Текст книги "Гангстеры"

Автор книги: Роже Борниш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 15 страниц)

27

Под кустом роз лежало скорченное тело. Уши были прикрыты руками, словно Анри Старк не хотел слышать звуки выстрелов, ища спасения в тишине. Первая пуля попала ему в колено; вторая – в бедро; третья – в живот; четвертая – в плечо; пятая – в гортань и, наконец, последняя – в рот, разорвав ему затылок. Расширенные глаза свидетельствуют о жутком конце, об ужасе, который не могла стереть даже смерть. От трупа несет зловонием экскрементов.

Анри Старк, прозванный Парижанином, убит за донос на Жо Аттия. Он заплатил за свое предательство здесь, на цветочной клумбе марсельского холма, возвышающегося над морем. Новость об экзекуции и изощренности, с которой она была проведена, быстро обошла камеры тюрьмы «Фресн», куда в начале апреля тысяча девятсот сорок восьмого года были переведены Аттия и Бухезайхе. Престиж Большого Жо и Толстого Жоржа еще больше увеличился. С тех пор как они занимают соседние камеры, их репутация, их связь с Лутрелем и исходящая от них сила сделали их сеньорами в арестантском доме: они навязывают свою волю тюремным охранникам и вызывают восхищение заключенных.

Будучи практичными, они сразу трезво оценили окружающий их тюремный мир, адаптировались к голым стенам камер, из которых сквозь зарешеченные окошки они различают лишь красные черепичные крыши и гранитные камни тюрьмы. Они принимают свою судьбу философски. Чтобы их осудить, правосудию необходимы доказательства, а пока оно располагает лишь сомнительными свидетельскими показаниями. Полицейским ничего не удалось из них вытрясти: беседовать с ними – все равно что биться головой о стену. Пытки и избиения не страшны ни гестаповцу, ни депортированному. Здесь, во «Фресне», они живут, окутанные ореолом славы, окруженные всеобщим почтением.

Их власть доказывают щедрые посылки, которые они получают и делят с более обездоленными, а также частые визиты известных адвокатов и знаки уважения, оказываемые им надзирателями и тюремным начальством. Все их поведение говорит о том, что они находятся здесь только транзитом, что их заключение – не более чем временная перипетия. Их прошлые подвиги оказывают постоянное давление на санитаров, библиотекарей, парикмахеров, поваров, завербованных ими как ценные агенты. Сообщники Пьерро Чокнутого держат тюрьму в своих руках, заставляют остальных выполнять обет молчания, разрабатывают тактику защиты, сбивающую судей с толку.

Несмотря на изоляцию, Аттия и Бухезайхе учредили здесь свой трибунал над воровской паствой. Ни один заключенный не отправляется во Дворец правосудия, не проконсультировавшись с ними. Суд тюрьмы выносит свои приговоры от имени не знающего пощады закона преступного мира. Доносчики подвергаются моральному и физическому наказанию, жестокому и извращенному, но тюремная администрация не вмешивается в эти дела.

Садясь в парикмахерское кресло, заключенный может сойти с него с бритвенным порезом на щеке; он может беспомощно наблюдать, как более обездоленные дегустируют и разворовывают его посылку; ему вменяется в обязанность несколько раз в день вставать на колени со связанными сзади руками и повторять: «Сегодня я донор. Сделайте так, чтобы завтра я не стал покойником».

Закон вершат Большой Жо и Толстый Жорж, сообщаясь между собой по трубам центрального отопления, и горе тому, кто осмелится помешать их разговору. Они держат в руках услужливых надзирателей, закрывающих глаза и уши во время ежедневной прогулки, во время посещения дантиста и церковной службы. Раз в неделю, в тюремной приемной, их жены Маргарита и Мари-Луиза получают подробные инструкции.

И вот я решаю помериться силами с этими двумя каидами в надежде узнать, где скрывается Пьер Лутрель. Я собираюсь начать с Жо Брахима Аттия.

