355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Роже Борниш » Гангстеры » Текст книги (страница 1)
Гангстеры
  • Текст добавлен: 9 октября 2016, 17:32

Текст книги "Гангстеры"


Автор книги: Роже Борниш


Жанр:

   

Боевики


сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 15 страниц)

Роже Борниш
Гангстеры

Черный «кадиллак» мягко остановился у тротуара, перед входом в здание Сюртэ, сыскной полиции, расположенной в доме одиннадцать по улице Соссэ. Шофер в ливрее выключил сцепление. Лакей, тоже в ливрее, выскочил из машины, обошел се сзади и открыл дверцу. Из прекрасной американской машины вышла женщина лет сорока, элегантно одетая, с темными волосами, уложенными в шиньон, поддерживаемый гребнем, украшенным бриллиантами. На ее запястьях и пальцах были дорогие украшения. Легкой походкой она вошла в холл здания и направилась к дежурному постовому. Из просторной сумки из крокодиловой кожи она достала повестку и протянула ее.

– Я хотела бы поговорить с инспектором Борнишем, – сказала она. Полицейский оценивающе посмотрел на нее, снял трубку и, не спуская с посетительницы заинтересованного взгляда, набрал внутренний номер.

Сидя за письменным столом из светлого дерева, я отложил в сторону папку с делом и собирался спуститься выпить пива в «Санта-Марию», кафе, расположенное по соседству с Сюртэ. В этот момент раздался телефонный звонок. Я снял трубку и услышал раскатистый голос дежурного постового:

– Инспектор Борниш? Вам звонят с поста. К вам явился свидетель.

Я никого не ждал в этот солнечный послеобеденный час. Напряг память, перелистал записную книжку, но ничего не нашел. Я спросил с раздражением:

– Кто это?

– Магараджа Раджпутана, инспектор.

– А! Пусть поднимется.

Три минуты спустя в дверь моего кабинета осторожно постучали.

– Войдите! – сухо сказал я, поправляя галстук.

Магараджа вошла в кабинет и протянула мне немного смятый лист бумаги. На ее руках были белые перчатки. Я предложил ей сесть на единственный в кабинете стул. Она села, закинув ногу на ногу и окидывая странным взглядом убогое помещение. Взгляд ее задержался на гвозде, вбитом в дверь, заменявшем мне вешалку. Некоторое время мы молча разглядывали друг друга.

– Меня зовут Вивиан Лутрель, я сестра Пьера, – сказала она, положив на стол белую бумагу. – Я думаю, вы хотели поговорить со мной о нем. Я не могла приехать раньше, так как с начала войны переехала в Индию, и мы с супругом много путешествуем.

Я взглянул на повестку. Она была датирована сорок седьмым годом. Сегодня двадцать первое июня тысяча девятьсот пятидесятого года, то есть прошло три года. Я был тогда молодым инспектором и работал в первой бригаде на улице Бассано. В то время у меня были серьезные основания допросить сестру Лутреля, главы знаменитой гангстерской банды, которого журналисты называли в газетах Сумасшедшим Пьерро. Близкие друзья этого безжалостного убийцы называли его Чокнутым. С тех пор время многое объяснило: аресты, допросы, доказательства, трупы, рассеянные по стране, составили объемистое дело, в котором прослеживалась преступная деятельность этого человека с трагической судьбой: Пьера Лутреля. Магараджа опоздала со своим свидетельством. Я снова посмотрел на нее и неожиданно заметил, что она охвачена сильной тревогой.

– Инспектор, – спросила она, – какова судьба моего брата? В последний раз мы виделись с ним в тысяча девятьсот тридцать восьмом году, когда он уходил во флот.

С минуту я колебался, но взгляд магараджи требовал ответа. Я подошел к этажерке, на которой стояли папки с делами, и взял одну из них. Заглавными буквами на ней было написано три слова: «ДЕЛО ПЬЕРА ЛУТРЕЛЯ».

– Мадам, – сказал я, открывая дело. – Будьте мужественны. Перед вами развернется печальная эпопея одного из самых опасных преступников нашего времени.

КНИГА ПЕРВАЯ
Каналья весна

1

– Пьер, ты меня узнаешь?..

