Текст книги "Гангстеры"

Автор книги: Роже Борниш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 15 страниц)

«Пьер – это чистый дьявол», – вслух произносит Аттия, поддавшись воспоминаниям. Жо пересекает Сен-Мор и приближается к берегу Марны. Несмотря на шум мотора, он слышит выстрелы. Жо гасит фары. До моста остается не более километра. Жо решается. Он на полной скорости переедет мост, остановится у «Таверны», подберет Бухезайхе и вернется. На все уйдет двадцать секунд. Сердце Жо учащенно бьется, ладони становятся мокрыми. Неожиданно от домов отделяются силуэты и преграждают ему дорогу. Размахивая фонарями, ему приказывают остановиться. Нога Аттия нажимает на сцепление, мотор ревет. «Делайе» мчится вперед. В неверном свете луны Аттия замечает, что силуэты танцуют джигу, направив на него автоматы. Жо выжимает третью скорость; полицейские расступаются. На «делайе» обрушивается град пуль. В грохоте залпов и автоматных очередей Жо преодолевает первое препятствие.

Склонившись над рулем, Аттия сливается со своей машиной. Пули свистят со всех сторон, но это не останавливает его, как и жгучий ожог на виске, и струйка теплой жидкости, текущей по щеке: его кровь. Вот и мост. Из-за парапета поднимаются неясные тени. Длинные очереди разрывают тишину ночи. Жо чувствует новые ожоги: один – в левой руке, другой – в груди, на уровне сердца. Жо настолько сосредоточен в эти секунды, когда все поставлено на карту, что не чувствует боли, забыв о жене, о дочери Николь, о своем кафе. Влажные пальцы Аттия впиваются в руль. Впереди поворот. Аттия тормозит и выходит на вираж.

Неожиданно машину сотрясает, и она отказывается поворачивать. Пули пробили переднее и заднее колеса. Жо на короткое время утрачивает контроль над «делайе», делающей зигзаги и врезающейся в тротуар. Наконец, в конце траектории в несколько сотен метров, машина теряет скорость. Аттия нажимает на тормоз. Машину кидает влево, затем вправо, она едва не опрокидывается. Шины оставляют на земле коричневые полосы. Чувствуется запах резины. «Делайе» разворачивается поперек дороги и останавливается.

17

Аттия не теряет времени. Он выскакивает из машины на мостовую. В этот момент он чувствует резкую боль в руке и груди. Висок почему-то перестает кровоточить. Ему хочется лечь, закрыть глаза и ни о чем не думать. Но шум приближающихся шагов и крики приказов вызывают новый прилив энергии и желание бежать. Голова его кружится от потери крови, в висках стучит. Большой Жо понимает, что, оставшись без машины ночью на улице, кишащей полицейскими, он уже ничего не может сделать для Бухезайхе. Теперь речь идет о том, чтобы спастись самому, если это еще возможно. С трудом дыша и пошатываясь, он устремляется к деревне.

Пробежав метров двести, оставив сзади себя тень «Таверны», он слышит скрип шин останавливающихся машин. Он думает, что это полицейские машины, вызванные для охоты на него. Он не знает, что это приехал префект полиции, чтобы посмотреть на продырявленный каркас «делайе». Жо продолжает бежать, прячась в тени домов, перебегая от одного дерева к другому. Его удивляет, что он еще не наткнулся на полицейский кордон. Но силы его на исходе. Никогда еще он не чувствовал себя таким слабым, даже в Маутхаузене, где он превратился в скелет. Силы оставляют Жо, он находится на грани обморока. Единственный человек, который может его спасти, это Корнелиус. «Кислица» находится отсюда всего в двух километрах, но Жо знает, что никогда не пройдет их. Кровотечение в руке не останавливается. Господи, помоги! Что делать? Господи, научи, как умереть в покое, чтобы не попасть за железные прутья? Внезапно Жо вспоминает о Кристобале-Баске, кафе которого находится в ста метрах отсюда. Жо направляется туда, чтобы схорониться там на время, пока Баск не поставит в известность Корнелиуса. Неожиданно он видит впереди группу полицейских, но они не обращают внимания на шатающегося в тени человека, принимая его за одного из многочисленных пригородных пьяниц.