Большой Жо в элегантном костюме цвета морской волны, в сорочке с черным галстуком сидит передо мной в зале суда за огромным столом, покрытым зеленым сукном. Обычно здесь сидят директор и асессоры, следя за дисциплиной. У него открытое лицо с хорошо очерченными чертами, чувственный рот. Он похож на затаившегося хищника. Если бы я не знал его преступного прошлого, он мог бы внушить мне доверие.

Партия будет непростой. Я не располагаю никакими средствами давления на него. С момента своего заключения он не назвал еще ни одного имени, ни одного места, ничего. Тем не менее я должен переходить в наступление. К моему удивлению, он начинает первым:

– Полицейские, наверное, очень устали? – интересуется он.

Он говорит хриплым голосом с акцентом парижского предместья.

– Почему? – спрашиваю я с удивлением.

– Вы рыщете в поисках бедолаг. На вашем месте мне бы все это уже осточертело. – Удовлетворенный своими словами, он смотрит на меня с вызовом. Он удобно устраивается на стуле, выуживает из кармана сигарету, прикуривает ее, выпускает голубой дым. Чувствуется, что ему хочется позабавиться со мной.

Для него я всего лишь развлечение, вносящее разнообразие в монотонность его жизни, а кроме того, он рассчитывает узнать от меня что-нибудь новенькое о ходе следствия. Я должен быть с ним начеку.

– Я не понимаю, – говорю я.

– Чего тут не понять, – насмешливо бросает он. – Вы постоянно за кем-то бегаете. Поймав и упрятав одного, вы начинаете поиски и гонку за другим. Вас еще не тошнит от вашей работы?

Задетый за живое, я отвечаю:

– А вас от вашей?

На его лице появляется свирепая улыбка.

– Вы слишком нервный. Сколько вам лет?

– Двадцать восемь.

– Мне тридцать два, но я не неофит. Моя профессия – вор. Грабить банки – это не воровство, это пуск денег в оборот.

Аттия снова выпускает клуб дыма, демонстрируя свои пожелтевшие зубы.

– Общество разделено на три группы людей: богачей, дураков и мошенников. Простая арифметика. У кого, по-вашему, мы должны брать деньги?

– Надо работать, – отвечаю я.

– В таком случае мы попадем в категорию дураков, а вы останетесь без работы, так как не нужны будут ни полицейские, ни тюрьмы. До вас доходит?

Я с удивлением смотрю на Аттия.

– Вы случаем не анархист?

Он кивает:

– В некотором роде. Однако, если бы был профсоюз мошенников, то я был бы его членом. Увы! Воры не умеют организовываться. Профсоюз мог бы распоряжаться всеми денежными средствами и поровну делить их между его членами, не забывая о тех, кто находится в тюрьме.

– Это уже попахивает коммунизмом…

– Нет. Коммунизм основан на труде. Я не хочу быть стахановцем воровского труда.

В его глазах светятся веселые искорки. На безымянном пальце сверкает перстень с бриллиантом.

– Вы просто асоциальный тип, – говорю я. – При таком образе мыслей вы никогда не сможете вернуться в общество.

– Я этого и не хочу, – заявляет он. – Вы – полицейский, я – мошенник. Каждому свое. Я родился и умру мошенником. На моих похоронах не будет честных людей, за исключением, конечно, ваших коллег, которые придут в качестве наблюдателей, чтобы посмотреть на всех моих приятелей.

Улыбка неожиданно сходит с его погрустневшего лица. Мне вспоминаются газетные сообщения, связанные с делом в Шампини. «Аттия, бывший участник Сопротивления и депортированный, связан с гангстерами, работавшими в гестапо».