Голос хриплый и немного испуганный, выдающий отчаяние, голод и лишения. Прислонившись к бару, Пьер Лутрель ставит бокал шампанского и медленно, недоверчиво оборачивается. Его правая рука скользит в карман пиджака. Обратившийся к нему мужчина стоит в двух шагах от него. Он высокого роста. Узкий пиджак подчеркивает развитую мускулатуру. Тщательно завязанный галстук напоминает о героическом прошлом: у него сине-бело-красные полосы. Лицо квадратное, черные жесткие волосы зачесаны назад. Прямой лоб с глубокими морщинами, впалые щеки. Сильный, упрямый подбородок. Нос, расплющенный от многочисленных ударов.

Незнакомец нервным жестом развязывает свой галстук-знамя, расстегивает верхние пуговицы сорочки, демонстрируя темные волосы, в джунглях которых появляется татуировка Африканского батальона: луна и солнце. Затем изречение: «Дурная голова, но доброе сердце».

– Пьер, ты меня помнишь?

Пьер Лутрель, прищурив глаза, разглядывает своего собеседника. Неожиданно он улыбается и протягивает свою широкую руку с нервными длинными пальцами.

– Жо Аттия! – радостно восклицает он.

Мужчины обмениваются рукопожатием, затем Лутрель берет своего друга под руку и увлекает его в глубину зала, к своему столику.

– Здесь нам будет уютнее, – шепчет он.

Бар, погруженный в тревожное молчание, снова загудел голосами.

Лутрель и Аттия садятся рядом в низкие кожаные кресла гранатового цвета, откуда они могут наблюдать за входной дверью.

Жо обводит взглядом облицовку стен из темного дерева, мечтательно задерживая его на красивых женщинах, с вожделением глядя на их икры и колени, обтянутые послевоенным новшеством: нейлоновыми чулками. Давно уже он не посещал роскошные рестораны. Лутрель, подозвав официанта, коротко заказывает шампанское, затем переводит свои золотистые глаза на Жо. Взгляд его быстрый, но оценивающий.

– Вид у тебя довольно потрепанный, – говорит Лутрель.

Аттия жалко улыбается, демонстрируя дыру между рядами красивых белых зубов.

– Ты знаешь, лагеря не способствуют…

Лутрель хмурится.

– Какие лагеря, Жо?

– Я был в Маутхаузене. Когда я оттуда вышел, весил всего пятьдесят килограммов. Анемия… К счастью, каркас у меня оказался крепким, и мясо наросло. Однако дела идут плохо, и это угнетает меня сегодня.

– Отныне, – высокопарно произносит Лутрель, – тебе не придется больше думать о своем будущем. Ты будешь работать со мной. Тебя это устраивает?

При этих словах Лутрель приподнимает полу своего пиджака и роется в кармане брюк. Когда он вынимает руку, в ней пачка банкнот. Он кладет ее на стол и кончиками пальцев придвигает к Жо.

– Возьми. Здесь триста тысяч.

Глаза Аттия округляются от удивления.

– Пьер, ты чокнутый! – бормочет он.

– Бери, тебе говорят, – настаивет Лутрель. – Не волнуйся, не последние… далеко не последние.

Аттия смущенно сует деньги в карман. Лутрель спрашивает:

– Почему тебя депортировали? Черный рынок?

Аттия вздрагивает. Он не понимает, как Лутрель может задавать ему этот вопрос. Он смотрит на него, пораженный такой беспечностью, но ненормальный блеск и расширенные зрачки Лутреля красноречиво говорят, что он уже прилично выпил. «Война не изменила его», – думает Жо.

– Я задал тебе вопрос! – нетерпеливо повторяет Лутрель.