Сколько времени он уже идет? Он не знает. Ноги подкашиваются под ним, его сорочка превратилась в мокрую кровавую тряпку, рука кажется ему тяжелой, как свинец. Но вот, наконец, и двери кафе Кристобаля. Жо падает на колени и стонет. Он достиг цели, и он пока жив. Как издалека до него доносится голос Баска:

– Жо?! Господи!

– Предупреди Корнелиуса. Позвони ему.

Жо Аттия теряет сознание. Он может положиться на боксера.

В некотором смысле Корнелиус был к этому готов. Он знает, против кого закрутилась эта полицейская карусель и в кого направлены отчетливо доносящиеся до него выстрелы. Корнелиус не может найти себе места. Но если есть перестрелка, значит, есть еще и живые. Это значит, что его друзья еще сопротивляются. Тем не менее Корнелиус не тешит себя иллюзиями. Рано или поздно они будут захвачены. Вооружившись морским биноклем, он поднимается на крышу, чтобы разглядеть место битвы, но ничего не может различить. С озабоченным видом он спускается вниз, готовый в любой момент вмешаться в события. Он закрывает кафе, гасит везде огни. Раздавшийся телефонный звонок не кажется ему неожиданным: он знает, что друзья позовут его. Он вскакивает с табурета, быстро подходит к телефону и снимает трубку. На другом конце провода Кристобаль взволнованным голосом с пиренейским акцентом сообщает ему о случившемся. Корнелиус слушает его, качает головой, ограничивается ответом «да… да… да…», затем вешает трубку. Толстым указательным пальцем он тут же набирает номер телефона. Раздается один гудок, другой. Корнелиус начинает нервничать. Наконец недоверчивый голос спрашивает:

– Кто говорит?

– Боксер, Деде. Слушай меня: Большой Жо находится у Баска. Он подстрелен.

– В перестрелке?

– Да. Окажи мне услугу, Деде. Отправляйся за ним на своем грузовичке. Отвезешь его, куда он скажет.

– Ночью? А заграждения? По-моему, это рискованно.

– Да, рискованно. Тем более что за ним охотятся. Но, если ты отказываешься, это твое право, – говорит Корнелиус, в тоне которого слышится прямая угроза.

– Ладно, я еду, – соглашается Деде после короткого колебания.

Деде Сискосс умеет действовать энергично и быстро. Тридцать минут спустя Аттия укладывают на матрац в грузовике, покрывают американским армейским чехлом цвета хаки. Состояние раненого крайне тяжелое: он мертвенно бледен, прерывисто дышит, однако он понимает вопрос Сискосса, который спрашивает его о конечном пункте маршрута.

– К Фелиции. Даммартен-сюр-Тижо… Это кормилица моей дочери.

Вымолвив это, Жо закрывает глаза.

В то время как Сискосс, сидя за рулем своего грузовика, думает, не привезет ли он на место уже покойника, префект полиции, взобравшийся на деревянный навес, смотрит на свои часы: стрелки показывают двадцать три часа тридцать пять минут.

– Господа, – говорит он, обращаясь к своему генштабу, столпившемуся у его ног, – пробил час, когда мы должны покончить с этими мошенниками. Я объявляю штурм. Да хранит вас Бог!

Он тянет вперед свой пистолет и разряжает его в ночь. Полицейские силы выстраиваются и отправляются на штурм «Таверны». Трещат короткие очереди. К своему удивлению, полицейские не встречают никакого сопротивления, ни один выстрел не раздается из кафе. Они беспрепятственно подходят к главному входу в здание, блокируют задний фасад. Двери открываются, полицейские проникают внутрь бастиона и захватывают его. Их взглядам предстает странное зрелище: около двадцати лежащих на полу человек с облегчением встречают их. Но счастье осажденных оказывается недолгим. Неприятный голос приказывает им:

– Всем встать к стене и вытянуть руки вперед! При малейшем движении будем стрелять!

Приказ вызывает возмущенные протесты, только несколько жуликов ведут себя тихо. Они подчиняются, уважая закон в действии.