Мошенник Аттия, всеми оставленный, был депортирован в Маутхаузен под номером тридцать четыре тысячи четыреста восемьдесят три. Мошенник Аттия вернулся не только из лагеря, но и к своему противозаконному ремеслу. Кто-нибудь другой на его месте добился бы почестей, льгот, наград. Большой Жо проявил бесспорную самоотверженность в лагере, где из трехсот семидесяти восьми тысяч душ уцелело только сорок восемь тысяч. Но он никогда не говорил об этом, никогда не хвастался. Его приговорили к повешению за кражу мешка с картофелем для товарищей. Он спасся, потому что его вовремя предупредили. В мае сорок пятого года во время изнурительных маршей ослабленные депортированные валились с ног от усталости, и тогда СС их приканчивали, оставляя трупы прямо на дороге. Большой Жо спас жизнь семнадцати несчастным, поддерживая их во время переходов, пока к ним не вернутся силы. Он не знал этих людей, для него они были просто люди: бедные, богатые, евреи или католики – не важно. Это были страдающие люди, и он помогал им. Семнадцать человек обязаны ему жизнью.

Мелодичный звон часов, висящих над дверьми судебного зала, отрывает меня от размышлений.

– Вы работали с Пьером Лутрелем, – неожиданно говорю я, – с гестаповцем!

Большой Жо гасит сигарету о пепельницу, раздавливая окурок указательным пальцем.

– Я познакомился с Пьером, когда мне было двадцать лет, – отвечает он, поднимая голову. – Во время войны у него была своя жизнь, у меня – своя. Мы встретились в сорок шестом. Мы выжили в Африканском батальоне только благодаря нашей дружбе, а этого нельзя забыть.

– Так же, как и ваши общие дела: улица Мобеж, авеню Пармантье, почтамт в Ницце…

– А больше ничего? – перебивает он меня. – Можете повесить на меня все ограбления с сорок шестого года.

Я отступаю, не желая обидеть его.

– Это не входит в мои обязанности. Эти дела ведут мои коллеги из префектуры. Я отношусь к службе национальной безопасности. Я хотел бы знать…

Судебный зал оглашается его хохотом.

– …Где находится Пьер Лутрель, не так ли? Если вы рассчитываете на меня, то вас ждет разочарование. Я не знаю, где Лутрель. Может быть, он в Испании, в Африке, в Америке или где-нибудь еще. Я уже давно ничего не слышал о нем.

– Вам немного не хватает его?

Жо внимательно смотрит на меня и неожиданно переходит на «ты».

– Ты хитер, – говорит он. – Может быть, как-нибудь я и расскажу тебе о моей жизни, ты нравишься мне, но пока это преждевременно, ты согласен?

Жо протягивает мне свою пачку «Голуаз». Я отрицательно качаю головой.

– Послушай! – продолжает он с пылом. – Если ты действительно любишь свою работу, то докажи мою невиновность!

– Что?

Пламя спички освещает его лицо.

– Послушай, парень! Ни меня, ни Лутреля в Шампини не было. Твои коллеги из префектуры ни за что уложили двух человек. Чтобы спасти репутацию, они обвинили меня в «попытке убийства полицейских при исполнении служебных обязанностей». Кажется, там обнаружили мой кольт, и подобранные гильзы соответствуют желобу дула. Но я клянусь тебе, слышишь! А слово Жо Аттия что-нибудь значит… Клянусь, что меня там не было!

– Однако ошибка в судебном опознании личности бывает одна на тысячу случаев.

– Так вот я и есть этот случай.

– Значит, вы кому-то одолжили ваше оружие.

Аттия отрицательно качает головой, встает, берет меня за плечо и, доведя до двери судебного зала, протягивает мне свою широкую руку.

– Установи мою невиновность. Это твой долг полицейского.

Мы расстаемся. Я ничего не узнал от Большого Жо.

28

На довольно широкую лестничную клетку выходят четыре двери, обитые кожей фиолетового цвета. Поручни из кованой стали покрыты сверху черным лаком. К полу прибит палас гранатового цвета, на котором лежит кричащий ковер с изображением купидонов, дующих в трубы. Картина с купающейся обнаженной Венерой повешена на стене, выкрашенной в слащавый розовый цвет. Венецианский фонарь освещает лестничную площадку приглушенным светом. Мы с Идуаном топчемся здесь уже в течение часа. Время от времени мы по очереди прикладываем ухо к двери, находящейся напротив лестницы: до нас доносятся прерывистые вздохи и стоны экстаза. Мы охраняем любовь Бухезайхе и Мари-Луизы.