Худое лицо Аттия становится прозрачным. Его пальцы слегка дрожат. «Значит, – обиженно думает он, – этот бедолага, наряженный, как манекен, с карманами, набитыми деньгами, с кольцами на пальцах, ничего не помнит!» Как же он мог забыть, что шестнадцатого марта тысяча девятьсот сорок третьего года его дружки Лафон и Бони, шефы французского гестапо, расположенного на улице Лористон, арестовали его, Большого Жо, такого же мошенника, как и они сами! До лагеря ему удавалось сочетать карьеру бандита с понятием чести. Грабежи, которые он организовывал, как-то уравновешивались его участием в Сопротивлении и прежде всего тем, что он переводил евреев и патриотов в свободную зону или в Испанию. Лафон и Бони не оценили этой деятельности свободного стрелка. Они попытались сначала завербовать его, соблазняя деньгами и абсолютной властью, которою давали два слова: «Немецкая полиция». Возмущенные его отказом, они пустили в ход шантаж и угрозы. Но и это не помогло. Жо Аттия со своим независимым характером был непреклонен. Напрасно Пьер Лутрель, Абель Дано и Жорж Бухезайхе, с которыми до войны он провернул немало дел, пытались убедить его пойти на сотрудничество с гестапо. Большой Жо не поддался их уговорам. Однажды весенним вечером он попал в облаву, и французские полицейские передали его на улицу Лористон, где Лафон и Бони подвергли его утонченным пыткам в духе их заведения. Лафон не мог смириться с мыслью, что какой-то мошенник не подчинился ему. Он хотел убить Жо. Старый полицейский Бони тоже имел с ним свои счеты. Жо спас Дано, прозванный Мамонтом за тучность и недюжинную силу. В его огромной башке возникали иногда странные идеи. Он подумал, что Жо удастся бежать во время транспортировки в лагерь, и предложил Лафону не терять времени с этим сдвинутым по фазе, а передать его фрицам.

Лафон ничего не ответил, а Бони молча кивнул головой. Таким образом пятнадцатого августа тысяча девятьсот сорок третьего года в десять часов Жо Аттия был отправлен в Маутхаузен, где узнал, что штрафные батальоны Татуина и африканское солнце ничто по сравнению с нацистскими лагерями смерти.

– Ты не хочешь отвечать? – доносится до него голос Лутреля.

Аттия вернулся на землю. Он так и не оправился окончательно после лагеря, особенно в моральном плане. По ночам ему снились кошмары, а днем на улице он всегда вздрагивал, когда кто-нибудь обращался к нему.

Он был свободен, но тем не менее влачил существование затравленного человека.

Бар заполняют звуки «Голубой рапсодии», мужчины и женщины смеются. Аттия снова оглядывает этот мир, в котором ему предстоит отныне жить. Наконец он отвечает:

– Это твои дружки отправили меня в Германию.

Лутрель хмурит брови, сжимает челюсти. Воспоминания медленно пробиваются сквозь алкогольные пары. Он подыскивает оправдательные слова. Ему на помощь приходит официант, ставящий на стол бутылку шампанского и бокалы. Мужчины молча наблюдают, как он разливает шампанское. Аттия медленно подносит к губам бокал, глядя на девушку, направляющуюся к бару виляющей походкой. Он спрашивает в свою очередь:

– А как ты выкрутился при Освобождении?

– У меня был только один выход: Сопротивление. В начале сорок четвертого внедрился в группу Моранжа в Тулузе. Моим шефом был майор Люсьен де Марманд, имя, конечно, вымышленное. На самом деле его звали Андре Финкбаймер. Забавный малый. Меня звали лейтенантом д’Эрикуром. Моим пулеметчиком был Ноди, Рэймон Ноди. Я познакомлю тебя с ним сегодня за ужином.

– Ты… в Сопротивлении? – задыхаясь бормочет Аттия.

– Ты знаешь, – объясняет Лутрель, ставя бокал на стол, – в конечном счете ты делаешь одну и ту же работу. Когда я был в гестапо на авеню Фоша, мы расстреливали участников Сопротивления, евреев, голлистов, парашютистов и прочих. Когда я перешел в Сопротивление, я стал расстреливать немцев, коллаборационистов, петенистов и прочих. К сожалению, мне пришлось оставить Тулузу, там стало опасно. Я вернулся в Париж и поступил в спецслужбу, которая тогда набирала всех подряд. Однако позднее я решил работать на себя. Я создал собственную команду, к которой теперь ты присоединишься. Ребята надежные. Все.

Жо Аттия кивает и спрашивает:

– Я их знаю?

– Черт побери! – отвечает Лутрель, подливая шампанское. – Я же тебе говорил о Ноди, моем лейтенанте, участнике Сопротивления. Там также Бухезайхе, Дано и Фефе, гестаповцы, и, наконец, ты, депортированный. Примиренная Франция – это мы.

«Да, – думает Аттия, – Пьер Лутрель все такой же чокнутый».