Общая картина выглядит следующим образом. Префект полиции с покрасневшими от усталости и бессонной ночи глазами сидит за столом и бесстрастно наблюдает за своими подчиненными, проводящими допросы, составляющими протоколы и обыскивающими клиентов в зале. Три часа утра. На смену возбужденному состоянию приходит угнетенное. Комиссар Пино, обычно очень сдержанный, не может скрыть своей досады. Нузей совершенно раздавлен исходом операции.

Проверка личностей, сверка показаний с центральной картотекой проходят с обычной страшной медлительностью. Удостоверившись в невиновности невинных, их выпускают из «Таверны», взбешенных от ярости или оглушенных событиями.

Перед мрачными полицейскими стоят семеро: Альфред Бонер, Жозеф Барри, Шарль Вайян, Андре Бобстуан и Жильбер Дешан. Кроме них, еще две женщины, Гюгетта и Мари-Луиза, подружки Дешана и Бухезайхе.

Шарль Люизе молча смотрит на них, затем встает и, сжав челюсти, выходит.

Его примеру следуют его ближайшие сотрудники. Направляясь к машине, префект сталкивается с носилками, на которых лежит тело Марио Проста. Тело другого убитого, Декюрзье, уже погружено в фургон. Префект отворачивается, садится в «ситроен» и едет спать. Четыре часа утра.

Нузей и Пино выбились из сил, тем не менее они остаются на месте. Слишком возбужденные, чтобы уснуть, сознавая провал операции, они выходят из «Таверны» после отъезда префекта, чтобы немного пройтись. Нузей закуривает сигарету, Пино – трубку. Они огибают здание, идут в огород, останавливаются у колодца.

В полумраке они оценивают качество кладки камней, ручку из кованой стали, немного заржавленную, но прекрасно выделанную. Нузей бросает окурок в колодец и садится на его край.

– Бедняга Нузей, – говорит Пино голосом, полным разочарования. – Теперь придется начинать с нуля. Самое неприятное в этой истории – двое убитых. Нам не следовало стрелять…

– Да, патрон, – соглашается Нузей, представляя все хлопоты, неприятности, объяснения и козни, которые его ждут.

– Я не думаю, – продолжает Пино, – что нам удастся получить толковую информацию от этих жуликов. Все это лишь мелочь…

– Да, патрон.

Нузей опускает руку в карман своего пиджака, достает мятую пачку «Голуаз», вынимает из нее одну сигарету, подносит ее к губам, начинает искать спички, чиркает, делает глубокую затяжку и закашливается.

– Вы знаете, Эмиль, кого мы с вами напоминаем сегодня? – спрашивает Пино.

– Нет, патрон.

– Охотников, отправившихся в сафари за колибри.

– Да, похоже, патрон, – соглашается Нузей. – Затем он устало добавляет: – Я бы отдал годовое жалованье, чтобы узнать, куда исчезли эти твари! Хотя, Бог свидетель, патрон, что жалованье у меня небольшое…

Он встает. Оба полицейских медленно удаляются, согнув спины. Их подошвы скрипят на гравии. Они молча направляются к служебной машине.

Жорж Бухезайхе тянет веревку обеими руками. Его голова высовывается из воды, стекающей по волосам, прилипшим ко лбу. Подняв глаза, он видит в десяти метрах вверху край колодца и высоко над ним звездное небо.

Бухезайхе осторожно вынимает изо рта соломинку, позволявшую ему дышать в воде, делает глубокий вдох и прислушивается. Все кажется ему спокойным, и он без труда поднимается по веревке до края колодца, затем прыгает на землю. Вода стекает с его промокшей одежды, ему зябко. Бухезайхе снимает с себя промокшие туфли, сует их в карманы пиджака, снова прислушивается. В деревне тихо, все спят. Широкими прыжками, наподобие гиены, он удаляется в сторону «Кислицы» Корнелиуса.

18

– Он выкарабкается, – заключает доктор Бурели.

И он выкарабкивается. Но Жо Аттия возвращается издалека, почти что с того света.

Когда, шатаясь под его весом, Сискосс выгрузил его из грузовика и уложил на широкой кровати Фелиции, старой, высокой, крестьянской кровати, на которой в три ряда уложены толстые матрацы, Жо отдавал уже душу Богу. Фелиция промыла его раны кипяченой водой, смешанной со спиртом. Жо был прозрачен, а его закрытые веки были очерчены фиолетовыми кругами. Старая женщина наклонилась над ним, долго нюхала его и прошептала в отчаянии:

– Он пахнет смертью.

