека-подушку, – снова зевнул Ватсон, – постоянно клонит в сон.

4. От Апекса до кладбища.

Закончил он работу ранним утром. Встал, сделал в быстром темпе несколько привычных гимнастических упражнений. Запыхавшийся, постоял у окна, глядя на три дуба и молодую женщину в белом платье, величаво восседавшую под одним из них в шезлонге. Взял с секретера воображаемую скрипку. Поиграл Шуберта, Piano sonata D. 960.

– Для нее играете? – спросил сзади Ватсон.

– А, вы проснулись! – обернулся Холмс, опустив скрипку.

– Вы так играли...

– Да, вы правы, в последнее время струны что-то дребезжат. Пожалуй, их стоит заменить.

– Думаю, струны тут ни причем.

– Это предсмертная соната Шуберта, она в последнее время не покидает моей головы, – ответил Холмс.

– Не надо мистики, мой друг! – натурально поморщился Ватсон. – Скажите лучше, как обстоят дела с вашим карточным домиком?

– Каким карточным домиком?!

– Вы всю ночь составляли из карточек драму под названием «Сатанорий».

– А… Я ее закончил, И считаю, что предложенное вами название не вполне отражает ее содержание. Хотите, я проговорю его от яиц Леды?

– Разумеется, мой друг.

– Тогда слушайте. Один профессор, пусть Перен, нашел способ продлевать человеческое существование до бесконечности. Другой человек, скажем, Пелкастер, предложил ему оживить всех когда-либо существовавших людей. Профессору, не вполне здоровому психически, – все гении психически нездоровы, – идея понравилась ввиду очевидной неосуществимости, и он принялся за работу. Первым делом у подножья Апекса была создана первоклассная клиника, затем устроено похоронное агентство, поставлявшее профессору материал, то есть трупы. Последние оживлялись им посредством пересадки новых органов или регенерации старых. Затем каким-то образом копировались их память и психика. Конечным результатом этой работы становилась полная цифровая копия человека, которая, не смейтесь, подвергалась терапии с целью избавления ее от болезненных погрешностей и несоответствий реалиям. Следует признаться, что я так и не определился в каком времени все эти события проистекали и проистекают. Судя по высказываниям Пелкастера, движущие силы событий в виде «Бога Рукотворного» или «Всечеловеческого Кристалла», находятся в двадцать пятом веке, то есть в глубоком будущем. Эльсинор же, вероятно, представляет собой форпост этого будущего в прошлом, а именно, в нашем с вами настоящем времени. Скорее всего, он находится в узле завязавшегося в восьмерку времени... И диаметр этого узла равен расстоянию от подножья Апекса до кладбища.

– Восьмерка своей витиеватостью похожа на чудесную петлю Мебиуса, – глубокомысленно вставил Ватсон.

– Совершенно верно, мой друг, – Шерлок принялся снаряжать воображаемую трубку. – Петля Мебиуса имеет одну поверхность, а восьмерка времени – одно время, связывающее все нам известные и неизвестные времена...

– А!.. Это что-то типа игрушки Рубика? В котором каждый составляющий ее кубик может занять положение любого?

– Совершенно верно.

– А кто же тогда крутит?

– Этот ваш кубик, видимо, есть одна из штучек Всечеловеческого Кристалла. Люди, объединенные в нем, и крутят.

– Если время одно, не три, то должно быть не одно, а три пространства... Три пространства не последовательно расположенные, но вложенные друг в друга, – глубокомысленно сказал Ватсон.

– Интересная мысль. Думаю, она со временем наведет нас на другие, – зажег табак Холмс. – Давайте, отправим на время ее в загашники памяти, и проговорим нашу историю от «А» до «Я». Вы не возражаете, доктор?

– Ни в кое мере, Холмс.

– Так вот, на какой-то стадии разработок профессора некоторые силы, персонифицированные господином N, прознали, что в Эльсиноре покушаются на Бога и, более того достигли существенных успехов. Выйдя на похоронное агентство «Кристалл», они получили канал доступа. Первыми сюда были посланы отец Падлу и Катэр, – тонкий орлиный нос придавал лицу рассказчика выражение живой энергии и решимости.