Не обращая внимания на окружающих и потягивая шампанское, оба приятеля не спускают глаз с входной двери. Не сговариваясь, оба думают об одном и том же: об их дружбе, которая началась в тысяча девятьсот тридцать четвертом году. Они встретились в Первом полку легкой инфантерии, дислоцированном в Татуине, на юге Туниса. Жо уже находился в лагере, когда там появился Лутрель. В Африканских батальонах сохраняются примитивные военные традиции. Как правило, вновь прибывшему приходится противостоять старослужащим, чтобы отстоять свою независимость. Он должен сразиться с одним из них. Если он отказывается, то переходит в разряд «невест», предназначенных для «дедов». В случае победы в рукопашной он попадает в лагерь мужчин.

Лутрель должен был сразиться с Аттия в центре импровизированного круга, образованного ревностными блюстителями традиций. Ниже ростом, но крепкого сложения, уступающий по силе, но с более быстрой реакцией, менее выносливый, но более ловкий, Лутрель выходит победителем. С окровавленными лицами и распухшими глазами они пожимают друг другу руки. Так началась их дружба. Позднее обоих выгнали из армии за избиение старшего по чину.

Они украсили друг друга татуировкой на спине с изображением голых женщин. Кроме того, у Лутреля вытатуировано изречение: «Верность друзьям». Сеансы татуировки и вылазки в дом терпимости, где приходилось довольствоваться тремя арабскими женщинами, пахнущими прогорклым маслом, были их единственным развлечением. Татуин – это ворота в ад. Штрафники, прозванные в насмешку Счастливчиками, таскали булыжники и подчинялись железной дисциплине. Никто не знал, доживет ли он до завтра. В этой безрадостной жизни Лутрель и Аттия взяли привычку говорить друг другу перед сном: «Ты не одинок, Счастливчик. Если ты упадешь, я подниму тебя». Несколько простых слов, которые поддерживали их на этой каторге.

Благодаря этому прошлому Аттия простил Лутрелю то, что он принадлежал к лагерю людей, депортировавших его в Маутхаузен. В воровских кругах дружба – явление крайне редкое, поэтому, когда она возникает, ее не может уничтожить даже мировая война.

– Идем? – предлагает Лутрель.

Аттия поднимается из-за стола. От шампанского у него кружится голова, и он направляется к выходу неровной походкой. Лутрель на ходу берет с вешалки свое бежевое пальто на верблюжьем меху и небрежно перекидывает его через плечо, натягивая лайковые перчатки. Они выходят на улицу. Семь часов вечера, но уже давно стемнело. Их лица обжигает морозный воздух февраля сорок шестого. Аттия приподнимает воротник синтетической куртки. Ему холодно. Елисейские Поля снова светятся всеми огнями, как в Прекрасную Эпоху. Глядя на огни, Аттия говорит:

– Как прекрасен мир без войны.

Менее романтичный Лутрель замечает:

– Полицейских не видно. Все на облаве. Пошли.

Они быстро смешиваются с толпой, выходящей из метро станции «Георг Пятый», и направляются к кремовой «делайе», на лобовом стекле которой красуется дипломатический значок. Лутрель недавно купил его у одного шведского дипломата. Аттия, стуча зубами, садится на заднее сиденье из кожи лилового цвета и забивается в угол, в то время как Пьер усаживается рядом с шофером.

– Жо, представляю тебе Фефе.

– Привет, – говорит Аттия.

– Привет, – отвечает Фефе, рассматривая гостя в зеркальце.

– Улица Блондель, – командует Лутрель.

«Делайе» отрывается от тротуара. Фефе направляет машину к левому ряду, затем, воспользовавшись затишьем движения, делает резкий поворот. Свисток возмущенного регулировщика говорит о запрещенном маневре, однако Фефе невозмутимо продолжает свой путь к Елисейским Полям.

Убаюканный гудением мотора и опьяненный шампанским, Аттия дремлет. Он не видит ни площади Согласия, ни улицы Риволи, ни Пале-Руайяль, ни Шатле. Запрокинув голову, он тихонько похрапывает с беспечностью рантье. Маргарита и их дочурка Николь будут теперь жить достойно. Деньги, оттопыривающие его карман, согревают ему душу. Триста тысяч франков в это голодное время! Аттия мечтает купить кафе в пригороде, где-нибудь на берегу озера или пруда. Там он сможет отдыхать и рыбачить после налетов. Забыть о лагере. Сладкая жизнь!