– Он просто ненасытен, – с восхищением шепчет Идуан, хотя ожидание уже осточертело ему.

После десятимесячного тюремного воздержания Толстый Жорж не торопится разомкнуть нежные объятия. Идуан хорошо проверил, что из окна комнаты дома свиданий на улице Шатобриана, расположенной на пятом этаже, побег невозможен. Из предосторожности я прикрепил один браслет наручников к железной спинке кровати, оставив другой на запястье арестанта. После этого мы с Идуаном вышли, закрыв за собой дверь и оставив парочку наедине. С тех пор мы стоим на часах. Время от времени мимо нас прошмыгивают смущенные парочки, выходящие из соседних комнат или спускающиеся с верхнего этажа. Мы узнаем некоторых из наших коллег, которые, как выясняется, являются завсегдатаями подпольного заведения, которое я выбрал для свидания Толстого Жоржа и Мари-Луизы. Полицейским тоже не чуждо ничто человеческое.

Идея устройства этой библейской встречи между убийцей и его подругой принадлежит Марлизе. Подобную западню могла придумать только женщина, хорошо знающая мужские слабости. Это было вечером, когда я вернулся домой после бесплодного разговора с Аттия. Меня не очень привлекала перспектива допрашивать Бухезайхе, который спокойно и благодушно, как опытный боксер, увернется от всех моих ударов. Я заранее знал, что Толстый Жорж, не менее умный и хитрый, чем его сообщник, ответит на все мои вопросы безразличным молчанием или хитроумным умалчиванием.

Вытирая на кухне вымытую Марлизой посуду, я внезапно сказал:

– Даже не знаю, с чего мне с ним начать?

Марлиза посмотрела на меня сочувственным взглядом.

– Перед чем не может устоять самец? Перед самкой. Я уверена, что, если ты устроишь ему свидание с его сожительницей, он будет с тобой покладистее.

Потрясенный предложением, я застыл с мокрой тарелкой в руках. Идея была хорошей, но трудно осуществимой.

– Не могу же я поставить в своем кабинете походную кровать! – проворчал я.

– Что за люди эти полицейские! Им всегда подавай готовый рецепт, – возмутилась Марлиза. – Подумай немного, это твоя работа!

Я подумал и решил, что мне следует действовать поэтапно. Сначала перейти с ним на короткую ногу, затем в подходящий момент предложить ему сделку баш на баш. Я трижды приглашал заключенного в свой кабинет, где его ждала Мари-Луиза. В первый раз он посмотрел на меня с удивлением; во второй раз – с благодарностью, а в третий раз даже не взглянул на меня, пожирая глазами Мари-Луизу. Сидя за письменным столом, я наблюдал за крещендо любовной пытки. Я с удовлетворением констатировал, что Толстый Жорж доведен до крайности, поэтому по дороге во «Фресн» я предложил ему:

– Если ты поможешь мне, я помогу тебе.

Находясь под властью своих чувств, Толстый Жорж поднял на меня глаза.

– Что ты имеешь в виду?

– Ты рассказываешь мне о Лутреле, – предложил я с вожделением, – а я устраиваю тебе любовное свидание с Мари-Луизой.

Машина Крокбуа подъехала к арестантскому дому. Я ждал ответа с бьющимся сердцем.

– Хорошо, – ответил наконец Бухезайхе. – Только сначала Мари-Луиза, а потом уже вопросы.

– Идет!

Таким образом, взяв в сообщники Идуана и в тайне от Баньеля, я несу дозор на лестничной клетке дома свиданий.