Тело Жо Аттия уже выделяло этот едкий и сладковатый запах, характерный для трупов. Было около пяти часов утра. В этот момент Бухезайхе стучал в дверь «Кислицы». Телефонный звонок Корнелиуса мгновенно протрезвил Лутреля, вырвавшего Ноди из объятий Пьеретты. Чокнутый уже был готов отправиться в Даммартен.

Фелиция сидит у изголовья умирающего, поставив на стол чашку горячего цикория с молоком. Сквозь ставни просачивается дневной свет, освещая стену и угол потолка. Аттия стонет, пытается повернуться, чтобы уйти от своего кошмара, но сильные руки Фелиции не дают ему шевелиться. Аттия бредит. С трудом разжимая губы, он монотонно произносит едва слышным голосом:

– Мухи… Отгоните мух…

По его небритому лицу текут слезы. Насекомые – это навязчивая идея мужественного Большого Жо. Он возненавидел их в Маутхаузене, когда они садились, спокойно перебирая лапками, на открытые глаза умерших. Когда он вернулся, он несколько раз повторил Лутрелю и остальным:

– Поклянитесь, что, когда я умру, вы закроете мне глаза.

Они поклялись.

Доктор Бурели приехал около полудня. Сискосс вернулся в Шампини, сообщил Корнелиусу о местонахождении Жо, после чего боксер предупредил Бурели, не заставившего себя упрашивать. Обычно он лечит честных людей, но он друг Аттия. Они были депортированы в один лагерь, где Большой Жо был ассистентом доктора.

Узнав о критическом состоянии раненого, доктор Бурели захватил с собой необходимые инструменты. Под строгим взглядом Фелиции он извлек пулю из грудной клетки Жо, осмотрел раненую руку с прошедшей насквозь пулей, поставил капельницу. Доктор провозился с раненым почти два часа, после чего пришел в столовую, обставленную в стиле а ля Генрих Третий, где, скорчив гримасу, выпил чашку цикория с сахарином.

Доктор укладывал инструменты в свой чемоданчик, когда перед домом Фелиции остановилось парижское красночерное такси. Врач подошел к окну и увидел выходивших из машины трех женщин с ребенком. Это были Маринэтта, Маргарита, жена Аттия с дочкой Николь на руках, и Надин, подруга Фефе, отправленные Корнелиусом.

– Мужчины сейчас приедут, – сообщила Маринэтта доктору, ища глазами достойное место для своих песцов.

Врач извинился.

– Я не могу их ждать, так как у меня много работы. Скажите им, что все будет хорошо. Я вернусь вечером сменить перевязку. В случае осложнения позвоните мне.

Доктор постоянно навещал Жо. Придя в последний раз к раненому, он улыбнулся: веки Жо стали приобретать нормальный оттенок. Он выкарабкается.

В три часа дня приехали Лутрель, Ноди и Фефе на старом, починенном Сискоссом «салмсоне». Мужчины долго сидели в молчании у изголовья Жо, затем перешли на кухню, где женщины готовили обед из продуктов, привезенных Маринэттой.

Прошло три дня. К банде присоединились Бухезайхе и освобожденная полицией Мари-Луиза. Газеты больше не интересовались происшедшим. По радио сообщили о том, что министр внутренних дел поздравил профектуру полиции за проведение успешной операции в Шампини.

В доме Фелиции, превращенном в пансион, царит эйфория. Состояние Аттия заметно улучшается. Деревенский воздух увеличивает аппетит его друзей после долгих прогулок на природе. Однажды днем приятная беседа в саду прерывается телефонным звонком. Маринэтта снимает трубку и слышил взволнованный голос Корнелиуса:

– Быстро уезжайте. Меня предупредил господин Жозеф. Полиция выследила вас.

Маринэтта не успела ни о чем больше спросить, немногословный Корнелиус уже повесил трубку.

– В чем дело? – спрашивает Аттия, отложив в сторону газету.

– Полиция! – кричит Маринэтта из передней.

Она бежит в сад. Лутрель уже все обдумал и спокойно излагает стратегию. Никакой паники в стиле июня сорокового. Жорж, Маргарита, Фефе и Надин поедут поездом, он проводит их до станции и вернется в Париж на машине с Маринэттой и Мари-Луизой.

– А я? – спрашивает Аттия.

– Не беспокойся, я сообщу тебе, где меня найти. Ты отправишься к Эмилю Сованя. В его борделе ты будешь в безопасности.

Когда час спустя двадцать пять вооруженных полицейских, возглавляемых шефом уголовного розыска, врываются на ферму Фелиции, они застают там только кормилицу, нянчавшую Николь. Фелиция ничего не знает. Ничего не видела и ничего не слышала. Она, как свирепая волчица, набрасывается на инспектора, протянувшего руку к ребенку Аттия, затем успокаивается и продолжает монотонно повторять одно и то же… Полицейские уходят несолоно хлебавши. После Шампини префектура полиции может внести Даммартен в список своих поражений.

Что касается беглецов, то за них можно не волноваться. Правда, в поезде у Аттия разошлись швы, и он приехал к Сованя изможденным, но беспрепятственно. Его сопровождала Маргарита. Передохнув в течение нескольких дней в зеркальных комнатах борделя и восстановив силы, Аттия уже один отправился в Поршевиль, к Эдуарду Буржуа, на виллу «Титун», расположенную на берегу Сены. Старый приятель Пьера по Африканскому батальону стал в мирное время кинологом.

Бухезайхе оставил Мари-Луизу на улице Блондель, а сам собрал чемодан, забрал деньги, проинструктировал Табора, взял маузер и боеприпасы и в свою очередь отправился в «Титун».

Лутрель и Ноди вернулись в свои резиденции. Пьер и Маринэтта отправляются на улицу Буало, к старому другу Пьера Андре Темано, с которым он познакомился на Пигаль в начале войны. Лутрель выходит из дома только в «Санта-Марию», в бар на улице Соссэ, откуда он может созерцать в свое удовольствие стены Сюртэ. Что касается Рэймона, он все время проводит в кровати с Пьереттой.

К Нузею тем не менее приходит утешение.

Второго октября, благодаря счастливому стечению обстоятельств, без которого невозможна деятельность никакой полиции, его люди задержали Анри Фефе. Накануне облавы в Шампини Аттия поставил на ремонт в одном гараже в Мо угнанный автомобиль. Машину случайно обнаружили двое инспекторов, остановившихся у гаража, чтобы заправиться. Они сообщили о своей находке Нузею, подключившему гараж к подслушивающей установке. Телефон зазвонил, и некто поинтересовался, как идет ремонт машины. Было установлено, что звонили из бара Альфреда Бонера, с улицы Пюже, на Монмартре. Через полчаса на плечи спокойно пьющего кофе Фефе ложатся две руки.

В течение четырех дней подряд, то есть девяносто шести часов, или пяти тысяч семисот шестидесяти минут, Фефе подвергается самому изощренному допросу. Его голова удвоилась в объеме, зубы шатаются, губы распухли и потрескались, глаза превратились в две щелочки под нависшими опухшими веками. Ни один орган не ушел от наказания: на ребра, лодыжки, пальцы, лопатки, ноги сыплется град ударов в соответствии с международной конвенцией, определяющей отношения между полицейскими и ворами.

Анри Фефе кричит, вопит, харкает кровью, теряет сознание, приходит в себя, снова кричит от боли. Полицейские пытают его, так как они знают, что он знает. Но Анри Фефе молчит.

– Фефе – это мужчина, – говорил о нем Лутрель.

19

– Прекрасная работа, Борниш.

Комиссар Баньель говорит резким, немного презрительным тоном. Его обычно спокойное лицо выражает с трудом сдерживаемую ярость. Пригвожденный к своему стулу, я не отрываю глаз от клавиш моей старенькой пишущей машинки, в то время как Дюрье, Идуан и Гелтель смотрят на Баньеля, затаив дыхание. Патрон очень редко демонстрирует свои эмоции, но штурм «Таверны» в Шампини нашими соперниками из префектуры полиции приводит его в отчаяние. Он чувствует себя униженным, с трудом перенося насмешки коллег.

Баньель встает с кресла, обходит вокруг стола, берет в руки газеты и трясет ими: «Взятие штурмом генерального штаба налетчиков на почтовые фургоны», «Поразительная атака полицейских» (это заголовки «Франс-Суар»).