Сидящий рядом с шофером Лутрель задумчив. В его голове уже зреет план следующей операции.

«Делайе» сворачивает с Севастопольского бульвара на узкую улицу Блондель, вдоль которой выстроились проститутки, разряженные, как новогодние елки.

Они агрессивно выставляют вперед бедра, поворачиваясь к клиентам разрезом своих юбок. Они выкрикивают непристойности, зазывая мужей, крадущихся вдоль фасадов домов с виноватым видом, либо холостяков, фланирующих посредине улицы с бесстрашной раскованностью.

«Делайе» подъезжает к кафе с яркой витриной. За окном снуют силуэты. Машина останавливается. Лутрель поворачивается к Аттия, чтобы разбудить его. В этот момент из бара доносится сильный грохот, и в следующую секунду сквозь стекло катапультируется человек. Не успевает он приземлиться на тротуар, как дверь кафе открывается и на пороге появляется мастодонт. Он бросается на оглушенного падением человека, по лицу которого течет кровь, и начинает пинать его ногами.

– Мамонт нервничает, – спокойно комментирует Лутрель, выходя из машины. Он подходит к Дано.

– Абель, прекрати толочь в ступе.

Несмотря на свою тучность, Дано с живостью оборачивается. С перекошенным от ярости лицом и сжатыми кулаками, он готов снова броситься на непрошеного гостя, но, узнав Лутреля, успокаивается как по мановению волшебной палочки, словно кто-то выключает газ под кипящим молоком. Жесткие белокурые волосы спадают ему на лоб. Его крупное квадратное лицо с розовыми поросячьими щеками расплывается в улыбке. Взгляд его серых глаз выражает детскую радость. Размашистыми и неловкими движениями гигантского млекопитающего он приводит в порядок свой туалет, энергично подтягивает брюки, обнаруживает пропажу пуговицы на куртке, проводит по ней своей огромной рукой, как утюгом, снова улыбается. Как всегда, он очень рад видеть Лутреля. Его восхищение сродни восхищению молодого волка-недотепы вожаком стаи.

Однако мир, воцарившийся на улице Блондель, непродолжителен. Двери бара снова с силой распахиваются. Пятясь и раскачиваясь, клиент пытается увернуться от обрушивающихся на него ударов. Палач преследует его. методично нанося ему спокойные и точные удары американским кастетом, надетым на пальцы. Верхняя часть кастета выполнена в виде мелкого гребня. Работа поистине художественная, и Жорж Бухезайхе в некотором роде артист. От его утонченных пыток приходили в восторг Лафон и Бони, когда они вместе работали на улице Лористон. «Когда что-то делаешь, это должно быть верхом совершенства», – любит повторять Бухезайхе.

Под заинтересованными взглядами четверых мужчин он оттесняет к стене своего противника, оглушенного оплеухами. Сейчас он проделывает на окровавленном лице добычи свой излюбленный трюк: вставляет в его рот по одному пальцу каждой руки и растягивает его. Углы рта разрываются, появляется кровь, текущая на подбородок несчастного. Удовлетворенный Бухезайхе оставляет свою жертву, вытирает пальцы от кровавой слюны, затем поворачивается к лежащему на тротуаре человеку.

– В чем дело, Жорж? – спрашивает его Лутрель.

– Эти твари назвали меня и Абеля плохими французами, – объясняет Бухезайхе. – И еще в бистро моей жены!

Он поднимает голову и пробегает взглядом по улице Блондель, опустевшей во время драки. Проститутки вновь возвращаются на свою вахту.

Пятеро мужчин гуськом пересекают зал, отталкивая клиентов, опирающихся о стойку бара, и проходят в задний салон, не обращая внимания на малого с багровым лицом. На коленях у него сидит девица. Они поднимаются по узкой винтовой лестнице в комнату второго этажа. Впереди идет Лутрель, за ним Жо, Абель и Фефе. Бухезайхе ногой закрывает дверь. Сюда не доносится шум из бара. Взгляд Аттия, попавшего впервые в это логовище, задерживается на трещинах в потолке, выбеленных известью стенах, деревянном столе, стоящем в центре комнаты. Это великолепный стол, окруженный шестью стульями того же стиля, с высокими и узкими спинками.