В соседнюю комнату проскальзывает парочка, следуя за горничной в белом переднике и короткой плиссированной юбке. Не обращая на нас внимания, горничная берет чаевые и спускается вниз по лестнице. Я смотрю на часы. Свидание Толстого Жоржа и Мари-Луизы продолжается уже девяносто минут. Я нахожу это вполне достаточным, беспокоясь, что излишество может повредить памяти Бухезайхе. Я стучу в дверь и жду, затем открываю ее и просовываю голову. Положив руку под голову, мой пленник смотрит на меня с удовлетворением: черты его лица расслаблены.

– Пора ехать, Жорж.

Я подхожу к кровати и расстегиваю наручники, в то время как Идуан, сунув руку в карман, не спускает с него внимательных глаз. Бухезайхе целует свою жену в лоб, спускается, голый как червь, с кровати и начинает одеваться. Когда он заканчивает, я надеваю на него наручники. Он подходит к кровати и наклоняется над Мари-Луизой, натянувшей одеяло до подбородка. Он с нежностью смотрит на нее, долго ее целует, улыбается ей и наконец направляется к двери. Двадцать минут спустя мы входим в мой кабинет, где я сажусь за письменный стол, а Бухезайхе – напротив меня.

– Я свое слово сдержал, Жорж. Теперь твоя очередь.

– Что вы хотите знать?

– Где Лутрель?

Он выдерживает мой взгляд, затем отвечает:

– Я сижу здесь уже почти десять месяцев, не имея от него никаких вестей. Откуда мне знать, где он? И вообще, Пьер не имеет привычки оставлять свой адрес.

– Но ты знаешь, как с ним связаться?

– Вы ошибаетесь. С Лутрелем не связываются, это он связывается. Когда-то нас было пятеро – тех, кто посещал его: Аттия, Ноди, Дано, Фефе и я. Аттия, Фефе и я находимся за замками. Если вы обнаружите Дано или Ноди, считайте, что вы поймали Пьера. Только предупреждаю вас по-дружески: будьте с ними очень осторожны!

Меня, бесспорно, одурачили. Толстый Жорж, пресыщенный любовью, ловко уворачивается от моих вопросов. Он угадывает мои мысли и старается меня утешить:

– Не расстраивайтесь, господин инспектор. Обещаю, что как только я что-нибудь узнаю, я тут же сообщу об этом вам.

Это вежливая форма намека на окончание нашей беседы. Мне ничего не остается, как проводить его обратно во «Фресн». Все-таки я делаю последнюю попытку:

– Ты уверен, что никто не знает его местонахождения?

Бухезайхе одаривает меня загадочным взглядом, затем тяжело вздыхает.

– Вы знаете, господин Борниш, Пьер – это могила!

29

– Надо быть сумасшедшим, чтобы вернуться во Францию! – взрывается Кармела Диспозито.

Нет, Ноди не сумасшедший, но Пьеретта беременна, и Рэймон хочет, чтобы их ребенок родился на родной земле. Кармела Диспозито, сицилийская тигрица, командующая филиалом мафии, специализирующимся на торговле наркотиками и сигаретами, машет рукой, не в силах переубедить своего лучшего убийцу.

– Ладно, Рэймон, поезжай.

Ее высокомерное лицо выражает досаду, но Ноди болен ностальгией по Франции. Спагетти уже лезут у него из ушей. Бесспорно, итальянцы – прекрасные сообщники, невообразимо жестокие, наглые, дерзкие и хитрые. Однако Ноди и Дано не могут привыкнуть к их безалаберности, неточности, опозданиям и вранью. Они с тоской вспоминают о точных и тщательно разработанных планах Лутреля, доказавших свою эффективность. Абель постоянно повторяет:

– Итальянцы такие же безалаберные, как негры.

Однако это не мешает французам за короткое время набить себе полные карманы. Абель со своей любовницей и двумя детьми, поселившись в кокетливом миланском отеле, живут на широкую ногу, ни в чем себе не отказывая. Рэймон и Пьеретта сняли квартиру в Корсо Витторио Эммануэле, рядом с Ла Скала. Они тоже катаются, как сыр в масле. Ноди и Дано провели несколько приятных, спокойных месяцев на вилле Виареджио, на берегу моря. Возвращаясь с очередного дела к своим подругам, они весело выворачивают свои карманы, выкладывая пачки денег, ездят на пирушки, играют в шары, посещают лучшие рестораны. Итальянцы с умилением смотрят на счастливых французов, не зная, что тоска по родине не оставляет их.

Однажды вечером в одном из миланских клубов, устремив взгляд в пустоту, Абель неожиданно говорит:

– Пьер разработал план налета на банк благородных металлов.

– Прекрасная идея, – подтверждает Ноди. – Поехали!

– Поехали! – восклицает Дано.

Импульсивным натурам свойственно принимать решения, не задумываясь, меняя свою судьбу в одночасье. На следующее утро Ноди отправляется на Сицилию, чтобы сообщить Кармеле о своем выходе из игры. Рэймон делает это с легким сердцем, не испытывая никаких угрызений. С начала их совместной работы, после того как их свели марсельские друзья, он добросовестно и профессионально выполнял все ее поручения, никогда не задавая лишних вопросов. И несмотря на то что молодой француз получал повышенные ставки и премии от Кармелы, не оставшейся равнодушной к его обаянию, он чувствует, что они квиты: он убивал, она платила. Дела есть дела. Теперь он хочет вернуться на родину, восстановить команду из своих парижских друзей, ожидать рождения наследника. Перспектива рождения дочери не привлекает его, он даже не хочет слышать об этом. Затем будет видно: Америка или Африка тоже недалеко.

– Прощай, Рэймон, – говорит Кармела, вставая и глядя на Ноди грустными глазами. – Будь осторожен.

– Прощай, Кармела. Ты тоже будь осторожна.

Он подходит к ней, протягивает ей руку. Кармела обхватывает его за шею, привлекает к себе и долго целует в губы. Сам того не желая, Ноди испытывает волнение от прикосновения к хрупкому, дрожащему телу молодой женщины. Он мягко отстраняет ее и, не говоря больше ни слова и не оборачиваясь, выходит из комнаты.

Само собой разумеется, что когда такие персонажи, как Ноди, Дано или Лутрель, пересекают границу, они не бывают снабжены паспортами, даже прекрасно подделанными итальянскими мастерами этого дела. В этот день, тридцатого октября тысяча девятьсот сорок восьмого года, итальянская полиция особенно бдительна. Только что арестованные Эрнесто Бальзаретто и Фульвио Симуэла, наемные убийцы Кармелы, сообщили под пытками о присутствии в стране французских убийц. Вскоре после этого был обнаружен серый «ситроен», украденный у семьи короля Фарука, оставленный бандой с обильным арсеналом и экипировкой в багажнике. Поэтому на границе поставлены заграждения, полицейские тщательно проверяют документы и прочесывают местность. Кармела, имеющая в полиции своих осведомителей, предупредила Рэймона об аресте одних и бдительности других.

– Все будет в порядке, можешь не волноваться, – успокоил ее Ноди. – Мы кое-что придумали. Спасибо, Кармела.

Их план очень прост. Они с семьями, оружием и багажом доедут на автобусе до Винтимилля как обыкновенные туристы. В баре на рыночной площади, окруженной с севера Альпами, а с юга – Средиземным морем, их будут ждать два матроса-рыбака, друзья друзей. Пока женщины и дети будут прогуливаться по покрытому серой галькой пляжу, Рэймон и Абель договорятся о цене за нелегальный переход морской границы.

Четверо мужчин договариваются очень быстро: высадка в Мантоне, в двадцать три часа. Ноди, верный ученик Лутреля, обдумывает все детали операции. Путешествие в барке с багажом замедлит высадку, которая должна осуществляться быстро. К счастью, один из итальянских рыбаков знает в Мантоне таксиста, Шарля Арриго, который тоже находится в зале. Шарль привез в Бордигера английских туристов и перед обратной дорогой заглянул в бар. Его подзывают, он подходит, и Ноди доверяет ему свои чемоданы.

– А в них нет контрабанды? – подозрительно спрашивает Арриго. – На таможне не шутят…

– Что ты! Там только одежда, – заверяет его Ноди с ангельской улыбкой на устах, являющейся его специальностью. – Жди нас в полночь в Мантоне, перед отелем «Адмиралтейство».

Шофер получает за доставку багажа шесть тысяч франков. Рэймон и Абель помогают ему загрузить вещи в багажник, после чего мужчины прощаются и пожимают друг другу руки.

– В полночь, не забудь, – напоминает Ноди.

– Не беспокойтесь, я буду ровно в полночь, – заверяет его Арриго.

Рыболовное судно подходит к французскому берегу с получасовым опозданием. Съежившиеся на узкой палубе пассажиры дрожат от холода: Элен, подруга Абеля, и их двое детей, закутанных в пальто и непромокаемые плащи; Пьеретта, сложившая руки на огромном животе. Эта ночь особенно холодна, однако никто не жалуется. Море не по сезону спокойно, слышится только легкий плеск воды.

Итальянские рыбаки хорошо знают маршрут.

С выключенным мотором, на инерционном ходу тяжело нагруженная шлюпка причаливает к плавучему доку. Один рыбак ловко спрыгивает на доску, сворачивает перлинь и помогает пассажирам сойти на берег. Перлинь отпускается, мотор включается, и барка уходит в море, вырисовываясь в ночи темным, расплывчатым силуэтом. Рэймон поддерживает Пьеретту, Абель держит за руки детей, Элен замыкает шествие. Они идут по пляжу к набережной, где их поджидает Шарль Арриго. Когда запыхавшаяся группа подходит к каменной лестнице, ведущей к набережной Галлиени, Абель жестом останавливает их, долго всматривается в темноту, наконец замечает такси с включенными фарами.

– Все в порядке, – шепчет он, возобновляя марш. Процессия снова трогается с места.

Абель ошибся. Он не заметил Германа Либессара и Поля Массона, двух полицейских, совершающих рутинный обход. Зато полицейские заметили причалившую шлюпку, высадившую пассажиров в столь подозрительное время и вернувшуюся в море. Либессар и Массон уверены, что это контрабандисты. Затаившись за пальмами, они наблюдают за продвижением группы, которая выходит на набережную и садится в такси. В тот момент, когда машина трогается, полицейские выскакивают из-за своего укрытия на шоссе. Шарль Арриго останавливается.

– Ваши документы, – говорит Массон.

Арриго протягивает их полицейскому, зная, что его документы в порядке. Однако полицейского это не устраивает. Ночная высадка пассажиров на берег кажется ему подозрительной. Массон мог бы их задержать, но что-то останавливает его, какое-то неясное предчувствие, что эти люди, преувеличенно спокойные, но не упускающие из вида ни одного его жеста, могут оказаться опасными бандитами. Внезапно его охватывает тревога. Пересохшим горлом он сглатывает слюну и приказывает Арриго голосом, которому тщетно пытается придать твердость:

– Следуйте в комиссариат.

Сам он кое-как устраивается на подножке такси. Либессар оккупирует вторую подножку. Арриго включает мотор, но тронуться с места не успевает. Переглянувшись, Ноди и Дано синхронно вынимают из карманов правые руки. Оба кольта стреляют одновременно. Либессар широко открывает округлившиеся глаза и рот. Посредине его лба зияет черное отверстие величиной с монету в сто су, из которого течет тонкая струйка крови. Верхняя часть черепа снесена пулей Абеля. Либессар отскакивает на шоссе, но почему-то не падает, а раскачиваясь, пробегает пятьдесят метров, оставляя за собой волнистую кровавую полосу. Затем он валится замертво.