«Пари-Пресс» жирными буквами возводит Пьера Лутреля в первый ряд врагов общества, называя его кличкой: Пьерро Чокнутый. Фотографии Лутреля, Аттия и Бухезайхе украшают первые страницы и других газет.

Ошеломленные французы всматриваются в лица ведущих персонажей преступного мира. В здании на набережной Орфевр префект полиции Шарль Люизе заявляет:

– Звезда гангстеров закатилась.

Министр внутренних дел господин Депре одобрительно кивает и поздравляет его.

– Это – триумф судебной полиции, – гремит Баньель. – Наше поражение объясняется вашим легкомыслием, Борниш. Еще бы! Вы доверились Дешану, не составив даже протокола, не записав его показаний. Разве можно верить людям его сорта? Но вы отпускаете его! Это непростительная халатность, Борниш. Теперь представьте себе, что он расскажет о вашей беседе в префектуре полиции, Нузею… или Пино! Хорошо я буду выглядеть!

Забыв о степенных манерах будущего главы Ложи, Баньель бросает газеты на стол и снова смотрит на меня, качая головой.

– Вы еще очень неопытны, Борниш, чтобы брать на себя подобные инициативы! Вы хотя бы отдаете себе в этом отчет? Машу указывает вам на Дешана, а вы, добрый принц, отпускаете его!..

– Но, патрон, – слабо защищаюсь я, – вы забыли, что я поставил вас в известность! Дешан обещал передать нам сведения…

– Он передал их вам? – с сарказмом спрашивает Баньель. – Или он вам позвонил? Теперь представьте себе, что он предупредил Нузея!

– Это невозможно, патрон, потому что он арестован префектурой полиции.

– Разумеется, он арестован. Но разве он не предлагал вам арестовать его в подобном случае?

Баньель прав. Опьяненный первым успехом, я поступил легкомысленно. Я допустил серьезную ошибку, и, если об этом узнает дивизионный комиссар Жилле, он может выгнать меня из бригады по борьбе с бандитизмом. При этой мысли в горле моем пересыхает.

– И двое убитых! Вы отдаете себя в этом отчет? Впредь не выпускайте своих осведомителей из рук, Борниш! Для этого необходимо составлять протокол их признаний и запирать его в ящике своего стола, чтобы иметь возможность достать его оттуда в любой момент. Вот что такое баш на баш. Даешь информацию? Нет – иди в тюрьму.

– Я понял, патрон.

Баньель долго пристально смотрит на меня, затем поворачивается, возвращается к своему столу, закуривает «Голуаз» и садится. Я с облегчением начинаю думать о реванше. Прокашлявшись, я неуверенно предлагаю:

– Может быть, мне навестить Дсшана в «Санте»? А вдруг он даст какую-нибудь информацию?

Комиссар качает головой:

– Нет, Борниш, мы должны извлечь Дешана оттуда. Я позвоню судье Девизу, чтобы он дал вам пропуск. Мы предъявим ему повестку по делу в Мо. Это научит вашего протеже держать слово.

Бретонец снова оказывается в моем кабинете. Пребывание в тюрьме отразилось на его внешнем виде: он небрит, бледен, одежда мятая. Мы молча слушаем его рассказ о штурме «Таверны». Он был в баре со своим другом Декюрзье, когда раздался первый выстрел. Баск вышел на крыльцо, чтобы посмотреть, что происходит. В ту же секунду он был смертельно ранен.

– Кто из вас стрелял? – спрашивает Баньель.

– Никто, господин комиссар, клянусь. Мы никогда не видели ничего подобного. В зале было полно работников кино.

– Газеты пишут, однако, что полицейские стреляли в целях самозащиты.

– Это все болтовня, комиссар. Никто в «Таверне» не стрелял. Декюрзье не был даже вооружен, я тоже, равно как и Марио Прост, владелец. У Бухезайхе был пистолет, но он ушел через погреб…

– Но ведь там оставались еще Лутрель, Ноди и Аттия, которые не имеют привычки выходить из дома с пустыми карманами, – ухмыляется Дюрье.

– Что? Кто? – ошеломлен Дешан. – Но их там вовсе не было!

– Как это? – подскакивает Баньель. – Ты утверждаешь, что полицейские Нузея сражались с тенями?

– Именно так. Ни Лутреля, ни Аттия, ни Ноди там не было.

Мы переглядываемся. Патрон сдержанно улыбается. Несмотря на утверждения префектуры полиции, заголовки-дифирамбы газет и заявления самого префекта, штурм «Таверны» потерпел фиаско. Зачем скрывать? Неудача наших коллег доставляет нам бесспорное удовлетворение.

– Если вы поступите со мной по-человечески, – продолжает Дешан, – я сообщу вам сведения, благодаря которым вы поймаете их. Только при условии, что это останется между нами.

– Говори, – подбадривает его Баньель.

– Вот. Я знаю одного парня, который контактирует с Жо Аттия. Его зовут Комар, потому что он карлик, его рост всего метр пятьдесят сантиметров. Он встречается с Жо в бистро «Этан», в предместье Сен-Мартен. Разве это не услуга, господин комиссар?

Баньель делает затяжку, думает, затем принимает решение:

– Борниш, проводите Дешана в «Санте».

Надевая наручники на заключенного, я с удивлением смотрю на своего шефа.

– А протокол? – спрашиваю я его.

– Какой протокол, Борниш? – удивляется он. – Когда имеешь дело с серьезным и интересным осведомителем типа Дешана, не стоит досаждать ему бумагомаранием.

Легко догадаться, о чем думает Дешан. Его взгляд ясно выражает: комиссар – это человек! В то время как я… Впрочем, в машине, везущей нас в тюрьму, он неожиданно спрашивает меня:

– Скажите, что я вам такое сделал? Почему вы хотели потопить меня?

Невозможно объяснить ему, что в данном случае Баньель просто выпендривался. Машина сворачивает к «Сайте», и бретонец заявляет:

– Я забыл сказать вашему шефу об одной интересной детали. Передайте ему, что Лутрель посещает одно кафе на Монмартре… «Солнце Орана» на улице Жоффруа-Мари. Его хозяин – тулузец, один из его приятелей. Вы не забудете?

– Не волнуйся.

Я собираюсь как можно скорее отправиться по этому адресу, но не хочу пока говорить об этом Баньелю. Жильбер Дешан – это единственная частная собственность, которой я обладаю.

Если рост Комара и достигает метра пятидесяти, как утверждает Дешан, то только благодаря туфлям на высоких набивных каблуках. Босиком он не превышает метра сорока двух сантиметров. Это действительно карлик, карманный вор, уменьшенная модель мошенника, мини-жулик. Зато у него большая голова, рыжие волосы и маленький вздернутый нос. Лицо его на редкость морщинистое, напоминающее смятую бумагу. Его левая ноздря постоянно подергивается от тика.

Когда я вхожу в кафе, он стоит на табурете, чтобы дотянуться до стойки. Я быстро осматриваюсь в погруженном в полумрак баре. На стенах висят пожелтевшие фотографии Марселя Сердана, Эдит Пиаф, Роберта Шаррона, Мистен-гетт, Жана Робика, Мишеля Симона, Лорана Детюиля, Рене Виетто, Мари Белль, Мадлен Солонь и Сталина. Прямо над полками, где стоят бутылки с аперитивом.

Комар недоверчиво смотрит на меня. Он спрашивает низким голосом, почти басом, неожиданным в этом маленьком теле:

– Это ты меня вызвал?

Я киваю. Разговаривая с ним накануне по телефону, я отметил его недоверчивость. Поэтому я сразу перешел к делу и сказал, что хочу с ним увидеться по «поводу Дешана». Описав ему свои приметы, договорился о времени нашей встречи в кафе «Этан».

Комар протягивает мне миниатюрную ручку.

– Тебе что-нибудь нужно?

– Нет, – говорю я. – Не мне. Жильберу. Он взял адвоката Борена. Он просил меня передать тебе, чтобы ты избавился от носков из Молльена.

– Почему? – спрашивает Комар, вытаращив глаза.

– Дело в том, что двое парней, которых полицейские задержали в Мо, раскололись. Жильбер просил передать, чтобы ты был начеку. Если тебя спросят, то ты его не знаешь, и он тебя тоже не знает.