– Судя по всему, последний, являющийся родственником профессора, и многое о нем знавший, был человеком, открывшим господину N способ проникновения в Эльсинор.

– Вполне вероятно. Так вот, в момент проникновения этих людей профессор занимался поиском человека, без личности которого Всечеловеческий Кристалл не мог выйти на плановые показатели. Он нашел этого человека, вернее, нашел людей которые могли стать его родителями...

– Мартена Делу, свою бывшую жену, дочь и внучку? Нашел их и принудил жить шведской семьей?

– Ну, «принудил», это не то слово. Все они, включая Мартена Делу, считали себя богостроителями и потому угрызений совести не испытывали. Катэр с Падлу, естественно, решили устранить Мартена, и тот был убит.

– Как вы думаете, это произошло?

– Перед тем, как высказать свои мысли по этому поводу предположу, что профессор превратил свою клинику в театр, в балаган, намеренно превратил, потому что, играя роли, пациенты максимально проявляли свои качества, и это позволяло ему составлять их достоверные психологические цифровые портреты. Со временем игра вошла в кровь всех постояльцев Эльсинора, они играли везде и везде. Возьмите хотя бы Монику Сюпервьель. Как увлеченно она играла в самоубийцу! Сначала в своем номере, а потом в парке, столовой, процедурном кабинете – это засвидетельствовано в записях Пуаро. Сейчас я вспомнил Модильяни: набравшись вдрызг, этот известный художник падал без памяти не где-нибудь в кустах, или глухой подворотне, он падал без памяти на затопленных толпою площадях, в общем, на круговой сцене – Амадео был великий артист. А как артистично покончила с собой его сожительница Жанна Эбютерн! После смерти художника, она выбросилась из окна на людную улицу, выбросилась, будучи беременной на девятом месяце! На девятом! Тяга к театральности преодолела в ней великий инстинкт материнства. Кстати, Ватсон вы ничего не чувствуете? – помолчав, посмотрел Холмс на потолок.

– Чувствую, Шерлок. Чувствую, что некий человек, разобрав паркет, подслушивает нас сверху.

– Этажом выше живет де Маар, он же Люка, он же Гастингс, он же Ватсон, ваш двойник. Пусть слушает, это нам...

Тут в номер постучали, и Холмс погрузился в прострацию. Глаза его неотрывно смотрели на репродукцию картины «Руины Понто Ротто в Риме» своего прапрадеда Клода Жозефа Верне[84].

5. Поступил Мориарти.

Аннет Маркофф принесла завтрак: пару яиц, овсянку в серебряной кастрюле с подогревом, сэндвичи на тарелочке, джем, кофе. Поставила поднос на обеденный столик. Увидела Ватсона. Заулыбалась. Взяла в руки. Повертела. Доктор надулся – ему претило быть игрушкой в руках женщины. Аннет уставилась на Шерлока Холмса. Тот, смотря в пространство, как восковая фигура, подозревал, что круглый шрам на лбу женщины обязан своим происхождением пуле калибра 9 миллиметров.

– Я принесу вам другую подушку, – сказала, бережно положив куклу на место. Подошла затем к картине, на которую продолжал пялиться Холмс. Покивала: – Ничего картинка. Мост обрушенный прям как взаправдашний... Профессор Пикар сказал бы, что у автора с эрекцией непорядки. Ну да, точно. Дерево с обломанными ветками из этой же оперы. А это удилище у рыбака? Оно, клянусь непорочной Девой, с этого самого дерева. Изменяла жена вашему художнику, как пить дать, изменяла. Эх!

Холмс чувствовал, как краснеют его уши.

– А у нас пополнение – поступил профессор Мориарти, – Аннет принялась прибираться в спальне, – Удивительный человек, прямо душечка. Все им восхищаются. Умен, общителен, фокусы карточные показывает. А как играет на скрипке! Кстати, сегодня вечером он великодушно согласился поиграть нам в голубой гостиной последние сонаты Шуберта. Может, придете послушать? А то профессор Пикар расстраивается, что вы носа из номера не кажете.

Холмс представил, как кажет из комнаты нос. Воск его лица слегка оплавился.

– Послезавтра в восемь утра вас повезут на электроэнцефалограмму, потом на новый прибор, мозги ваши записывать, сейчас всех записывают, Пикар приказал, – продолжала стрекотать горничная. – Это не больно, чудно только – мои записывали, но мало очень получилось, метр ленты всего вылез, профессор потом сказал, что меньше надо говорить, больше читать, а с Жюльеном Жераром срочно повенчаться. И как только это машина про него узнала? Ума не приложу. Наверно, много о нем думаю. Да, вот еще новость, мистер Стоун: как только Мориарти появился, наш Маар попросил всех называть его знаете как? Угадайте! – посмотрела пытливо. – Нет, не угадали, он, – вот умора! – попросил всех называть его доктором Ватсоном!

Кукла сжалась от ревности. Перья внутри неприятно зашевелились. Однако внешнюю беспристрастность ей сохранить удалось. В отличие от Холмса, квадратный подбородок которого заметно округлился. Округлился, оттого что он понял: послезавтра его раскроют. Из этой чертовой машины змеей выползет лента, Пикар возьмет ее в руки, просмотрит, злорадно улыбнется, запишет в шпионы господина N, как записали Мегре с Пуаро, и отправит на электросудорожную терапию. Понятно, профессор не может рисковать своим будущим. Как все погано! Шерлок Холмс – шпион. Шпик. Что делать? Так, надо подумать... У меня осталось 47 часов. Если за это время я выловлю всех шпионов, то мозги, пожалуй, сохранить удастся. Но для этого придется выходить в свет…

Горничная ушла. Они остались одни.

– Послушайте, Холмс, – сделав паузу, начал высвобождать накопившиеся мысли Ватсон. – Если Эльсинор есть форпост будущего, то его творцы должны знать, чем все кончится. Ведь для них уже все случилось.

– Не факт, – криво улыбнулся Холмс. – Незнание будущего – кардинальная движущая сила человеческого общества. Творимый Бог не может этого не знать. Если мы с вами, а также президенты и короли, проститутки и девственницы поимеем возможность знать будущее, то все, утратив мотивацию, утратив веру в лучшее, обратимся в баранье стадо, и мир погибнет. Помните Карин Жарис? Она говорила Мегре, что люди, ушедшие в будущее, не то что бы общаются с собой, еще не ушедшими, но могут ориентировать их действия. Из этого можно заключить, что Перен, ушедший в будущее, каким-то образом ориентировал Перена еще не ушедшего, и сейчас ориентирует, может быть, нас. Так что, скорее всего, – слава Кристаллу! – мы с вами живем в вероятностном мире, и потому обязаны не ждать, а действовать.

– Подождите, подождите, вы что, хотите сказать, что Мегре и Пуаро, вернувшиеся в Эльсинор садовниками, не знали, что будет? Не знали, о предстоящем расстреле?

– Они знали лишь то, что все кончится неплохо, ибо все или почти все обитатели Эльсинора получают бессмертие. А бессмертие превращает жизнь в балаган, на подмостках которого коварно предают, протыкают копьями, травят ядом или просто делают навеки несчастными, потом занавес падает, чтобы вновь подняться и показать зрителям ликующих лицедеев. И потому, мой друг, все дело в финале. В финале не отдельной постановки, а бесконечного театрального сезона. Чем он кончится? Победит себя Человечество или себе проиграет, вот в чем вопрос...

– Понимаю, Холмс... В мире, в котором нет личной смерти, главным становится главное. А с другой стороны, что такое герой, идущий на смерть, зная, что непременно воскреснет? Так все станут героями.

– Не станут Ватсон. Одни люди панически боятся даже легкого ожога, другие по натуре ни в коей мере не герои, третьи вовсе считают героизм глупостью.

– А знаете, в этом определенно что-то есть, – помолчав минуту, сказала кукла.

– Что есть? В чем?

– Знаете, многих людей, ну, писателей, особенно с воображением, интересует тема смерти, убийства, чудовищного предательства. Они исписывают сотни страниц, пытаясь себе все это представить. А в будущем мире все можно испытать на себе. Можно убить, сесть на кол, подвергнуться насилию, прыгнуть или толкнуть в бездну… Многим это может понравиться.

– Гм… Возможно, вы правы. Однако хватит философий, пора завтракать. Вы что-нибудь съедите?

– Спасибо, мой друг, я лучше вздремну. Разбудите меня, когда насытитесь.

– Непременно, Ватсон, – сглотнул слюну Холмс, решив начать с овсянкой кашки с зеленым изюмом.

6. Дело на одну трубку

Шерлок позавтракал, посидел в задумчивости, обозревая опустевшие тарелки. Встал, достал из шкафа потрепанную коробочку из-под бритвы. Вернулся в кресло, взял одну из карточек, стал читать.

– Как же я сразу этого не понял... Это же дело на одну трубку, – кинулся будить Ватсона.

– Судя по вашему взгляду, вы что-то важное открыли? – спросил тот, зевая.

– Да, открыл. Я понял, что профессор делает со своими пациентами и трупами, которые ему привозят. И все моментально стало на свои места.

– Что именно?

– Знаете, что больше всего удивляло комиссара Мегре?

– Что?

– Камни в брюшной полости Мартена Делу. И он, в конце концов, понял, как они там очутились.

– Как?

– Дело было так. Садовник Катэр выследил и убил Мартена, распорол ему живот снизу доверху. Убил, когда тот, посетив в известных целях мадам Пелльтан, возвращался вечером в свою лесную сторожку. Убил, закопал и по дороге домой наткнулся на... Догадайтесь, Ватсон, на кого он наткнулся?

– На профессора Перена?

– Глупости, Ватсон! Он наткнулся на... Впрочем, предлагаю для того, чтобы все увидеть воочию, воспользоваться новым методом, открытом мною в этом санатории, в санатории, в котором ожившие мертвецы умирают, чтобы жить вечно среди всех когда-либо живших людей…

– Вы нашли способ получения сведений от почивших свидетелей и участников Эльсинорских драм?! – воскликнул Ватсон.

– Верю, что нашел, ибо видел в своих прострациях, но не понимал. Давайте, усядемся удобнее в наших креслах, закроем глаза, я уйду умом в окружающее нас прошлое, и буду выцеживать из него все то, что имеет отношение к тому, что случилось в лесопарке Эльсинора 17 октября тысяча девятьсот восемьдесят седьмого года.

– Выцеживать?

– Да, выцеживать цедилом имеющихся в нашем распоряжении лоскутных фактов.

– Давайте, – сказал Ватсон, устроился удобнее в кресле, закрыл глаза и принялся слушать. Холмс достал из кармана воображаемый пузырек с белым порошком, нюхнул и, откинувшись на спинку, принялся рассказывать.

7. Он не оплошал

Катэр заправлял топор на точильном станочке.

– Мартена надо убрать, – сказал отец Падлу, черной тенью сидевший за столом. – Пока он не надул этих дамочек.

В хижине сообщника Падлу позволял себе быть разговорчивым.

– Может лучше сжечь лабораторию?

– Вы что порете?! – привстал священник. – Эта лаборатория – главная цель господина N!

– Понимаю. Чтобы стать президентом Франции, ему надо прожить лет триста, – оттестировав топор подушечкой большого пальца топор, Катэр отложил его и принялся самозабвенно точить нож.

– Хватит болтовни. Повторите установку.

– В третий раз?

– Да!

– Сегодня примерно в 10 вечера Мартен Делу уйдет от мадам Пелльтан. Я должен подстеречь его у дальней калитки, зарезать ножом и закопать в яме, которую вырыл вчера. Потом мне следует хорошо почиститься и иди к себе окольными тропами.

– Все верно. Бог вам в помощь, – поднялся отец Падлу с места. – Утром жду детального отчета.

Внимательно поглядев в простодушные глаза сообщника, он ушел, не затворив за собою двери.

Мартен Делу шел к себе, счастливый, душа его пела. Николь была просто чудо, с каждым новым посещением он все больше и больше в нее влюблялся. В нее и эти чудесные капустные пирожки, такие же вкусные, как материнские. В лесу, невдалеке от калитки, Катэр сзади захватил беднягу за горло, ткнул ножом под ребро. Мартен мешком осел на землю. Воровато осмотревшись, садовник потащил труп к яме. Спустя пятнадцать минут он заметал следы сосновым лапником. Уже направляясь к себе, невдалеке от «Трех Дубов», увидел человека, – в руке корзинка, – шедшего навстречу по тропинке. Было уже темно, и Катэр узнал его лишь когда тот приблизился вплотную. Это был Мартен Делу...

– Ах, это вы, месье Катэр? – обрадовался тот. – А я испугался.

– Испугались?.. – с трудом выдавил садовник, сердце которого рвалось к итальянской границе.

– Знаете, минут сорок назад мне показалось, что меня ударили ножом в спину...

– Ударили ножом в спину?! – вконец омертвел садовник.

– Да, ткнули ножом в спину, а потом закопали.

«Он – зомби. Профессор зомбировал Мартена, – подумал Катэр, стремительно потея. – А зомби просто так не убьешь!» Кое-как взяв себя в руки, он сказал не своим голосом:

– Значит, вы выбрались из могилы...

– Как видите...

Если бы Мартен сказал это злорадно, Катэр убежал бы в лес, спрятался где-нибудь под корягой и до утра дрожал от страха. Но Мартен сказал это, пожав плечами, как слабый человечишка, и получил удар ножом в живот, распоровший его снизу доверху. Затем, уверенный, что имеет дело с зомби, способным зловредствовать с разверстым брюхом, садовник оттащил его в кусты, набросал во чрево бедняги булыжников из корзины – чтоб не бегал, дважды убитый, зашил (чтобы подумали на Каналя), забросал труп хворостом, и бросился к себе в хижину. Уже подходя к ней, увидел в свете луны прощавшуюся парочку. Разглядев в девушке Люсьен, а в мужчине – Мартена Делу, Катэр чертыхнулся, вернулся в лес. Через час, уже в темноте третий Лу был убит, расчленен, и по частям захоронен в норах Кроличьей поляны.

8. Выросли ноги!

– Так значит, профессор научился реплицировать людей? – спросил Ватсон, когда Холмс замолк.

– Видимо, да. Из этических соображений, либо по просьбе женщин он изготовил две реплики Мартена. И мадмуазель Генриетта, мадам Пелльтан и Люсьен спали не с одним Делу, но индивидуальными.

– Значит, он все же научился... – проговорил Ватсон заворожено.

– А давайте посмотрим, один из эпизодов?

– Давайте, – устроился в кресле Ватсон.

Холмс энергично нюхнул из пузырька, откинул голову. Спустя минуту он монотонно говорил:

– Я вижу вертолетную площадку, на которую садится вертолет. В нем цинковый гроб. Два человека, Данцигер и Лурье, грузят его на электрокар, везут к Эльсинору. Вот гроб уже в глубоком подвале в секретной операционной. Его вскрывают, переносят тяжелый труп на стол. Перен, решает, что покойник оживляем, начинает оперировать. Копается в печени, сердце, простате, меняет кровь, еще что-то.

– Он жив! – на пятом часу операции восклицает девушка за пультом.

– А как же, – самодовольно отвечает Перен, продолжая копаться в человеке.

Проходит неделя. Человек лежит, опутанный проводами и трубками. Он в бессознательном состоянии. Сутками напролет вокруг копошатся люди в белых халатах, жужжат аппараты, булькают капельницы. В одной из них раствор, изготовленный на основе си-си-эйч. На вторую неделю человека помещают в герметичную полупрозрачную капсулу, напоминающую котел с крышкой, напускают в нее голубую жидкость. Затем красную. Проходит какое-то время, человека вынимают, кладут на стол. Спустя какое-то время он оживает. Ба! да это же старина Мегре! Вот комиссар уже в своей палате, смотрит в окно, думая, что он за человек. Тем временем вертолет привозит другой труп. Это человек по фамилии Лекок, лишившийся в автокатастрофе ног, а вместе с ними – и жизни. Перен качает головой – этого хирургическим путем не оживить. Лекока помещают в капсулу. Напускают в нее голубую жидкость. Затем, откачав ее, красную. Через три дня – голубую, ту самую, в которой три дня пребывал Мегре. Как только жидкость обесцвечивается – на это уходит неделя – напускают красную, тоже от Мегре. И вот, все кончилось – готовится извлечение тела. Это торжественный момент, и потому у всех в руках бокалы шампанского. Лежанка выезжает из капсулы. Господи, Ватсон! У Лекока выросли ноги! И он дышит! Вот это профессор! Вот это Перен! Все этому аплодируют, медсестра снимает с лица человека марлевую повязку. Боже мой! Он как две капли воды похож на тридцатилетнего комиссара! Вот дела! Профессор превратил жертву автокатастрофы во второго Мегре! И, похоже, для нашего Лекока это вовсе не конец: жидкости, в которых его вымочили, отправлены в холодильник. И, как только поступит очередной труп, Лекок воплотится.

Очувствовавшуюся копию Мегре окружают герои выигранного сражения со смертью. Поздравляют, похлопывают по плечу. Говорят, что время теперь над ним не властно. Наливают шампанского. Однако новенькому не по себе. Он постоянно озирается, ибо что-то странное слышит и чувствует. Профессор говорит, что это нормально.

– Между вами, двумя Мегре, чувственная связь, похожая на связь меж однояйцовыми близнецами, только сильнее, – сообщает он. – Она поможет вам стать настоящим Мегре.

– Это будет всегда? – спрашивает глазами Мегре, не умеющий еще говорить.

– Нет. Первый Мегре скоро умрет.

– Почему?!

– Видите ли, мы его починили, починили, как могли, чтобы получить эссенцию, трансформировавшую Лекока в вас. Но, сами понимаете, изношенный организм восстановить на сто процентов невозможно, максимум на четверть. Но вы не огорчайтесь. Как только он умрет, мы превратим его в новехонького Лекока, и гуманизм восторжествует.

Второй Мегре безмолвно радуется. Занавес падает.

– Ну, как вам мой рассказ? – закурив трубку, спросил Холмс товарища. Ватсон раскрыл глаза, промямлил:

– Похож на небылицу. Этот котел с крышкой, в которой Перен оживлял Мегре, напомнил мне утятницу. И еще котел бога Брана из кельтских мифов. Из него павшие воины выходили воскресшими, но немыми.

– Вполне возможно, я что-то присочинил. Однако все остальное – правда.

– А этот подвал мадмуазель Генриетты? Вы ничего о нем не сказали…

– Вы же знаете, Ватсон…

– Что я знаю?

– О моем отношении к этим штучкам с заведением одного полового органа в другой или куда придется… Это скабрезно на мой взгляд.

– Хорошо, не будем об этом. Скажите мне, Холмс, вы уверены, что все это в действительности происходило в Эльсиноре?

– Так легли факты в окружающем нас прошлом, мой друг. Факты, почерпнутые интеллектом из коробки, когда-то бывшей пристанищем электробритвы.

– Да, пожалуй, они не могли лечь иначе, – согласился Ватсон поразмыслив. – Но объясните, почему всамделишный Мегре не изложил их на сборище у мадмуазель Генриетты? Почему он предпочел участвовать в фарсе, устроенном профессором?

– Все просто. Профессор вынужден был устроить фарс, чтобы агенты господина N. не узнали деталей его деятельности, в частности, то, что он вытворяет со своими пациентами и трупами. К тому же Катэр, как мне кажется, внушил Перену, что Мегре – человек господина N. Мегре же, почти все прознав, подыгрывал профессору и его труппе.

– Вы думаете, комиссар знал, о том, что умрет и воскреснет?

– Думаю, он верил, что все кончится неплохо.

– Послушайте, а эти окровавленные волоски в кладовке под названием Чрево? Что, Генриетта сама их клеила?

– Разумеется! И сама же поранила себе голову. Представляю, как иронически она улыбалась, когда Мегре рассматривал рубец.

– Театр!

– Знаете, Ватсон, что я сейчас увидел?

– Что?

– Как наш Мегре озадачился ночными явлениями Моники. Озадачился, подумал и понял, что спит она вовсе не с ним, а с новым Мегре. И новому же Мегре рассказывает о себе и Юкио Мисиме.

– Это фантастика, Шерлок.

– Да, мой друг. Все это фантастика. Но, думаю, реальности в ней много. Боюсь, в конце нашего с вами расследования, ничего фантастичного в этой истории не останется вовсе.

– Это может случиться по двум причинам.

– По каким двум причинам, Ватсон?

– Если профессор Пикар проделает с вами то же самое, что с Мегре, вы станете молодым и полным сил Шерлоком Холмсом, неподвластным времени, то вряд ли вы сочтете это фантастикой. Если же окажется, что Эльсинор есть некое сугубо земное предприятие, в котором делают не будущее, но деньги, то вы тоже вряд ли сочтете это фантастикой.

– Вы правы. Однако думаю, сейчас нам стоит думать не об этом, но продолжить расшифровку событий, происшедших в Эльсиноре шесть лет назад. Знаете, Ватсон, к своему стыду я не вполне понимаю мотивы Джека Потрошителя, то есть отца Падлу и Каналя? Почему они татуировали пациентов?

– Может быть, окунемся в прошлое?

– Не сейчас, Ватсон, не сейчас. Сейчас принесут обед, а здесь готовят лучше, чем в любимом мною лондонском «Симпсоне», и мысли мои только о нем – эти экскурсы в прошлое отнимают много сил. А вот и обед! – потер руки Холмс, услышав стук в дверь.

9. Натыкайте в нее иголок

Обед принесла Аннет Маркофф. Тщательно расположила тарелочки с соусниками на столе, указав на картину, спросила Холмса, сидевшего в своей прострации:

– А кто ее написал, мистер Стоун? Можно я посмотрю?

Ответа не последовало, и горничная, негодующе покачав головой, подошла к картине приблизила глаза к подписи, прочитала:

– Верне... Знакомая фамилия. Кажется, я где-то ее недавно встречала. А, вспомнила! В рассказе Конана Дойла «Случай с переводчиком» – мне дал его вчера Мориарти. Что ж вы такой неразговорчивый, – повернувшись, с укором посмотрела на Холмса. О, смотрите! – уставилась в окно. Доктор Ватсон вам записку прислал! Достать? Не надо? Ну ладно, сами достанете, как поедите. Приятного аппетита, мистер Стоун.

Аннет, погрузив на тележку поднос с посудой, оставшейся от завтрака, удалилась. Холмс остался в прострации. Мориарти дал этой говорушке «Случай с переводчиком». Значит, он меня вычислил. Что ж, это судьба. От нее в психушке не скроешься. Нет, надо поесть. Хорошая еда, говорят, переваривает неприятности.

Холмс с удовольствием поел. Луковый суп, осетрина под лимоном, бокал виски. Крепкий кофе со стаканчиком Black Label. Аннет известно, что он любит все крепкое. Табак, выражения, напитки.

Ватсон сидел безжизненный.

– Джон, почему вы сидите как истукан? – спросил Холмс, к нему подавшись.

– У меня предчувствие... – ответил Ватсон.

– Какое? – нахмурился Холмс. Он недолюбливал предчувствия – они мешали работе его ума.

– Скоро может случиться что-то неприятное для меня...

– Глупости... – в дверь постучали, и сыщик застыл в кресле.

Вошла Аннет – Холмс не запирался.

– Я принесла вам новую подушку, – прошла в спальню, бережно положила ее в изголовье кровати. – Мориарти вами интересуется, даже говорят, смотрел в ваше окно из своего бинокля. Мой вам совет, сделайте еще одну куклу, назовите ее Мориарти и натыкайте ей иголок в сердце, голову, печень. Люди говорят, это действует.

Не получив ответа, Аннет собрала посуду и ушла, осторожно притворив за собой дверь.

Холмс подошел к окну – записка лениво крутилась в токах летнего воздуха.

– Вы станете делать куклу Мориарти? – спросил сзади Ватсон.

– Вы ведь именно это предчувствовали? Что у вас появится соперник?

– Да. Не люблю треугольников, предпочитаю овалы.

– А если я вместо Мориарти сделаю мисс Хадсон?

– Вы?! Сделаете женщину? Займитесь лучше делом, Шерлок! Вы ведь еще не восстановили ход событий с момента появления в Эльсиноре Джека Потрошителя. А без этого будет трудно разобраться в том, что происходит в Эльсиноре в настоящее время.

– Хорошо. Начнем прямо сейчас?

– Я готов, – расслабился в своем кресле Ватсон.

Шерлок Холмс, закрыл глаза. Через некоторое время увидел зимний Эльсинор… лесную хижину Катэра… заиндевевшее по краям окно… в нем – отца Падлу.

10. Три категории

Падлу ходил по комнате взад-вперед, заложив руки за спину. Он был возбужден. Катэр самозабвенно правил топор оселком.

– До начала операции осталось всего ничего, а мы почти ничего не знаем.

– Чего мы не знаем? – спросил Катэр безучастно.

– Мы не знаем, кто есть кто.

– А кто есть кто?

– Все жители санатория делятся на три категории. К первой относятся господа, попавшие в Эльсинор до того, как он обособился от внешнего мира. Ко второй – бывшие покойники, как мы с вами, по той или иной причине не отправленные профессором в будущее. К третьей – так называемые Почившие. Первые в ходе предстоящей акции будут уничтожены. Вторые – тоже. Третьих же необходимо доставить в резиденцию господина N.

– Как доставить? Молотком по голове и в гроб? Не, боюсь, номер не пройдет. Это сюда можно так, а туда – нет.

– Вы забываете, они же «почившие»! Их доставить можно.

– А мы? Останемся здесь?

– Если доживем до прихода своих. Но это не важно. Важно выявить почивших. А также беременных женщин.

– Беременных женщин? Это же проще простого?

– На поздних стадиях беременности проще простого. А до этого не доходит…

– Вы говорите загадками, Этьен.

– Для получения требуемого профессор искусственно осеменяет некоторых своих пациенток и служащих. Плод извлекается на пятом месяце…

– Почивших выявить просто. Надо просто их спросить, и они скажут. А беременных, я думаю, выявлять не нужно.

– Почему?

– Вы же сказали – остальных убьют.

– Должны убить. А если операция по какой-либо причине сорвется? Или профессору удастся их спрятать? Нет, мы не можем рисковать. Если они родят, того, кого мечтает заполучить профессор – нашему делу конец.

– Но как их найти и обезвредить? Если убивать всех подряд, нас вычислят.

– На этот счет есть идея. Я сыграю Джека Потрошителя, который не потрошит ночами своих жертв, но татуирует их. Если накроют, прикинусь сумасшедшим.

– Вы гений, отец Падлу! Но зачем их татуировать?

– Во-первых, я буду татуировать их для отвода глаз. Во-вторых, я люблю татуировать, ведь в душе я художник, и мог бы стать великим. А в-третьих… А в-третьих, в прошлой жизни я был Джеком Потрошителем.

– Да ну?!

– Да, я – Аарон Косминский, – сказал с гордостью, слегка поточенной червями сомнения. – Именно я выпотрошил 8 лондонских женщин. Выпотрошил, был пойман, помещен в тюрьму, в которой окончательно сошел с ума от ежечасных издевательств тюремщиков.