Массону повезло больше. Пуля Рэймона, попавшая ему в живот, вышла через задне-боковую часть ляжки. Странный рефлекс заставляет его нагнуться, чтобы осмотреть свою рану; над его ухом свистит вторая пуля, пущенная Ноди и направленная в его лоб. Массон падает на землю, но, несмотря на страшную боль, разрывающую его кишки, он вынимает оружие и разряжает обойму в своего обидчика.

Тело Ноди пять раз подбрасывает вверх: первая пуля пробивает его легкое, вторая попадает в плечо, третья – в ляжку, четвертая – в живот, пятая добивает его. Рэймон падает на землю с усмешкой на губах. Раздается шестой выстрел: в такси пронзительно вскрикивает женщина, раненная в левое легкое, чуть выше сердца.

Как только началась перестрелка, Шарль Арриго оставил руль, открыл дверцу и, согнувшись пополам, выскользнул из машины. Он помчался в комиссариат.

Впервые за свою бурную жизнь Мамонт теряет голову. Он перешагивает через спинку кресла, садится за руль. В то время как его старший сын плачет, обхватив за шею Элен, в то время как Пьеретта стонет, схватившись за живот, Абель дрожащими неловкими руками ищет сцепление. Наконец он его находит. Он запускает мотор, ошибается в скорости, дает задний ход, резко тормозит, чувствуя боль в плече от запущенного в него пистолета. Массон, придя в бешенство и отчаяние от страданий, бросил в него разряженный пистолет. Абель находит наконец первую скорость, машина резко срывается с места, ревет мотор.

В течение четверти часа Абель колесит со своим жалким экипажем по безлюдным улицам спящего города. У него стучат зубы, он бормочет нечленораздельные слова. В конечном счете он останавливается в привокзальном переулке, с жадностью г отая воздух через дверцу. Элен нежным голосом пытается успокоить рыдающих детей. Постепенно Абель овладевает собой, открывает дверцу, выходит из машины и тихо говорит Элен:

– Выходи! Бежим!

– Как, а Пьеретта? – спрашивает она.

Абель смотрит на подругу своего мертвого друга. Она лежит, согнувшись и слабо постанывая. Абель наклоняется над ней, приподнимает ее пальто. Пьеретта смотрит на него остекленевшими глазами умирающей. Он захлопывает дверцу.

– Она долго не протянет. Идем, Элен.

Взяв в каждую руку по ребенку, он пытается тащить еще и обессиленную Элен, успокаивая ее:

– Не беспокойся. У меня есть друг санитар, он отвезет нас в Париж в своей «скорой помощи».

Но Пьеретта не умерла. В то время как Дано и его семья идут к своему спасению, молодая женщина не может сдержать от боли нечеловеческий крик: к боли в горящей огнем груди прибавляются схватки, разрывающие ее живот. Несмотря на слабость и затуманенное сознание, ее охватывает страх, во много раз превосходящий страх за собственную жизнь. Сейчас она боится, что может умереть ее сын, последняя ниточка, связывающая ее с Рэймоном. Отчаянное желание спасти своего ребенка придает ей энергию. Она совершает неслыханное усилие, чтобы выйти из машины. В ста метрах от себя, которые кажутся ей непреодолимыми, она видит свет в одном окне, но, побежденная болью и усталостью, падает на землю. Силы оставляют ее, но Пьеретта начинает ползти на правом боку, с каждым метром приближаясь к освещенному прямоугольнику. Ей часто приходится останавливаться, пережидая новый приступ схваток. Когда ей остается проползти только десяток метров, отделяющих ее от светящегося окна, силы окончательно оставляют ее. Последним усилием воли она приподнимается на локтях и зовет на помощь. Ее голос очень слаб, однако в тишине улицы его слышат. Окно открывается.

Сначала показывается голова мужчины, затем женщины. Они замечают ее. Пьеретта слышит слова мужчины:

– Не выходи, вызови жандармов.

После этого она теряет сознание. Несколько минут спустя она освобождается от мертворожденного ребенка – девочки, которую полицейские с нежностью положат на тот же мраморный стол в морге, на котором уже лежит ее отец.