По-видимому, мне удается моя роль, так как недоверчивость Комара улетучивается.

– Само собой! – восклицает он. – Значит, он сидит по делу Молльена?

В голосе его угадывается беспокойство, и я начинаю подозревать, что он тоже участвовал в операции. Мне очень любопытно, какие на нем носки.

– Нет, – говорю я, – только по делу Шампини. В «Санте» он встретил одного парня, которого освободили, и тот связался со мной. К счастью, я в этом не замешан. Кражи – это не моя специфика…

– А ты по какому профилю? – заинтересованно спрашивает Комар.

– Угон автомобилей. Это доходнее и легче сбыть, особенно в провинции. Конечно, встречаются мошенники, но в целом это доходно.

Я вру с легкостью, без всякого риска, так как если я попадусь, я тут же достану удостоверение и отведу Комара в комиссариат. Однако я предпочел бы больше узнать о Жо Аттия. Комар снова становится подозрительным.

– А ты давно знаешь Жильбера? – спрашивает он.

Это ловушка. К счастью, я изучил дело Дешана в архивах судебной полиции.

– Четыре года. Мы познакомились в «Санте» в сорок втором. Он сидел за подделку хлебных карточек, а я – за гомосексуализм.

– Ты и вправду больше похож на гомика, чем на угонщика, – замечает Комар. – Это называется соединять приятное с полезным.

Я проглатываю комплимент и невозмутимо продолжаю:

– Он был в камере пять-тридцать, а я – пять-тридцать пять. Во время войны мы потеряли друг друга из вида, но после Освобождения встретились у Мари-Луизы, на улице Блондель.

– У жены Бухезайхе?

– Да. Совсем недавно, потому что я был до этого на Лазурном берегу. Ты выпьешь чего-нибудь?

– Анисовый ликер, Жанно, – заказывает Комар.

– Два.

Хозяин с торчащими ушами пристально рассматривает меня. Я поворачиваюсь к Комару.

– Меня зовут Дегалтье, Теофиль. Предки наградили меня дурацким именем. Друзья зовут меня Тео, так короче. Я оставлю тебе свой адрес. До полудня я дома. Если тебе что-нибудь понадобится…

Сейчас наступает ответственный момент. Эта преамбула мне нужна, чтобы усыпить бдительность Комара, развеять его сомнения. Члены воровского мира всегда начеку, всегда бдительны и наблюдательны, чтобы не попасть в западни, расставленные полицией. Я осознаю это, когда Комар, сделав большой глоток, прямо говорит мне:

– Странно, что Жильбер никогда не рассказывал мне о тебе.

Я с трудом удерживаюсь от искушения достать свое полицейское удостоверение и продолжить после этого нашу беседу на улице Бассано. Комар не устоит перед воплями Дюрье и бицепсами Гелтеля, это точно. Но он скажет минимум, а его арест только насторожит главарей. «Терпение», – убеждаю я себя.

– Странно, – говорю я уверенно, – о тебе он мне рассказывал. Он даже сказал, что Комар – человек надежный. Если тебе понадобится помощник, можешь на меня рассчитывать. Но я не стану тебя упрашивать.

Комплимент льстит микрогангстеру. Он выпивает ликер, спрыгивает на пол.

– Оставь, я угощаю. – Он бросает на прилавок горсть монет. – Позвони мне завтра в это же время. Быть может, у меня будет для тебя что-нибудь интересное.

Комар протягивает мне нервную руку. Он не сказал мне, где найти Жо Аттия.

– Роже, не ходи туда один, мне страшно, – сказала Марлиза, когда я сообщил ей о свидании с Комаром, которое он мне назначил у входа на кладбище у Шарантонских ворот. – По крайней мере предупреди Баньеля. А что, если карлик устроил тебе западню?

– Не волнуйся, я – ас полиции, – пошутил я.

– Ты просто смешон, Роже, – настаивала Марлиза, охваченная тревогой. – Возьми по крайней мере свой револьвер.

– Нет. Я никогда не буду пользоваться оружием.

Я надел свой плащ, спустился по лестнице, сел в метро. Ровно в семнадцать часов я был в условленном месте. Комар тоже. Он сидел за рулем черного «ситроена» с желтыми полосами. Широко улыбаясь, он открыл мне дверцу.