– Жорж, откуда эти музейные экспонаты? – удивленно спрашивает Аттия.

– Конфискация, – невозмутимо отвечает Бухезайхе, направляясь к стоящему в углу буфету. – У одного еврея во время оккупации. Прекрасное было время!

– Жорж, как всегда, бестактен, – замечает Лутрель. – Ты не узнаешь нашего друга?

Держа в руке бутылку, Бухезайхе поворачивается и внимательно смотрит на новобранца. Стоящий в стороне Дано занят тем же. На его лбу вздувается вена, как раз над надбровными дугами, затем она наливается кровью, что означает усиленную умственную деятельность. Тяжеловесный Мамонт первым узнает Аттия.

– Господи! – неожиданно восклицает Дано.

– Аттия! – вторит Бухезайхе и неловко оправдывается: – Ты так похудел, бедняга!.. Просто до неузнаваемости.

– Спасибо, – отвечает Аттия, задетый за живое. – Разве я не вам обязан этим лечением голодом?

– Это прошлое, – бросает Лутрель, спокойно подходя к столу.

Дано с минуту колеблется, затем заключает Аттия в свои гигантские объятия, прижимает его к груди, громко лобызает, отпускает, затем снова обнимает и взволнованно бормочет:

– Как я рад видеть тебя, старик.

Бухезайхе не любит излияний чувств. Он довольствуется сильным пожатием руки Аттия.

– Война – это большое несчастье, – говорит Бухезайхе.

Заключение вполне уместное и трезвое. Морщины на лбу Жо разглаживаются.

Лутрель садится за стол, вынимает из кармана сигару и закуривает ее. В то время как Абель наполняет рюмки, Бухезайхе выдвигает ящик стола, достает крупномасштабный план Парижа и садится за стол, разворачивая карту. Все молчат. Через некоторое время Лутрель устало спрашивает:

– А почему Ноди до сих пор нет?

– Он со своей курицей, – ухмыляется Дано.

Пятеро мужчин молча пьют. Дано смотрит перед собой пустыми глазами. Бухезайхе поглядывает на платиновые наручные часы. У Аттия, который в течение двух дней почти ничего не ел, начинает кружиться голова. Фефе полирует ногти о полу своего жемчужно-серого костюма. Лутрель не сводит глаз с дыма гаванской сигары. Проходит пять минут. Наконец дверь открывается и в комнату входит Рэймон Ноди, запыхавшийся и сияющий. У него красивые белые зубы, на лоб упала белокурая прядь. На нем спортивная куртка, бежевые брюки, сорочка с английским воротником, клубный галстук, замшевые ботинки на толстой подошве. У него блестящий и счастливый взгляд мужчины, утомленного любовью.

– Тебя все-таки выпустили из кровати?.. – ворчит Лутрель.

– Простите меня за опоздание, – улыбается Ноди, садясь с краю стола. – Нежность – это гарантия моего равновесия.

Лутрель кивает. Он снисходителен к Ноди, самому младшему в банде. Любого другого, кто опоздал бы на собрание, встретили бы лавиной упреков, если не серьезными замечаниями с последующими санкциями. Но Лутрель испытывает к Ноди почти братскую дружбу, начавшуюся в последние месяцы войны, когда они вместе участвовали в операциях против оккупантов. Рэймон – обаятельный, хорошо воспитанный, всегда веселый и влюбленный. Кроме того, он отлично стреляет из «стека» и кольта.

Рэймон – самый способный из всей банды, единственный, кто умеет думать и командовать, поэтому Лутрель хочет сформировать его. Бухезайхе всего лишь циничный убийца. Дано, способный на героическую преданность, слишком импульсивен и не очень умен. Депортация и лагерь сломили Аттия. Фефе – отличный стрелок, первоклассный шофер, но ему не хватает авторитета. Ноди – это, бесспорно, единственный человек, на которого Лутрель может положиться. Быть может, пока он еще очень робок и смущается из-за пустяка, как красная девица, но в работе он на высоте: спокойный, решительный, смелый. Впервые Рэймон проявил себя в Марселе. Лутрель был поражен этим показательным выступлением.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю